Глава 1. Подсолнухи
Вначале была темнота. Что-то холодное и рыхлое составляло весь мой мир, разбавляемый движением жирных червей, абсолютно не заинтересованно ползущих мимо, соскребающих «нечто» с моих боков, но на замену ему всегда приходил новый слой реальности, вымораживающий до глубин сущности. Мне казалось, что так будет вечно – я, черви и редкие жучки, ничего кроме. Пока не пришло оно.
Оно оказалось ярким и чертовски горячим. Ослепляющим и выжигающим настолько, что хотелось забиться назад, спрятаться, вернуться в привычный мир, размеренно существующий вне времени, но это оказалось невозможным. Все, что оставалось – пытаться дышать, завернувшись в сюрреалистичную зелень, как в броню. Верить, что она меня защитит и спасет.
Жар наполнял всю сущность, проникая даже в корни, оставшиеся в родном холоде, наполняя их бурлящим ощущением новой, непонятной жизни, которая казалась мне дикой. «Это не может быть навсегда» - и эта мысль оказалось правдой. Оно медленно исчезало, мир становился холоднее, остывал, тепло растворялось в воздухе. Тонкие лепестки моей защиты свились вокруг меня плотнее – и я им верил. Они не хотели отдавать меня новой реальности, оборачивая коконом. Они шептали неразличимые слова, сливающиеся в колыбельную.
Потребовалось несколько переходов от жары к холоду, чтобы я привык к новому циклу жизни. Горячие лучи проникали сквозь зелень, словно пытались добраться до меня, а темнота наоборот убаюкивала, напоминая о родном доме, в который вернуться мне было не суждено.
Однажды, жар добрался до меня. Зелень, преданно стоящая на своем посту, поддалась напору и разошлась, пропуская его внутрь. Мне казалось, что это тот самый конец, который меня ждет, ведь он был таким горячим в первый день своего появления.
Он разлился вокруг текучей, вязкой патокой, заполняя мое скромное жилище, его голос был подобен музыке. «Мы с тобой будем вместе. Я помогу тебе подняться и стать прекрасным. Доверься мне». Он пел, заполняя мой дом своим голосом, танцуя вокруг. Ему нельзя было отказать.
С того дня моя жизнь изменилась. Я радовался теплу, танцевал вместе с ним, моя любимая зелень распускалась под его напором, становясь краше, в ней появились следы Его прикосновений – нежно-желтая волна по кругу, от самого основания зеленого, растущая с каждым днем. Он обещал помочь мне – и делал это с каждым своим появлением. Каждая песня возносила мой дом над невероятно огромным, бескрайним миром, каждый танец разливал желтизну, что вилась прекрасными волнами, делая меня краше. И тогда появилась она – такая же как я. Когда пришли согревающие лучи, я и она слились в будоражащее мы. Я больше не был одинок, ведь она не оставляла меня ни на миг.
Мы испуганы. Вокруг что-то движется, приближается к нам, громадными тенями скользя по нашему миру, и их голоса перебивают музыку нашего теплого друга. Они приближались стремительно, словно неподвластные законам жизни, пока не остановились напротив, заслонив собой от танцующих лучей. Тени было две и они возвышались над нами, но от их внезапного появления наш дом не успевал закрыться, мы привыкли к плавному переходу к темноте и никогда прежде не видели такого.
Тени были густыми, концентрированными, они склонились ближе и одна из них протянула конечность с пятью отростками, сомкнувшимися вокруг одного желтого лепестка. Он затрепетал, пойманный в неясную опасность, но вырваться не было ни малейшего шанса. Тень потрогала один лепесток, другой, пощупала зеленый ствол, на котором был наш домик – мы чувствовали дрожь, охватившую нашу зелень и трепетали вместе с ней.
А потом они ушли. Но мы знали, что они вернутся.
Мы росли и нас стало больше. Нас окружали братья и сестры, дочери и сыновья, а мы с ней были самыми первыми и заботились обо всех остальных как могли. Вокруг нашего дома возникли и другие, у нас создалась своя община, свое племя, свое поселение. Это приносило нам радость.
Тени появлялись раз в несколько циклов, иногда не приближались, иногда были совсем близко и приносили нам внезапную темноту. Они перестали казаться такими огромными, ведь мы росли и доставали сначала до середины их фигур, потом выше. Наконец мы сравнялись с ними и больше они не могли заслонить нас от нашего друга, протянувшего нам лучи помощь и поднявшего на миром. Мы свободны.
Мы одни.
С каждым циклом, нас становилось все меньше, дома вокруг стремительно исчезали под напором отростков теней – теперь их было больше и они забирали их с собой. Унесенных мы больше никогда не видели.
И теперь мы одни. Жара нет – его скрыли серые густые облака, заполонившие всю голубизну над нами.
Пришел наш черед.
Они уже идут.
Глава 2. Дефицит
- Прости.
Здесь все время кто-то плачет. Каждую минуту, хотя бы один человек прячет лицо в ладонях, с головой скрывшись под видавшим виды одеялом – на пододеяльнике та же цифра, что и на каждой вещи нас окружающей – жмурится и молча трясется от еле сдерживаемой истерики. Можно долго рассуждать, что приводит к столь ярким эмоциям – побочка таблеток или слом внутренней защиты мы здесь все беззащитны, но факт остается фактом – соленой воды так много, что кажется, будто еще немного и она начнет кристаллизоваться на ресницах.
Обычно это происходит в палате, отвернувшись лицом к стене если везет спать у стены, чтобы лишь подрагивание плеч выдавало приступ слабости. Нам хочется верить, что мы всесильны, но с этой мыслью стоит расстаться на пороге. Сильные сюда не попадают.
С тобой мы сталкиваемся в туалете. У тебя красные глаза, а по щекам текут слезы, ты задыхаешься, занимая мое любимое место – на подоконнике. Здесь можно вскрыть форточку и вдохнуть холодный воздух, но речь не об этом. Ты кажешься удивительно потерянным, тебя хочется спрятать от суровости этого места и жестокости всего мира, но готов поспорить на любимую книгу, надежно укрытую подушкой - ты не хочешь, чтобы тебя трогали.
Здесь принято молчать. Делать вид, что не замечаешь, отворачиваться, закрывать глаза, смотреть в другую сторону. Давать возможность проявить слабость, ведь нет ни одного угла, где можно остаться наедине с собой. Это убивает.
Чтобы дать тебе эту возможность, мне нужно уйти, а я, по сути своей, тот еще эгоист. Вернуться в коридоры, наполненные медленно идущими в никуда людьми в одинаковых клетчатых пижамах? Нет, спасибо. Ты плачешь. Я остаюсь.
Молча прохожу вперед и, доставая из кармана, протягиваю тебе помятую пачку, даже не зная, куришь ли ты. Не зная, промолчишь ли, или сдашь персоналу. Не зная ничего.
А ты куришь. Подаешься вперед всем телом, чуть не падая с подоконника – наверняка у тебя кружится голова – тянешь дну курительную палочку. Твои ногти сгрызены в мясо, на запястье – красная нить, модный ныне аксессуар, и на мгновение я хочу такую же. Манишь к себе зажигалку, не давая проявить даже зачатки джентельментства, и я отдаю. Крышка гулко щелкает. Не какая-то дешевка, я с ней уже почти три года, подаренная Zippo преданно служит, собираясь прожить со мной всю мою бездарную жизнь. Ты закуриваешь первым, откидываешься на оконную раму, закрываешь глаза и затягиваешься, а соленые дорожки все еще блестят на щеках. Ты вздрагиваешь каждый третий сорванный вдох и это зрелище гипнотизирует – ты успеваешь «сдышать» половину сигареты, прежде чем я поджигаю свою
Мы молчим. Я пользуюсь тем, что ты не видишь, и разглядываю неровно обрезанные пряди волос, веснушки и темные от слез ресницы, скуривая сигарету до фильтра. Твоя обжигает пальцы, сгорев – ты начал раньше и не следил за процессом, отдавшись своему внутреннему космосу.
Бычки смываются в унитаз, ты соскальзываешь с подоконника и уходишь, растворяясь в толпе других «заключенных». Всего пара минут, что позволило разминуться с санитаркой. От моих рук пахнет табаком, и я беззастенчиво вру, что был один – не потому что не знаю твоего имени или не хочу тебя подставлять. Ты – моя маленькая тайна, мое личное «ничто», мой секрет. Между прочим, я ни с кем не делюсь табаком, здесь это дефицитный товар.
Я извинился за то, что нарушил твою хрупкую иллюзию уединения, разбив ее хрустальную составляющую в мелкое крошево.
Я извинился. Но планирую сделать это снова.
Глава 3. На пути у высших сил
Кажется, что от музыки треснут стаканы на полке за барменом, мужчиной под сорок – это его бар, он часто пускает на импровизированную сцену начинающих музыкантов. Говорят, что если сыграть здесь хорошо – ждет светлое будущее, успех, слава, деньги. Давид лично выбирает тех, кого пустит выступить, и, хотя считается, что все это случай – Николай знает, что это не так.
Есть расчет, есть тонкое понимание, в ком есть талант, а кто так, однодневка. Ярослав поет здесь уже второй раз. Приглянулся значит.
— Не успеет, — вздыхает Давид, натирая стакан. — Его срок подходит.
Вроде бы в воздух говорит, а вроде не слышит никто кроме Коли, флегматично отпивающего сидр из бутылки.
— Нет, — он глаз от сцены не отводит, но смотрит будто бы из-под ресниц, больше слушает. У Яра приятный голос, кому, как не ему знать об это, если он его слышит больше всех остальных.
— Проклятие над его головой. Да ты и сам видишь.
Проклятия Анубис видит темными глянцевыми нефтяными пятнами, обрывающимися словно подпаленными краями. На Ярославе он такое сразу увидел, нельзя не заметить, но точно не потому подпустил его так близко, что уже сколько времени вертит и так, и эдак, как «счистить» его, на кого перенести, чтобы не навредить.
— Ты же не думаешь вмешиваться в его судьбу? — на миг за плечами обычного мужчины Сила промелькнула, какой у смертных не бывает. Коля выразительно выгнул бровь, глядя черными, как непроглядная тьма, глазами без белка. Допивает залпом сидр, неслышно бутылку опускает на стойку.
— Не тебе со мной тягаться, — ядовито шипит – он ведь не мальчишка, которого можно задавить грубой силой и авторитетом. Он видел столько, что не каждый вытянет, а уж его мир и вовсе отличался от Москвы.
Москва. Это было странное решение – прожить жизнь, как живут они. Высотный город, в центре – глянец, блеск, дорогие машины и рестораны. И окраины – пятиэтажные панельки с вытоптанными дворами, засыпанными бычками и пивными бутылками. Город, где рядом мог пройти миллионер и студент, жрущий овсянку по шестнадцать рублей за пачку. Город, сминающий под острыми каблуками и дорогими ботинками тех, кто ехал, вдохновленный мечтой о хорошей жизни. Сколько их было – восторженных и выжженных всего через полгода, возвращающихся в свои далекие дали или шагающих с моста.
Ему «повезло». Другим – нет.
А вот пьяный от удовольствия Яр уже оказывается рядом, опирается на его плечо – и Коля подмигивает ему, слегка поддатый от сидра и довольный от представления. Н о р м а л ь н ы й. Никто ничего не видел, лишь в руке Давида хрустнул стакан.
Ярослав ничего не замечает, когда Коля резко дергает его в сторону от проезжей части. Просто смеется, пьет из банка, а Николай оглядывается на машину, за рулем которой тварь потусторонняя была.
— Я бы за тобой куда угодно пошел, — они празднуют, а Яр даже не знает, сколько нечисти шерстит Москву в поисках его и таких же, как он. Скольких Анубис лично уничтожил, стоило ему отвернуться, скольких отвел, укладывая ладонь Ярику между лопаток, утверждая свои права на него.
— Куда угодно не надо, — дергает плечом Коля, пытаясь представить… Нет, не нужно.
— Забирай меня, я весь твой! — хохочет, пьяный, встрепанных, и Коля не знает, что на него находит, что он кивает, встает и рывком дернув на себя друга, проваливается с ним в свои владения. Яра не впечатляет низкое небо, тяжелые тучи и пятьдесят оттенков серого, он оглядывается, шутейки травит, а Николай смотрит на него тяжелым взглядом черных глаз. Никто здесь не приблизится к ним, не посмеет пойти против его воли – и кажется, что это выход – забрать Ярослава сюда. Под свою защиту. Вот только живым не место в мире мертвых.
Они гуляют какое-то время, Яр явно считает, что просто перепил, вопросы задает неловкие, смеется над ответами, а потом хватает за плечо.
— Если это мир мертвых, то ты кто?
Коля улыбается тепло, а глаза холодные.
— А я бог мертвых, — и подается вперед, коротким поцелуем губами лба Яра касается, ловит под руки, чтобы провалившийся в сон не упал. На утро он только трет виски и говорит, что сны жуткие снились. Коля варит кофе. И правда жуть.
— Отдай его.
На пороге однушки в спальном районе делегация, и в силу возраста Анубис знает каждого. Лохматый, в драных джинсах и майке, уперевшийся руками в дверной косяк, шлет всех и каждого, хотя в их силах устроить воронку на месте района.
— Кто он, что за ним такие силы вместо чертят бегают?
— Чертята уже боятся к тебе приближаться, — фыркает Эрлик. Эсрель кивает, Шолотль хмурится.
— Правильно боятся. Мы заняты, — они действительно были заняты – Ярик спал, Коля пельмени варил.
— Не отдашь одну душу – с ней уйдет больше.
Звучит как угроза. Колю не трогает. Он наигранно расслабленный, хотя все это давно вышло из-под контроля, демонстративно спокойный. Чужие фразы действительно переходят в угрозы, на тесной лестничной клетке темно, душно, почти-страшно.
— Да что у вас тут происходит?! — Ярослав подныривает под руку Коли, намереваясь вылезти на площадку, но его перехватывают и задвигают за спину. — Вот сейчас вообще не понял!
— Ты хорошо подумал?
Коля улыбается так, что только хищных клыков не хватает.
— Кто он, что за ним такая охота?
Все молчат с минуту, пока кто-то не фыркает: — Он бастард Аты.
Анубис удивленно моргает. А потом оскаливается шире: — Продолжай.
Все время, пока им пересказывают предсказание, согласно которому потомок Аты принесет апокалипсис. Ярик молчит, уютно оперевшись на плечо Коли – в его глазах это сборище безумцев и фанатиков. Коля слушает до конца – и вновь фыркает.
— Апокалипсиса не будет, все свободны, видеть вас больше не хотим, — тянет на себя дверь, но ту распахивают, шагают на него. Коля шипит, и всего за мгновение меняется, из привычного разгильдяйского облика – в истинный. Не могут чужаки переступить порог, заклята квартира его силой, но угрожающе теснятся на площадке, пока Яр отшатывается куда-то в квартиру.
— Наследие Аты не возымеет силы, я за этим прослежу. Есть желающие оспорить мое решение?
Никто не рвется быть первым, опасаясь остаться единственным.
— Если он хоть шаг сделает в эту сторону, мы узнаем. И тогда не он – вы оба подвергнетесь Охоте.
Нет спецэффектов, вспышек, пламени – просто никого не оказывается на лестнице, а Коля закрывает дверь.
— Что это было?
Вопрос слишком объемный. Сначала они говорят стоя в коридоре, потом садятся на кухне и едят пельмени со сметаной. Яр молчит, слушает, хмурый, а Коля рассказывает все, как есть, ожидая, что тот покрутит пальцем у виска. Не крутит. Берет пиво из холодильника, второе ему протягивает, а потом говорит, что это объясняет то, что ему снился как-то мир мертвых. И не раз. Просто рассказывать об этом было бы странно.
А потом он даже улыбается, и говорит, что они и с этим разберутся. Даже лезет обнять за плечи, и Коля охотно обнимает, проводит ладонью по чужой шее, к затылку, давит на него, и подхватывает оседающего друга.
— Спасибо, Яр, — коротко целует в висок и уносит на кровать.
