— Девкой ты будешь свою жёнушку называть, — безотчётно разозлившись, с неким недовольством ему бросила. — Разве не видишь, что перед тобой настоящая барышня!
— Звеняйте, впотьмах не углядел, — стянув шапку, вдруг почтительно поклонился он.
— Звать то тебя как, милая? — повелительным тоном поинтересовались из кибитки.
— Варя, — опустив глаза, как можно несчастнее выдохнула я в ответ.
— Значит, говоришь, что не из крепостных будешь? — больше высунувшись наружу, барин откровенно с ног и до головы меня оглядел. Ну будто собственность я какая!
— Да, не крепостная, вольная я… — не знаю почему, но здесь обижено надула губки.
— И доказать сие сумеешь?
— Нет, не смогу, увы, все бумаги мои синим пламенем погорели, в том смысле, что пропали они, хотя, думаю, один документик у моих похитителей и завалялся, да вот показать его вам они ни за какие коврижки не согласятся! Ведь не по своей я тут воле... Сирота теперь... Силой привезли да держат, а уйти не могу, поймают, только больше глумиться примутся! — со всей накопившейся болью вырвалось всё это из моих уст. — Езжайте уж дальше, барин...
— Так может, тогда и вы со мной? Чего, стало быть, вам здесь с разбойниками этими делать?
— Нет, барин, — упрямо качнула я головой. — Догонят ведь, а тогда и вам и мне спуску не дадут...
— Да пусть только попробуют! — громко щёлкнули ружейные затворы. — Садитесь-ка быстро рядом со мною!
По моему лбу холодные капли катились, когда не без дрожи я влезала в его кибитку. Вот поймают если, то уж точно простым сидением на цепи не отделаться, да и барину несдобровать будет...
— Гони! — меня удобнее усадив, надрывно крикнул он извозчику.
— Спаси меня, барин! Увези! Век благодарна вам буду! — порывисто зашептав, вдруг прижалась я к его плечу. — Что это тут у вас? — с испугом чего-то холодного коснулась.
— Осторожно, заряжено оно, — мой спаситель высвободил из-под полы пиджака рукоять пистолета. — В долгой дороге у меня их всегда аж четыре с собой...
— А можно мне тогда один взять? — с какой-то радостью встрепенувшись, я просительно в его глаза заглянула. — Вы, барин, не переживайте только, грамотная я, в училище… в гимназии точнее, училась, и не только писать и считать умею, стрелять вот тоже... Оно, если чего, так вдвоём нам легче от них отбиться будет…
Даже с пистолетом, я больше часа от страха дрожала, пока окончательно не стемнело, а мы подальше от той деревеньки не убрались. Остановились уже в полной темноте, и чтоб совсем дорогу не потерять, наш извозчик зажёг фонарь, да на конец дышла его подвесил. И в свете этого яркого огонька, наша пара вороных живо незнамо куда скакала. А я, тот пистолет на коленях пристроила, и устало прикорнула у барина на плече. Доверяя ему, крепко уснула даже, пока он меня сам и не растормошил.
Открыла глаза, когда наша кибитка за крепкими воротами стояла. Большой каменный дом хорошо просматривался в темноте, над выцветшей вывеской пискляво раскачивался фонарь. «Почтовая станция…» — неловко по слогам я прочитала, как-то плохо эту надпись с ятями да прочими дореформенными буковками со сна разобрав.
— Вот и всё, барышня! — в тусклом свете фонаря, широко улыбнулся мне мой спаситель. — Хватит уже бояться вам! Далече уж от разбойников ваших отъехали… Отдохнём сейчас, а завтра к вечеру и спокойно до поместья моего доедем.
— И что там будет со мной? — с выступившими слезинками пробормотала я. — У меня ведь с собой никаких документов нет...
— Так коль довериться мне решите, то по приезду в книгу регистрации вас впишу, как крепостную пока конечно, вместо на днях помершей девки дворовой, того же возраста и стати бывшей... И тоже ведь Варькой прозванной… А потом уж, коль уйти захотите, то выпишу я вам вольную, не сомневайтесь в том…
— Пусть так, верю я, сударь, вам и всецело себя доверяю, — зашептала с взволнованно сжавшимся сердцем, про себя же думала: а пусть даже и крепостной у него останусь, барин-то вроде добрый, хороший, не выгонит, поди, так уж лучше у него, только бы не сидя у них на цепи...
К ночи стало куда прохладней, задул резкий порывистый ветер, будто призывая своим пронзительным свистом бурю. Слегка заспанная, я ещё с трудом выбралась из раскачивающейся кибитки, и осторожно зашагала под ручку с барином, по всему, что к домику станционного смотрителя. Заодно старалась повнимательнее глядеть под ноги, чтобы в полумраке ненароком не споткнуться об то тут, то там, выступающие из земли бревна деревянной мостовой. А ещё я откровенно распереживалась. Мало ли чего моему барину нынче же ночью в голову взбредёт? И именно так, что моему! Ведь я сейчас совершенно несвободная, полностью от этого незнакомого барина зависимая...
— Сюда! Сюда, сударь, будьте уж так любезны нигде тут не споткнуться! — помахивая моргающим на ветру фонарём, закричал вышедший из дверей сгорбленный старичок. — Тут комнатка для вас и супруги вашей у меня хорошая найдётся, до утра уж побудьте, а там рассветёт и дальше отправитесь.
— Вы уж две комнатки нам найдите, будьте так любезны, — пересиливая свист ветра, бросил в ответ крепко придерживающий меня за локоток барин. Я же облегчённо выдохнула... Слава Богу, не потащит с собой в постельку!
— Не с супругой, получается, путешествовать изволите, — уже когда мы были у крыльца, извинительно заговорил старичок, внимательно меня разглядывая сквозь круглые очки. — Так проходите пока в горницу, тут тепло, я же пока Марье скажу, ключница она моя, чтобы вам по-отдельности постелила. Меня же Кузьмой Трифоновичем звать, здешний я станционный смотритель.
— Фома Фомич, — представился мой барин. — Проездом тут у вас... С дороги мы сбились. А путь на своих в поместье держу.
— А барышня, стало быть, при вас, иль при своей подорожной?
— Крепостная моя, Варварой звать, из дворовых... Как барышня воспитана... — немного неуверенно ответил Фома Фомич.
— Значит и грамоте обучена?
— И письму и счёту... — на свой страх и риск вступила я в разговор, совершенно не зная, насколько это уместно. — Вот у вас книжки тут вижу разные... — подошла к книжному шкафу. — А можно я возьму какую-нибудь на вечер почитать?
— У меня по большей части совсем не дамское, скучное, чтиво, — с такими словами и хитро прищуренными глазками, никак меня не осудив, Кузьма Трифонович взял с полки книжонку в коричневом переплёте, похоже, наглость таких избалованных господами девиц, за которую меня сейчас наверняка тут и принимали, была здесь не в редкость. — Тогда разве что эта... — подал он мне её. — Одна проезжая барышня с несколько годков как оставила...
Взявши книжку и поблагодарив, я с умным видом её полистала. Увы, да только она была на французском, не слова не понять, как и название мне ничего не говорило, и даже о таком авторе я никогда ничего не слыхивала!
— Не читаю по-французски... — растерянно вымолвила. — Немного знаю английский...
Неловко улыбаясь, я вернула книжку, и Кузьма Трифонович поставил её на место.
— Тогда, может, эту... — подал мне другой томик.
— Не слишком люблю я стихи лорда Байрона, — сразу же отказалась, только взглянув на латинские буквы на обложке, и, заметив знакомого автора на корешке переплёта, спросила:
— А можно мне лучше взять Карамзина?
— Отчего же нельзя? — добродушно улыбнулся мне станционный смотритель. — Возьми, конечно... Да и подсвечник с собой прихватить не позабудь, темно у меня. Сейчас Марьюшку окликну, она тебя к себе и отведёт, с ней в комнатке уже переночуешь.
— Да, спасибо, — слабо кивнула.
Тихо шаркая ногами, Кузьма Трифонович куда-то ушёл.
— Ой, пойдём, я тебя пристрою, — позвала меня пожилая женщина в чепце и цветастом платке на плечах, стоящая за раскрывшейся дверью.
Ничего не ответив, я посмотрела на барина.
— Иди, — он кивнул мне. — Я тут с хозяином пока посижу, о дороге порасспрошу.
— Уж не побрезгуйте, с рябиновой настойкой, — увидела я возвращающегося Кузьму Трифоновича с двумя рюмками и графинчиком в руках.
— А у нас чай с малиной будет, — в такт ему отозвалась Марья, буквально выманивая меня из горницы.
— ...Ну, это на большой тракт вам путь держать завтра надобно... — расслышала я слова хозяина, прежде чем за моей спиной захлопнулась дверь.
— Пусть уж они там сами побалагурят, — продолжала Марья, — незачем нам простым в господские дела лезть.
* * *
— Не похожа ты на крепостную девку, — подув на налитый в блюдечко чай, Марья прикусила кусочек сахара и с прихлёбом отпила, — но и на настоящую барышню тоже не похожа... Ты того... Греешь, поди, своему барину-то вечерами постельку?
— Да вы чего? — аж опешила я. — Нет ничего между мною и барином такого!
— Хороший, выходит, у тебя барин, добрый... Только тебе от такого настоящего добра не будет. Всяк сверчок знай свой шесток! Воспитал вот он тебя, и ты вроде как и не сенная девка уже, да только и не барышня совсем... Замуж за мужика ты сама не пойдёшь, разве что силой отдадут, а кто из благородных... так только в содержанки и возьмёт. Негоже оно так!
Промолчав, я подняла свою чашечку и сделала маленький глоточек, и по привычке аккуратно поставила её на блюдечко.
— Вот значит как, по-барски... — сокрушённо вздохнула Марья. — По-простому то, уже и не умеешь... Ты того, коль барин добрый, то проси, чтоб вольную дал, слезливо так проси! Умоляй! В ноги пади! С барином-то всякое приключиться может... Вдруг лихие кони понесут, аль смертоубийство какое! Так новый барин приедет и не таким добреньким сказаться может, снова в сени погонит. Сгинешь ведь ты тогда, аль руки на себя наложишь! Сколько я такого перевидала! Ой-ой! — нравоучительно покачала она головой.
— Это почему же? — не выдержала я. — По-всякому люди живут и не такое выдерживают...
— Да заклюют там тебя те наседки завистливые, что старый барин лелеял, как барышню воспитывал... Не дадут житья!
— Ну, положим, я кому хошь отпор дам!
— А ещё сам барин глумиться станет, прикажет плетьми сечь, коль с ним не ляжешь... Да знаешь ты всё это, поди, и не хуже меня!
— Читала... — склонила я голову. — Только мой барин совсем не старый ещё, да и не больной, вроде, вовсе... Да и вольную мне обещал выписать, сразу, как только в поместье вернёмся...
— Ага, дождёшься ты этого от них! Горазды только-то и обещать! А как девку обрюхатят, так сразу за мужика отдают, а он её, за то, что порченной оказалась — кнутом да голой по деревне гонять! А барин-то и не видит вовсе, с другой куролесит!
— Ой, не пугайте! — подняла я на неё глаза. — Справлюсь уж как-нибудь...
— Ладно, девка, спать пора. Что-то мы и так долго засиделись? Я на лавку уж прилягу, а ты в постель ложись, привыкла ведь, поди, на мягком-то спать.
— А можно я немного почитаю, — постучала пальчиками по лежащей на столике книжке.
— Ты читай, только свечей много не пали, дороги они нынче стали, ещё Кузьма Трифонович заругает.
— Да он мне сам подсвечник дал...
— Ну читай тогда... читай... — принялась Марья укладываться.
Я не слишком уверенно раскрыла книжку. Не скажу, что так уж полюбливаю Карамзина, просто хотела увидеть, как пишут в этом веке. В итоге откровенно расстроилась! С ятями и прочими дореформенными буковками возникла настоящая проблема... Не то чтоб я не могла их читать и понимать, но вот писать их точно пока правильно не получится. Тут так сразу и не запомнить особо ничего, заучивать надобно, ну или какое-то время просить того же барина корректировать мою писанину!
Я с расстроенным видом захлопнула книжку, задула свечу, сняла юбку и блузку, да улеглась спать, так и оставшись в панталонах, а на корсете лишь ослабив шнуровку.
Разбудила меня Марья чуть ли не на рассвете.
— Вот, неси своему барину чай! — поставила на стол передо мной дымящийся пузатый самовар.
Я глядела на него как баран на новые ворота! Но наверно надо вживаться в новую жизнь... Нести...
Вскочив, я поспешно оделась. Взявшись за тяжёлый самовар, еле занесла его в горницу.
— Так зачем же вы... — поднялся мне навстречу Фома Фомич.
— Так Марья дала, сказала вам принести... — я смущённо улыбнулась, ставя самовар на лавку.
— Вот оладушки, — вслед за мной вошла и Марья. — Позавтракаете, и дорога станет куда легче казаться.
Сама же она ушла, меня же Фома Фомич усадил за господский стол. Немножечко нервничая, ела я плохо, больше ковыряла вилкой, будто настоящая кисейная барышня, пока не скрипнуло крыльцо и в сени не вошёл наш кучер.
— Кони запряжены, барин, — с просительным видом потоптался он на пороге.
— Да, Семён, сейчас поедем, — повернул в его сторону голову Фома Фомич. — А ты чего не ешь? — обратился уже ко мне. — Дорога дальней будет!
— Я доем, — слабо кивнула.
Пришлось поднапрячься и всё через силу съесть, и тогда Фома Фомич поднялся из-за стола.
— И не присядете на дорожку? — тоже вставая, сказал ему Кузьма Трифонович.
— Да насиделись уже, — вздохнул мой барин. — Пора... Вы уж не обессудьте... Возьмите... — положил он на стол мятую банкноту.
Тоже выйдя из-за стола, я попрощалась, прошла мимо истуканом замершего Семёна и направилась к кибитке. Внутрь, правда, залазить не стала, решила дождаться барина.
— Садись, — помог мне забраться подошедший Фома Фомич.
Мы тронулись...
* * *
— Значит, ты сирота, говоришь... И что не из девок крепостных... — пытливо всматривался в меня Фома Фомич, сидя за широким секретером в своём живописном охотничьем кабине, я же стояла перед ним вытянувшись в струнку, будто в чём-то провинившаяся. А ведь всю дорогу такой добренький был, в такт стука копыт о предках своих рассказывал, о рано повзрослевшей дочке соседского помещика, с которой чуть ли не весь вечер протанцевал на каком-то балу, и даже осмелился просить руки и говорить с её отцом о помолвке.
— Угу, — сейчас только и кивала я. Приехали мы где-то с час назад, и даже не откушавши, он сразу же завёл меня в свой кабинет.
— А из какого роду будешь? Поди, из казаческого...
Тут, взявши паузу, я принялась откровенно вспоминать. Нет, казаков в моей родословной точно не отмечено. Я даже и обычаев их не знаю, поэтому не стоит к ним себя причислять, здесь сразу и по всем статьям провалюсь. Вроде бы покойная прабабка как-то упоминала, что в роду у нас кто-то из дворян был, к той самой революции давненько так уже предельно обедневший. Может, даже и живёт его семья сейчас где-то неподалёку отсюда, да только совсем не знаю я где, толком не интересовалась в своё время.
— Дворянского я роду, — сказала отчего-то стыдливо потупя взгляд, возможно оттого, что сейчас безбожно совру, сходу придумывая себе легенду. — Только совсем обеднели мы... Я ещё совсем маленькой была, когда сиротой осталась, всё имущество наше за долги описали, а меня чужие люди увезли, приютили... как дочку свою вырастили... — сделала я вынужденную паузу, чтобы получше собраться с мыслями. — Вот только это о себе и помню... А потом те разбойники пришли, всю семь вырезали, а меня как пленницу забрали, так понимаю, что басурманам продать хотели, держали у себя, пока вы, сударь, как настоящий рыцарь, не спасли. Вот и получается, что идти мне совершенно некуда...
— А полностью-то тебя как величать?
— Варвара Николаевна Синицына...
— И веры ты православной?
— Угу, в церкви крещёная...
— Звеняйте, впотьмах не углядел, — стянув шапку, вдруг почтительно поклонился он.
— Звать то тебя как, милая? — повелительным тоном поинтересовались из кибитки.
— Варя, — опустив глаза, как можно несчастнее выдохнула я в ответ.
— Значит, говоришь, что не из крепостных будешь? — больше высунувшись наружу, барин откровенно с ног и до головы меня оглядел. Ну будто собственность я какая!
— Да, не крепостная, вольная я… — не знаю почему, но здесь обижено надула губки.
— И доказать сие сумеешь?
— Нет, не смогу, увы, все бумаги мои синим пламенем погорели, в том смысле, что пропали они, хотя, думаю, один документик у моих похитителей и завалялся, да вот показать его вам они ни за какие коврижки не согласятся! Ведь не по своей я тут воле... Сирота теперь... Силой привезли да держат, а уйти не могу, поймают, только больше глумиться примутся! — со всей накопившейся болью вырвалось всё это из моих уст. — Езжайте уж дальше, барин...
— Так может, тогда и вы со мной? Чего, стало быть, вам здесь с разбойниками этими делать?
— Нет, барин, — упрямо качнула я головой. — Догонят ведь, а тогда и вам и мне спуску не дадут...
— Да пусть только попробуют! — громко щёлкнули ружейные затворы. — Садитесь-ка быстро рядом со мною!
По моему лбу холодные капли катились, когда не без дрожи я влезала в его кибитку. Вот поймают если, то уж точно простым сидением на цепи не отделаться, да и барину несдобровать будет...
— Гони! — меня удобнее усадив, надрывно крикнул он извозчику.
— Спаси меня, барин! Увези! Век благодарна вам буду! — порывисто зашептав, вдруг прижалась я к его плечу. — Что это тут у вас? — с испугом чего-то холодного коснулась.
— Осторожно, заряжено оно, — мой спаситель высвободил из-под полы пиджака рукоять пистолета. — В долгой дороге у меня их всегда аж четыре с собой...
— А можно мне тогда один взять? — с какой-то радостью встрепенувшись, я просительно в его глаза заглянула. — Вы, барин, не переживайте только, грамотная я, в училище… в гимназии точнее, училась, и не только писать и считать умею, стрелять вот тоже... Оно, если чего, так вдвоём нам легче от них отбиться будет…
Даже с пистолетом, я больше часа от страха дрожала, пока окончательно не стемнело, а мы подальше от той деревеньки не убрались. Остановились уже в полной темноте, и чтоб совсем дорогу не потерять, наш извозчик зажёг фонарь, да на конец дышла его подвесил. И в свете этого яркого огонька, наша пара вороных живо незнамо куда скакала. А я, тот пистолет на коленях пристроила, и устало прикорнула у барина на плече. Доверяя ему, крепко уснула даже, пока он меня сам и не растормошил.
Открыла глаза, когда наша кибитка за крепкими воротами стояла. Большой каменный дом хорошо просматривался в темноте, над выцветшей вывеской пискляво раскачивался фонарь. «Почтовая станция…» — неловко по слогам я прочитала, как-то плохо эту надпись с ятями да прочими дореформенными буковками со сна разобрав.
— Вот и всё, барышня! — в тусклом свете фонаря, широко улыбнулся мне мой спаситель. — Хватит уже бояться вам! Далече уж от разбойников ваших отъехали… Отдохнём сейчас, а завтра к вечеру и спокойно до поместья моего доедем.
— И что там будет со мной? — с выступившими слезинками пробормотала я. — У меня ведь с собой никаких документов нет...
— Так коль довериться мне решите, то по приезду в книгу регистрации вас впишу, как крепостную пока конечно, вместо на днях помершей девки дворовой, того же возраста и стати бывшей... И тоже ведь Варькой прозванной… А потом уж, коль уйти захотите, то выпишу я вам вольную, не сомневайтесь в том…
— Пусть так, верю я, сударь, вам и всецело себя доверяю, — зашептала с взволнованно сжавшимся сердцем, про себя же думала: а пусть даже и крепостной у него останусь, барин-то вроде добрый, хороший, не выгонит, поди, так уж лучше у него, только бы не сидя у них на цепи...
ГЛАВА 2. Такой добрый барин мне попался
К ночи стало куда прохладней, задул резкий порывистый ветер, будто призывая своим пронзительным свистом бурю. Слегка заспанная, я ещё с трудом выбралась из раскачивающейся кибитки, и осторожно зашагала под ручку с барином, по всему, что к домику станционного смотрителя. Заодно старалась повнимательнее глядеть под ноги, чтобы в полумраке ненароком не споткнуться об то тут, то там, выступающие из земли бревна деревянной мостовой. А ещё я откровенно распереживалась. Мало ли чего моему барину нынче же ночью в голову взбредёт? И именно так, что моему! Ведь я сейчас совершенно несвободная, полностью от этого незнакомого барина зависимая...
— Сюда! Сюда, сударь, будьте уж так любезны нигде тут не споткнуться! — помахивая моргающим на ветру фонарём, закричал вышедший из дверей сгорбленный старичок. — Тут комнатка для вас и супруги вашей у меня хорошая найдётся, до утра уж побудьте, а там рассветёт и дальше отправитесь.
— Вы уж две комнатки нам найдите, будьте так любезны, — пересиливая свист ветра, бросил в ответ крепко придерживающий меня за локоток барин. Я же облегчённо выдохнула... Слава Богу, не потащит с собой в постельку!
— Не с супругой, получается, путешествовать изволите, — уже когда мы были у крыльца, извинительно заговорил старичок, внимательно меня разглядывая сквозь круглые очки. — Так проходите пока в горницу, тут тепло, я же пока Марье скажу, ключница она моя, чтобы вам по-отдельности постелила. Меня же Кузьмой Трифоновичем звать, здешний я станционный смотритель.
— Фома Фомич, — представился мой барин. — Проездом тут у вас... С дороги мы сбились. А путь на своих в поместье держу.
— А барышня, стало быть, при вас, иль при своей подорожной?
— Крепостная моя, Варварой звать, из дворовых... Как барышня воспитана... — немного неуверенно ответил Фома Фомич.
— Значит и грамоте обучена?
— И письму и счёту... — на свой страх и риск вступила я в разговор, совершенно не зная, насколько это уместно. — Вот у вас книжки тут вижу разные... — подошла к книжному шкафу. — А можно я возьму какую-нибудь на вечер почитать?
— У меня по большей части совсем не дамское, скучное, чтиво, — с такими словами и хитро прищуренными глазками, никак меня не осудив, Кузьма Трифонович взял с полки книжонку в коричневом переплёте, похоже, наглость таких избалованных господами девиц, за которую меня сейчас наверняка тут и принимали, была здесь не в редкость. — Тогда разве что эта... — подал он мне её. — Одна проезжая барышня с несколько годков как оставила...
Взявши книжку и поблагодарив, я с умным видом её полистала. Увы, да только она была на французском, не слова не понять, как и название мне ничего не говорило, и даже о таком авторе я никогда ничего не слыхивала!
— Не читаю по-французски... — растерянно вымолвила. — Немного знаю английский...
Неловко улыбаясь, я вернула книжку, и Кузьма Трифонович поставил её на место.
— Тогда, может, эту... — подал мне другой томик.
— Не слишком люблю я стихи лорда Байрона, — сразу же отказалась, только взглянув на латинские буквы на обложке, и, заметив знакомого автора на корешке переплёта, спросила:
— А можно мне лучше взять Карамзина?
— Отчего же нельзя? — добродушно улыбнулся мне станционный смотритель. — Возьми, конечно... Да и подсвечник с собой прихватить не позабудь, темно у меня. Сейчас Марьюшку окликну, она тебя к себе и отведёт, с ней в комнатке уже переночуешь.
— Да, спасибо, — слабо кивнула.
Тихо шаркая ногами, Кузьма Трифонович куда-то ушёл.
— Ой, пойдём, я тебя пристрою, — позвала меня пожилая женщина в чепце и цветастом платке на плечах, стоящая за раскрывшейся дверью.
Ничего не ответив, я посмотрела на барина.
— Иди, — он кивнул мне. — Я тут с хозяином пока посижу, о дороге порасспрошу.
— Уж не побрезгуйте, с рябиновой настойкой, — увидела я возвращающегося Кузьму Трифоновича с двумя рюмками и графинчиком в руках.
— А у нас чай с малиной будет, — в такт ему отозвалась Марья, буквально выманивая меня из горницы.
— ...Ну, это на большой тракт вам путь держать завтра надобно... — расслышала я слова хозяина, прежде чем за моей спиной захлопнулась дверь.
— Пусть уж они там сами побалагурят, — продолжала Марья, — незачем нам простым в господские дела лезть.
* * *
— Не похожа ты на крепостную девку, — подув на налитый в блюдечко чай, Марья прикусила кусочек сахара и с прихлёбом отпила, — но и на настоящую барышню тоже не похожа... Ты того... Греешь, поди, своему барину-то вечерами постельку?
— Да вы чего? — аж опешила я. — Нет ничего между мною и барином такого!
— Хороший, выходит, у тебя барин, добрый... Только тебе от такого настоящего добра не будет. Всяк сверчок знай свой шесток! Воспитал вот он тебя, и ты вроде как и не сенная девка уже, да только и не барышня совсем... Замуж за мужика ты сама не пойдёшь, разве что силой отдадут, а кто из благородных... так только в содержанки и возьмёт. Негоже оно так!
Промолчав, я подняла свою чашечку и сделала маленький глоточек, и по привычке аккуратно поставила её на блюдечко.
— Вот значит как, по-барски... — сокрушённо вздохнула Марья. — По-простому то, уже и не умеешь... Ты того, коль барин добрый, то проси, чтоб вольную дал, слезливо так проси! Умоляй! В ноги пади! С барином-то всякое приключиться может... Вдруг лихие кони понесут, аль смертоубийство какое! Так новый барин приедет и не таким добреньким сказаться может, снова в сени погонит. Сгинешь ведь ты тогда, аль руки на себя наложишь! Сколько я такого перевидала! Ой-ой! — нравоучительно покачала она головой.
— Это почему же? — не выдержала я. — По-всякому люди живут и не такое выдерживают...
— Да заклюют там тебя те наседки завистливые, что старый барин лелеял, как барышню воспитывал... Не дадут житья!
— Ну, положим, я кому хошь отпор дам!
— А ещё сам барин глумиться станет, прикажет плетьми сечь, коль с ним не ляжешь... Да знаешь ты всё это, поди, и не хуже меня!
— Читала... — склонила я голову. — Только мой барин совсем не старый ещё, да и не больной, вроде, вовсе... Да и вольную мне обещал выписать, сразу, как только в поместье вернёмся...
— Ага, дождёшься ты этого от них! Горазды только-то и обещать! А как девку обрюхатят, так сразу за мужика отдают, а он её, за то, что порченной оказалась — кнутом да голой по деревне гонять! А барин-то и не видит вовсе, с другой куролесит!
— Ой, не пугайте! — подняла я на неё глаза. — Справлюсь уж как-нибудь...
— Ладно, девка, спать пора. Что-то мы и так долго засиделись? Я на лавку уж прилягу, а ты в постель ложись, привыкла ведь, поди, на мягком-то спать.
— А можно я немного почитаю, — постучала пальчиками по лежащей на столике книжке.
— Ты читай, только свечей много не пали, дороги они нынче стали, ещё Кузьма Трифонович заругает.
— Да он мне сам подсвечник дал...
— Ну читай тогда... читай... — принялась Марья укладываться.
Я не слишком уверенно раскрыла книжку. Не скажу, что так уж полюбливаю Карамзина, просто хотела увидеть, как пишут в этом веке. В итоге откровенно расстроилась! С ятями и прочими дореформенными буковками возникла настоящая проблема... Не то чтоб я не могла их читать и понимать, но вот писать их точно пока правильно не получится. Тут так сразу и не запомнить особо ничего, заучивать надобно, ну или какое-то время просить того же барина корректировать мою писанину!
Я с расстроенным видом захлопнула книжку, задула свечу, сняла юбку и блузку, да улеглась спать, так и оставшись в панталонах, а на корсете лишь ослабив шнуровку.
Разбудила меня Марья чуть ли не на рассвете.
— Вот, неси своему барину чай! — поставила на стол передо мной дымящийся пузатый самовар.
Я глядела на него как баран на новые ворота! Но наверно надо вживаться в новую жизнь... Нести...
Вскочив, я поспешно оделась. Взявшись за тяжёлый самовар, еле занесла его в горницу.
— Так зачем же вы... — поднялся мне навстречу Фома Фомич.
— Так Марья дала, сказала вам принести... — я смущённо улыбнулась, ставя самовар на лавку.
— Вот оладушки, — вслед за мной вошла и Марья. — Позавтракаете, и дорога станет куда легче казаться.
Сама же она ушла, меня же Фома Фомич усадил за господский стол. Немножечко нервничая, ела я плохо, больше ковыряла вилкой, будто настоящая кисейная барышня, пока не скрипнуло крыльцо и в сени не вошёл наш кучер.
— Кони запряжены, барин, — с просительным видом потоптался он на пороге.
— Да, Семён, сейчас поедем, — повернул в его сторону голову Фома Фомич. — А ты чего не ешь? — обратился уже ко мне. — Дорога дальней будет!
— Я доем, — слабо кивнула.
Пришлось поднапрячься и всё через силу съесть, и тогда Фома Фомич поднялся из-за стола.
— И не присядете на дорожку? — тоже вставая, сказал ему Кузьма Трифонович.
— Да насиделись уже, — вздохнул мой барин. — Пора... Вы уж не обессудьте... Возьмите... — положил он на стол мятую банкноту.
Тоже выйдя из-за стола, я попрощалась, прошла мимо истуканом замершего Семёна и направилась к кибитке. Внутрь, правда, залазить не стала, решила дождаться барина.
— Садись, — помог мне забраться подошедший Фома Фомич.
Мы тронулись...
* * *
— Значит, ты сирота, говоришь... И что не из девок крепостных... — пытливо всматривался в меня Фома Фомич, сидя за широким секретером в своём живописном охотничьем кабине, я же стояла перед ним вытянувшись в струнку, будто в чём-то провинившаяся. А ведь всю дорогу такой добренький был, в такт стука копыт о предках своих рассказывал, о рано повзрослевшей дочке соседского помещика, с которой чуть ли не весь вечер протанцевал на каком-то балу, и даже осмелился просить руки и говорить с её отцом о помолвке.
— Угу, — сейчас только и кивала я. Приехали мы где-то с час назад, и даже не откушавши, он сразу же завёл меня в свой кабинет.
— А из какого роду будешь? Поди, из казаческого...
Тут, взявши паузу, я принялась откровенно вспоминать. Нет, казаков в моей родословной точно не отмечено. Я даже и обычаев их не знаю, поэтому не стоит к ним себя причислять, здесь сразу и по всем статьям провалюсь. Вроде бы покойная прабабка как-то упоминала, что в роду у нас кто-то из дворян был, к той самой революции давненько так уже предельно обедневший. Может, даже и живёт его семья сейчас где-то неподалёку отсюда, да только совсем не знаю я где, толком не интересовалась в своё время.
— Дворянского я роду, — сказала отчего-то стыдливо потупя взгляд, возможно оттого, что сейчас безбожно совру, сходу придумывая себе легенду. — Только совсем обеднели мы... Я ещё совсем маленькой была, когда сиротой осталась, всё имущество наше за долги описали, а меня чужие люди увезли, приютили... как дочку свою вырастили... — сделала я вынужденную паузу, чтобы получше собраться с мыслями. — Вот только это о себе и помню... А потом те разбойники пришли, всю семь вырезали, а меня как пленницу забрали, так понимаю, что басурманам продать хотели, держали у себя, пока вы, сударь, как настоящий рыцарь, не спасли. Вот и получается, что идти мне совершенно некуда...
— А полностью-то тебя как величать?
— Варвара Николаевна Синицына...
— И веры ты православной?
— Угу, в церкви крещёная...
