— Хватит меня крестом проверять, я все слышу.
— Ничего я не проверяю, — смутившись, тоже шепотом ответила девочка.
— Она пришла!
— Кто?
— Водяница. Кто же ещё! Тронь воду. Не бойся.
Ядвига опустилась на колени, зажмурилась. В первое мгновенье ладонь обожгло холодом, затем опалило крутым кипятком.
— Не бойся, — прошептал Лешек.
Жар пропал, вокруг пальцев, щекоча, завертелись крохотные бурунчики. Над родником заискрилась радуга. Девочка ахнула от восторга, забыв о страхе. Снег вокруг быстро таял, из земли пробивались росточки. Юбка намокла. Ядвига зачарованно наклонилась к воде. Ласковый поток умыл заплаканное лицо, пробежался тёплыми пальцами по вискам, успокаивая, делясь свежестью.
— Здравствуй, маленькая…— слова журчали, перекатывались по камням, звенели веселой капелью.
—… !
— Тебя ищут, ждут…Мельница… дядька Лукаш… там… Возвращайся…к нам…
Переливчатый смех…Запах мокрой травы после июльского ливня…
— Я…я…хорошо.
Радуга мгновенно погасла, от воды потянуло зимним холодом. Водяница ушла.
— Они всегда такие, — пояснял Лешек. — Приходят, когда хотят, уходят, не простившись. Вода, что с нее взять. Пошли в дом, а то вон — мокрая вся. Водянка могла бы одёжку высушить, а она смылась! — Мальчик погрозил кулаком в сторону родника. — Обиделась, что ты её палкой колотила.
— Не ругайся, — возразила панночка. — Она хорошая.
— Угу, хорошая, когда захочет. Ты с ними построже будь, а то задурят голову своими песнями.
Пришлось опять разводить огонь, сушить промокшую одежду. Мальчишка упрямо не разрешал ломать живые ветки и резать лапник. Ядвига, притихшая после встречи с водяницей, не спорила и послушно собирала валежник. Пообедали остатками вчерашней кровянки, хлебом и луком. Мед хотелось оставить про запас, но пока девочка, обмотавшись ветхой одежкой, сушила мокрый подол над очагом, — хитрый найденыш слопал весь горшочек. За что схлопотал увесистый подзатыльник и забился в угол, наблюдая за сердитой подружкой. Долго молчал, дулся, а потом загрустил:
— Если ты уйдешь, я останусь один.
Ядвига залезла с ногами на лавку, села рядом, отобрала горшок. Заглянула, надеясь, что на стенках осталась хоть капля сладкого — швырнула на пол!
— Лешко, я не знаю, что делать. Меня ищут. Ты знаешь, кто я? Знаешь, что я натворила?
Мальчик упрямо замотал лохматой головой.
— Я …я…у меня…я не хотела, а она упала, понимаешь! И… кровь! Я ее убила! Я не хотела! Я не нарочно!!!
Она плакала горько, навзрыд, уткнувшись лицом в колени.
— Эй! — Мальчик осторожно погладил подругу по голове. — Не плачь. — Он прижался к ее плечу, обхватив двумя руками. — Никого ты не убивала! Я не чую смерти. Ну, немножко чую, как от охотников. Но людская смерть не так пахнет!
— Ты сдурел! — Ядвига вытерла опухшие глаза, покосилась на чумазого лесного приблудыша, вытащила из спутанных волос сухой листочек. Улыбнулась сквозь слезы.
— На тебе нет смерти человека, — серьезно повторил мальчишка. — Клянусь корнями и камнями.
… Запах песка, раскаленного летним зноем, солнечные блики на стволах сосен, капли липкой смолы, грозди спелых ягод в ладонях…
— Лешко, ты кто? — тихо спросила девочка.
— Если скажу, ты уйдешь, — он уткнулся носом ей в плечо, подозрительно всхлипнул.
— Я тебя не брошу, дурачок. Хочешь, пойдем со мной. Будешь жить в нашем поместье. И бабулю твою заберем. Хозяйка я или нет?! Как скажу, так и будет.
— Да ну!!! Вот ещё! Мне в лесу хорошо. Я тут делаю, что хочу. Если бабуля разрешит. Вон, наплела мне на одёжке загогулин, чтобы я …ну…не дичал, — он вздохнул, потянул за кисти на поясе. — Никифор так и сказал — чтоб ты на человека был похож, а не на пугало дремучее…
Мальчик скорчил смешную рожицу, передразнивая кого-то.
— Никифор — это кто?
— Пристает, как репей! Ходит меня поучает: то ему не так, се ему не так! Не сори, не топчись, не лезь в погреб, не пугай курей.
Лешек спрыгнул с лавки, упер руки в бока, выпятил тощую грудь, надул щеки.
— Холоп ваш, что ли?
Мальчишка расхохотался.
— Точно! Холоп! Я ему так и скажу. Ух, как ты здорово придумала! Никифор — холоп! Ну, погоди у меня, — он грозно затопал ногами, все еще смеясь. — Холоп!!! Вот приду я с новой хозяйкой! Всех твоих курей снежникам скормлю!
Он вдруг застыл, уставился на панночку серыми глазищами.
— Пошли!
— Куда?!
— К бабуле. Она старая, но толковая. Может, чего тебе посоветует.
Ядвига насупилась. Идти к странной чужой старухе совсем не хотелось.
— Боишься? — ехидно спросил мальчик. — Правильно. Я ее тоже немножко боюсь. Как кошка веника. Но она хорошая. Иногда. Хе-хе. А Никифор — холоп!
От обмоток Лешек отказался.
— Вот ещё, — фыркнул презрительно, глянул на свои грязные ноги, смешно растопырил пальцы, — как же я дорогу слышать буду?!
Шел он впереди, иногда останавливаясь, поджидая панночку.
Чем дольше они шли, тем заметнее менялся лес. Поздняя осень в этих местах давно уступила место настоящей зиме. Мороз крепчал. Начинался снегопад. Белый сумрак завораживал, шептал беззвучными голосами, шелестел хвойными лапами. А они шли и шли, проваливаясь по колено в снег, перелезая через поваленные деревья, стараясь не потеряться в белом мареве. Привычные звуки исчезли, растаяли в пугающей тишине. Стих ветер. Ветки высоких сосен не шевелились.
Время застыло в колючем воздухе, замерло в танце снежинок, затаилось в густых тенях.
Скрип снега, тяжёлое дыхание, надсадный стук сердца в висках. Девочка пошатнулась. Кружилась голова, темнело в глазах.
Лешек резко обернулся, учуяв неладное, охнул, кинулся к подружке, подхватил, стараясь удержать.
— Нам совсем капельку осталось! — испуганно закричал, чуть не плача.
Она падала бесконечно долго. Снег был теплым, мягким и пах шерстью. Еще он был мокрым, дышал в лицо, норовил облизать щеки горячим шершавым языком. У снега были черные глаза и огромные острые клыки.
— Меня съедят, — мелькнула мысль, и Ядвига провалилась в темноту…
Темно.
Тихо.
Глаза открыты или закрыты?
Наверное, закрыты. Открыть — страшно! Открыла…
Темнота меняется. Внизу густая, тяжёлая. Вверху бледнее, если темнота может быть прозрачней. И точки маленькие, колючие, похожие на звезды. Звёзды?
Степь?
Степь!
Под ногами сухая трава. Крошится, рассыпается трухой. Невесомая пыль взлетает, забивает нос. Пыль пахнет полынной горечью, холодным пеплом, забытыми именами…
Мёрзлая земля.
Ледяной воздух.
Небо шатром. Небо со всех сторон. Смотрит тысячью глаз.
Равнодушное, вечное, мертвое…
Крохотный огонек! Костер?
Не дойти. Шаг. Второй. Вдох — первый. Я дышу? Дышу! Ещё вдох — шаг. Ещё…
Огонек стал ближе. В тишине появляются звуки, — далёкое ржание коней, лязг металла, голоса людей, детский плач.
И — никого!
Костер в степи.
Искры в небо.
Темная фигура за кругом света. Сидит на земле, странно подвернув ноги.
Мужчина?
Женщина?
Не понять.
Огонь слепит, не даёт рассмотреть.
— Эй! Ты кто и…где? Я — где?! Где вот это?!
Тихий смех. Женщина?
Глаза привыкают к свету. Лица не видно, тени скрывают. Только голос.
— Ты шла ко мне, девочка?
— Я не помню. Я шла. Наверное. Был лес. Метель, и…голова кружилась. Я умерла?
— Ещё нет.
— А… это где?
— Это…почти сон. Твой и мой. Ты пришла в мой сон. Я — в твой. Вот мы и встретились.
— Разве так бывает?
— Нет, конечно.
— А ты кто?
Женщина придвигается к свету. Или это свет движется?
Пламя высвечивает широкое плоское лицо. Непривычно-чужое. Человеческое ли?! Коричневато-жёлтое, лоснящееся. Глаза — таких у людей не бывает. Узкие, вытянутые к вискам. Две черные косы, как змеи. Амулеты на шее, на змеях-косах… Девочка отшатывается. Женщина улыбается, глаза превращаются в щелочки и…почти исчезают.
Может, она слепая?
Тихий вздох.
— Садись к огню. Пей. Ты ослабла, — чаша, протянутая сквозь искры костра.
— Что это?
— Чай.
— Чай? — деревянная чаша в ладонях. Теплая, тяжёлая.
Странный запах трав, молока, масла.
Странный вкус — горячий, соленый, жирный. По телу катится волна жара, прогоняя холод.
Как же она замерзла!
Ещё бы не замерзла! Если ходить босой по снегу. Без сапог и теплых штанов, в одной рубахе! Почему без сапог?
Зима?
Лес?
Лешек!
Она вскакивает, озирается по сторонам. Далёкое ржание лошадей, непонятные голоса, шепот ветра, сотни, тысячи мерцающих огней. То ли звёзды, то ли костры…
— Со мной был мальчик! Где он?! Лешек! Лешко!!!
Она бросается к женщине, забывая о пламени.
— Где он?! Что ты с ним сделала, ведьма?!
Та поднимается на ноги. Невысокая, на голову ниже. Или выше. Глаза в глаза.
— Ты хочешь вернуться и найти его?
— Да!
— Ты стоишь в огне, девочка. Посмотри вниз.
Пламя поднимается до колен, вырастает выше, жадно обвивает руки, лицо. Жар проникает внутрь, наполняет грудь, вспыхивают волосы…
Аааааа…!!! Песья кровь…
***************
В заповедном лесу второй день бушевала метель. Северный ветер, вырвавшись на волю, веселился от души: хлестал снежною плетью косматые тучи, носился наперегонки с небесными табунами, рвал в клочья хмурое низкое небо. А как наскучило озорнику в поднебесье колобродить — на землю отправился. Крутанулся вихрем, ударился оземь, растекаясь между темных стволов. Подкрался хищной поземкой к избе, ласково поскребся в дубовые двери, игриво свистнул в трубу, задувая огонь, напрашиваясь в гости. Не пустили шального, крепче засов изнутри задвинули, да подкинули дрова в печь. Получив отворот поворот, взвыл обиженный баловень бешеным псом, ударился гневно о стены, затряс крышу и…притих.
Свернулся ужом под заметенным окошком, прислушиваясь к голосу старой ведьмы. Чем же ей удалось унять буяна?! Не иначе пригрозила матушке его нажаловаться, если не уймется младшенький. Всякой вольнице предел есть! Ветер беспечно рассмеялся, облетел вокруг избы, поднимая снежную пыль, и понесся дальше резвиться.
Старый дом кряхтел, жаловался, наглухо захлопывал ставни, кутался в пушистое покрывало. Ничего, до марта дотянем, а там…
Жарко топилась печь, дымок из трубы вился исправно. Горели лучины на столе, пахло свежим хлебом и горькими травами. Ухал на горище филин, шуршали в подполе мыши. Кот громко урчал, уютно устроившись на печи.
— Бабушка, она вернётся? — в сотый раз приставал мальчик.
— Вернётся. Она сильная. — Яга положила морщинистую ладонь на лоб спящей, тяжело вздохнула, заботливо поправила волчью шубу. — Вернётся.
— Она от нас уйдет? Да?
— Сначала тебе уши оторвёт и патлы повыдирает. За все, что натворил. А потом уйдет — заслужил.
— Ну и пусть. Лишь бы живая!
Старуха устало опустилась на лавку, взяла девочку за руку. Панночка, а руки крепкие, поводьями намозоленные. Лошадок любит. Это хорошо. Кони у шляхты добрые. Не чета низкорослым лошадям ее юности. Те красоты невеликой были, зато силы и выносливости — хоть отбавляй…Давно, ох как давно не вспоминала Яга степь, а поди ж ты, девочка напомнила…
Скрипнула дверь, в избу влетело облачко снежинок. Вздрогнул от морозного ветра огонь в печи, недовольно зашипел, взметнул обиженно языки пламени и…улегся на угли под строгим взглядом хозяйки.
Никифор деловито обмел валенки от снега, поклонился в пояс. Вот же упрямец! Сколько ему не тверди — все одно свое гнет.
— Вечеря готова. И травок заварил, как ты велела, — снова поклон.
— Будешь и дальше поклоны бить — спину свяжу, придется скрученным ходить! — беззлобно пригрозила Яга.
— А Ядвига сказала, что он холоп! — лешачок тихонько хихикнул.
Домовик насупился, исподтишка показал наглецу сжатый кулак. Потом, махнув на мальчишку рукой, стал накрывать на стол. Кот, запрыгнув на плечо Никифора, урчал на ухо сплетни. Знал, мерзавец, кто ему молоко с кровью в миску наливает.
Лешек снова загрустил. Под окном завыли снежники. Им сейчас самое раздолье. Ледяная пурга, что людям майский ветерок. Только без лесного хозяина радости в том мало. Не охота выйдет, а так, повинность… Вот и бродили неприкаянные вокруг избы, скулили, нагоняли тоску…
— Пошел бы погулял малость. Что сиднем второй день сидишь? — старуха насмешливо глянула на мальчика, — собачек своих на охоту бы вывел. Глядишь, и схарчат кого. В таком-то буране! Мясо — снежникам, душу проводите…
— Не пойду!
— Ну и сиди…
Маленький леший надулся, отвернулся от старухи. На охоту хотелось страсть как, но оставить подружку не решался. А ну как очнется, а его рядом нет?! Испугается же! Бабуля ей наговорит… всякого. Ядвига и знаться потом не захочет. Вот и торчал день-деньской в избе. Разговаривал шепотом со спящей, чтобы Яга не слышала. Рассказывал о выводке оборотников (они, когда маленькие, путаются в личинах, потешные — жуть!); о старом тупом упыре, которого белые волки за седмицу три раза возле опушки ловили и в глубь леса спроваживали, а он все равно к деревне пер за добычей; о загулявшей кикиморе, которая не успела до морозов в трясину уйти и пошла на поклон к водяницам, а те ее в реку не пущали из обычной бабьей вредности, — ор на весь лес стоял, Яге разнимать пришлось…
И, уже совсем тихо, чтобы даже черный кот, который и не кот вовсе, не подслушал, Лешек называл Ядвигу сестричкой.
— Бабулечка, можно я на сопилке сыграю?
Яга после вечери дремала в углу, закутавшись в пуховый платок.
— Играй, только даже не вполсилы, а...
— Нечто я дурак!
— Не был бы дурак, девку в пургу ко мне не потащил бы. Чудо, что Старый успел. Ещё бы пяток шагов и — все!
Мальчик понурил голову. Он и сам себя корил, что повел подружку самой короткой тропой, напрямик, проламывая границу, скрадывая лесные версты, беспечно сматывая расстояния...Думал, ну устанет, ну ослабнет чуток. А оно, вишь, как вышло — запуталась девчонка в тропах. Лешему на мертвую сторону ходу нет, помощи от него никакой. Яга и то еле справилась. Долго ведьма ОТТУДА не возвращалась. Лежала, как мертвая, почти не дышала — страшно. А ну как пропадет?! И девочку не выведет, и сама сгинет. Или не сгинет, а плюнет на все и уйдет насовсем, как давно хочет, да решиться не может…
Время уж ползло к полуночи, когда Яга глубоко вдохнула и открыла глаза. Лешек с Никифором подскочили к старухе, чуть лбами не стукнулись. А она глянула на пару дурней, улыбнулась устало и …заснула. Уже ТУТ заснула. А вот Ядвига до сих пор в себя не пришла. Бабуля успокаивает, говорит — жди, вернётся…
— Ладно, горе моё луковое, сыграй веснянку, — старая ведьма закрыла глаза, — и я послушаю.
Лешек взлохматил волосы, вытащил из спутанных прядей сухую веточку клена. Покрутил, превращая в сопилку, пробежался по гладкой коре тонкими пальцами, намечая дырочки…
Тихо-тихо пела сопилка. Ласковым апрельским ветерком повеяло в темной избе, запахло оттаявшей землёй, первыми листочками дикой яблони. Колыхались ветви у речной заводи. Журавлиный клин летел над рекой, грустно курлыча, вишневый цвет кружил голову…Пела сопилка…Капали слезы…
Домовой замер, прислонившись к тёплому боку печи, прикрыл глаза. Заслушался. Вот же, шельмец мелкий, не хуже старого лешака играет. За душу-то как берет! Будто и вправду за дверью не зимняя круговерть, а пролески с подснежниками вдоль тропинки цветут, и не дикие твари воют, а жаворонки поют в синем небе.
Старая ведьма вглядывалась в лица детей, думала, вспоминала…
— Ничего я не проверяю, — смутившись, тоже шепотом ответила девочка.
— Она пришла!
— Кто?
— Водяница. Кто же ещё! Тронь воду. Не бойся.
Ядвига опустилась на колени, зажмурилась. В первое мгновенье ладонь обожгло холодом, затем опалило крутым кипятком.
— Не бойся, — прошептал Лешек.
Жар пропал, вокруг пальцев, щекоча, завертелись крохотные бурунчики. Над родником заискрилась радуга. Девочка ахнула от восторга, забыв о страхе. Снег вокруг быстро таял, из земли пробивались росточки. Юбка намокла. Ядвига зачарованно наклонилась к воде. Ласковый поток умыл заплаканное лицо, пробежался тёплыми пальцами по вискам, успокаивая, делясь свежестью.
— Здравствуй, маленькая…— слова журчали, перекатывались по камням, звенели веселой капелью.
—… !
— Тебя ищут, ждут…Мельница… дядька Лукаш… там… Возвращайся…к нам…
Переливчатый смех…Запах мокрой травы после июльского ливня…
— Я…я…хорошо.
Радуга мгновенно погасла, от воды потянуло зимним холодом. Водяница ушла.
— Они всегда такие, — пояснял Лешек. — Приходят, когда хотят, уходят, не простившись. Вода, что с нее взять. Пошли в дом, а то вон — мокрая вся. Водянка могла бы одёжку высушить, а она смылась! — Мальчик погрозил кулаком в сторону родника. — Обиделась, что ты её палкой колотила.
— Не ругайся, — возразила панночка. — Она хорошая.
— Угу, хорошая, когда захочет. Ты с ними построже будь, а то задурят голову своими песнями.
Пришлось опять разводить огонь, сушить промокшую одежду. Мальчишка упрямо не разрешал ломать живые ветки и резать лапник. Ядвига, притихшая после встречи с водяницей, не спорила и послушно собирала валежник. Пообедали остатками вчерашней кровянки, хлебом и луком. Мед хотелось оставить про запас, но пока девочка, обмотавшись ветхой одежкой, сушила мокрый подол над очагом, — хитрый найденыш слопал весь горшочек. За что схлопотал увесистый подзатыльник и забился в угол, наблюдая за сердитой подружкой. Долго молчал, дулся, а потом загрустил:
— Если ты уйдешь, я останусь один.
Ядвига залезла с ногами на лавку, села рядом, отобрала горшок. Заглянула, надеясь, что на стенках осталась хоть капля сладкого — швырнула на пол!
— Лешко, я не знаю, что делать. Меня ищут. Ты знаешь, кто я? Знаешь, что я натворила?
Мальчик упрямо замотал лохматой головой.
— Я …я…у меня…я не хотела, а она упала, понимаешь! И… кровь! Я ее убила! Я не хотела! Я не нарочно!!!
Она плакала горько, навзрыд, уткнувшись лицом в колени.
— Эй! — Мальчик осторожно погладил подругу по голове. — Не плачь. — Он прижался к ее плечу, обхватив двумя руками. — Никого ты не убивала! Я не чую смерти. Ну, немножко чую, как от охотников. Но людская смерть не так пахнет!
— Ты сдурел! — Ядвига вытерла опухшие глаза, покосилась на чумазого лесного приблудыша, вытащила из спутанных волос сухой листочек. Улыбнулась сквозь слезы.
— На тебе нет смерти человека, — серьезно повторил мальчишка. — Клянусь корнями и камнями.
… Запах песка, раскаленного летним зноем, солнечные блики на стволах сосен, капли липкой смолы, грозди спелых ягод в ладонях…
— Лешко, ты кто? — тихо спросила девочка.
— Если скажу, ты уйдешь, — он уткнулся носом ей в плечо, подозрительно всхлипнул.
— Я тебя не брошу, дурачок. Хочешь, пойдем со мной. Будешь жить в нашем поместье. И бабулю твою заберем. Хозяйка я или нет?! Как скажу, так и будет.
— Да ну!!! Вот ещё! Мне в лесу хорошо. Я тут делаю, что хочу. Если бабуля разрешит. Вон, наплела мне на одёжке загогулин, чтобы я …ну…не дичал, — он вздохнул, потянул за кисти на поясе. — Никифор так и сказал — чтоб ты на человека был похож, а не на пугало дремучее…
Мальчик скорчил смешную рожицу, передразнивая кого-то.
— Никифор — это кто?
— Пристает, как репей! Ходит меня поучает: то ему не так, се ему не так! Не сори, не топчись, не лезь в погреб, не пугай курей.
Лешек спрыгнул с лавки, упер руки в бока, выпятил тощую грудь, надул щеки.
— Холоп ваш, что ли?
Мальчишка расхохотался.
— Точно! Холоп! Я ему так и скажу. Ух, как ты здорово придумала! Никифор — холоп! Ну, погоди у меня, — он грозно затопал ногами, все еще смеясь. — Холоп!!! Вот приду я с новой хозяйкой! Всех твоих курей снежникам скормлю!
Он вдруг застыл, уставился на панночку серыми глазищами.
— Пошли!
— Куда?!
— К бабуле. Она старая, но толковая. Может, чего тебе посоветует.
Ядвига насупилась. Идти к странной чужой старухе совсем не хотелось.
— Боишься? — ехидно спросил мальчик. — Правильно. Я ее тоже немножко боюсь. Как кошка веника. Но она хорошая. Иногда. Хе-хе. А Никифор — холоп!
**************
От обмоток Лешек отказался.
— Вот ещё, — фыркнул презрительно, глянул на свои грязные ноги, смешно растопырил пальцы, — как же я дорогу слышать буду?!
Шел он впереди, иногда останавливаясь, поджидая панночку.
Чем дольше они шли, тем заметнее менялся лес. Поздняя осень в этих местах давно уступила место настоящей зиме. Мороз крепчал. Начинался снегопад. Белый сумрак завораживал, шептал беззвучными голосами, шелестел хвойными лапами. А они шли и шли, проваливаясь по колено в снег, перелезая через поваленные деревья, стараясь не потеряться в белом мареве. Привычные звуки исчезли, растаяли в пугающей тишине. Стих ветер. Ветки высоких сосен не шевелились.
Время застыло в колючем воздухе, замерло в танце снежинок, затаилось в густых тенях.
Скрип снега, тяжёлое дыхание, надсадный стук сердца в висках. Девочка пошатнулась. Кружилась голова, темнело в глазах.
Лешек резко обернулся, учуяв неладное, охнул, кинулся к подружке, подхватил, стараясь удержать.
— Нам совсем капельку осталось! — испуганно закричал, чуть не плача.
Она падала бесконечно долго. Снег был теплым, мягким и пах шерстью. Еще он был мокрым, дышал в лицо, норовил облизать щеки горячим шершавым языком. У снега были черные глаза и огромные острые клыки.
— Меня съедят, — мелькнула мысль, и Ядвига провалилась в темноту…
Глава пятая. Возвращение.
Темно.
Тихо.
Глаза открыты или закрыты?
Наверное, закрыты. Открыть — страшно! Открыла…
Темнота меняется. Внизу густая, тяжёлая. Вверху бледнее, если темнота может быть прозрачней. И точки маленькие, колючие, похожие на звезды. Звёзды?
Степь?
Степь!
Под ногами сухая трава. Крошится, рассыпается трухой. Невесомая пыль взлетает, забивает нос. Пыль пахнет полынной горечью, холодным пеплом, забытыми именами…
Мёрзлая земля.
Ледяной воздух.
Небо шатром. Небо со всех сторон. Смотрит тысячью глаз.
Равнодушное, вечное, мертвое…
Крохотный огонек! Костер?
Не дойти. Шаг. Второй. Вдох — первый. Я дышу? Дышу! Ещё вдох — шаг. Ещё…
Огонек стал ближе. В тишине появляются звуки, — далёкое ржание коней, лязг металла, голоса людей, детский плач.
И — никого!
Костер в степи.
Искры в небо.
Темная фигура за кругом света. Сидит на земле, странно подвернув ноги.
Мужчина?
Женщина?
Не понять.
Огонь слепит, не даёт рассмотреть.
— Эй! Ты кто и…где? Я — где?! Где вот это?!
Тихий смех. Женщина?
Глаза привыкают к свету. Лица не видно, тени скрывают. Только голос.
— Ты шла ко мне, девочка?
— Я не помню. Я шла. Наверное. Был лес. Метель, и…голова кружилась. Я умерла?
— Ещё нет.
— А… это где?
— Это…почти сон. Твой и мой. Ты пришла в мой сон. Я — в твой. Вот мы и встретились.
— Разве так бывает?
— Нет, конечно.
— А ты кто?
Женщина придвигается к свету. Или это свет движется?
Пламя высвечивает широкое плоское лицо. Непривычно-чужое. Человеческое ли?! Коричневато-жёлтое, лоснящееся. Глаза — таких у людей не бывает. Узкие, вытянутые к вискам. Две черные косы, как змеи. Амулеты на шее, на змеях-косах… Девочка отшатывается. Женщина улыбается, глаза превращаются в щелочки и…почти исчезают.
Может, она слепая?
Тихий вздох.
— Садись к огню. Пей. Ты ослабла, — чаша, протянутая сквозь искры костра.
— Что это?
— Чай.
— Чай? — деревянная чаша в ладонях. Теплая, тяжёлая.
Странный запах трав, молока, масла.
Странный вкус — горячий, соленый, жирный. По телу катится волна жара, прогоняя холод.
Как же она замерзла!
Ещё бы не замерзла! Если ходить босой по снегу. Без сапог и теплых штанов, в одной рубахе! Почему без сапог?
Зима?
Лес?
Лешек!
Она вскакивает, озирается по сторонам. Далёкое ржание лошадей, непонятные голоса, шепот ветра, сотни, тысячи мерцающих огней. То ли звёзды, то ли костры…
— Со мной был мальчик! Где он?! Лешек! Лешко!!!
Она бросается к женщине, забывая о пламени.
— Где он?! Что ты с ним сделала, ведьма?!
Та поднимается на ноги. Невысокая, на голову ниже. Или выше. Глаза в глаза.
— Ты хочешь вернуться и найти его?
— Да!
— Ты стоишь в огне, девочка. Посмотри вниз.
Пламя поднимается до колен, вырастает выше, жадно обвивает руки, лицо. Жар проникает внутрь, наполняет грудь, вспыхивают волосы…
Аааааа…!!! Песья кровь…
***************
В заповедном лесу второй день бушевала метель. Северный ветер, вырвавшись на волю, веселился от души: хлестал снежною плетью косматые тучи, носился наперегонки с небесными табунами, рвал в клочья хмурое низкое небо. А как наскучило озорнику в поднебесье колобродить — на землю отправился. Крутанулся вихрем, ударился оземь, растекаясь между темных стволов. Подкрался хищной поземкой к избе, ласково поскребся в дубовые двери, игриво свистнул в трубу, задувая огонь, напрашиваясь в гости. Не пустили шального, крепче засов изнутри задвинули, да подкинули дрова в печь. Получив отворот поворот, взвыл обиженный баловень бешеным псом, ударился гневно о стены, затряс крышу и…притих.
Свернулся ужом под заметенным окошком, прислушиваясь к голосу старой ведьмы. Чем же ей удалось унять буяна?! Не иначе пригрозила матушке его нажаловаться, если не уймется младшенький. Всякой вольнице предел есть! Ветер беспечно рассмеялся, облетел вокруг избы, поднимая снежную пыль, и понесся дальше резвиться.
Старый дом кряхтел, жаловался, наглухо захлопывал ставни, кутался в пушистое покрывало. Ничего, до марта дотянем, а там…
Жарко топилась печь, дымок из трубы вился исправно. Горели лучины на столе, пахло свежим хлебом и горькими травами. Ухал на горище филин, шуршали в подполе мыши. Кот громко урчал, уютно устроившись на печи.
— Бабушка, она вернётся? — в сотый раз приставал мальчик.
— Вернётся. Она сильная. — Яга положила морщинистую ладонь на лоб спящей, тяжело вздохнула, заботливо поправила волчью шубу. — Вернётся.
— Она от нас уйдет? Да?
— Сначала тебе уши оторвёт и патлы повыдирает. За все, что натворил. А потом уйдет — заслужил.
— Ну и пусть. Лишь бы живая!
Старуха устало опустилась на лавку, взяла девочку за руку. Панночка, а руки крепкие, поводьями намозоленные. Лошадок любит. Это хорошо. Кони у шляхты добрые. Не чета низкорослым лошадям ее юности. Те красоты невеликой были, зато силы и выносливости — хоть отбавляй…Давно, ох как давно не вспоминала Яга степь, а поди ж ты, девочка напомнила…
Скрипнула дверь, в избу влетело облачко снежинок. Вздрогнул от морозного ветра огонь в печи, недовольно зашипел, взметнул обиженно языки пламени и…улегся на угли под строгим взглядом хозяйки.
Никифор деловито обмел валенки от снега, поклонился в пояс. Вот же упрямец! Сколько ему не тверди — все одно свое гнет.
— Вечеря готова. И травок заварил, как ты велела, — снова поклон.
— Будешь и дальше поклоны бить — спину свяжу, придется скрученным ходить! — беззлобно пригрозила Яга.
— А Ядвига сказала, что он холоп! — лешачок тихонько хихикнул.
Домовик насупился, исподтишка показал наглецу сжатый кулак. Потом, махнув на мальчишку рукой, стал накрывать на стол. Кот, запрыгнув на плечо Никифора, урчал на ухо сплетни. Знал, мерзавец, кто ему молоко с кровью в миску наливает.
Лешек снова загрустил. Под окном завыли снежники. Им сейчас самое раздолье. Ледяная пурга, что людям майский ветерок. Только без лесного хозяина радости в том мало. Не охота выйдет, а так, повинность… Вот и бродили неприкаянные вокруг избы, скулили, нагоняли тоску…
— Пошел бы погулял малость. Что сиднем второй день сидишь? — старуха насмешливо глянула на мальчика, — собачек своих на охоту бы вывел. Глядишь, и схарчат кого. В таком-то буране! Мясо — снежникам, душу проводите…
— Не пойду!
— Ну и сиди…
Маленький леший надулся, отвернулся от старухи. На охоту хотелось страсть как, но оставить подружку не решался. А ну как очнется, а его рядом нет?! Испугается же! Бабуля ей наговорит… всякого. Ядвига и знаться потом не захочет. Вот и торчал день-деньской в избе. Разговаривал шепотом со спящей, чтобы Яга не слышала. Рассказывал о выводке оборотников (они, когда маленькие, путаются в личинах, потешные — жуть!); о старом тупом упыре, которого белые волки за седмицу три раза возле опушки ловили и в глубь леса спроваживали, а он все равно к деревне пер за добычей; о загулявшей кикиморе, которая не успела до морозов в трясину уйти и пошла на поклон к водяницам, а те ее в реку не пущали из обычной бабьей вредности, — ор на весь лес стоял, Яге разнимать пришлось…
И, уже совсем тихо, чтобы даже черный кот, который и не кот вовсе, не подслушал, Лешек называл Ядвигу сестричкой.
— Бабулечка, можно я на сопилке сыграю?
Яга после вечери дремала в углу, закутавшись в пуховый платок.
— Играй, только даже не вполсилы, а...
— Нечто я дурак!
— Не был бы дурак, девку в пургу ко мне не потащил бы. Чудо, что Старый успел. Ещё бы пяток шагов и — все!
Мальчик понурил голову. Он и сам себя корил, что повел подружку самой короткой тропой, напрямик, проламывая границу, скрадывая лесные версты, беспечно сматывая расстояния...Думал, ну устанет, ну ослабнет чуток. А оно, вишь, как вышло — запуталась девчонка в тропах. Лешему на мертвую сторону ходу нет, помощи от него никакой. Яга и то еле справилась. Долго ведьма ОТТУДА не возвращалась. Лежала, как мертвая, почти не дышала — страшно. А ну как пропадет?! И девочку не выведет, и сама сгинет. Или не сгинет, а плюнет на все и уйдет насовсем, как давно хочет, да решиться не может…
Время уж ползло к полуночи, когда Яга глубоко вдохнула и открыла глаза. Лешек с Никифором подскочили к старухе, чуть лбами не стукнулись. А она глянула на пару дурней, улыбнулась устало и …заснула. Уже ТУТ заснула. А вот Ядвига до сих пор в себя не пришла. Бабуля успокаивает, говорит — жди, вернётся…
— Ладно, горе моё луковое, сыграй веснянку, — старая ведьма закрыла глаза, — и я послушаю.
Лешек взлохматил волосы, вытащил из спутанных прядей сухую веточку клена. Покрутил, превращая в сопилку, пробежался по гладкой коре тонкими пальцами, намечая дырочки…
Тихо-тихо пела сопилка. Ласковым апрельским ветерком повеяло в темной избе, запахло оттаявшей землёй, первыми листочками дикой яблони. Колыхались ветви у речной заводи. Журавлиный клин летел над рекой, грустно курлыча, вишневый цвет кружил голову…Пела сопилка…Капали слезы…
Домовой замер, прислонившись к тёплому боку печи, прикрыл глаза. Заслушался. Вот же, шельмец мелкий, не хуже старого лешака играет. За душу-то как берет! Будто и вправду за дверью не зимняя круговерть, а пролески с подснежниками вдоль тропинки цветут, и не дикие твари воют, а жаворонки поют в синем небе.
Старая ведьма вглядывалась в лица детей, думала, вспоминала…
