чайник – чтобы Анчуткин больше не кипятил воду на непроверенных артефактах, и пришлось довольствоваться бутербродами и чаем, и восторгами Бориски, который хвастался новым оборудованием, которое выбил для лаборатории по артефакторике Кош Невмертич.
Конечно, Кош Невмертич! Кто бы сомневался!
Я криво улыбнулась, пока Анчуткин вытащил из несгораемого сейфа свое добрище – какие-то камешки, палочки, коробочки и колбочки, о назначении которых можно было только догадываться.
- Вот это – петерсит, - взахлеб рассказывал Анчуткин, держа двумя пальцами синий камешек. – Его называют «камень бурь»! Я сейчас его изучаю! Хочу с его помощью приручить молнии. Буду ловить их ладонью, как Кош Невмертич!
- Просто мечта, - уныло поддакнула я, сильно сомневаясь, что кто-то даже при помощи какого-то петерсита сможет повелевать молниями, как ректор.
- Каждый сможет ловить, - убеждал меня Анчуткин, любовно оглядывая камешек. – Я даже мечтать не мог, что получу петерсит! Такие только в Намибии! Синие! Огромная редкость!
Что-то тревожно тенькнуло у меня в голове, и я уставилась на камешек, нахмурившись и припоминая разговор, который слышала в доме на Гагаринской.
- Как ты сказал? – переспросила я. – Из Намибии? И давно он у тебя?
- Неделю, - Анчуткин даже порозовел от удовольствия, что я разделила его интерес к артефакту. – Кош Невмертич выписал специально для нашей лаборатории.
- Слушай, Боря, - я пересказала Анчуткину разговор ректора со скрипучим голосом. - Странное совпадение. Ты не думаешь, что твой отец жив?
Анчуткин слушал меня, приоткрыв рот, и бледнел на глазах, а потом насупился и долго молчал, уставившись на камень.
- Может, ты что-то не так поняла? - неуверенно спросил он и посмотрел на меня с надеждой.
Будто ждал, что сейчас я скажу: «Само собой, Боренька! Это мне что-то не то послышалось, и про Намибию у меня в голове нечаянно сложилось – я же только и думаю, что про какую-то Намибию, о которой до этого и слыхом не слыхивала».
- Всё верно поняла, - сказала я резко. – Не хочешь узнать про своего отца – так и скажи.
- Почему, хочу… - забормотал он, опуская глаза.
- Ты говорил, он погиб, а он жив.
- Спрошу у бабушки, - невнятно ответил Анчуткин, и стал распихивать камни и коробочки по полкам сейфа, отвернувшись от меня. – А Щука совсем сдала – на каждом занятии очки теряет…
Он старался перевести тему и уйти от разговора об отце, и я со стуком поставила на стол кружку с чаем.
- Не хочешь говорить – и не надо, - сказала я сухо. – Пошли на занятия, ленты скоро начнутся.
Анчуткин суетливо убрал чайник, выдернул из розеток все шнуры, и мы пошли вниз, спускаясь по запутанным лестницам и проходя узкие коридорчики.
На четвертом этаже в коридор перед нами вынырнул Облачар. Он торопливо семенил короткими ножками, отдувался, хватаясь за сердце и бодро лопотал, рассказывая кому-то:
- Тут у нас лекционные залы… Здесь – по песнопениям… здесь по артефакторике…
И тут в коридор следом за Миляном Марковичем вышел мужчина – огромный, как медведь. Ростом он был точно выше двух метров, и в ширину тоже был метра два. Русые волосы косой волной спадали на лоб, и он по-мальчишески сдул их, оглянувшись на нас. Улыбнулся, кивнул и пошел за Облачаром, размахивая ручищами – крепкими, с широкими ладонями, на которых я вполне могла бы станцевать.
- А это кто? – спросила я у Анчуткина.
Похоже, за полторы недели, что я пропустила, в «Иве» прибавилось неординарного народа.
- Не знаю, - ошарашено ответил Анчуткин. – Наверное, это наш новый преподаватель по физическому воздействию. Я слышал, Кош Невмертич говорил, что надо преподавателя для магии ближнего боя…
- Что-то мне подсказывает, что дяде-шкафу никакая боевая магия не нужна, - хмыкнула я. – И без неё справится. Ладно, пошли. А то опоздаем.
Урок магических песнопений вел декан Слободан Будимирович, и глядя на него – красивого, с русыми кудрями до плеч – я не могла не вспомнить о Елене. Ей нравился Слободан, хотя она никогда об этом не говорила. Но я была уверена, что сестра скучает по нему. А вот скучал ли он? Не похоже. Всё так же улыбался, перекидываясь шутками со студентами, играл ямочками на щеках, смотрел с очаровательным прищуром.
Я уставилась в тетрадь, чтобы не слишком расстраиваться за сестру. Но тут Слободан Будимирович обратился ко мне:
- Василиса! Не могли бы вы на следующей неделе ассистировать мне на занятиях у первого курса? Я сыграю на гуслях, вы на авлосе. С вашими талантами нам только потренироваться пару раз. Вы же придете в субботу на кружковое занятие?
Я молча кивнула, хотя понятия не имела, что такое авлос. Декан широко и благодарно улыбнулся, возвращаясь к лекции.
В прошлом году в ассистентках у него была Косынзянова. Тогда они зачаровали своей игрой всю группу, кроме меня и Анчуткина. Про меня потом стало понятно – чары не действуют на Жар-птицу, а вот у Анчуткина-бедняги просто-напросто отсутствовал слух.
Бросив взгляд на Бориску, я увидела, что он сидит понурившись. Уставился в тетрадь, но ничего не записывает, хотя Слободан Будимирович диктовал под запись. Это было странно – обычно Анчуткин строчил лекции почти слово в слово. Ботаник…
После занятий я отправилась ужинать в институтскую столовую, и Анчуткин решил составить мне компанию, хотя сам находился на полупансионе, и вечером его ждали бабушкин супчик и блины.
Я проголодалась и взяла холодец, солянку, порцию запеченного с гречневой кашей карпа и кусок медового торта на сладкое.
Мы уселись за свободный столик, и я принялась уничтожать безумно вкусный холодец, краем уха слушая, как Анчуткин рассуждает о магических свойствах петерсита.
Столовая была полупустая, но вдруг двери распахнулись, и ввалилась пестрая толпа девиц-первокурсниц во главе с Вольпиной. Следом за ними тащились парни – пять или шесть человек, взиравших на Вольпину с выражением счастливого идиотизма на лицах. Она по-королевски села за центральный столик, рядом с ней пристроились три девицы, а остальные расположились за соседними столиками, хотя места рядом с Вольпиной ещё были.
- А она-то что здесь забыла? – недовольно проворчала я. – Дома не кормят?
- Она на интернатном обучении, - пояснил Анчуткин, оглядываясь и расплываясь в глупой улыбке. – Она сирота, из Армении. Ей жить негде.
Мне стало совестно, но даже это не добавило любви к синеглазой красотке. Я с неодобрением смотрела, как три подружки Вольпиной, пошептавшись, пошли делать заказ (прихватив, между прочим, четыре подноса!), а Вольпина осталась за столиком, вынула зеркальце и начала прихорашиваться - приглаживала волосы, поправляла челку.
«Чистит перья, как утка», - подумала я.
«Свита» за соседними столиками наблюдала за Вольпиной со щенячьим восторгом. Анчуткин, между прочим, тоже позабыл рассказывать про свой петерсит и таращился на Вольпину, как на чудо.
Я мрачно отправила в рот еще кусочек холодца и со стуком положила вилку.
Анчуткин очнулся и смущенно хмыкнул. Он даже передвинул стул, чтобы сидеть спиной к Вольпиной, но то и дело косился на нее.
Я стул передвигать не стала, и мне было прекрасно видно, как подружки принесли подносы, выставили на стол тарелки, чашки и кружки, радостно щебеча при этом, а сама Вольпина благожелательно слушала их, не делая ни одной попытки придвинуть к себе тарелку или кружку.
- Они у нее в рабстве, что ли? – спросила я. – Не царское это дело – поднос таскать?
- У нее девяносто восемь и пять процентов! – сообщил Анчуткин, едва не повизгивая от восхищения. – Представляешь?!
У Ленки было восемьдесят пять процентов волшебной силы. Если Бориска не врал, то Вольпина и в самом деле была одной из сильнейших особей класса «А». Только и это разозлило меня еще больше.
- Ах-ах! – закатила я глаза, но Анчуткин сарказма не понял и принял все за чистую монету.
- Она крутая! И на превращениях в первый же раз так легко обернулась, что Барбара Збыславовна сказала – настоящее дарование! А на артефакторике…
Он принялся расписывает таланты Вольпиной с таким же энтузиазмом, с каким только что рассказывал про петерсит.
Наверное, я точно двинула бы Анчуткину по голове, чтобы замолчал, но он замолчал без моей помощи – потому что Вольпина оглянулась, вдруг поднялась из-за стола и направилась к нам танцующей походкой.
Никто из подружек не осмелился пойти за ней, и на лицах девиц, оставшихся за столиком, отразилась такая неприкрытая зависть, что я заскрипела зубами. Что касается Анчуткина – он потерял дар речи, пожирая Вольпину глазами. Мне показалось, что еще немного – и он бросится перед ней на колени и начнет руки целовать. Он и правда привстал со стула – хорошо хоть ножкой не шаркнул, но Вольпина не обратила на него никакого внимания и остановилась напротив меня.
Вместе с ней к нашему столу подплыл аромат роз – сильный, сладкий, дурманящий. Я подумала, что и духи её мне не нравятся. Какие-то они… слишком! Всё в этой красотуле было слишком! И это реально бесило!
- Привет! – улыбнулась мне Вольпина, словно не замечая Анчуткина. – Я – Карина. А ты – Василиса?
Голос у нее тоже был – слишком. Слишком мягкий, слишком нежный, сладкий, как ее духи. Я не торопилась отвечать, разглядывая красотулю Карину в упор.
Мое молчание ее не смутило, и она продолжала – дружелюбно, как будто мы были давними подружками:
- Ты ведь Жар-птица? И ты всех дурачила, что у тебя семь процентов? – она засмеялась – серебристо, как французская актриса, и парни в столовой тут же уставились на нее.
Анчуткин тоже засмеялся, будто услышал что-то очень смешное. Но мне стало противно.
- Никого я не дурачила, - произнесла я с отвращением.
- Но… ты же всех обманула, - Вольпина растерянно захлопала ресницами.
Ресницы были пушистые, идеально загнутые, длиной чуть ли не до бровей. Слишком длинные ресницы.
- Тебе чего надо? – спросила я резко, страстно желая, чтобы она поскорее убралась к подружкам.
Анчуткин посмотрел на меня с укором, а Вольпина удивленно округлила пунцовые губки, но тут же снова заулыбалась.
- Мы с конфетками сегодня устраиваем пижамную вечеринку, - промурлыкала она. – Придешь?
Пижамная вечеринка? С конфетками?.. Какие-такие конфетки?
- С кем? – переспросила я, недоуменно.
- С «конфетками»! – Вольпина махнула рукой в сторону своих подружек. – Это мы себя так называем. Мы ведь вкусные и сладкие, как конфетки!
- Ага! – радостно подхватил Анчуткин и даже поправил очки, таращась на Вольпину.
- Собираемся у меня, будем есть пирожные и тортики, мелодрамку какую-нибудь посмотрим, - она склонила голову к плечу, дожидаясь моего ответа. – Приходи?
- Спасибо, но нет настроения, - ответила я не особенно вежливо. – И пижамки у меня нет.
- Я тебе подарю, - с готовностью предложила Вольпина. – У меня есть как раз твоего размера – бабушка подарила, но мне великовата. Я ни разу не надевала…
Это намек, что я толще её?!.
«Подари себе мозги!» - чуть не ответила я грубостью, и сама удивилась. Обычно я не испытывала такого раздражения к малознакомым людям. Недовольство было, но - почти ненависть?..
- Не надо ничего дарить, - ответила я, сдерживаясь уже из последних сил. – И вообще – ты видишь, что я с другом разговариваю? У нас важный разговор. Не для первачков.
- О, прости! – ахнула Вольпина и впервые пригляделась к Анчуткину, который чуть в обморок не хлопнулся от счастья, что его заметили. – Это твой парень? А говорили, что у тебя любовь с ректором…
Анчуткин поперхнулся и закашлялся в кулак. Красотуля заботливо похлопала его по спине, а я еле сдержалась, чтобы не дать сплетнице пинка прямо здесь. Даже если Вольпина была полной дурой и болтала, что на ум взбредет, ее это ничуть не извиняло. У глупости тоже должен быть предел.
- Вали отсюда, - сказала я сквозь зубы. – Или всеку.
- Ой, а почему ты злишься? – она вскинула брови и зашептала: – А, ректор тебя бросил?! Так ты ему поэтому глаз подбила?! Прости, пожалуйста, я не знала, - и она поглядела на меня жалостливо, как на больную.
Глаза у неё были яркие, словно нарисованные синей эмалью, а черные пятнышки зрачков казались брызгами черной краски – никакого намека на прозрачность. Как пуговицы. Это противно, когда глаза – как пуговицы.
- Вали! – повысила я голос, и на нас оглянулись из-за соседних столиков.
- Ты что такая злая? – плаксиво протянула Вольпина и попятилась. – Фу, напугала меня!
Она отошла к своим, с видом оскорбленной королевы, и все её подружки бросились к ней и зашептались, сблизив головы и с осуждением поглядывая на меня.
- Конфетки! – сказала я, усмехаясь, уже недовольная, что так отреагировала на тупую болтовню.
Надо было просто посмеяться, а не показывать, что меня так задело вранье. Но она меня и правда взбесила. Я взяла вилку и несколько раз зло ткнула её в холодец.
- Почему ты не согласилась? – спросил Анчуткин дрожащим голосом.
По-моему, он был в ужасе, как я обошлась с красотулей Кариночкой.
- Она мне не нравится, - отрезала я и принялась за солянку.
Суп остыл, и я отодвинула тарелку, чувствуя, что аппетит пропал. Даже румяная корочка на рыбе не соблазнила, тем более – медовик… Возле нашего столика всё ещё витали ароматы розовых духов, и я почувствовала тошноту. Хотелось подышать свежим голосом, чтобы избавиться от этой навязчивой сладости.
- Пойдем отсюда, - скомандовала я Анчуткину. – Посидим во дворе. Тут воняет, - последние слова я произнесла громче, чем следовало, и покосилась на Вольпину.
Она тоже бросила на меня взгляд искоса и еле заметно улыбнулась.
От этой улыбки меня передернуло. Так и знала! Всё, что говорила Кариночка, это - не глупая болтовня. Она нарочно сказала о ректоре при Анчуткине. И, скорее всего, своим подружкам говорила еще больше.
Я встала, подхватила сумку и пошла к выходу, уверенная, что Анчуткин пойдет за мной. Он догнал меня через пару шагов и поплелся рядом. Студенты, которые оказались свидетелями нашей с Вольпиной беседы, поглядывали на меня с осуждением. Наверное, со стороны это и правда выглядело так, что я зря наорала на бедную сиротку. А она… просто поймала меня в ловушку!.. Понимание того, что я повелась на простецкий трюк, не добавило мне спокойствия, и я возненавидела хитрюгу Вольпину с новой силой.
Точно так же в прошлом году я ненавидела тех, кто поспешил обвинить Коша Невмертича в том, что он меня соблазнил.
Если бы соблазнил!..
Только то, что происходит между нами – это точно не соблазнение. И не роман. Это… вальс какой-то! Шаг вперед и два назад!..
- Василиса, ты что так разозлилась? – протянул Анчуткин, когда мы вышли из столовой.
- Вообще спокойна.
- По тебе не скажешь, - пробурчал он, но больше меня не доставал.
Мы вышли во внутренний двор, откуда в прошлом году я столько раз удирала, нарушая правила института, и сели на траве, под бузиной, наслаждаясь теплыми осенними сумерками.
Мне и правда надо было успокоиться. Причем, не после стычки с Вольпиной. Я не обратила бы на ее колкости внимания, если бы ректор не изображал из себя ледяную статую.
Хочет, чтобы я закончила институт – так я закончу. Но разве трудно сказать: Василиса, я тебя люблю, давай немного подождем, а потом всегда будем вместе!
И я бы эти четыре года училась, как ботаничка.
Но ведь он ни слова не сказал о любви!..
А теперь еще и Вольпина…
Я как наяву услышала ее мяукающий голосок: «Ректор тебя бросил?».
Конечно, Кош Невмертич! Кто бы сомневался!
Я криво улыбнулась, пока Анчуткин вытащил из несгораемого сейфа свое добрище – какие-то камешки, палочки, коробочки и колбочки, о назначении которых можно было только догадываться.
- Вот это – петерсит, - взахлеб рассказывал Анчуткин, держа двумя пальцами синий камешек. – Его называют «камень бурь»! Я сейчас его изучаю! Хочу с его помощью приручить молнии. Буду ловить их ладонью, как Кош Невмертич!
- Просто мечта, - уныло поддакнула я, сильно сомневаясь, что кто-то даже при помощи какого-то петерсита сможет повелевать молниями, как ректор.
- Каждый сможет ловить, - убеждал меня Анчуткин, любовно оглядывая камешек. – Я даже мечтать не мог, что получу петерсит! Такие только в Намибии! Синие! Огромная редкость!
Что-то тревожно тенькнуло у меня в голове, и я уставилась на камешек, нахмурившись и припоминая разговор, который слышала в доме на Гагаринской.
- Как ты сказал? – переспросила я. – Из Намибии? И давно он у тебя?
- Неделю, - Анчуткин даже порозовел от удовольствия, что я разделила его интерес к артефакту. – Кош Невмертич выписал специально для нашей лаборатории.
- Слушай, Боря, - я пересказала Анчуткину разговор ректора со скрипучим голосом. - Странное совпадение. Ты не думаешь, что твой отец жив?
Анчуткин слушал меня, приоткрыв рот, и бледнел на глазах, а потом насупился и долго молчал, уставившись на камень.
- Может, ты что-то не так поняла? - неуверенно спросил он и посмотрел на меня с надеждой.
Будто ждал, что сейчас я скажу: «Само собой, Боренька! Это мне что-то не то послышалось, и про Намибию у меня в голове нечаянно сложилось – я же только и думаю, что про какую-то Намибию, о которой до этого и слыхом не слыхивала».
- Всё верно поняла, - сказала я резко. – Не хочешь узнать про своего отца – так и скажи.
- Почему, хочу… - забормотал он, опуская глаза.
- Ты говорил, он погиб, а он жив.
- Спрошу у бабушки, - невнятно ответил Анчуткин, и стал распихивать камни и коробочки по полкам сейфа, отвернувшись от меня. – А Щука совсем сдала – на каждом занятии очки теряет…
Он старался перевести тему и уйти от разговора об отце, и я со стуком поставила на стол кружку с чаем.
- Не хочешь говорить – и не надо, - сказала я сухо. – Пошли на занятия, ленты скоро начнутся.
Анчуткин суетливо убрал чайник, выдернул из розеток все шнуры, и мы пошли вниз, спускаясь по запутанным лестницам и проходя узкие коридорчики.
На четвертом этаже в коридор перед нами вынырнул Облачар. Он торопливо семенил короткими ножками, отдувался, хватаясь за сердце и бодро лопотал, рассказывая кому-то:
- Тут у нас лекционные залы… Здесь – по песнопениям… здесь по артефакторике…
И тут в коридор следом за Миляном Марковичем вышел мужчина – огромный, как медведь. Ростом он был точно выше двух метров, и в ширину тоже был метра два. Русые волосы косой волной спадали на лоб, и он по-мальчишески сдул их, оглянувшись на нас. Улыбнулся, кивнул и пошел за Облачаром, размахивая ручищами – крепкими, с широкими ладонями, на которых я вполне могла бы станцевать.
- А это кто? – спросила я у Анчуткина.
Похоже, за полторы недели, что я пропустила, в «Иве» прибавилось неординарного народа.
- Не знаю, - ошарашено ответил Анчуткин. – Наверное, это наш новый преподаватель по физическому воздействию. Я слышал, Кош Невмертич говорил, что надо преподавателя для магии ближнего боя…
- Что-то мне подсказывает, что дяде-шкафу никакая боевая магия не нужна, - хмыкнула я. – И без неё справится. Ладно, пошли. А то опоздаем.
Глава 4
Урок магических песнопений вел декан Слободан Будимирович, и глядя на него – красивого, с русыми кудрями до плеч – я не могла не вспомнить о Елене. Ей нравился Слободан, хотя она никогда об этом не говорила. Но я была уверена, что сестра скучает по нему. А вот скучал ли он? Не похоже. Всё так же улыбался, перекидываясь шутками со студентами, играл ямочками на щеках, смотрел с очаровательным прищуром.
Я уставилась в тетрадь, чтобы не слишком расстраиваться за сестру. Но тут Слободан Будимирович обратился ко мне:
- Василиса! Не могли бы вы на следующей неделе ассистировать мне на занятиях у первого курса? Я сыграю на гуслях, вы на авлосе. С вашими талантами нам только потренироваться пару раз. Вы же придете в субботу на кружковое занятие?
Я молча кивнула, хотя понятия не имела, что такое авлос. Декан широко и благодарно улыбнулся, возвращаясь к лекции.
В прошлом году в ассистентках у него была Косынзянова. Тогда они зачаровали своей игрой всю группу, кроме меня и Анчуткина. Про меня потом стало понятно – чары не действуют на Жар-птицу, а вот у Анчуткина-бедняги просто-напросто отсутствовал слух.
Бросив взгляд на Бориску, я увидела, что он сидит понурившись. Уставился в тетрадь, но ничего не записывает, хотя Слободан Будимирович диктовал под запись. Это было странно – обычно Анчуткин строчил лекции почти слово в слово. Ботаник…
После занятий я отправилась ужинать в институтскую столовую, и Анчуткин решил составить мне компанию, хотя сам находился на полупансионе, и вечером его ждали бабушкин супчик и блины.
Я проголодалась и взяла холодец, солянку, порцию запеченного с гречневой кашей карпа и кусок медового торта на сладкое.
Мы уселись за свободный столик, и я принялась уничтожать безумно вкусный холодец, краем уха слушая, как Анчуткин рассуждает о магических свойствах петерсита.
Столовая была полупустая, но вдруг двери распахнулись, и ввалилась пестрая толпа девиц-первокурсниц во главе с Вольпиной. Следом за ними тащились парни – пять или шесть человек, взиравших на Вольпину с выражением счастливого идиотизма на лицах. Она по-королевски села за центральный столик, рядом с ней пристроились три девицы, а остальные расположились за соседними столиками, хотя места рядом с Вольпиной ещё были.
- А она-то что здесь забыла? – недовольно проворчала я. – Дома не кормят?
- Она на интернатном обучении, - пояснил Анчуткин, оглядываясь и расплываясь в глупой улыбке. – Она сирота, из Армении. Ей жить негде.
Мне стало совестно, но даже это не добавило любви к синеглазой красотке. Я с неодобрением смотрела, как три подружки Вольпиной, пошептавшись, пошли делать заказ (прихватив, между прочим, четыре подноса!), а Вольпина осталась за столиком, вынула зеркальце и начала прихорашиваться - приглаживала волосы, поправляла челку.
«Чистит перья, как утка», - подумала я.
«Свита» за соседними столиками наблюдала за Вольпиной со щенячьим восторгом. Анчуткин, между прочим, тоже позабыл рассказывать про свой петерсит и таращился на Вольпину, как на чудо.
Я мрачно отправила в рот еще кусочек холодца и со стуком положила вилку.
Анчуткин очнулся и смущенно хмыкнул. Он даже передвинул стул, чтобы сидеть спиной к Вольпиной, но то и дело косился на нее.
Я стул передвигать не стала, и мне было прекрасно видно, как подружки принесли подносы, выставили на стол тарелки, чашки и кружки, радостно щебеча при этом, а сама Вольпина благожелательно слушала их, не делая ни одной попытки придвинуть к себе тарелку или кружку.
- Они у нее в рабстве, что ли? – спросила я. – Не царское это дело – поднос таскать?
- У нее девяносто восемь и пять процентов! – сообщил Анчуткин, едва не повизгивая от восхищения. – Представляешь?!
У Ленки было восемьдесят пять процентов волшебной силы. Если Бориска не врал, то Вольпина и в самом деле была одной из сильнейших особей класса «А». Только и это разозлило меня еще больше.
- Ах-ах! – закатила я глаза, но Анчуткин сарказма не понял и принял все за чистую монету.
- Она крутая! И на превращениях в первый же раз так легко обернулась, что Барбара Збыславовна сказала – настоящее дарование! А на артефакторике…
Он принялся расписывает таланты Вольпиной с таким же энтузиазмом, с каким только что рассказывал про петерсит.
Наверное, я точно двинула бы Анчуткину по голове, чтобы замолчал, но он замолчал без моей помощи – потому что Вольпина оглянулась, вдруг поднялась из-за стола и направилась к нам танцующей походкой.
Никто из подружек не осмелился пойти за ней, и на лицах девиц, оставшихся за столиком, отразилась такая неприкрытая зависть, что я заскрипела зубами. Что касается Анчуткина – он потерял дар речи, пожирая Вольпину глазами. Мне показалось, что еще немного – и он бросится перед ней на колени и начнет руки целовать. Он и правда привстал со стула – хорошо хоть ножкой не шаркнул, но Вольпина не обратила на него никакого внимания и остановилась напротив меня.
Вместе с ней к нашему столу подплыл аромат роз – сильный, сладкий, дурманящий. Я подумала, что и духи её мне не нравятся. Какие-то они… слишком! Всё в этой красотуле было слишком! И это реально бесило!
- Привет! – улыбнулась мне Вольпина, словно не замечая Анчуткина. – Я – Карина. А ты – Василиса?
Голос у нее тоже был – слишком. Слишком мягкий, слишком нежный, сладкий, как ее духи. Я не торопилась отвечать, разглядывая красотулю Карину в упор.
Мое молчание ее не смутило, и она продолжала – дружелюбно, как будто мы были давними подружками:
- Ты ведь Жар-птица? И ты всех дурачила, что у тебя семь процентов? – она засмеялась – серебристо, как французская актриса, и парни в столовой тут же уставились на нее.
Анчуткин тоже засмеялся, будто услышал что-то очень смешное. Но мне стало противно.
- Никого я не дурачила, - произнесла я с отвращением.
- Но… ты же всех обманула, - Вольпина растерянно захлопала ресницами.
Ресницы были пушистые, идеально загнутые, длиной чуть ли не до бровей. Слишком длинные ресницы.
- Тебе чего надо? – спросила я резко, страстно желая, чтобы она поскорее убралась к подружкам.
Анчуткин посмотрел на меня с укором, а Вольпина удивленно округлила пунцовые губки, но тут же снова заулыбалась.
- Мы с конфетками сегодня устраиваем пижамную вечеринку, - промурлыкала она. – Придешь?
Пижамная вечеринка? С конфетками?.. Какие-такие конфетки?
- С кем? – переспросила я, недоуменно.
- С «конфетками»! – Вольпина махнула рукой в сторону своих подружек. – Это мы себя так называем. Мы ведь вкусные и сладкие, как конфетки!
- Ага! – радостно подхватил Анчуткин и даже поправил очки, таращась на Вольпину.
- Собираемся у меня, будем есть пирожные и тортики, мелодрамку какую-нибудь посмотрим, - она склонила голову к плечу, дожидаясь моего ответа. – Приходи?
- Спасибо, но нет настроения, - ответила я не особенно вежливо. – И пижамки у меня нет.
- Я тебе подарю, - с готовностью предложила Вольпина. – У меня есть как раз твоего размера – бабушка подарила, но мне великовата. Я ни разу не надевала…
Это намек, что я толще её?!.
«Подари себе мозги!» - чуть не ответила я грубостью, и сама удивилась. Обычно я не испытывала такого раздражения к малознакомым людям. Недовольство было, но - почти ненависть?..
- Не надо ничего дарить, - ответила я, сдерживаясь уже из последних сил. – И вообще – ты видишь, что я с другом разговариваю? У нас важный разговор. Не для первачков.
- О, прости! – ахнула Вольпина и впервые пригляделась к Анчуткину, который чуть в обморок не хлопнулся от счастья, что его заметили. – Это твой парень? А говорили, что у тебя любовь с ректором…
Анчуткин поперхнулся и закашлялся в кулак. Красотуля заботливо похлопала его по спине, а я еле сдержалась, чтобы не дать сплетнице пинка прямо здесь. Даже если Вольпина была полной дурой и болтала, что на ум взбредет, ее это ничуть не извиняло. У глупости тоже должен быть предел.
- Вали отсюда, - сказала я сквозь зубы. – Или всеку.
- Ой, а почему ты злишься? – она вскинула брови и зашептала: – А, ректор тебя бросил?! Так ты ему поэтому глаз подбила?! Прости, пожалуйста, я не знала, - и она поглядела на меня жалостливо, как на больную.
Глаза у неё были яркие, словно нарисованные синей эмалью, а черные пятнышки зрачков казались брызгами черной краски – никакого намека на прозрачность. Как пуговицы. Это противно, когда глаза – как пуговицы.
- Вали! – повысила я голос, и на нас оглянулись из-за соседних столиков.
- Ты что такая злая? – плаксиво протянула Вольпина и попятилась. – Фу, напугала меня!
Она отошла к своим, с видом оскорбленной королевы, и все её подружки бросились к ней и зашептались, сблизив головы и с осуждением поглядывая на меня.
- Конфетки! – сказала я, усмехаясь, уже недовольная, что так отреагировала на тупую болтовню.
Надо было просто посмеяться, а не показывать, что меня так задело вранье. Но она меня и правда взбесила. Я взяла вилку и несколько раз зло ткнула её в холодец.
- Почему ты не согласилась? – спросил Анчуткин дрожащим голосом.
По-моему, он был в ужасе, как я обошлась с красотулей Кариночкой.
- Она мне не нравится, - отрезала я и принялась за солянку.
Суп остыл, и я отодвинула тарелку, чувствуя, что аппетит пропал. Даже румяная корочка на рыбе не соблазнила, тем более – медовик… Возле нашего столика всё ещё витали ароматы розовых духов, и я почувствовала тошноту. Хотелось подышать свежим голосом, чтобы избавиться от этой навязчивой сладости.
- Пойдем отсюда, - скомандовала я Анчуткину. – Посидим во дворе. Тут воняет, - последние слова я произнесла громче, чем следовало, и покосилась на Вольпину.
Она тоже бросила на меня взгляд искоса и еле заметно улыбнулась.
От этой улыбки меня передернуло. Так и знала! Всё, что говорила Кариночка, это - не глупая болтовня. Она нарочно сказала о ректоре при Анчуткине. И, скорее всего, своим подружкам говорила еще больше.
Я встала, подхватила сумку и пошла к выходу, уверенная, что Анчуткин пойдет за мной. Он догнал меня через пару шагов и поплелся рядом. Студенты, которые оказались свидетелями нашей с Вольпиной беседы, поглядывали на меня с осуждением. Наверное, со стороны это и правда выглядело так, что я зря наорала на бедную сиротку. А она… просто поймала меня в ловушку!.. Понимание того, что я повелась на простецкий трюк, не добавило мне спокойствия, и я возненавидела хитрюгу Вольпину с новой силой.
Точно так же в прошлом году я ненавидела тех, кто поспешил обвинить Коша Невмертича в том, что он меня соблазнил.
Если бы соблазнил!..
Только то, что происходит между нами – это точно не соблазнение. И не роман. Это… вальс какой-то! Шаг вперед и два назад!..
- Василиса, ты что так разозлилась? – протянул Анчуткин, когда мы вышли из столовой.
- Вообще спокойна.
- По тебе не скажешь, - пробурчал он, но больше меня не доставал.
Мы вышли во внутренний двор, откуда в прошлом году я столько раз удирала, нарушая правила института, и сели на траве, под бузиной, наслаждаясь теплыми осенними сумерками.
Мне и правда надо было успокоиться. Причем, не после стычки с Вольпиной. Я не обратила бы на ее колкости внимания, если бы ректор не изображал из себя ледяную статую.
Хочет, чтобы я закончила институт – так я закончу. Но разве трудно сказать: Василиса, я тебя люблю, давай немного подождем, а потом всегда будем вместе!
И я бы эти четыре года училась, как ботаничка.
Но ведь он ни слова не сказал о любви!..
А теперь еще и Вольпина…
Я как наяву услышала ее мяукающий голосок: «Ректор тебя бросил?».
