Он коротко взвыл и отпустил меня. Я рванула от клетки и, как оказалось, успела очень вовремя, потому что этот хитрюга чуть-чуть не успел залезть в карман моего передника, где лежал ключ.
- Ах ты… ах ты… молокосос! – несмотря на испуг, я не выдержала и расхохоталась. – Вот этому учат детей лесничих? Воровать, отвлекая внимание?
- Ха-ха, - передразнил он меня, мрачно блестя глазами из темноты чулана.
- Сто раз «ха-ха», - заверила я его. – И вор из тебя никудышный, и целуешься ты отвратительно.
- Ври больше, - ответил он презрительно. – Еще немного, и я бы с тебя платье стащил – и ты не заметила бы.
- Малыш, не льсти себе, - я пригладила волосы и отошла посмотреть, как чувствует себя девушка. – Такими поцелуями ты и поломойку не впечатлишь.
- Ой, опытная нашлась! – не остался он в долгу. – Сама-то ничего не умеешь.
- Утешайся, утешайся, крошка Гензель.
- Даже не знаешь, что рот надо открывать.
- Какие познания у ребенка! – я картинно приложила руку к сердцу и закатила глаза.
- Я – не ребенок, - повторил он, угрожающе. – Подойди поближе и докажу.
- Ага, бегу – и платье развевается, - отрезала я. - Все, ты меня вывел, ребенок. Будешь теперь сидеть на хлебе и воде, после такой выходки.
Мы переругивались до тех пор, пока я не заперла двери и не загасила свечу. В наказание Гензель был оставлен спать без подушки и одеяла. Я посчитала, что раз уж он достаточно взрослый, чтобы набрасываться с поцелуями, то пусть привыкает к суровым будням жизни. Ничего, поспит на соломке – здоровее будет.
Свеча была потушена, но и в темноте мы продолжали вяло обмениваться колкостями, пока парень не уснул на полуслове.
В отличие от него, сон ко мне не шел. И дело было не в том, что я очутилась под одной крышей с двумя незнакомыми людьми.
Я лежала в темноте с открытыми глазами, слушая, как дышит Гретель, как посапывает в своей тюрьме Гензель, и думала о матери, которая задержалась в пути. Оставалось надеяться, что ничего страшного не случилось. Мы ведь в самом деле, ну совершенно точно, просто без сомнений – ни от кого не бежим и не прячемся. Иначе мама рассказала бы мне…
Надо просто набраться терпения. Завтра мама приедет, мы решим, что делать с непрошенными гостями, и все пойдет по-прежнему.
Но мама не приехала ни утром, ни к обеду, ни к вечеру следующего дня, и тут я забеспокоилась. Она никогда не задерживалась так надолго. Я три раза ходила за водой, стоя у родника и вслушиваясь в шум леса – но все было тихо.
Гензель к вечеру совсем взбесился и грозил мне карами земными и небесными, если я не отправлюсь за лекарем для его сестры. Наверное, я так бы и сделала – пошла в Брохль даже на ночь глядя, но погода испортилась, хлынул дождь и поднялся ветер, а у меня не было даже фонаря – его забрала мама.
Радовало только, что девушке было явно лучше. Щеки ее слегка порозовели, и она сама приоткрывала губы, чтобы принять пару ложек целебного настоя или бульона. У нее начался жар, и я не отходила от ее постели ни на шаг. Но жар – это не потеря крови, так мне думалось.
- Если с ней что-то случится… - голос Гензеля вдруг дрогнул, и я впервые за последние часы посмотрела в его сторону.
Он сидел за решеткой, нахохлившись, уперевшись лбом в прутья – испуганный, растерянный мальчишка, который храбрится, хотя ему отчаянно страшно.
- Лучше успокойся и помолись, чтобы она поправилась, - сказала я ему мягко, потому что в этот момент не только он, но и я нуждалась в поддержке. И поговорить кроме как с этим грубияном мне было не с кем.
- Молиться!.. – фыркнул он, как рассерженный лесной кот. – Это вы, женщины, только и делаете, что слезы льете и молитесь. А мужчина должен действовать. Только по твоей милости я сижу здесь, как балда! Выпусти меня, я сам пойду в деревню.
- Ты не найдешь дороги, - покачала я головой, испугавшись, что и в самом деле сглупила. Надо было сразу бежать в Брохль. Если с мамой что-то произошло… Но если бы я не помогла девушке, она точно не дождалась бы лекаря…
Вторую ночь я не могла спать от волнения и страха, и задремала только к утру, когда начали петь птицы.
Мне приснилась мама. Она ничего не говорила, только прижимала палец к губам, призывая меня молчать.
Я проснулась от грохота и вскочила, не понимая. Где нахожусь и все происходит. Но это всего лишь Гензель колотил по решетке.
- Чего разоспалась? – он разгуливал по чулану – два шага туда, два – обратно. – Утро давно, солнце вон светит.
- Не надо так голосить, пташка ранняя, - проворчала я, подходя к Гретель.
Девушка спала, и лоб у нее был совсем не горячий. Жар прошел, и это было чудесно.
- Выпусти меня, - уже без особой надежды попросил парень.
Я отрицательно покачала головой.
- Тогда выйди, - он сердился, ему было стыдно и неловко, но я посчитала, что это не самое страшное, что может случиться. Переживет. Никто ему за его грубость королевского обхождения не обещал.
- Схожу за водой, - сказала я, взяв кувшин. – У тебя десять минут.
Набирая воду, я опять смотрела на дорогу, которую развезло так, что на телеге точно не проедешь. Значит, мама не приедет и сегодня, она не настолько безумна, чтобы рисковать нашей единственной лошадью.
После дождя и грозы лес был свежим и прохладным. Капли воды с еловых лап падали за шиворот, и я ежилась. В другое время меня это посмешило бы, но сейчас было не до веселья.
Лесное эхо донесло до меня человеческие голоса, и я сначала радостно встрепенулась, решив, что это вернулась мама. Но радость тут же пропала, потому что голоса были мужские. Два… нет, три…
Мимо нас редко проезжали – слишком плохой была дорога. А тут целых три путника… И верхом?.. Я услышала лошадиное ржание и свист плети.
Родник находился в ивовых зарослях, и меня не было видно с дороги, поэтому я не слишком-то боялась.
Сквозь листву я увидела, как проехали мимо трое мужчин в охотничьих шляпах с разноцветными перьями. Одного из них я узнала – наш лесник. Значит, бояться нечего!..
Бросив кувшин, я полезла из оврага наверх, но не успела позвать лесника и его спутников. Из нашего дома раздались такие дикие вопли, словно там орудовала шайка разбойников, учиняя расправу над бедными пленниками.
Мужчины спрыгнули с лошадей и бросились в дом, а спустя несколько секунд оттуда выскочил Иоганнес – злой, как сто голодных собак.
- Где девчонка?! – орал он. – Она только что вышла! Найдите ее! Она не могла далеко уйти!
Мне повезло и на этот раз. Недаром мама говорила, что при рождении я получила благословение феи.
Что было бы, выйди я из дома на пару минут позже?!. Меня поймали бы, как куропатку, скрутили лапки и перышки ощипали. Хорошо, если мимоходом бы голову не отвернули.
Вопли и неистовство милашки Иоганнеса меня ничуть не удивили. Мне уже приходилось сталкиваться с подобным «аристократизмом», когда мы с мамой жили в больших городах и подрабатывали в кондитерских лавках. Удивительно, какими невоспитанными бывают люди, которые ни в чем не нуждаются. Будто с богатством и знатным положением им в довесок дается право считать себя хозяевами мира.
Значит, парень не соврал, и в самом деле был кем-то из знатных. Может, даже и сыном лесничего, судя по тому, как он вел себя все эти дни и как требовал, чтобы меня немедленно отыскали.
Зачем меня искать? Решил поблагодарить?
Я тихонько фыркнула, сидя в ивовых кустах. Ну, пусть поищут.
Но мужчины не торопились выполнять приказ спесивого юнца.
- Лучше позаботиться о госпоже, - резонно заметил лесник. – Ее надо доставить к лекарю. Мы сделаем носилки…
Иоганнес сразу забыл о моих поисках, а я, воспользовавшись тем, что мужчины принялись рубить молодые березки и лапник, чтобы сделать носилки, потихоньку прошла дном оврага, вышла на дорогу и побежала в Брохль. Если мама встретится мне на пути, мы переждем, пока знатные гости уедут, а потом вернемся домой. Ну а если мама в Брохле – значит, поедем домой другой дорогой. Или, вообще, не поедем.
Нет, я не совершила ничего плохого, и случись всё повторить, снова заперла бы настырного поганца в чулане, но… Если кто-то из сильных мира сего держит на тебя зуб, лучше сбежать потихоньку. Так всегда говорила моя мама, и я считала, что совершенно правильно говорила.
В избушке не оставалось ничего ценного, кроме верхней одежды, и я бодро месила грязь на лесной дороге, со злорадством представляя, как малютка Иоганнес будет шарить в мокрых кустах, надеясь, что я прячусь где-то поблизости.
Если совсем мечтать, то почему бы нам с мамой не вернуться в Диммербрю? Или в какой-нибудь другой город? Зачем тратить время в такой глуши? Тут даже корицы не найдешь, а я как раз придумала отменный рецептик печенья с коричной глазурью…
Ах, мои мечты…
Я добралась в Брохль только для того, чтобы успеть на похороны моей бедной мамы. По возвращении из города ей стало плохо, и пока звали лекаря, всё было кончено.
Потерять близкого человека – это тяжело. Потерять единственного родного – втройне тяжелее. Первое время я думала, что никогда больше не засмеюсь и не стану улыбаться. На поминальной службе священник протянул мне облатку, пытаясь утешить добрыми словами о том, что на всё воля небес, а староста проявил сочувствие и предложил установить на могиле каменную плиту, оплатив ее общинными деньгами. Я не стала отказываться, и вскоре плита была готова. По моему желанию, на ней были выбиты лишь годы жизни, имя и фамилия – Эльза Беккер. Настоящие имя и фамилия, потому что в наших путешествиях мама предпочитала называться госпожой Цауберин.
Эта потеря, как, впрочем, все смерти, была тем страшнее, что произошла неожиданно. Жена старосты любезно предложила мне пожить в их доме, пока я не решу, что делать дальше. Она считала, что юной девушке крайне неприлично жить одной и в лесу, попутно выспросила у меня рецепт пряников, а еще намекнула, что ее младший сын совсем не против жениться, а она, в свою очередь, рада взять бедную сиротку под крылышко.
Я согласилась, что жить в лесу одной невозможно, щедро поделилась с ней рецептом, но от младшего сына старостихи отказалась. Парень был весь в папочку – ел за семерых, весил за десятерых, читал по слогам и считал, что лучшее место в мире – это деревня Брохль, а обо всем за ее пределами говорил: «Какая же там глушь».
- Благодарю, госпожа Краузе, - поблагодарила я ее. – Но лучше я вернусь в Диммербрю, там родственники, они обо мне позаботятся.
- Но твоя матушка говорила, что у вас нет родственников? – изумилась старостиха.
Память у нее была отличная, и я соврала, не моргнув глазом:
- Просто матушка с ними не ладила, но ко мне они всегда относились хорошо.
Она с сомнением покачала головой, но собрала мне сумку в дорогу, а староста сам отвез меня в Диммербрю, пожелав на прощанье удачи.
Я осталась в центре города с сумкой, набитой деревенскими пирожками, с пятью талерами, совершенно одна и… совершенно свободна.
Из Диммербрю я перебралась в Бреду, потом в Хелмонд, потом поработала в кондитерской гильдии в Синт-Уденроде, а оттуда перебралась в Арнем, куда меня переманил господин Лампрехт, которого я впечатлила меренгами и марципановой начинкой.
В Брохль я больше не приезжала и думать забыла о грубияне Иоганнесе. Но прошло десять лет – и прошлое так властно напомнило о себе.
Теперь события давних лет припомнились мне с особенной ясностью, когда я сейчас сидела на скамейке возле дверей, загасив свечи.
Надо же… король.
А врал, что сын лесничего.
Но поверила бы я ему? Вряд ли. А может, у него были основания скрываться. Попал стрелой в сестру? Может, и тут соврал. Всем известно, что правящая фамилия долго решала, кому занять трон – до нас доходили слухи о покушениях на молодого короля, а потом – о казнях его родственников. Мерзкая семейка…
И вот теперь один из этой семейки находится в Арнеме. А его сестра ждет сладости, которые потрясли бы изысканный королевский вкус.
Давно пора было отправляться спать, но я продолжала сидеть, закрыв глаза и прислонившись затылком к стене.
Воспоминания нахлынули с новой силой – злость, горечь, надежда… Вкус дынных цукатов и пресной облатки…
Миндальные пирожные хороши, но суховаты и пресны, как облатки… А цукаты полны свежести, но…
Я открыла глаза и вскочила, потому что, как любила говорить моя мама – фея только что поцеловала меня в щечку.
Вот оно! Придумала!
Как придать миндальным пирожным свежесть и новый вкус?
А цукаты на что?!
Когда в три ночи мастер Лампрехт заявился в лавку с помощницами, я вовсю месила тесто и предоставила ему первую партию пирожных, которые придумала этой ночью.
- Не знаю, выглядят как-то скромно, - засомневался хозяин, рассматривая крохотные, на один укус, «лодочки», покрытые сверху белой глазурью и весело золотившиеся бочками.
- Попробуйте, - приказала я. – И девушки пусть попробуют.
Хозяин осторожно положил в рот пирожное, а следом за ним потянулись за лакомством и помощницы.
- Небеса святые! – завопил мастер Лампрехт, даже толком не прожевав, и глаза его чуть не выскочили из орбит. – Сладко, чуть кисло, миндально, свежо… Что это за чудо?!
Девушки торопливо жевали, восторженно мыча, и я разрешила им взять еще по одному пирожному.
- Нет, тебя правильно называют колдуньей! – мастер взволнованно потер ладони. – Это не пирожное, это шедевр! Рассказывай, скорее!
- Рецепт очень прост, - объяснила я, показывая подготовленные для замеса теста ингредиенты. – Берем миндальную муку, мелко рубленные дынные цукаты, сахар, добавляем немного апельсиновой воды - и тесто готово. Раскатываем в пласт, вырезаем формой, садим на листочек из пресного вафельного теста, чтобы пирожное не расползлось. Сверху наносим лимонную глазурь - и в печь минут на десять, не больше, чтобы не потемнела глазурь. Справится даже ребенок.
- Так просто и так вкусно! – восхитилась одна из девушек, а мастер Лампрехт от переизбытка чувств хотел меня расцеловать, но я не далась.
- Приберегите свои восторги до того времени, когда мы получим королевский заказ, - строго напомнила я ему, и веселья у него сразу поубавилось.
Мы засучили рукава и приступили к работе.
Я месила тесто и лепила «лодочки», пока помощницы рубили цукаты и мололи миндаль в муку.
- Не понимаю, как это у тебя получается? – мастер улучил минутку, чтобы отойти от печи и похвалить меня еще раз. – Мейери, у тебя не голова, а поваренная книга! Такие головы на вес золота, между прочим. Если ты решишь меня бросить, я тебя убью. Не достанешься мне, так не достанешься никому.
- Это вы мне сейчас руку и сердце предлагаете? – невинно спросила я, передавая ему лоток с очередной партией пирожных, предназначенных для выпечки. – Решили подарить мне всю лавку вместо половины?
Девушки захихикали, а хозяин так и подскочил:
- Сорок пять процентов! – воскликнул он. – Какая половина?! Это грабеж!
Заметив, что над ним уже открыто посмеиваются, мастер принял крайне строгий вид:
- Не отвлекайтесь от работы, вертихвостки. Я вам не за смешочки плачу.
К восьми утра пирожные были готовы, сложены в корзины и дожидались отправки в королевский дворец.
- Ты поедешь со мной, - заявил хозяин. – Надень что-нибудь приличное.
- С вами? – я отряхнула руки от муки. – Зачем это? Вы и сами прекрасно справитесь.
- Поедешь – и не обсуждается! – отрезал мастер Лампрехт. – Личное распоряжение принцессы, чтобы повара присутствовали. Римус тоже там будет, а у тебя язык хорошо подвешен. Спросят что-нибудь – ты сразу наболтаешь в ответ.
- Ах ты… ах ты… молокосос! – несмотря на испуг, я не выдержала и расхохоталась. – Вот этому учат детей лесничих? Воровать, отвлекая внимание?
- Ха-ха, - передразнил он меня, мрачно блестя глазами из темноты чулана.
- Сто раз «ха-ха», - заверила я его. – И вор из тебя никудышный, и целуешься ты отвратительно.
- Ври больше, - ответил он презрительно. – Еще немного, и я бы с тебя платье стащил – и ты не заметила бы.
- Малыш, не льсти себе, - я пригладила волосы и отошла посмотреть, как чувствует себя девушка. – Такими поцелуями ты и поломойку не впечатлишь.
- Ой, опытная нашлась! – не остался он в долгу. – Сама-то ничего не умеешь.
- Утешайся, утешайся, крошка Гензель.
- Даже не знаешь, что рот надо открывать.
- Какие познания у ребенка! – я картинно приложила руку к сердцу и закатила глаза.
- Я – не ребенок, - повторил он, угрожающе. – Подойди поближе и докажу.
- Ага, бегу – и платье развевается, - отрезала я. - Все, ты меня вывел, ребенок. Будешь теперь сидеть на хлебе и воде, после такой выходки.
Мы переругивались до тех пор, пока я не заперла двери и не загасила свечу. В наказание Гензель был оставлен спать без подушки и одеяла. Я посчитала, что раз уж он достаточно взрослый, чтобы набрасываться с поцелуями, то пусть привыкает к суровым будням жизни. Ничего, поспит на соломке – здоровее будет.
Свеча была потушена, но и в темноте мы продолжали вяло обмениваться колкостями, пока парень не уснул на полуслове.
В отличие от него, сон ко мне не шел. И дело было не в том, что я очутилась под одной крышей с двумя незнакомыми людьми.
Я лежала в темноте с открытыми глазами, слушая, как дышит Гретель, как посапывает в своей тюрьме Гензель, и думала о матери, которая задержалась в пути. Оставалось надеяться, что ничего страшного не случилось. Мы ведь в самом деле, ну совершенно точно, просто без сомнений – ни от кого не бежим и не прячемся. Иначе мама рассказала бы мне…
Надо просто набраться терпения. Завтра мама приедет, мы решим, что делать с непрошенными гостями, и все пойдет по-прежнему.
Но мама не приехала ни утром, ни к обеду, ни к вечеру следующего дня, и тут я забеспокоилась. Она никогда не задерживалась так надолго. Я три раза ходила за водой, стоя у родника и вслушиваясь в шум леса – но все было тихо.
Гензель к вечеру совсем взбесился и грозил мне карами земными и небесными, если я не отправлюсь за лекарем для его сестры. Наверное, я так бы и сделала – пошла в Брохль даже на ночь глядя, но погода испортилась, хлынул дождь и поднялся ветер, а у меня не было даже фонаря – его забрала мама.
Радовало только, что девушке было явно лучше. Щеки ее слегка порозовели, и она сама приоткрывала губы, чтобы принять пару ложек целебного настоя или бульона. У нее начался жар, и я не отходила от ее постели ни на шаг. Но жар – это не потеря крови, так мне думалось.
- Если с ней что-то случится… - голос Гензеля вдруг дрогнул, и я впервые за последние часы посмотрела в его сторону.
Он сидел за решеткой, нахохлившись, уперевшись лбом в прутья – испуганный, растерянный мальчишка, который храбрится, хотя ему отчаянно страшно.
- Лучше успокойся и помолись, чтобы она поправилась, - сказала я ему мягко, потому что в этот момент не только он, но и я нуждалась в поддержке. И поговорить кроме как с этим грубияном мне было не с кем.
- Молиться!.. – фыркнул он, как рассерженный лесной кот. – Это вы, женщины, только и делаете, что слезы льете и молитесь. А мужчина должен действовать. Только по твоей милости я сижу здесь, как балда! Выпусти меня, я сам пойду в деревню.
- Ты не найдешь дороги, - покачала я головой, испугавшись, что и в самом деле сглупила. Надо было сразу бежать в Брохль. Если с мамой что-то произошло… Но если бы я не помогла девушке, она точно не дождалась бы лекаря…
Вторую ночь я не могла спать от волнения и страха, и задремала только к утру, когда начали петь птицы.
Мне приснилась мама. Она ничего не говорила, только прижимала палец к губам, призывая меня молчать.
Я проснулась от грохота и вскочила, не понимая. Где нахожусь и все происходит. Но это всего лишь Гензель колотил по решетке.
- Чего разоспалась? – он разгуливал по чулану – два шага туда, два – обратно. – Утро давно, солнце вон светит.
- Не надо так голосить, пташка ранняя, - проворчала я, подходя к Гретель.
Девушка спала, и лоб у нее был совсем не горячий. Жар прошел, и это было чудесно.
- Выпусти меня, - уже без особой надежды попросил парень.
Я отрицательно покачала головой.
- Тогда выйди, - он сердился, ему было стыдно и неловко, но я посчитала, что это не самое страшное, что может случиться. Переживет. Никто ему за его грубость королевского обхождения не обещал.
- Схожу за водой, - сказала я, взяв кувшин. – У тебя десять минут.
Набирая воду, я опять смотрела на дорогу, которую развезло так, что на телеге точно не проедешь. Значит, мама не приедет и сегодня, она не настолько безумна, чтобы рисковать нашей единственной лошадью.
После дождя и грозы лес был свежим и прохладным. Капли воды с еловых лап падали за шиворот, и я ежилась. В другое время меня это посмешило бы, но сейчас было не до веселья.
Лесное эхо донесло до меня человеческие голоса, и я сначала радостно встрепенулась, решив, что это вернулась мама. Но радость тут же пропала, потому что голоса были мужские. Два… нет, три…
Мимо нас редко проезжали – слишком плохой была дорога. А тут целых три путника… И верхом?.. Я услышала лошадиное ржание и свист плети.
Родник находился в ивовых зарослях, и меня не было видно с дороги, поэтому я не слишком-то боялась.
Сквозь листву я увидела, как проехали мимо трое мужчин в охотничьих шляпах с разноцветными перьями. Одного из них я узнала – наш лесник. Значит, бояться нечего!..
Бросив кувшин, я полезла из оврага наверх, но не успела позвать лесника и его спутников. Из нашего дома раздались такие дикие вопли, словно там орудовала шайка разбойников, учиняя расправу над бедными пленниками.
Мужчины спрыгнули с лошадей и бросились в дом, а спустя несколько секунд оттуда выскочил Иоганнес – злой, как сто голодных собак.
- Где девчонка?! – орал он. – Она только что вышла! Найдите ее! Она не могла далеко уйти!
Глава 11
Мне повезло и на этот раз. Недаром мама говорила, что при рождении я получила благословение феи.
Что было бы, выйди я из дома на пару минут позже?!. Меня поймали бы, как куропатку, скрутили лапки и перышки ощипали. Хорошо, если мимоходом бы голову не отвернули.
Вопли и неистовство милашки Иоганнеса меня ничуть не удивили. Мне уже приходилось сталкиваться с подобным «аристократизмом», когда мы с мамой жили в больших городах и подрабатывали в кондитерских лавках. Удивительно, какими невоспитанными бывают люди, которые ни в чем не нуждаются. Будто с богатством и знатным положением им в довесок дается право считать себя хозяевами мира.
Значит, парень не соврал, и в самом деле был кем-то из знатных. Может, даже и сыном лесничего, судя по тому, как он вел себя все эти дни и как требовал, чтобы меня немедленно отыскали.
Зачем меня искать? Решил поблагодарить?
Я тихонько фыркнула, сидя в ивовых кустах. Ну, пусть поищут.
Но мужчины не торопились выполнять приказ спесивого юнца.
- Лучше позаботиться о госпоже, - резонно заметил лесник. – Ее надо доставить к лекарю. Мы сделаем носилки…
Иоганнес сразу забыл о моих поисках, а я, воспользовавшись тем, что мужчины принялись рубить молодые березки и лапник, чтобы сделать носилки, потихоньку прошла дном оврага, вышла на дорогу и побежала в Брохль. Если мама встретится мне на пути, мы переждем, пока знатные гости уедут, а потом вернемся домой. Ну а если мама в Брохле – значит, поедем домой другой дорогой. Или, вообще, не поедем.
Нет, я не совершила ничего плохого, и случись всё повторить, снова заперла бы настырного поганца в чулане, но… Если кто-то из сильных мира сего держит на тебя зуб, лучше сбежать потихоньку. Так всегда говорила моя мама, и я считала, что совершенно правильно говорила.
В избушке не оставалось ничего ценного, кроме верхней одежды, и я бодро месила грязь на лесной дороге, со злорадством представляя, как малютка Иоганнес будет шарить в мокрых кустах, надеясь, что я прячусь где-то поблизости.
Если совсем мечтать, то почему бы нам с мамой не вернуться в Диммербрю? Или в какой-нибудь другой город? Зачем тратить время в такой глуши? Тут даже корицы не найдешь, а я как раз придумала отменный рецептик печенья с коричной глазурью…
Ах, мои мечты…
Я добралась в Брохль только для того, чтобы успеть на похороны моей бедной мамы. По возвращении из города ей стало плохо, и пока звали лекаря, всё было кончено.
Потерять близкого человека – это тяжело. Потерять единственного родного – втройне тяжелее. Первое время я думала, что никогда больше не засмеюсь и не стану улыбаться. На поминальной службе священник протянул мне облатку, пытаясь утешить добрыми словами о том, что на всё воля небес, а староста проявил сочувствие и предложил установить на могиле каменную плиту, оплатив ее общинными деньгами. Я не стала отказываться, и вскоре плита была готова. По моему желанию, на ней были выбиты лишь годы жизни, имя и фамилия – Эльза Беккер. Настоящие имя и фамилия, потому что в наших путешествиях мама предпочитала называться госпожой Цауберин.
Эта потеря, как, впрочем, все смерти, была тем страшнее, что произошла неожиданно. Жена старосты любезно предложила мне пожить в их доме, пока я не решу, что делать дальше. Она считала, что юной девушке крайне неприлично жить одной и в лесу, попутно выспросила у меня рецепт пряников, а еще намекнула, что ее младший сын совсем не против жениться, а она, в свою очередь, рада взять бедную сиротку под крылышко.
Я согласилась, что жить в лесу одной невозможно, щедро поделилась с ней рецептом, но от младшего сына старостихи отказалась. Парень был весь в папочку – ел за семерых, весил за десятерых, читал по слогам и считал, что лучшее место в мире – это деревня Брохль, а обо всем за ее пределами говорил: «Какая же там глушь».
- Благодарю, госпожа Краузе, - поблагодарила я ее. – Но лучше я вернусь в Диммербрю, там родственники, они обо мне позаботятся.
- Но твоя матушка говорила, что у вас нет родственников? – изумилась старостиха.
Память у нее была отличная, и я соврала, не моргнув глазом:
- Просто матушка с ними не ладила, но ко мне они всегда относились хорошо.
Она с сомнением покачала головой, но собрала мне сумку в дорогу, а староста сам отвез меня в Диммербрю, пожелав на прощанье удачи.
Я осталась в центре города с сумкой, набитой деревенскими пирожками, с пятью талерами, совершенно одна и… совершенно свободна.
Из Диммербрю я перебралась в Бреду, потом в Хелмонд, потом поработала в кондитерской гильдии в Синт-Уденроде, а оттуда перебралась в Арнем, куда меня переманил господин Лампрехт, которого я впечатлила меренгами и марципановой начинкой.
В Брохль я больше не приезжала и думать забыла о грубияне Иоганнесе. Но прошло десять лет – и прошлое так властно напомнило о себе.
Теперь события давних лет припомнились мне с особенной ясностью, когда я сейчас сидела на скамейке возле дверей, загасив свечи.
Надо же… король.
А врал, что сын лесничего.
Но поверила бы я ему? Вряд ли. А может, у него были основания скрываться. Попал стрелой в сестру? Может, и тут соврал. Всем известно, что правящая фамилия долго решала, кому занять трон – до нас доходили слухи о покушениях на молодого короля, а потом – о казнях его родственников. Мерзкая семейка…
И вот теперь один из этой семейки находится в Арнеме. А его сестра ждет сладости, которые потрясли бы изысканный королевский вкус.
Давно пора было отправляться спать, но я продолжала сидеть, закрыв глаза и прислонившись затылком к стене.
Воспоминания нахлынули с новой силой – злость, горечь, надежда… Вкус дынных цукатов и пресной облатки…
Миндальные пирожные хороши, но суховаты и пресны, как облатки… А цукаты полны свежести, но…
Я открыла глаза и вскочила, потому что, как любила говорить моя мама – фея только что поцеловала меня в щечку.
Вот оно! Придумала!
Как придать миндальным пирожным свежесть и новый вкус?
А цукаты на что?!
Когда в три ночи мастер Лампрехт заявился в лавку с помощницами, я вовсю месила тесто и предоставила ему первую партию пирожных, которые придумала этой ночью.
- Не знаю, выглядят как-то скромно, - засомневался хозяин, рассматривая крохотные, на один укус, «лодочки», покрытые сверху белой глазурью и весело золотившиеся бочками.
- Попробуйте, - приказала я. – И девушки пусть попробуют.
Хозяин осторожно положил в рот пирожное, а следом за ним потянулись за лакомством и помощницы.
- Небеса святые! – завопил мастер Лампрехт, даже толком не прожевав, и глаза его чуть не выскочили из орбит. – Сладко, чуть кисло, миндально, свежо… Что это за чудо?!
Девушки торопливо жевали, восторженно мыча, и я разрешила им взять еще по одному пирожному.
- Нет, тебя правильно называют колдуньей! – мастер взволнованно потер ладони. – Это не пирожное, это шедевр! Рассказывай, скорее!
- Рецепт очень прост, - объяснила я, показывая подготовленные для замеса теста ингредиенты. – Берем миндальную муку, мелко рубленные дынные цукаты, сахар, добавляем немного апельсиновой воды - и тесто готово. Раскатываем в пласт, вырезаем формой, садим на листочек из пресного вафельного теста, чтобы пирожное не расползлось. Сверху наносим лимонную глазурь - и в печь минут на десять, не больше, чтобы не потемнела глазурь. Справится даже ребенок.
- Так просто и так вкусно! – восхитилась одна из девушек, а мастер Лампрехт от переизбытка чувств хотел меня расцеловать, но я не далась.
- Приберегите свои восторги до того времени, когда мы получим королевский заказ, - строго напомнила я ему, и веселья у него сразу поубавилось.
Мы засучили рукава и приступили к работе.
Глава 12
Я месила тесто и лепила «лодочки», пока помощницы рубили цукаты и мололи миндаль в муку.
- Не понимаю, как это у тебя получается? – мастер улучил минутку, чтобы отойти от печи и похвалить меня еще раз. – Мейери, у тебя не голова, а поваренная книга! Такие головы на вес золота, между прочим. Если ты решишь меня бросить, я тебя убью. Не достанешься мне, так не достанешься никому.
- Это вы мне сейчас руку и сердце предлагаете? – невинно спросила я, передавая ему лоток с очередной партией пирожных, предназначенных для выпечки. – Решили подарить мне всю лавку вместо половины?
Девушки захихикали, а хозяин так и подскочил:
- Сорок пять процентов! – воскликнул он. – Какая половина?! Это грабеж!
Заметив, что над ним уже открыто посмеиваются, мастер принял крайне строгий вид:
- Не отвлекайтесь от работы, вертихвостки. Я вам не за смешочки плачу.
К восьми утра пирожные были готовы, сложены в корзины и дожидались отправки в королевский дворец.
- Ты поедешь со мной, - заявил хозяин. – Надень что-нибудь приличное.
- С вами? – я отряхнула руки от муки. – Зачем это? Вы и сами прекрасно справитесь.
- Поедешь – и не обсуждается! – отрезал мастер Лампрехт. – Личное распоряжение принцессы, чтобы повара присутствовали. Римус тоже там будет, а у тебя язык хорошо подвешен. Спросят что-нибудь – ты сразу наболтаешь в ответ.
