Предложение, как господин Штольман и обещал, действительно оказалось интересным: Аглае предстояло с букетом цветов прогуливаться по Летнему саду, особое предпочтение уделяя тенистым и малолюдным, в идеале, вообще пустынным, дорожкам. Видимая простота задания вызвала нехороший зуд в затылке, словно сама смерть воззрилась бездонными пропастями глазниц на прелестную барышню.
- Позволено ли мне спросить, в чём подвох данной просьбы? – сметка, унаследованная от батюшки, оборотистого купца, ещё более обострившаяся в дни тяжких испытаний, требовала прояснить ситуацию до того, как прозвучит окончательное и бесповоротное согласие. – Уверяю Вас, Яков Платонович, то, что Вы мне сообщите, никоим образом не повлияет на моё намерение исполнить Вашу просьбу, но, - Аглая глубоко вздохнула, вздёрнула подбородок и отчеканила, - я не хочу больше быть безвольной марионеткой в руках мужчин.
- Браво, - Штольман коротко усмехнулся, - Вы не разочаровали меня, Аглая Николаевна.
Простое и безобидное на первый взгляд поручение таило в себе смертельную опасность. Оказывается, в Летнем саду последние три недели открыл сезон охоты на черноглазых пышнотелых барышень маниак, чьё описание было столь различно, что впору предположить наличие целой банды безумцев.
- Но банду, насколько я понимаю, Вы исключаете? – Аглая строго прищурила бездонные угольно-чёрные глаза.
Штольман досадливо дёрнул уголком рта:
- Почерк один во всех преступлениях. К сожалению, ни один из случайных свидетелей не мог основательно рассмотреть преступника, во всех деталях его видели только жертвы, которые, увы, уже ничего и никому рассказать не могут.
Аглая задумчиво побарабанила пальчиками по столу:
- Как именно маниак убивает? Поймите, я спрашиваю это не пустого любопытства ради, мне нужно продумать способы защиты в случае нападения, ведь Вам потребуется какое-то время для того, чтобы подоспеть мне на помощь.
В светло-серых, стального отлива глазах Якова Платоновича сверкнуло, подобно грани бесценного алмаза, восхищение:
- Браво, сударыня, Вы не устаёте меня радовать.
Аглая вежливо улыбнулась, с трудом удержав на кончике языка колкую фразу о том, что истинный долг любой женщины состоит в том, чтобы приносить мужчинам радость.
После того памятного разговора в ресторане для Аглаи Николаевны началась новая жизнь, полная хлопот, порой бессонных ночей, а порой и смертельной опасности. Маниак был изловлен, причём барышня сумела сбить нападавшего с ног и всем телом навалиться на него, препятствуя побегу. Отвага и благоразумие Аглаи пришлись по вкусу чиновнику по особым поручениям Петербургской сыскной полиции, а именно такой была должность господина Штольмана. Госпожа Терёхина стала агентессой, причём даже ссылка Якова Платоновича в Затонск не повлияла на службу барышни, плавно перешедшей под опеку самого полковника Варфоломеева, который отнюдь не считал, что место женщины лишь в церкви, на кухне да ещё в спальне.
- Вот и вся моя история, - Аглая очаровательно улыбнулась, кокетливо наклоняясь к Платону Платоновичу. - А вот и нужная нам лавка. Прежде, чем мы войдём, я бы хотела ещё раз просить Вас не жалеть меня. Поверьте, я счастлива гораздо более, чем многие замужние дамы. У меня есть то, о чём они не могут даже мечтать.
- И что же это? – мрачно осведомился Платон, представляющий себе лоскутное одеяло из предателя-гусара, брошенное к стройным ножкам агентессы.
- Свобода. Согласитесь, не каждая дама, да даже и господин, может похвастаться подобным богатством.
- Свобода не отгонит дурной сон и не согреет в пустой, холодной постели, - вздохнул Платон Платонович, пристально глядя на даму.
Аглая помрачнела, прикусила губу и порывисто отвернулась:
- В моём положении об этом глупо даже думать. Не всем злат венчальный венец выпадает, кому-то и терновый достаётся.
- Не стоит зарекаться…
- Довольно! – дама резко взмахнула рукой, но тут же обольстительно улыбнулась, хихикнула. – Оставим этот разговор, mon ami, я уже давно не верю сладким обещаниям господ офицеров.
Платон Платонович даже крякнул от такой отповеди. Ему, привыкшему купаться в восхищении барышень и даже опытных дам, ему, способному прогнать облако печали с лица любой (ладно, практически любой) красотки одной лишь искренней улыбкой, такое равнодушие было подобно брошенной к ногам перчатке. Конечно, можно хладнокровно пожать плечами и перешагнуть, забыть и Аглаю, и её историю, но… что-то цепляло, царапало, не давало уйти. Словно крошечная заноза поселилась в сердце и с каждым часом, проведённым рядом с этой удивительной дамой, проникала всё глубже. Платон вспомнил, как Яков, во время мальчишеских посиделок накануне венчания уютно развалившись в глубоком кресле с бокалом, на дне которого плескался коньяк, рассказывал о своей самой первой встрече с Анной, которая чуть не сбила его на своих колёсиках. Мимолётный эпизод отчего-то врезался в память, вызвав при следующей встрече неожиданное тепло и какой-то иррациональный мальчишеский восторг. Платон тогда посмеялся, назвав брата романтиком в стальных доспехах следователя, лишь сейчас поняв суть таких вот судьбоносных встреч, способных в считанные даже не минуты, секунды, переменить всю жизнь. Недаром господин Пушкин, коего пафосно величают Солнцем русской поэзии, писал: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» У Платона Платоновича, как и у его братьев, у каждого в свой черёд, тоже наступило такое чудное мгновение, только вот гений чистой красоты добровольно и чистосердечно отрекается от манящего мира любви. Что ж, как говорил отец, умный мужчина не спорит с женщиной, он лишь предугадывает её истинные желания и намерения.
- Вы похожи на полководца, обдумывающего решающее сражение, - с лёгкой иронией заметила Аглая и добавила чуть слышно, - знать бы ещё, с кем именно Вы будете сражаться.
Штольман обиделся:
- К Вашему сведению, сударыня, с дамами я не воюю.
Агентесса пристально посмотрела на своего спутника угольно-чёрными глазами, пытаясь понять, не пытается ли он играть на извечной слабости женской души и кроющемся в глубине сердца стремлении сберечь и защитить, но Платон Платонович был невозмутим, словно мраморная статуя. И так же беспристрастен.
«Дура, не смей его жалеть, - ругала себя Аглая, кусая губы и теребя завязки шляпки так, что они начали опасно трещать, - разве не понятно, что он именно этого и добивается?!»
Увы, сердце было с разумом категорически не согласно, помаявшись ещё немного, агентесса положила дрогнувшую ручку на плечо Платону:
- Прошу прощения, я не хотела Вас обидеть.
Штольман хотел сказать, что цена его прощения – поцелуй, но вспомнил грустную историю Аглаи и широко улыбнулся, уверенно возвращая ладошку дамы на свой локоть:
- Я был бы последним негодяем, если бы посмел обидеться на Вас, мой ангел. Идёмте, нам пора выбирать бокалы.
Мудрец-поэт сказал: «Любовь от тех бежит, кто гонится за нею, а к тем, кто прочь спешит, кидается на шею». Не потребовав ничего в качестве платы за прощение, Платон Платонович получил гораздо больше, чем самый сладостный поцелуй: он заслужил благодарность своей дамы. И восхищение, разумеется. Немного, самую капельку, но ведь даже великий мировой океан начинался с единой капли.
При звоне дверного колокольчика стоящий за прилавком приказчик встрепенулся, словно почуявший добычу сеттер, а при виде привлекательной пары расцвёл лучезарной, с ноткой подобострастности улыбкой и низко поклонился:
- Чем могу служить?
Платон Платонович эффектно обвёл рукой магазин:
- Выбирай, дорогая.
В чёрных глазах барышни сверкнул чуть приметный огонёк насмешки и глубинной тоски по несбыточному, резанувшей сердце Штольмана. Платон, как и его братья, с младых ногтей учился держать под контролем свои мысли и чувства, получалось, конечно, хуже, чем у того же Карла или Якова, которого даже домашние дразнили Сухариком, но не в этом суть, главное, что особой сентиментальностью никто из Штольманов не отличался. А сейчас Платону Платоновичу физически больно было от той тоски, что мелькнула в глазах Аглаи, сразу захотелось подхватить даму на руки, собой заслонить от всех бед и напастей. Штольман представил себе смущение приказчика, ставшего невольным свидетелем опасно балансирующей на грани приличий сцены, гнев, а то и ярость Аглаи и, смущённо хмыкнув, повторил:
- Выбирай, родная.
- Mersi, mon amore, - прощебетала Аглая Николаевна и порхнула к прилавку, словно семнадцатилетняя девчонка, не ведающая никаких печалей и уверенная, что солнце восходит лишь по её желанию.
- Любезнейший, нам нужны самые красивые фужеры!
Улыбка приказчика стала столь сладкой, что у Штольмана даже в горле пересохло и запершило.
- Уверяю Вас, сударыня, у нас Вы найдёте всё, что только пожелаете, бокалы и фужеры на любой вкус и по любому поводу! – приказчик только что сиропом не капал и не мироточил от умиления и благости.
- Нам нужны на свадьбу, - голос Платона прозвучал неожиданно строго и резко, приказчик испуганно вздрогнул, а Аглая удивлённо приподняла бровь, безмолвно интересуясь, какой именно слепень и в какое место ужалил её жениха.
Штольман откашлялся, взял невесту за руку, с видимым удовольствием целуя нежные пальчики:
- Мы будем венчаться.
Если бы приказчику сказали, что он избран, аки Михаил Феодорович Романов, на трон, он, наверное, не смог бы возликовать сильнее. Круглая физиономия залоснилась от счастия, точно намасленный блин, белые ухоженные ручки, более подходящие престарелой кокетке, чем мужчине, вспорхнули вверх в восторге, коий пристал бы ребёнку, порадованному пряничком. Только узкие, татарского разреза глаза глянули холодно, словно сверкнул вытащенный из ножен кинжал. Платон Платонович встрепенулся, машинально одёргивая мундир, но приказчик уже расплылся в очередной приторной улыбке:
- Позвольте мне от всего сердца поздравить Вас и Вашего жениха со столь выдающимся событием в Вашей жизни.
Платон широко улыбнулся, по-хозяйски привлекая Аглаю к себе. Агентесса сначала внутренне встопорщилась, но потом, мысленно обругав себя за совершенно неуместную в данный момент робость, прильнула к плечу Штольмана. Хотела вообще личико на груди спрятать, да решила не переигрывать. Как батюшка говорил, во всём должна быть разумная бережливость, в проявлении чувств тоже.
Заказав фужеры, Платон и Агнесса вышли из лавки и неспешным прогулочным шагом направились в сторону набережной. Штольман с огорчением заметил, что агентесса держится отстранённо, сама более ничего о себе не рассказывает, вопросы не задаёт, да ещё и всё время норовит будто бы случайно отодвинуться. Терзаться сомнениями Штольман не привык, в его семье было принято факты собирать, а не предположения строить, потому, свернув в неприметный тупичок, Платон Платонович прижал охнувшую от неожиданности даму к стенке и спросил мягким тоном, от коего у самых лихих рубак мороз по коже полз:
- Что происходит?
Аглая Николаевна рванулась, ресницами с вызовом затрепетала:
- Не понимаю, о чём Вы.
- Да всё Вы понимаете, - с досадой выпалил Платон Платонович, - после той проклятой лавки Вас словно подменили!
Агентесса плечиком дёрнула:
- Первый этап задания выполнен успешно, не вижу смысла продолжать лицедействовать.
Платону на миг показалось, что ему в лицо кипятка крутого плеснули, запылали щёки и даже уши.
- Лицедействовать?! – прошипел Штольман, стискивая кулаки так, что даже пальцы заныли. – Значит для Вас это всего лишь представление?!
- Можно подумать для Вас всё очень серьёзно, - фыркнула Аглая, ничуть не испугавшись, и устало вздохнула. – Полно, Платон Платонович, я ведь уже говорила, что сладким речам не верю.
Штольман насупился и замолчал, едва ли не до крови прикусив губу, дабы не наговорить ехидной и колючей, точно заросли крапивы, даме всё, что он думает по поводу её недоверчивости. Аглая же Николаевна всем своим видом демонстрировала полнейшую невозмутимость и довольство жизнью, она давно уже научилась прятать свои мысли и чувства, и чем сильнее были переживания, тем беззаботнее выглядела дама. А на сердце Аглаи Николаевны было, ох, как неспокойно, Платон Платонович задел такие струны, коим полагалось бы уже давно умолкнуть и рассыпаться трухой. Нет, всё-таки до чего же непрочен материал, из коего сделано женское сердце, чуть повеешь на него тёплым ветерком, и готово дело, растаяло! А потом собирай осколки несбывшихся надежд, вздыхай о растаявшем воздушном замке и тяни руки к радужной мечте, показавшейся лишь затем, чтобы исчезнуть безвозвратно!
Яков Платонович по насупленному виду брата и нарочито-безмятежному облику агентессы решил было сначала, что задание провалилось. Не поверили в лавке Евграфия Капитоновича молодой паре, а то и вовсе по какой-то причине на порог не пустили. Конечно, Платон не из тех, кому можно из-за двери кукиш показать, да и Аглая не овечка безответная, а, тем не менее, от ворот крутой поворот могли и им сделать. Мол, хозяин болен и никого не принимает, заказов много, ещё что-нибудь придумать. Первая же фраза короткого скупого отчёта развеяла подозрения в провале задания, но ничуть не объяснила общую сумрачность агентов. Если всё хорошо и замечательно, то почему у обоих вид погорельцев на пепелище?
- Какая муха их укусила? – вопрос относился к разряду риторических, ответа на него Яков Платонович не ждал, но для Аннушки, привыкшей больше доверять сердцу, чем холодным доводам разума, всё было вполне понятно и объяснимо:
- Аглая и Платон понравились друг другу.
Штольман сначала недоверчиво хмыкнул, а потом вспомнил, как его самого в Затонске при встрече с Анной кидало от обескураживающего волнения и восторга к испепеляющей ревности и убийственному отчаянию, как после ссоры хотелось в прямом смысле слова на стену ползти, как сильные чувства запечатывали уста, и только строгие официальные фразы могли прорваться, не принося облегчения, а лишь растравляя душу.
- Я люблю тебя, Аня, - выдохнул Яков Платонович, притягивая жену к себе и целуя в непослушный завиток на виске. – Ты моё счастье.
Анна Викторовна прижалась к мужу, наслаждаясь переполняющей душу нежностью и покоем. Отодвинулись хлопоты служебные, ушло в тень пренеприятное известие о гибели блаженного, предвещавшего смерть молодожёнам. Даже опасение за жизнь Платона и Аглаи стихло, сменившись незыблемой уверенностью: всё будет хорошо. Да разве может быть иначе, ведь они с Яковом вместе, а значит смогут преодолеть любую беду. И отравитель, каким бы он ни был коварным, непременно потерпит поражение и будет изобличён. Потому что миром правит справедливость и любовь. Так было, есть и будет с момента сотворения мира и во веки веков.
Пока Штольман-старший предавался тихому семейному счастию в объятиях супруги, Платон Платонович проверял на практике старинное латинское изречение «in vino veritas», гласящее, что истина кроется в вине. То ли древние латиняне употребляли что-то иное под видом вина, то ли во время пития ни о чём серьёзном не задумывались, философствуя о вещах мало важных и значимых, только проклятая истина никак являться не желала. Ряд фактов, таких, как несомненный интерес его, Платона, к Аглае, его влечение к ней, равно как и её симпатия к нему, указывали на возможность продолжения служебной линии в романтическую.
- Позволено ли мне спросить, в чём подвох данной просьбы? – сметка, унаследованная от батюшки, оборотистого купца, ещё более обострившаяся в дни тяжких испытаний, требовала прояснить ситуацию до того, как прозвучит окончательное и бесповоротное согласие. – Уверяю Вас, Яков Платонович, то, что Вы мне сообщите, никоим образом не повлияет на моё намерение исполнить Вашу просьбу, но, - Аглая глубоко вздохнула, вздёрнула подбородок и отчеканила, - я не хочу больше быть безвольной марионеткой в руках мужчин.
- Браво, - Штольман коротко усмехнулся, - Вы не разочаровали меня, Аглая Николаевна.
Простое и безобидное на первый взгляд поручение таило в себе смертельную опасность. Оказывается, в Летнем саду последние три недели открыл сезон охоты на черноглазых пышнотелых барышень маниак, чьё описание было столь различно, что впору предположить наличие целой банды безумцев.
- Но банду, насколько я понимаю, Вы исключаете? – Аглая строго прищурила бездонные угольно-чёрные глаза.
Штольман досадливо дёрнул уголком рта:
- Почерк один во всех преступлениях. К сожалению, ни один из случайных свидетелей не мог основательно рассмотреть преступника, во всех деталях его видели только жертвы, которые, увы, уже ничего и никому рассказать не могут.
Аглая задумчиво побарабанила пальчиками по столу:
- Как именно маниак убивает? Поймите, я спрашиваю это не пустого любопытства ради, мне нужно продумать способы защиты в случае нападения, ведь Вам потребуется какое-то время для того, чтобы подоспеть мне на помощь.
В светло-серых, стального отлива глазах Якова Платоновича сверкнуло, подобно грани бесценного алмаза, восхищение:
- Браво, сударыня, Вы не устаёте меня радовать.
Аглая вежливо улыбнулась, с трудом удержав на кончике языка колкую фразу о том, что истинный долг любой женщины состоит в том, чтобы приносить мужчинам радость.
После того памятного разговора в ресторане для Аглаи Николаевны началась новая жизнь, полная хлопот, порой бессонных ночей, а порой и смертельной опасности. Маниак был изловлен, причём барышня сумела сбить нападавшего с ног и всем телом навалиться на него, препятствуя побегу. Отвага и благоразумие Аглаи пришлись по вкусу чиновнику по особым поручениям Петербургской сыскной полиции, а именно такой была должность господина Штольмана. Госпожа Терёхина стала агентессой, причём даже ссылка Якова Платоновича в Затонск не повлияла на службу барышни, плавно перешедшей под опеку самого полковника Варфоломеева, который отнюдь не считал, что место женщины лишь в церкви, на кухне да ещё в спальне.
- Вот и вся моя история, - Аглая очаровательно улыбнулась, кокетливо наклоняясь к Платону Платоновичу. - А вот и нужная нам лавка. Прежде, чем мы войдём, я бы хотела ещё раз просить Вас не жалеть меня. Поверьте, я счастлива гораздо более, чем многие замужние дамы. У меня есть то, о чём они не могут даже мечтать.
- И что же это? – мрачно осведомился Платон, представляющий себе лоскутное одеяло из предателя-гусара, брошенное к стройным ножкам агентессы.
- Свобода. Согласитесь, не каждая дама, да даже и господин, может похвастаться подобным богатством.
- Свобода не отгонит дурной сон и не согреет в пустой, холодной постели, - вздохнул Платон Платонович, пристально глядя на даму.
Аглая помрачнела, прикусила губу и порывисто отвернулась:
- В моём положении об этом глупо даже думать. Не всем злат венчальный венец выпадает, кому-то и терновый достаётся.
- Не стоит зарекаться…
- Довольно! – дама резко взмахнула рукой, но тут же обольстительно улыбнулась, хихикнула. – Оставим этот разговор, mon ami, я уже давно не верю сладким обещаниям господ офицеров.
Платон Платонович даже крякнул от такой отповеди. Ему, привыкшему купаться в восхищении барышень и даже опытных дам, ему, способному прогнать облако печали с лица любой (ладно, практически любой) красотки одной лишь искренней улыбкой, такое равнодушие было подобно брошенной к ногам перчатке. Конечно, можно хладнокровно пожать плечами и перешагнуть, забыть и Аглаю, и её историю, но… что-то цепляло, царапало, не давало уйти. Словно крошечная заноза поселилась в сердце и с каждым часом, проведённым рядом с этой удивительной дамой, проникала всё глубже. Платон вспомнил, как Яков, во время мальчишеских посиделок накануне венчания уютно развалившись в глубоком кресле с бокалом, на дне которого плескался коньяк, рассказывал о своей самой первой встрече с Анной, которая чуть не сбила его на своих колёсиках. Мимолётный эпизод отчего-то врезался в память, вызвав при следующей встрече неожиданное тепло и какой-то иррациональный мальчишеский восторг. Платон тогда посмеялся, назвав брата романтиком в стальных доспехах следователя, лишь сейчас поняв суть таких вот судьбоносных встреч, способных в считанные даже не минуты, секунды, переменить всю жизнь. Недаром господин Пушкин, коего пафосно величают Солнцем русской поэзии, писал: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» У Платона Платоновича, как и у его братьев, у каждого в свой черёд, тоже наступило такое чудное мгновение, только вот гений чистой красоты добровольно и чистосердечно отрекается от манящего мира любви. Что ж, как говорил отец, умный мужчина не спорит с женщиной, он лишь предугадывает её истинные желания и намерения.
- Вы похожи на полководца, обдумывающего решающее сражение, - с лёгкой иронией заметила Аглая и добавила чуть слышно, - знать бы ещё, с кем именно Вы будете сражаться.
Штольман обиделся:
- К Вашему сведению, сударыня, с дамами я не воюю.
Агентесса пристально посмотрела на своего спутника угольно-чёрными глазами, пытаясь понять, не пытается ли он играть на извечной слабости женской души и кроющемся в глубине сердца стремлении сберечь и защитить, но Платон Платонович был невозмутим, словно мраморная статуя. И так же беспристрастен.
«Дура, не смей его жалеть, - ругала себя Аглая, кусая губы и теребя завязки шляпки так, что они начали опасно трещать, - разве не понятно, что он именно этого и добивается?!»
Увы, сердце было с разумом категорически не согласно, помаявшись ещё немного, агентесса положила дрогнувшую ручку на плечо Платону:
- Прошу прощения, я не хотела Вас обидеть.
Штольман хотел сказать, что цена его прощения – поцелуй, но вспомнил грустную историю Аглаи и широко улыбнулся, уверенно возвращая ладошку дамы на свой локоть:
- Я был бы последним негодяем, если бы посмел обидеться на Вас, мой ангел. Идёмте, нам пора выбирать бокалы.
Мудрец-поэт сказал: «Любовь от тех бежит, кто гонится за нею, а к тем, кто прочь спешит, кидается на шею». Не потребовав ничего в качестве платы за прощение, Платон Платонович получил гораздо больше, чем самый сладостный поцелуй: он заслужил благодарность своей дамы. И восхищение, разумеется. Немного, самую капельку, но ведь даже великий мировой океан начинался с единой капли.
Прода от 19.04.2021, 11:50
При звоне дверного колокольчика стоящий за прилавком приказчик встрепенулся, словно почуявший добычу сеттер, а при виде привлекательной пары расцвёл лучезарной, с ноткой подобострастности улыбкой и низко поклонился:
- Чем могу служить?
Платон Платонович эффектно обвёл рукой магазин:
- Выбирай, дорогая.
В чёрных глазах барышни сверкнул чуть приметный огонёк насмешки и глубинной тоски по несбыточному, резанувшей сердце Штольмана. Платон, как и его братья, с младых ногтей учился держать под контролем свои мысли и чувства, получалось, конечно, хуже, чем у того же Карла или Якова, которого даже домашние дразнили Сухариком, но не в этом суть, главное, что особой сентиментальностью никто из Штольманов не отличался. А сейчас Платону Платоновичу физически больно было от той тоски, что мелькнула в глазах Аглаи, сразу захотелось подхватить даму на руки, собой заслонить от всех бед и напастей. Штольман представил себе смущение приказчика, ставшего невольным свидетелем опасно балансирующей на грани приличий сцены, гнев, а то и ярость Аглаи и, смущённо хмыкнув, повторил:
- Выбирай, родная.
- Mersi, mon amore, - прощебетала Аглая Николаевна и порхнула к прилавку, словно семнадцатилетняя девчонка, не ведающая никаких печалей и уверенная, что солнце восходит лишь по её желанию.
- Любезнейший, нам нужны самые красивые фужеры!
Улыбка приказчика стала столь сладкой, что у Штольмана даже в горле пересохло и запершило.
- Уверяю Вас, сударыня, у нас Вы найдёте всё, что только пожелаете, бокалы и фужеры на любой вкус и по любому поводу! – приказчик только что сиропом не капал и не мироточил от умиления и благости.
- Нам нужны на свадьбу, - голос Платона прозвучал неожиданно строго и резко, приказчик испуганно вздрогнул, а Аглая удивлённо приподняла бровь, безмолвно интересуясь, какой именно слепень и в какое место ужалил её жениха.
Штольман откашлялся, взял невесту за руку, с видимым удовольствием целуя нежные пальчики:
- Мы будем венчаться.
Если бы приказчику сказали, что он избран, аки Михаил Феодорович Романов, на трон, он, наверное, не смог бы возликовать сильнее. Круглая физиономия залоснилась от счастия, точно намасленный блин, белые ухоженные ручки, более подходящие престарелой кокетке, чем мужчине, вспорхнули вверх в восторге, коий пристал бы ребёнку, порадованному пряничком. Только узкие, татарского разреза глаза глянули холодно, словно сверкнул вытащенный из ножен кинжал. Платон Платонович встрепенулся, машинально одёргивая мундир, но приказчик уже расплылся в очередной приторной улыбке:
- Позвольте мне от всего сердца поздравить Вас и Вашего жениха со столь выдающимся событием в Вашей жизни.
Платон широко улыбнулся, по-хозяйски привлекая Аглаю к себе. Агентесса сначала внутренне встопорщилась, но потом, мысленно обругав себя за совершенно неуместную в данный момент робость, прильнула к плечу Штольмана. Хотела вообще личико на груди спрятать, да решила не переигрывать. Как батюшка говорил, во всём должна быть разумная бережливость, в проявлении чувств тоже.
Заказав фужеры, Платон и Агнесса вышли из лавки и неспешным прогулочным шагом направились в сторону набережной. Штольман с огорчением заметил, что агентесса держится отстранённо, сама более ничего о себе не рассказывает, вопросы не задаёт, да ещё и всё время норовит будто бы случайно отодвинуться. Терзаться сомнениями Штольман не привык, в его семье было принято факты собирать, а не предположения строить, потому, свернув в неприметный тупичок, Платон Платонович прижал охнувшую от неожиданности даму к стенке и спросил мягким тоном, от коего у самых лихих рубак мороз по коже полз:
- Что происходит?
Аглая Николаевна рванулась, ресницами с вызовом затрепетала:
- Не понимаю, о чём Вы.
- Да всё Вы понимаете, - с досадой выпалил Платон Платонович, - после той проклятой лавки Вас словно подменили!
Агентесса плечиком дёрнула:
- Первый этап задания выполнен успешно, не вижу смысла продолжать лицедействовать.
Платону на миг показалось, что ему в лицо кипятка крутого плеснули, запылали щёки и даже уши.
- Лицедействовать?! – прошипел Штольман, стискивая кулаки так, что даже пальцы заныли. – Значит для Вас это всего лишь представление?!
- Можно подумать для Вас всё очень серьёзно, - фыркнула Аглая, ничуть не испугавшись, и устало вздохнула. – Полно, Платон Платонович, я ведь уже говорила, что сладким речам не верю.
Штольман насупился и замолчал, едва ли не до крови прикусив губу, дабы не наговорить ехидной и колючей, точно заросли крапивы, даме всё, что он думает по поводу её недоверчивости. Аглая же Николаевна всем своим видом демонстрировала полнейшую невозмутимость и довольство жизнью, она давно уже научилась прятать свои мысли и чувства, и чем сильнее были переживания, тем беззаботнее выглядела дама. А на сердце Аглаи Николаевны было, ох, как неспокойно, Платон Платонович задел такие струны, коим полагалось бы уже давно умолкнуть и рассыпаться трухой. Нет, всё-таки до чего же непрочен материал, из коего сделано женское сердце, чуть повеешь на него тёплым ветерком, и готово дело, растаяло! А потом собирай осколки несбывшихся надежд, вздыхай о растаявшем воздушном замке и тяни руки к радужной мечте, показавшейся лишь затем, чтобы исчезнуть безвозвратно!
Яков Платонович по насупленному виду брата и нарочито-безмятежному облику агентессы решил было сначала, что задание провалилось. Не поверили в лавке Евграфия Капитоновича молодой паре, а то и вовсе по какой-то причине на порог не пустили. Конечно, Платон не из тех, кому можно из-за двери кукиш показать, да и Аглая не овечка безответная, а, тем не менее, от ворот крутой поворот могли и им сделать. Мол, хозяин болен и никого не принимает, заказов много, ещё что-нибудь придумать. Первая же фраза короткого скупого отчёта развеяла подозрения в провале задания, но ничуть не объяснила общую сумрачность агентов. Если всё хорошо и замечательно, то почему у обоих вид погорельцев на пепелище?
- Какая муха их укусила? – вопрос относился к разряду риторических, ответа на него Яков Платонович не ждал, но для Аннушки, привыкшей больше доверять сердцу, чем холодным доводам разума, всё было вполне понятно и объяснимо:
- Аглая и Платон понравились друг другу.
Штольман сначала недоверчиво хмыкнул, а потом вспомнил, как его самого в Затонске при встрече с Анной кидало от обескураживающего волнения и восторга к испепеляющей ревности и убийственному отчаянию, как после ссоры хотелось в прямом смысле слова на стену ползти, как сильные чувства запечатывали уста, и только строгие официальные фразы могли прорваться, не принося облегчения, а лишь растравляя душу.
- Я люблю тебя, Аня, - выдохнул Яков Платонович, притягивая жену к себе и целуя в непослушный завиток на виске. – Ты моё счастье.
Анна Викторовна прижалась к мужу, наслаждаясь переполняющей душу нежностью и покоем. Отодвинулись хлопоты служебные, ушло в тень пренеприятное известие о гибели блаженного, предвещавшего смерть молодожёнам. Даже опасение за жизнь Платона и Аглаи стихло, сменившись незыблемой уверенностью: всё будет хорошо. Да разве может быть иначе, ведь они с Яковом вместе, а значит смогут преодолеть любую беду. И отравитель, каким бы он ни был коварным, непременно потерпит поражение и будет изобличён. Потому что миром правит справедливость и любовь. Так было, есть и будет с момента сотворения мира и во веки веков.
Пока Штольман-старший предавался тихому семейному счастию в объятиях супруги, Платон Платонович проверял на практике старинное латинское изречение «in vino veritas», гласящее, что истина кроется в вине. То ли древние латиняне употребляли что-то иное под видом вина, то ли во время пития ни о чём серьёзном не задумывались, философствуя о вещах мало важных и значимых, только проклятая истина никак являться не желала. Ряд фактов, таких, как несомненный интерес его, Платона, к Аглае, его влечение к ней, равно как и её симпатия к нему, указывали на возможность продолжения служебной линии в романтическую.
