-Ох, беда, Ядвигушка, ох, напасть тяжкая, ох, горе горькое нам, бедным сиротинушкам!
Причитающий пьяненький болотник, который битый час сидел за столом, аккурат под образами, уже успел порядком мне надоесть. Во-первых, приятного в его виде было мало: весь в толстом слое грязи, к которой налипли в беспорядке водоросли, улитки, жуки и другие водные насекомые, потому и запах в избе воцарился соответствующий.
А во-вторых, больше всего на свете я не люблю, когда вдрызг пьяная нечисть отнимает мое драгоценное время пустыми разговорами. Но, к сожалению, по роду своих занятий каждого заявившегося гостя я обязана внимательно выслушать и даже зафиксировать его жалобу.
Даже если это бессвязный бред упившегося болотника.
-Что за горе-то, Борис? – стараясь казаться спокойной и даже вежливой, поинтересовалась я. – Березовица кончилась, что ли?
-Какая березовица, Ядвигушка? – болотник взмахнул перепончатыми руками, с которых на мою любимую беленькую скатерочку закапала зеленоватая грязь. – До березовицы ли ноне? Ох, тошненько мне, тошненько и сердечку тяжеленько – чую беду неминучую, погибель страшную! Прямо вот как черная туча надвигается на весь Тихий лес.
В очередной раз услышав это его «Ядвигушка», я поморщилась: звучало оно, как «фигушка», и настроения точно не добавляло.
-Так ты, Боря, может, прекратил горячительными напитками злоупотреблять, все и наладилось бы? – рискнула вставить я, но болотник не слушал, в красках изображая сон, который ему приснился неделю назад.
-И вот иду я, Ядвигушка, по болоту, да вижу - клюквы видимо-невидимо, как в давешний год, когда кикиморе драконье яйцо подкинули. Иду я, значит, еще дальше и ягоду, которая самая крупная, в туес собираю. Решил попробовать – да что это такое-то? Клюква сладкая оказалась – ну, чисто на вкус мед! Ох, думаю, делать-то чего? Непорядок, чтоб ягода кислая, болотная аки земляника сахаристая какая была! Прибежал к лешему, рассказал все, как было. А он мне и говорит: «Старый ты пень! Ты ж не по болоту шел, а по лесу!». Посмеялись с ним вместе – я-то думал, что это болото и ягода болотная, а оказалась чаща леса и ягода лесная.
«Бред…», - думала я, с грустью подперев кулачком подбородок. Болотник меж смотрел на меня в ожидании бурной реакции на свой захватывающий сон. Я не разочаровала:
-Боря, а ты не мог бы не отвлекаться? Ты же мне про напасть какую-то говорил… Кощей, что ли? Прореха в Завесе?
-Да нет, какой там Кощей… - махнул перепончатой рукой болотник. – Я его прислужничков знаешь, как раньше гонял? Они ж ко мне в болото десятками из дыр шли, но никто обратно в Черный лес не возвращался! Тю, нежить глупая! - Борис хихикнул и закончил уже серьёзнее. – Нету, не Кощей то, иное там, Ядвигушка.
Тихий, Янтарный, Холодный и Черный – четыре лесомира, одна Завеса, отделяющая их друг от друга и один Страж.
Нет, я на свою работу не жалуюсь, особенно после того, как залатали дырья в Завесе, через которые обитатели Четырехлесья то и дело кочевали из одного леса в другой. Оно и так-то беды не оберешься – не должны лесомиры друг с другом соприкасаться, иначе сгинут все, но хуже того, что в Черный лес прорехи в Завесе сквозили.
Властвует над ним Кощей с нежитью в услужении, да спит и видит, как остальные три лесомира к своим костлявым рукам прибрать и порядки свои в них установить. Слава Сирину, удалось обновить истончившуюся Завесу, а если откроется где прореха, то я ее тут же залатаю.
Зорко следить за Завесой страж должен! Я и слежу, когда нечисть пьяная не отвлекает! Любят нечистки ко мне с разговорами ходить, особенно когда в подпитии, много раз и по ложной тревоге поднимали. Похоже, с болотником та же история.
Болотник между тем взялся рассказывать свой очередной сон про какую-то «ненасытную пиявицу», который постепенно перерастал в совсем нездоровую фантазию:
-Я ей говорю: «Нет! И не трогай меня боле!». А она мне говорит: «Борис, я вся ваша!» и как бросится на меня и кааак… - на этом увлекательном месте болотник вдруг замолчал, уставясь в одну точку у меня над головой.
И что он там заприметил такое? Я рассматривала стену за своей спиной минуты три, но решительно ничего интересного углядеть не смогла. А когда повернулась опять к болотнику, то выяснилось, что он самым наглым и бессовестным образом спит. Потом и прихрапывать начал: так, что горшки с фиалками и геранью на окошке затряслись.
С одной стороны, конечно, хорошо, что я так и не узнала, что с Борисом в его сне делала «ненасытная пиявица», но с другой – после ночевки в моей избе болотника ее придется капитально вымывать и проветривать. Но не выставишь же его на улицу – хоть и нечистк, да живой!
Уставясь на стоящий в углу ткацкий станок, на котором был растянут отрез чуть мерцающей фиолетовой ткани, я грызла ноготь и думала. Нет сейчас на нем прорех – значит, нет и прорех в Завесе. Ничего конкретного не сказал болотник, даже в какой части Тихого леса напасть обнаружилась (и есть ли она вообще на самом деле!), да и станок надолго оставлять без присмотра нельзя… Но на Гнилое болото, в котором обитает Борис, все-таки сходить надо - посмотрю, что там да как, и быстро обратно вернусь.
Дверь в избу сейчас выходила на Янтарный лес, над которым плавал тихий, теплый вечер. Я повернула стрелку висящих на уровне дверной ручки часов на три деления вперед, так, что указывала она теперь аккурат на крошечную темно-зеленую елочку. Щелчок – и мир за окном изменился. В Тихом лесу было раннее утро, тонущее в туманных предрассветных сумерках, когда воздух свеж, прозрачен и тих.
Кинула последний взгляд на благостное лицо мирно спящего болотника и на станок с колыхающейся на нем миниатюрной и очень упрощенной копией завесы, и ахнула. Правый край фиолетовой ткани истекал пульсирующей чернотой и ее маслянистые, тягучие капли тянулись по дубовому подножью станка, собираясь на полу в отвратительную лужицу.
Прав был болотник – недоброе творилось в Тихом лесу!
Объятая тревогой, я выскользнула за дверь, завертелась, закружилась, привычно чувствуя, как подступает к горлу дурнота, а все внутри превращается в хаос, и вихрем пронеслась по лесу, спустя несколько мгновений оказавшись на подступах к Гнилому болоту. Не очень люблю этот способ передвижения, равно тебя взболтали в гоголь-моголь в одном месте, а вылили в другом, но сейчас сердце подсказывало – медлить нельзя!
Несмотря на малосимпатичное название, вотчина болотника - место живописное: огромные деревья со свешивающимися до самой воды ветвями, изумрудные мхи, торчащие из воды корни…
Что дело неладно я поняла сразу: болото не пахло. Вот совсем. Обычно тут такое амбре стояло: ощущалась и сырость, и болотные растения, например багульник, и тухлой водой несло, и гнилью… А сейчас пустой воздух, в котором различался лишь едва слышный треск.
По сухой кромке я продвинулась немного вперед и обомлела: черные, будто сожженные стволы деревьев, затвердевшая вода, окаменелые мхи и кустарники. Не веря своим глазам, присела на корточки над странным, будто заиндевевшим белокрыльником. Едва притронулась к крупному белому цветку, как он в моих пальцах с сухим треском разлетелся на мелкие кусочки, словно сгнившая бумага.
Подобного я не встречала никогда – непонятная напасть медленно наступала с севера, превращая вполне себе живое, дышащее и существующее болото в мертвую, рассыпающуюся от малейшего прикосновения породу.
Вытянув вперед обе руки, я попыталась воздействовать на умертвие ограничительным заклятьем, одним из самых сложных в моем арсенале, но с таким же успехом просто могла махнуть сломанной с первого же куста веточкой и повелеть: «Остановись!». Попробовала еще природные и трансформирующие, не без всякой на то надежды и успеха. И так было ясно - дело серьёзное. Настолько серьезное, что надо созывать Вече с самим Ярилом во главе.
Вызвав в воздухе хранильную сферу, я присела, чтобы наполнить ее хрупкой, как стеклянной травой (будет, что показать, а то Вечцы еще пошлют меня к чертовой бабушке без доказательств, с них станется!), но не успела.
Он вышел с северо-западной стороны, прямо по центру с тихим треском наползающего на болото умертвия, как во сне. Был он в черных сапогах, штанах и рубахе, отделанных черным, как ночь, гагатом. Черным же был его
кожаный плащ с темно-зеленым подбоем. Темные, чуть завитые волосы до плеч были гладко зачесаны назад, открывая узкое бледное лицо с зелеными глазами и крючковатым носом.
-Лесх… - одними губами прошептала я.
-Ну, здравствуй, Ядвига, - тонкие губы его искривились в усмешке. – Здравствуй, голубка моя!
Глубоко потрясенная, я никак не могла прийти в себя. Но уже понимала, что ничего хорошего нежданная встреча не сулит. На дурной ноте мы с ним расстались.
-Три года пролетело с тех пор, как мы из Княжей школы вышли, а ты все та же, - разглядывая меня, заметил Лесх. – Волосы эти… Цвет такой пепельным зовут, да? Жаль, нет тут солнца, красиво они на солнце голубым отливают.
Справившись с собой, я, наконец, заметила то, на что должна была внимание в первую очередь обратить: в левой руке Лесх небрежно сжимал посох, напоминающий черную сожженную ветвь дерева. Держал за рукоять, самого древа не касаясь.
-Зато тебя не узнать, - негромко проговорила. – Был лешим, духом Янтарного леса, а стал… Кем ты стал, Лесх? Лешему свой посох не положен, или я ошибаюсь? Никак к Кощею подался? Он, говорят, посохи за просто так своим слугам выдает.
Если бы Лесх пошел в услужение к Кощею, я об этом знала, но сейчас нужно было сразу перевести разговор на этот странный посох, потому что волновал он меня чрезвычайно.
-Да ты не пытайся у меня правду выведать, Ядвига, я тебе и так ее скажу, - усмехнулся мужчина. – Ты же Страж, потому обо всем, что в твоей вотчине происходит, знать обязана. Вот только скоро ее не будет, вотчины твоей-то, и Завесы не станет – нечего будет сторожить, драгоценная ты моя. Думаешь, что это? – он поднял посох выше, и я всем своим существом почувствовала исходящую от него опасность. – Я на север ушел, далеко, Ядвига, очень далеко, почти к самому земли краю, туда, куда даже странные люди захаживать боятся. Ох, и холодно там было, ох и студено, Ядвига, свет очей моих… Но не холодней, чем в твоей постели.
-Я тебя не гнала, - я закусила губу, потому что последнее его предложение вывело меня из зыбкого равновесия, в которое себя привела.
-Не гнала… - эхом повторил Лесх и сделал шаг вперед. – Если б я не ушел, душа моя, то висеть тебе на первом суку в крапивовой петле рядом с мальчишкой своим, с которым ты под каждым кустом миловалась. А где он теперь, Иван-царевич-то, где любовь всей твоей жизни, ради которого ты забыла все, что меж нами было?
Я молчала, не в силах проглотить застрявший в горле ком. Лишь во снах видела я свою с Лесхом встречу, то в кошмарных, то в блаженных, и вот теперь кошмары явью стали.
-Молчишь, ненаглядная? Я сам скажу, уж я-то знаю, - тихо проговорил Лесх, неотрывно глядя мне в глаза. – Бросил он тебя, к прекрасной Василисе ушел и сел с ней княжить в Тридевятом царстве. Ты сгоряча им отомстить попыталась, и чуть было в острог не угодила. Но дочь Ужиного князя, которая у тебя в Княжей школе в подругах ходила, заступилась – и стала ты Стражем Завесы Четырехлесья, оно и дом твой теперь, и тюрьма. Не можешь далеко и надолго от пограничной своей избы уйти, иначе настигнет тебя гнев Великого Вече.
-Значит, мстить возвернулся? – слова дались с трудом.
-Да чего мстить-то? Жизнь тебе похлеще меня отомстила, - отозвался он.
Но я знала - лжет. Злопамятным Лесх всегда был, худое помнил долго, а я ему слишком много плохого сделала – досыта болью накормила.
-Ой ли? – выгнула бровь. – Посох тебе тогда на что?
-Не посох это, Ядвига, – он мечтательно улыбнулся. – Долго я шел по студеному краю, пока не увидел чудо расчудесное. Посреди снега и вечной мерзлоты дерево росло с черным, будто в жгут скрученным стволом и листьями красными, как кровь.
-Чорндрево! - ахнула я и с ужасом посмотрела на посох. – Ты… древо смерти нашел, про которое нам в Княжей школе сказывали? И это его ветвь? Оно же все, что к нему не прикоснется, в тлен превращает, и любая магия против него бессильна! Опомнись, Лесх! Ты, лесной дух, хочешь Тихий лес погубить?
-Не только Тихий, Ядвигушка, - Лесх подступил ко мне еще ближе и протянул руку к моему подбородку, но не коснулся. – Завесу. Четырехлесье. И твою избушку тоже. Так что я посоветовал бы тебе подыскать новый дом, голубка моя. Может статься, Ужиное княжество тебя приютит, правда, вряд ли надолго – тамошний князь нынче у Ярилы не в почете. Хочешь скажу, что будет потом? Ты станешь обивать пороги, нигде не останавливаясь надолго, нигде не находя своего дома, своего места, дела своего, мелкой работенкой перебиваясь. И тогда, бесприютная и уставшая скитаться, ты придешь ко мне. В том новом мире, который я построю на месте мира, превращенного в тлен, тебе найдется место игрушки для моих страстей. Вот тогда ты постель мою отогреешь, да, Ядвига?
Я слушала его с возрастающим ужасом. Нет управы на чорн, сам Ярила супротив древа смерти бессилен. Никогда бы подумать не могла, чтобы из нескладного, молчаливого, беззаветно влюбленного в меня лешего Лесх превратился в чудовище, которое задумает Четырехлесье изничтожить. Почище Кощея теперь Лесх стал, с таким-то посохом!
Мысленно выдохнула, успокаиваясь. Много воды с тех пор утекло. От меня сейчас все зависит.
-Лесх, знаю обиду твою, - не отрываясь от его глаз, сказала и накрыла тыльную сторону его ладони, прижала к своей щеке. – Глупая я была, что тебе отказала, Иванушка этот дурачок и мизинца твоего не стоит. Все эти три года о тебе я думала, тебя хотела, да только искать боялась – слишком тяжкое оскорбление тебе нанесла… Лесх, любимый мой, желанный мой…
А потом прильнула к нему в горячем, жарком поцелуе. И хоть он не поверил ни одному моему слову, но отстраниться все ж не смог. Ответил, прижал к себе, стиснул так крепко, что дыхание у меня перехватило.
Тут-то я и смогла за рукоять его посох выхватить, уцепила голыми пальцами за самое черное древо и, чувствуя уж, как они немеют и подчиняться отказываются, разломила чорндрево пополам. Не станет у Лесха его смертельного посоха, который все живое в тлен обращает – не сможет он стереть с лица земли Четырехлесье, а что со мной будет – то неважно, я же Страж – обязана от лесомиров всякую беду отводить, даже и ценой своей жизни.
И в последний момент, уже руки, рассыпающейся на глазах, как цветок белокрыльника болотного, не чувствуя, поняла, что правду ему сказала.
-Ядвига! Ядвига, что же ты наделала, черт бы тебя побрал! – его голос, похожий на вой раненого зверя отдалялся. – Дура, твою мать, ставь на руку блок и конструкцию усиления! Идиотка хренова, кто тебя просил чорндрево голыми руками хватать?
Разумеется, никакого заклинания блокировки на руку я не положила – во первых, потому что сознание мое угасало и сил уж не оставалось, а во вторых, потому это все равно было бесполезно – чорн антимагичен, никакая магия на него не подействует. Тлен распространился от моей руки на все тело, и я превратилась в пепел, разлетевшийся по ветру.
Причитающий пьяненький болотник, который битый час сидел за столом, аккурат под образами, уже успел порядком мне надоесть. Во-первых, приятного в его виде было мало: весь в толстом слое грязи, к которой налипли в беспорядке водоросли, улитки, жуки и другие водные насекомые, потому и запах в избе воцарился соответствующий.
А во-вторых, больше всего на свете я не люблю, когда вдрызг пьяная нечисть отнимает мое драгоценное время пустыми разговорами. Но, к сожалению, по роду своих занятий каждого заявившегося гостя я обязана внимательно выслушать и даже зафиксировать его жалобу.
Даже если это бессвязный бред упившегося болотника.
-Что за горе-то, Борис? – стараясь казаться спокойной и даже вежливой, поинтересовалась я. – Березовица кончилась, что ли?
-Какая березовица, Ядвигушка? – болотник взмахнул перепончатыми руками, с которых на мою любимую беленькую скатерочку закапала зеленоватая грязь. – До березовицы ли ноне? Ох, тошненько мне, тошненько и сердечку тяжеленько – чую беду неминучую, погибель страшную! Прямо вот как черная туча надвигается на весь Тихий лес.
В очередной раз услышав это его «Ядвигушка», я поморщилась: звучало оно, как «фигушка», и настроения точно не добавляло.
-Так ты, Боря, может, прекратил горячительными напитками злоупотреблять, все и наладилось бы? – рискнула вставить я, но болотник не слушал, в красках изображая сон, который ему приснился неделю назад.
-И вот иду я, Ядвигушка, по болоту, да вижу - клюквы видимо-невидимо, как в давешний год, когда кикиморе драконье яйцо подкинули. Иду я, значит, еще дальше и ягоду, которая самая крупная, в туес собираю. Решил попробовать – да что это такое-то? Клюква сладкая оказалась – ну, чисто на вкус мед! Ох, думаю, делать-то чего? Непорядок, чтоб ягода кислая, болотная аки земляника сахаристая какая была! Прибежал к лешему, рассказал все, как было. А он мне и говорит: «Старый ты пень! Ты ж не по болоту шел, а по лесу!». Посмеялись с ним вместе – я-то думал, что это болото и ягода болотная, а оказалась чаща леса и ягода лесная.
«Бред…», - думала я, с грустью подперев кулачком подбородок. Болотник меж смотрел на меня в ожидании бурной реакции на свой захватывающий сон. Я не разочаровала:
-Боря, а ты не мог бы не отвлекаться? Ты же мне про напасть какую-то говорил… Кощей, что ли? Прореха в Завесе?
-Да нет, какой там Кощей… - махнул перепончатой рукой болотник. – Я его прислужничков знаешь, как раньше гонял? Они ж ко мне в болото десятками из дыр шли, но никто обратно в Черный лес не возвращался! Тю, нежить глупая! - Борис хихикнул и закончил уже серьёзнее. – Нету, не Кощей то, иное там, Ядвигушка.
Тихий, Янтарный, Холодный и Черный – четыре лесомира, одна Завеса, отделяющая их друг от друга и один Страж.
Нет, я на свою работу не жалуюсь, особенно после того, как залатали дырья в Завесе, через которые обитатели Четырехлесья то и дело кочевали из одного леса в другой. Оно и так-то беды не оберешься – не должны лесомиры друг с другом соприкасаться, иначе сгинут все, но хуже того, что в Черный лес прорехи в Завесе сквозили.
Властвует над ним Кощей с нежитью в услужении, да спит и видит, как остальные три лесомира к своим костлявым рукам прибрать и порядки свои в них установить. Слава Сирину, удалось обновить истончившуюся Завесу, а если откроется где прореха, то я ее тут же залатаю.
Зорко следить за Завесой страж должен! Я и слежу, когда нечисть пьяная не отвлекает! Любят нечистки ко мне с разговорами ходить, особенно когда в подпитии, много раз и по ложной тревоге поднимали. Похоже, с болотником та же история.
Болотник между тем взялся рассказывать свой очередной сон про какую-то «ненасытную пиявицу», который постепенно перерастал в совсем нездоровую фантазию:
-Я ей говорю: «Нет! И не трогай меня боле!». А она мне говорит: «Борис, я вся ваша!» и как бросится на меня и кааак… - на этом увлекательном месте болотник вдруг замолчал, уставясь в одну точку у меня над головой.
И что он там заприметил такое? Я рассматривала стену за своей спиной минуты три, но решительно ничего интересного углядеть не смогла. А когда повернулась опять к болотнику, то выяснилось, что он самым наглым и бессовестным образом спит. Потом и прихрапывать начал: так, что горшки с фиалками и геранью на окошке затряслись.
С одной стороны, конечно, хорошо, что я так и не узнала, что с Борисом в его сне делала «ненасытная пиявица», но с другой – после ночевки в моей избе болотника ее придется капитально вымывать и проветривать. Но не выставишь же его на улицу – хоть и нечистк, да живой!
Уставясь на стоящий в углу ткацкий станок, на котором был растянут отрез чуть мерцающей фиолетовой ткани, я грызла ноготь и думала. Нет сейчас на нем прорех – значит, нет и прорех в Завесе. Ничего конкретного не сказал болотник, даже в какой части Тихого леса напасть обнаружилась (и есть ли она вообще на самом деле!), да и станок надолго оставлять без присмотра нельзя… Но на Гнилое болото, в котором обитает Борис, все-таки сходить надо - посмотрю, что там да как, и быстро обратно вернусь.
Дверь в избу сейчас выходила на Янтарный лес, над которым плавал тихий, теплый вечер. Я повернула стрелку висящих на уровне дверной ручки часов на три деления вперед, так, что указывала она теперь аккурат на крошечную темно-зеленую елочку. Щелчок – и мир за окном изменился. В Тихом лесу было раннее утро, тонущее в туманных предрассветных сумерках, когда воздух свеж, прозрачен и тих.
Кинула последний взгляд на благостное лицо мирно спящего болотника и на станок с колыхающейся на нем миниатюрной и очень упрощенной копией завесы, и ахнула. Правый край фиолетовой ткани истекал пульсирующей чернотой и ее маслянистые, тягучие капли тянулись по дубовому подножью станка, собираясь на полу в отвратительную лужицу.
Прав был болотник – недоброе творилось в Тихом лесу!
Объятая тревогой, я выскользнула за дверь, завертелась, закружилась, привычно чувствуя, как подступает к горлу дурнота, а все внутри превращается в хаос, и вихрем пронеслась по лесу, спустя несколько мгновений оказавшись на подступах к Гнилому болоту. Не очень люблю этот способ передвижения, равно тебя взболтали в гоголь-моголь в одном месте, а вылили в другом, но сейчас сердце подсказывало – медлить нельзя!
Несмотря на малосимпатичное название, вотчина болотника - место живописное: огромные деревья со свешивающимися до самой воды ветвями, изумрудные мхи, торчащие из воды корни…
Что дело неладно я поняла сразу: болото не пахло. Вот совсем. Обычно тут такое амбре стояло: ощущалась и сырость, и болотные растения, например багульник, и тухлой водой несло, и гнилью… А сейчас пустой воздух, в котором различался лишь едва слышный треск.
По сухой кромке я продвинулась немного вперед и обомлела: черные, будто сожженные стволы деревьев, затвердевшая вода, окаменелые мхи и кустарники. Не веря своим глазам, присела на корточки над странным, будто заиндевевшим белокрыльником. Едва притронулась к крупному белому цветку, как он в моих пальцах с сухим треском разлетелся на мелкие кусочки, словно сгнившая бумага.
Подобного я не встречала никогда – непонятная напасть медленно наступала с севера, превращая вполне себе живое, дышащее и существующее болото в мертвую, рассыпающуюся от малейшего прикосновения породу.
Вытянув вперед обе руки, я попыталась воздействовать на умертвие ограничительным заклятьем, одним из самых сложных в моем арсенале, но с таким же успехом просто могла махнуть сломанной с первого же куста веточкой и повелеть: «Остановись!». Попробовала еще природные и трансформирующие, не без всякой на то надежды и успеха. И так было ясно - дело серьёзное. Настолько серьезное, что надо созывать Вече с самим Ярилом во главе.
Вызвав в воздухе хранильную сферу, я присела, чтобы наполнить ее хрупкой, как стеклянной травой (будет, что показать, а то Вечцы еще пошлют меня к чертовой бабушке без доказательств, с них станется!), но не успела.
Он вышел с северо-западной стороны, прямо по центру с тихим треском наползающего на болото умертвия, как во сне. Был он в черных сапогах, штанах и рубахе, отделанных черным, как ночь, гагатом. Черным же был его
кожаный плащ с темно-зеленым подбоем. Темные, чуть завитые волосы до плеч были гладко зачесаны назад, открывая узкое бледное лицо с зелеными глазами и крючковатым носом.
-Лесх… - одними губами прошептала я.
-Ну, здравствуй, Ядвига, - тонкие губы его искривились в усмешке. – Здравствуй, голубка моя!
Глубоко потрясенная, я никак не могла прийти в себя. Но уже понимала, что ничего хорошего нежданная встреча не сулит. На дурной ноте мы с ним расстались.
-Три года пролетело с тех пор, как мы из Княжей школы вышли, а ты все та же, - разглядывая меня, заметил Лесх. – Волосы эти… Цвет такой пепельным зовут, да? Жаль, нет тут солнца, красиво они на солнце голубым отливают.
Справившись с собой, я, наконец, заметила то, на что должна была внимание в первую очередь обратить: в левой руке Лесх небрежно сжимал посох, напоминающий черную сожженную ветвь дерева. Держал за рукоять, самого древа не касаясь.
-Зато тебя не узнать, - негромко проговорила. – Был лешим, духом Янтарного леса, а стал… Кем ты стал, Лесх? Лешему свой посох не положен, или я ошибаюсь? Никак к Кощею подался? Он, говорят, посохи за просто так своим слугам выдает.
Если бы Лесх пошел в услужение к Кощею, я об этом знала, но сейчас нужно было сразу перевести разговор на этот странный посох, потому что волновал он меня чрезвычайно.
-Да ты не пытайся у меня правду выведать, Ядвига, я тебе и так ее скажу, - усмехнулся мужчина. – Ты же Страж, потому обо всем, что в твоей вотчине происходит, знать обязана. Вот только скоро ее не будет, вотчины твоей-то, и Завесы не станет – нечего будет сторожить, драгоценная ты моя. Думаешь, что это? – он поднял посох выше, и я всем своим существом почувствовала исходящую от него опасность. – Я на север ушел, далеко, Ядвига, очень далеко, почти к самому земли краю, туда, куда даже странные люди захаживать боятся. Ох, и холодно там было, ох и студено, Ядвига, свет очей моих… Но не холодней, чем в твоей постели.
-Я тебя не гнала, - я закусила губу, потому что последнее его предложение вывело меня из зыбкого равновесия, в которое себя привела.
-Не гнала… - эхом повторил Лесх и сделал шаг вперед. – Если б я не ушел, душа моя, то висеть тебе на первом суку в крапивовой петле рядом с мальчишкой своим, с которым ты под каждым кустом миловалась. А где он теперь, Иван-царевич-то, где любовь всей твоей жизни, ради которого ты забыла все, что меж нами было?
Я молчала, не в силах проглотить застрявший в горле ком. Лишь во снах видела я свою с Лесхом встречу, то в кошмарных, то в блаженных, и вот теперь кошмары явью стали.
-Молчишь, ненаглядная? Я сам скажу, уж я-то знаю, - тихо проговорил Лесх, неотрывно глядя мне в глаза. – Бросил он тебя, к прекрасной Василисе ушел и сел с ней княжить в Тридевятом царстве. Ты сгоряча им отомстить попыталась, и чуть было в острог не угодила. Но дочь Ужиного князя, которая у тебя в Княжей школе в подругах ходила, заступилась – и стала ты Стражем Завесы Четырехлесья, оно и дом твой теперь, и тюрьма. Не можешь далеко и надолго от пограничной своей избы уйти, иначе настигнет тебя гнев Великого Вече.
-Значит, мстить возвернулся? – слова дались с трудом.
-Да чего мстить-то? Жизнь тебе похлеще меня отомстила, - отозвался он.
Но я знала - лжет. Злопамятным Лесх всегда был, худое помнил долго, а я ему слишком много плохого сделала – досыта болью накормила.
-Ой ли? – выгнула бровь. – Посох тебе тогда на что?
-Не посох это, Ядвига, – он мечтательно улыбнулся. – Долго я шел по студеному краю, пока не увидел чудо расчудесное. Посреди снега и вечной мерзлоты дерево росло с черным, будто в жгут скрученным стволом и листьями красными, как кровь.
-Чорндрево! - ахнула я и с ужасом посмотрела на посох. – Ты… древо смерти нашел, про которое нам в Княжей школе сказывали? И это его ветвь? Оно же все, что к нему не прикоснется, в тлен превращает, и любая магия против него бессильна! Опомнись, Лесх! Ты, лесной дух, хочешь Тихий лес погубить?
-Не только Тихий, Ядвигушка, - Лесх подступил ко мне еще ближе и протянул руку к моему подбородку, но не коснулся. – Завесу. Четырехлесье. И твою избушку тоже. Так что я посоветовал бы тебе подыскать новый дом, голубка моя. Может статься, Ужиное княжество тебя приютит, правда, вряд ли надолго – тамошний князь нынче у Ярилы не в почете. Хочешь скажу, что будет потом? Ты станешь обивать пороги, нигде не останавливаясь надолго, нигде не находя своего дома, своего места, дела своего, мелкой работенкой перебиваясь. И тогда, бесприютная и уставшая скитаться, ты придешь ко мне. В том новом мире, который я построю на месте мира, превращенного в тлен, тебе найдется место игрушки для моих страстей. Вот тогда ты постель мою отогреешь, да, Ядвига?
Я слушала его с возрастающим ужасом. Нет управы на чорн, сам Ярила супротив древа смерти бессилен. Никогда бы подумать не могла, чтобы из нескладного, молчаливого, беззаветно влюбленного в меня лешего Лесх превратился в чудовище, которое задумает Четырехлесье изничтожить. Почище Кощея теперь Лесх стал, с таким-то посохом!
Мысленно выдохнула, успокаиваясь. Много воды с тех пор утекло. От меня сейчас все зависит.
-Лесх, знаю обиду твою, - не отрываясь от его глаз, сказала и накрыла тыльную сторону его ладони, прижала к своей щеке. – Глупая я была, что тебе отказала, Иванушка этот дурачок и мизинца твоего не стоит. Все эти три года о тебе я думала, тебя хотела, да только искать боялась – слишком тяжкое оскорбление тебе нанесла… Лесх, любимый мой, желанный мой…
А потом прильнула к нему в горячем, жарком поцелуе. И хоть он не поверил ни одному моему слову, но отстраниться все ж не смог. Ответил, прижал к себе, стиснул так крепко, что дыхание у меня перехватило.
Тут-то я и смогла за рукоять его посох выхватить, уцепила голыми пальцами за самое черное древо и, чувствуя уж, как они немеют и подчиняться отказываются, разломила чорндрево пополам. Не станет у Лесха его смертельного посоха, который все живое в тлен обращает – не сможет он стереть с лица земли Четырехлесье, а что со мной будет – то неважно, я же Страж – обязана от лесомиров всякую беду отводить, даже и ценой своей жизни.
И в последний момент, уже руки, рассыпающейся на глазах, как цветок белокрыльника болотного, не чувствуя, поняла, что правду ему сказала.
-Ядвига! Ядвига, что же ты наделала, черт бы тебя побрал! – его голос, похожий на вой раненого зверя отдалялся. – Дура, твою мать, ставь на руку блок и конструкцию усиления! Идиотка хренова, кто тебя просил чорндрево голыми руками хватать?
Разумеется, никакого заклинания блокировки на руку я не положила – во первых, потому что сознание мое угасало и сил уж не оставалось, а во вторых, потому это все равно было бесполезно – чорн антимагичен, никакая магия на него не подействует. Тлен распространился от моей руки на все тело, и я превратилась в пепел, разлетевшийся по ветру.
