– Безусловно, это будет обиднее, – сказал профессор. – Если ещё добавить негативное усиление в виде приставки «паут» - гниль, падаль, то получится классическая формула вызова на поединок. Не надо переминаться в дверях, Ликесса. Пройдите в аудиторию, пожалуйста.
Я вздрогнула: профессор даже тон не изменил! И как засёк… Впрочем, гентбарец, у них у всех очень тонкий, чуткий слух…
– Я это… я за сумкой, – сказала я, проскальзывая в дверь и мечтая провалиться сквозь пол, этажи, подземный паркинг, земную кору прямо в расплавленное пекло ядра планеты.
– Вы ведь нивговорящая с рождения, не так ли? – азартно сказал профессор, даже ногой болтать перестал. – У вас во вступительной анкете это указано. Останьтесь с нами, тут принципиальный вопрос.
Как мне было отказаться? А остаться – как? Тумба-Юмба дёрнул уголком губ в лёгкой усмешке, убила бы, да нельзя! Пятый привод в полицию, да ещё за убийство, – прощай институт, здравствуй, армейский штрафбат.
Тоска…
Я подошла, с ненавистью устроилась на самом краешке учебного места. Почему их штампуют только парными?! Боль.
– Отлично, – профессор радостно потёр трёхпалые ладошки чисто человеческим жестом. – Ликесса, выразите, пожалуйста, угрозу… ну, скажем, вашему напарнику. Для примера.
– Ликесса-нояму пауткалькиийап Тумба-чокам, – мило улыбаясь, выдала я.
Сосед взмок от злости, даже ладонь на рукоять ножа положил, потом подумал и расслабил пальцы.
– Чудесно! – в полном восторге воскликнул учитель. – Просто замечательно.
– Она сказала в прошлом времени, – угрюмо буркнул Тумба-Юмба. – Разве это не ошибка?
– О нет, вместе с усилением – а приставка «паут», не забывайте, придаёт дополнительную экспрессию выражению, – это тяжёлое оскорбление. «Чокам» – суффикс объекта-в-прошлом , причём объекта неодушевленного, присоединение его к имени носителя разума – обсценная грубость. У вас совершенно правильная реакция, уважаемый Тоумплетхари. Теперь вы понимаете, что в рассматриваемом нами отрывке главный герой, обращаясь к сопернику, демонстрирует вовсе не свою безграмотность, а поведение, максимально оскорбительное для оппонента.
– Простите, – спросила я, – о каком отрывке речь?
– Вторая глава, сцена на палубе боевого морского корабля, «Орден милосердия» – это мемуары командующего Мариийпа-соята, в художественной обработке Риензай-нояму Дарзикам. Ну, что вы, уважаемая Ликесса, это, можно сказать, столп классической литературы Нивикии…
Наверное, на моём лице всё прописалось крупным шрифтом. Кажется, про столп литературной классики Нивикии весь мир слышал, кроме одной самоуверенной идиоточки. Раздери меня на части, я даже не помню корешка с таким названием в маминой библиотеке! У мамы, в основном, репринты, конечно. Но есть и подлинные нивикийские книги, разрешённые к частному владению…
– О, – сказал профессор, воздевая палец, – кажется, я понял, почему вы, Ликесса, допускаете такие детские ошибки в грамматике на письме. Разговорная практика у вас хорошая, но вы мало читали неадаптированных произведений.
– Я много читала! – возмутилась я.
– Любовные романы, – ехидно вставил Тумба-Юмба, чтоб ему треснуть, вдоль, поперёк и крест-накрест. – Какой-нибудь «Цветок семи наслаждений».
Чёрная кожа не умеет краснеть. Кажется, я об этом уже говорила?
– Сам откуда про «Цветок» знаешь? – окрысилась я. – Тоже читал? Даже не скажу, что конкретно в процессе чтения ты руками делал. Они у тебя до сих пор там же!
– Какое потрясающее знание предмета, – фыркнул Тумба-Юмба, ухмыляясь ещё мерзостнее. – Ваши руки совершенно точно не для скуки, да, госпожа Ламберт-Балина?
Я поймала его насмешливый взгляд и взбесилась ещё больше. Издевается. Да он же надо мной издевается!
– Не ссорьтесь, молодёжь, – воскликнул профессор. – Не надо ссориться! Ликесса, я составлю вам список литературы, которую вам обязательно надо прочитать, плюс вышлю грамматические упражнения по прочитанному материалу. Вам непременно нужно подтянуть язык, если вы хотите заниматься по-настоящему интересной работой.
– Спасибо, профессор, – мрачно поблагодарила я. – Прошу прощения, профессор, мне нужно идти. Можно, я пойду?
– О, конечно, конечно. Жду на занятиях завтра во второй половине дня, впрочем, как всегда. Уважаемый, – кивнул он моему соседу, – вы тоже свободны.
Из аудитории мы вышли вместе. Куда деваться, дверь тут всего одна. Галантный наш ещё пригласил меня пройти в проём первой.
– Что ты меня бесишь? – яростно спросила я, упирая руки в бока. – Зачем ты меня бесишь?
– Я? – старательно изобразил он изумление.
– Да, ты!
Пожал плечами, сказал:
– Не держал целью вас… эээ… бесить, уважаемая госпожа Ламберт-Балина.
– Ты опять!
Развёл ладонями самым издевательским образом.
– Ничего подобного. Это у вас какие-то… как это правильно выразить… комплексы?
– Никаких комплексов, – отрезала я. – Давай драться! Рожу тебе начистить хочу.
– Я не хочу с вами драться.
– Почему? Ты трус?
– Не хочу, – равнодушно объяснил он.
– Почему? А-а, – дошло до меня наконец, – тоже в анамнезе приводы в полицию, и драться тебе нельзя поэтому?
– Вы хотите, чтобы я объяснил? – уточнил он, я кивнула, и он тогда достал свой терминал, тоненькую полосочку – суперсовременный «мелин редми», надо же.
Пальцами раскатал полосочку в полноценный экран, прокрутил текст.
– У вас, людей, есть такие коротенькие рассказы, чтобы смеяться. А-нек-до-ты. Вот, послушайте один из них: Встретились два человека, оба с поведенческими отклонениями. Одному нравится смотреть на чужую боль и причинять другим эту самую боль. А другому очень нравится, когда боль причиняют ему. И вот второй говорит первому: мучай уже меня, мучай. А первый отвечает: не буду!
Я переварила услышанное. Известная шуточка про садиста и мазохиста внезапно прозвучала очень обидно.
– Ты считаешь, это смешно? – зло уточнила я.
– Конечно!
– Так по-твоему, это смешно? – свирепея с каждым словом повторила я.
– Разумеется. Вам ведь очень хочется угодить в медблок на восстановление конечностей; вы любите боль, Ламберт-Балина?
– Что-о?!
– Вы объективно слабее меня, – подвёл он безжалостный итог. – Несмотря на вашу грозную паранорму. Я не дерусь со слабыми, Ламберт-Балина. Скучно мне драться со слабыми. Недостойно драться со слабыми. Поэтому с вами я драться не хочу и не буду. Я ответил на ваш вопрос?
Я судорожно искала слова, и не находила их. Меня, считай, провезли мордой по полу только что, и кто?!
– По-видимому, ответил, – кивнул он удовлетворённо. – Доброго здравия, Ламберт-Балина. Встретимся на занятиях завтра.
И ушёл, подлец. А я осталась, локти кусать.
На Старой Терре живут не семьями в привычном для городских обитателей понимании, а домовладениями. Одно домовладение может насчитывать до сорока семейных групп. Когда-то, лет шестьсот тому назад, когда ледяное веселье на нашей планете только начиналось, домовладения и вправду принадлежали одной какой-то семье. Но у пирокинетиков традиционно рождается много детей даже до сих пор, что уже говорить о тех, покрытых мраком, временах, когда продолжительность жизни носителя нашей паранормы не превышала пятидесяти лет. Да и климат у нас суровый. Никак не способствует индивидуальному выживанию.
Домовладение Огневых – одно из старейших не только в Отрадном, но и вообще на планете. Даже в худшие времена здесь проживало не меньше десятка семей. А уж сейчас оно вообще превратилось в отдельный посёлок, здесь проживают постоянно не меньше семиста человек, а если считать командировочных и приехавших погостить из других поселений и даже из космоса, то в моменте численность иной раз превышает тысячу…
Между прочим, развелось тут шкодливых мальчишек самого пакостного возраста. Дурят так, как мы никода себе не позволяли, хотя паиньками не были тоже. Капитан Снежин уверяет, что у него в день случается по три-четыре инфаркта. Врёт, конечно. Видели бы вы его, здоровый как «горячий» медведь! Толстый рельс в колечко голыми руками заворачивает, не поверила бы, если бы сама не видела.
Наша паранорма по умолчанию подразумевает силу, превышающую возможности обычных, не модифицированных по генной схеме «герад» людей, но Снежин крут даже для нас. Он воевал, между прочим. Как парад, так там от наград живого места на кителе не видать, и среди них – семь «солнышек». «Солнечный Крест» – это высшая награда Земной Федерации, и получить её не так уж легко. Надо совершить не просто подвиг, а нечто совсем уже из ряда вон, и ещё умудриться после всего этого выжить. Посмертно, конечно, тоже могут наградить, но не семь же раз!
Участковый о своём славном прошлом рассказывать не любил. Но я давно заметила, что все воевавшие делиться воспоминаниями не очень-то спешат. Неприятно, наверное, вспоминать. Хотя если ты не трусил, за чужие спины не прятался, то с чего бы вдруг …
Наш с мамой коттедж стоит в углу, окнами на «горячий» лес. Вдоль дорожек рядами высажены «горячие» розы, они цветут до самой зимы и хорошо прогревают вокруг себя воздух. За домом сад – тоже всё «горячее» там высажено: яблони, груши, есть даже редкая виноградная лоза, мама с удовольствием с нею возится. Конечно, до урожаев бабы Иры, которая давно уже поставила своё хобби на почти промышленный поток, нам с мамой далеко. Но крупные желтовато-прозрачные грозди лежат у нас в подполе до самой весны. Треть отдаём в общее хранилище, разумеется. Но и оставшегося хватает с головой. Мама ещё раздаривает потом по коллегам и знакомым. Продавать ей некогда, мне тоже продавать неинтересно, а самим всё это съесть – желудков не хватит.
Первым делом я сунулась в гараж к своему болиду для аэросладжа. Не, можно, конечно, вернуться в Универ на нём, погода на завтрашнее утро стоит хорошая, ясная и безветренная. Вот только чемоданы с самым необходимым куда цеплять, на руль и под задницу? Два рейса сделать? Шесть часов жизни выкинуть на дорогу как с куста. А с транспортной компанией из-за трёх-четырёх мест связываться неохота. Они ценник зарядят космический – триста километров от города, знаю я их.
Сумма у меня на балансе была, мягко говоря. Невесёлая! Лучше сэкономить. Стипендия когда ещё будет. И на самую высокую рассчитывать не стоит, оценками не пройду. Я буду стараться, буду, не смотрите на меня так!
Но Тумба-Юмба был убийственно прав: я прошла в Универ последним местом в списке…
Пошёл снег. Мягкий, крупный, он ложился на землю и тут же таял вокруг роз, деревьев и по полотну дорожек. Минус десять за пределами домовладения, около нуля во дворе. Осень...
Мама, как всегда, работала в своём кабинете. На входе горела голографическая панель saga hejmo , интеллектуального домохозяина: «Не беспокоить, продукты в холодильнике, заказ на доставку сформирован – просмотри, добавь, что ещё нужно, и отправь. К пяти часам спущусь».
Ну, понятно, опять что-то переводит. Нивикия оставила нам немало литературы, самой разной, от детских прописей до научных трудов и – да! – любовных романов. Всё это надо было сканировать, переводить, классифицировать. Вал работы, и в обозримом будущем меньше её не станет. Эксперт-лингвистов по нивикийскому мало, любителей чуть больше, но в целом язык не из тех, что цепляется легко. Одно отсутствие первого и второго лица чего стоит! А ведь есть ещё позиционирование объекта во времени! Ликесса-в-прошлом, Ликесса-в-настоящем, Ликесса-в-будущем, всё это совершенно разные Ликессы. И соответственно, по временам меняется глагол и определение.
Во фразе «Ликесса села за стол», сам «стол» должен иметь суффикс прошлого времени. «Сядет за стол» – то же самое, но в будущем. А как быть, если ты за стол ещё не села, потому что стол ещё не привезли и не собрали? «Сядет за стол-который-привезут-и-соберут-вот-прямо-сейчас» и «сядет за стол-который-будет-привезён-и-собран-когда-то-там »… И про гендер, чтобы веселее жить было, не забываем. Мужчина/женщина/ребёнок/неразумное-живое/неразумное-неживое. Это я в задания по грамматике от доброго профессора Сатува заглянула, пока машина по трассе на автопилоте шла, и впала от них в чёрную тоску.
В разговоре всё это идёт легко, как бы само собой, интуитивно, мама с детства со мной разговаривала, да я уже упоминала об этом. Но когда начинается зубодробительный грамматический разбор – хоть на стенки лезь! Внимание рассыпается, смотришь в строчки – видишь кочки, тычешь в тест наугад, на выходе – красный злобный гусь с бутылкой самогона в крыле и фингалом под глазом. В смысле, двойка.
Электронный дневник в Универе оформляли дизайнеры с извращённым чувством юмора. Надо будет перенастроить интерфейс на более спокойную тему, что ли … А то как-то не смешно.
– Мам, – сказала я вечером, когда мы поужинали и уже пили кофе с маленькими булочками с начинкой из «горячего» мака, – а у тебя есть в библиотеке «Орден Милосердия»?
Булочки запекла я, всегда их любила. Все ингредиенты в кухонном блоке остались ещё с прошлого раза, я тогда израсходовала не всё. Хватило на восемь штук; отлично. Теперь в столовой стоял уютный кулинарный запах сдобы, мака, ванили, приправленный горьковатым ароматом аркадийского кофе.
Тот, прежний, доледниковый кофе исчез с нашей планеты вместе с теплом. Теперь выращивают его где угодно, только не на Старой Терре. Настоящий кофе, имею в виду. Не тепличный, и не под куполами Селеналэнда, а такой, чтобы рос под солнцем, пусть даже солнцем иного мира. Из всех доступных, нам с мамой нравился больше всего аркадийский, хотя стоил он как крыло от универсального челнока класса «атмосфера-пространство». Впрочем, другие сорта были не дешевле.
– «Орден Милосердия»? – искренне изумилась мама, внимательно меня рассматривая. – На что тебе?
– Почитать хочу, – объяснила я честно.
– Книга трудная для восприятия, – покачала она головой.
– И что? – взъерошилась я. – Мне нельзя читать трудные для восприятия книги?
– Можно… почему бы нет… – она отставила пустую чашечку. – Пойдём, посмотрим…
В мамином кабинете – стеллажи, стеллажи, стеллажи в шесть рядов: по стенам, по центру, и только маленькое пространство у окна занято под рабочее место, стол с терминалом и кресло.
На стеллажах – книги, книги, книги. Знакомый с детства запах позеленевших от времени страниц настоящих артефактов и тонкий, с привкусом озона, аромат репринтов. Мама держит в уме свою безумную картотеку и точно знает, что где стоит. «Орден Милосердия» она достала с полки легко, вообще не задумавшись над тем, где конкретно нужно искать книгу.
Толстенная! С хороший строительный пеноблок. Мама держала её на ладонях так, что я сразу поняла: не репринт, подлинник.
Я оценила.
– Ой, спасибо!
– Но с условием, – строго сказала мама. – Читать – здесь.
– Мама!– возмутилась я. – Я же только на выходных… я долго так читать буду!
– Может, меньше станешь по горам носиться, пытаясь как можно эффектнее расплескать мозги по снегу, – безжалостно отрезала она. – Впрочем, можешь заказать репринт.
И прижала к себе книгу так, как только меня когда-то в детстве прижимала.
– Репринты в открытом доступе только с адаптированным текстом, – сказала я. – А мне нужен оригинал.
– Не спорю, – кивнула мама. – Сама репринты не люблю. Можешь взять в свою комнату, пусть будет подарком на твоё поступление. Но из дома – не выносить!
Я вздрогнула: профессор даже тон не изменил! И как засёк… Впрочем, гентбарец, у них у всех очень тонкий, чуткий слух…
– Я это… я за сумкой, – сказала я, проскальзывая в дверь и мечтая провалиться сквозь пол, этажи, подземный паркинг, земную кору прямо в расплавленное пекло ядра планеты.
– Вы ведь нивговорящая с рождения, не так ли? – азартно сказал профессор, даже ногой болтать перестал. – У вас во вступительной анкете это указано. Останьтесь с нами, тут принципиальный вопрос.
Как мне было отказаться? А остаться – как? Тумба-Юмба дёрнул уголком губ в лёгкой усмешке, убила бы, да нельзя! Пятый привод в полицию, да ещё за убийство, – прощай институт, здравствуй, армейский штрафбат.
Тоска…
Я подошла, с ненавистью устроилась на самом краешке учебного места. Почему их штампуют только парными?! Боль.
– Отлично, – профессор радостно потёр трёхпалые ладошки чисто человеческим жестом. – Ликесса, выразите, пожалуйста, угрозу… ну, скажем, вашему напарнику. Для примера.
– Ликесса-нояму пауткалькиийап Тумба-чокам, – мило улыбаясь, выдала я.
Сосед взмок от злости, даже ладонь на рукоять ножа положил, потом подумал и расслабил пальцы.
– Чудесно! – в полном восторге воскликнул учитель. – Просто замечательно.
– Она сказала в прошлом времени, – угрюмо буркнул Тумба-Юмба. – Разве это не ошибка?
– О нет, вместе с усилением – а приставка «паут», не забывайте, придаёт дополнительную экспрессию выражению, – это тяжёлое оскорбление. «Чокам» – суффикс объекта-в-прошлом , причём объекта неодушевленного, присоединение его к имени носителя разума – обсценная грубость. У вас совершенно правильная реакция, уважаемый Тоумплетхари. Теперь вы понимаете, что в рассматриваемом нами отрывке главный герой, обращаясь к сопернику, демонстрирует вовсе не свою безграмотность, а поведение, максимально оскорбительное для оппонента.
– Простите, – спросила я, – о каком отрывке речь?
– Вторая глава, сцена на палубе боевого морского корабля, «Орден милосердия» – это мемуары командующего Мариийпа-соята, в художественной обработке Риензай-нояму Дарзикам. Ну, что вы, уважаемая Ликесса, это, можно сказать, столп классической литературы Нивикии…
Наверное, на моём лице всё прописалось крупным шрифтом. Кажется, про столп литературной классики Нивикии весь мир слышал, кроме одной самоуверенной идиоточки. Раздери меня на части, я даже не помню корешка с таким названием в маминой библиотеке! У мамы, в основном, репринты, конечно. Но есть и подлинные нивикийские книги, разрешённые к частному владению…
– О, – сказал профессор, воздевая палец, – кажется, я понял, почему вы, Ликесса, допускаете такие детские ошибки в грамматике на письме. Разговорная практика у вас хорошая, но вы мало читали неадаптированных произведений.
– Я много читала! – возмутилась я.
– Любовные романы, – ехидно вставил Тумба-Юмба, чтоб ему треснуть, вдоль, поперёк и крест-накрест. – Какой-нибудь «Цветок семи наслаждений».
Чёрная кожа не умеет краснеть. Кажется, я об этом уже говорила?
– Сам откуда про «Цветок» знаешь? – окрысилась я. – Тоже читал? Даже не скажу, что конкретно в процессе чтения ты руками делал. Они у тебя до сих пор там же!
– Какое потрясающее знание предмета, – фыркнул Тумба-Юмба, ухмыляясь ещё мерзостнее. – Ваши руки совершенно точно не для скуки, да, госпожа Ламберт-Балина?
Я поймала его насмешливый взгляд и взбесилась ещё больше. Издевается. Да он же надо мной издевается!
– Не ссорьтесь, молодёжь, – воскликнул профессор. – Не надо ссориться! Ликесса, я составлю вам список литературы, которую вам обязательно надо прочитать, плюс вышлю грамматические упражнения по прочитанному материалу. Вам непременно нужно подтянуть язык, если вы хотите заниматься по-настоящему интересной работой.
– Спасибо, профессор, – мрачно поблагодарила я. – Прошу прощения, профессор, мне нужно идти. Можно, я пойду?
– О, конечно, конечно. Жду на занятиях завтра во второй половине дня, впрочем, как всегда. Уважаемый, – кивнул он моему соседу, – вы тоже свободны.
Из аудитории мы вышли вместе. Куда деваться, дверь тут всего одна. Галантный наш ещё пригласил меня пройти в проём первой.
– Что ты меня бесишь? – яростно спросила я, упирая руки в бока. – Зачем ты меня бесишь?
– Я? – старательно изобразил он изумление.
– Да, ты!
Пожал плечами, сказал:
– Не держал целью вас… эээ… бесить, уважаемая госпожа Ламберт-Балина.
– Ты опять!
Развёл ладонями самым издевательским образом.
– Ничего подобного. Это у вас какие-то… как это правильно выразить… комплексы?
– Никаких комплексов, – отрезала я. – Давай драться! Рожу тебе начистить хочу.
– Я не хочу с вами драться.
– Почему? Ты трус?
– Не хочу, – равнодушно объяснил он.
– Почему? А-а, – дошло до меня наконец, – тоже в анамнезе приводы в полицию, и драться тебе нельзя поэтому?
– Вы хотите, чтобы я объяснил? – уточнил он, я кивнула, и он тогда достал свой терминал, тоненькую полосочку – суперсовременный «мелин редми», надо же.
Пальцами раскатал полосочку в полноценный экран, прокрутил текст.
– У вас, людей, есть такие коротенькие рассказы, чтобы смеяться. А-нек-до-ты. Вот, послушайте один из них: Встретились два человека, оба с поведенческими отклонениями. Одному нравится смотреть на чужую боль и причинять другим эту самую боль. А другому очень нравится, когда боль причиняют ему. И вот второй говорит первому: мучай уже меня, мучай. А первый отвечает: не буду!
Я переварила услышанное. Известная шуточка про садиста и мазохиста внезапно прозвучала очень обидно.
– Ты считаешь, это смешно? – зло уточнила я.
– Конечно!
– Так по-твоему, это смешно? – свирепея с каждым словом повторила я.
– Разумеется. Вам ведь очень хочется угодить в медблок на восстановление конечностей; вы любите боль, Ламберт-Балина?
– Что-о?!
– Вы объективно слабее меня, – подвёл он безжалостный итог. – Несмотря на вашу грозную паранорму. Я не дерусь со слабыми, Ламберт-Балина. Скучно мне драться со слабыми. Недостойно драться со слабыми. Поэтому с вами я драться не хочу и не буду. Я ответил на ваш вопрос?
Я судорожно искала слова, и не находила их. Меня, считай, провезли мордой по полу только что, и кто?!
– По-видимому, ответил, – кивнул он удовлетворённо. – Доброго здравия, Ламберт-Балина. Встретимся на занятиях завтра.
И ушёл, подлец. А я осталась, локти кусать.
ГЛАВА 2
На Старой Терре живут не семьями в привычном для городских обитателей понимании, а домовладениями. Одно домовладение может насчитывать до сорока семейных групп. Когда-то, лет шестьсот тому назад, когда ледяное веселье на нашей планете только начиналось, домовладения и вправду принадлежали одной какой-то семье. Но у пирокинетиков традиционно рождается много детей даже до сих пор, что уже говорить о тех, покрытых мраком, временах, когда продолжительность жизни носителя нашей паранормы не превышала пятидесяти лет. Да и климат у нас суровый. Никак не способствует индивидуальному выживанию.
Домовладение Огневых – одно из старейших не только в Отрадном, но и вообще на планете. Даже в худшие времена здесь проживало не меньше десятка семей. А уж сейчас оно вообще превратилось в отдельный посёлок, здесь проживают постоянно не меньше семиста человек, а если считать командировочных и приехавших погостить из других поселений и даже из космоса, то в моменте численность иной раз превышает тысячу…
Между прочим, развелось тут шкодливых мальчишек самого пакостного возраста. Дурят так, как мы никода себе не позволяли, хотя паиньками не были тоже. Капитан Снежин уверяет, что у него в день случается по три-четыре инфаркта. Врёт, конечно. Видели бы вы его, здоровый как «горячий» медведь! Толстый рельс в колечко голыми руками заворачивает, не поверила бы, если бы сама не видела.
Наша паранорма по умолчанию подразумевает силу, превышающую возможности обычных, не модифицированных по генной схеме «герад» людей, но Снежин крут даже для нас. Он воевал, между прочим. Как парад, так там от наград живого места на кителе не видать, и среди них – семь «солнышек». «Солнечный Крест» – это высшая награда Земной Федерации, и получить её не так уж легко. Надо совершить не просто подвиг, а нечто совсем уже из ряда вон, и ещё умудриться после всего этого выжить. Посмертно, конечно, тоже могут наградить, но не семь же раз!
Участковый о своём славном прошлом рассказывать не любил. Но я давно заметила, что все воевавшие делиться воспоминаниями не очень-то спешат. Неприятно, наверное, вспоминать. Хотя если ты не трусил, за чужие спины не прятался, то с чего бы вдруг …
Наш с мамой коттедж стоит в углу, окнами на «горячий» лес. Вдоль дорожек рядами высажены «горячие» розы, они цветут до самой зимы и хорошо прогревают вокруг себя воздух. За домом сад – тоже всё «горячее» там высажено: яблони, груши, есть даже редкая виноградная лоза, мама с удовольствием с нею возится. Конечно, до урожаев бабы Иры, которая давно уже поставила своё хобби на почти промышленный поток, нам с мамой далеко. Но крупные желтовато-прозрачные грозди лежат у нас в подполе до самой весны. Треть отдаём в общее хранилище, разумеется. Но и оставшегося хватает с головой. Мама ещё раздаривает потом по коллегам и знакомым. Продавать ей некогда, мне тоже продавать неинтересно, а самим всё это съесть – желудков не хватит.
Первым делом я сунулась в гараж к своему болиду для аэросладжа. Не, можно, конечно, вернуться в Универ на нём, погода на завтрашнее утро стоит хорошая, ясная и безветренная. Вот только чемоданы с самым необходимым куда цеплять, на руль и под задницу? Два рейса сделать? Шесть часов жизни выкинуть на дорогу как с куста. А с транспортной компанией из-за трёх-четырёх мест связываться неохота. Они ценник зарядят космический – триста километров от города, знаю я их.
Сумма у меня на балансе была, мягко говоря. Невесёлая! Лучше сэкономить. Стипендия когда ещё будет. И на самую высокую рассчитывать не стоит, оценками не пройду. Я буду стараться, буду, не смотрите на меня так!
Но Тумба-Юмба был убийственно прав: я прошла в Универ последним местом в списке…
Пошёл снег. Мягкий, крупный, он ложился на землю и тут же таял вокруг роз, деревьев и по полотну дорожек. Минус десять за пределами домовладения, около нуля во дворе. Осень...
Мама, как всегда, работала в своём кабинете. На входе горела голографическая панель saga hejmo , интеллектуального домохозяина: «Не беспокоить, продукты в холодильнике, заказ на доставку сформирован – просмотри, добавь, что ещё нужно, и отправь. К пяти часам спущусь».
Ну, понятно, опять что-то переводит. Нивикия оставила нам немало литературы, самой разной, от детских прописей до научных трудов и – да! – любовных романов. Всё это надо было сканировать, переводить, классифицировать. Вал работы, и в обозримом будущем меньше её не станет. Эксперт-лингвистов по нивикийскому мало, любителей чуть больше, но в целом язык не из тех, что цепляется легко. Одно отсутствие первого и второго лица чего стоит! А ведь есть ещё позиционирование объекта во времени! Ликесса-в-прошлом, Ликесса-в-настоящем, Ликесса-в-будущем, всё это совершенно разные Ликессы. И соответственно, по временам меняется глагол и определение.
Во фразе «Ликесса села за стол», сам «стол» должен иметь суффикс прошлого времени. «Сядет за стол» – то же самое, но в будущем. А как быть, если ты за стол ещё не села, потому что стол ещё не привезли и не собрали? «Сядет за стол-который-привезут-и-соберут-вот-прямо-сейчас» и «сядет за стол-который-будет-привезён-и-собран-когда-то-там »… И про гендер, чтобы веселее жить было, не забываем. Мужчина/женщина/ребёнок/неразумное-живое/неразумное-неживое. Это я в задания по грамматике от доброго профессора Сатува заглянула, пока машина по трассе на автопилоте шла, и впала от них в чёрную тоску.
В разговоре всё это идёт легко, как бы само собой, интуитивно, мама с детства со мной разговаривала, да я уже упоминала об этом. Но когда начинается зубодробительный грамматический разбор – хоть на стенки лезь! Внимание рассыпается, смотришь в строчки – видишь кочки, тычешь в тест наугад, на выходе – красный злобный гусь с бутылкой самогона в крыле и фингалом под глазом. В смысле, двойка.
Электронный дневник в Универе оформляли дизайнеры с извращённым чувством юмора. Надо будет перенастроить интерфейс на более спокойную тему, что ли … А то как-то не смешно.
– Мам, – сказала я вечером, когда мы поужинали и уже пили кофе с маленькими булочками с начинкой из «горячего» мака, – а у тебя есть в библиотеке «Орден Милосердия»?
Булочки запекла я, всегда их любила. Все ингредиенты в кухонном блоке остались ещё с прошлого раза, я тогда израсходовала не всё. Хватило на восемь штук; отлично. Теперь в столовой стоял уютный кулинарный запах сдобы, мака, ванили, приправленный горьковатым ароматом аркадийского кофе.
Тот, прежний, доледниковый кофе исчез с нашей планеты вместе с теплом. Теперь выращивают его где угодно, только не на Старой Терре. Настоящий кофе, имею в виду. Не тепличный, и не под куполами Селеналэнда, а такой, чтобы рос под солнцем, пусть даже солнцем иного мира. Из всех доступных, нам с мамой нравился больше всего аркадийский, хотя стоил он как крыло от универсального челнока класса «атмосфера-пространство». Впрочем, другие сорта были не дешевле.
– «Орден Милосердия»? – искренне изумилась мама, внимательно меня рассматривая. – На что тебе?
– Почитать хочу, – объяснила я честно.
– Книга трудная для восприятия, – покачала она головой.
– И что? – взъерошилась я. – Мне нельзя читать трудные для восприятия книги?
– Можно… почему бы нет… – она отставила пустую чашечку. – Пойдём, посмотрим…
В мамином кабинете – стеллажи, стеллажи, стеллажи в шесть рядов: по стенам, по центру, и только маленькое пространство у окна занято под рабочее место, стол с терминалом и кресло.
На стеллажах – книги, книги, книги. Знакомый с детства запах позеленевших от времени страниц настоящих артефактов и тонкий, с привкусом озона, аромат репринтов. Мама держит в уме свою безумную картотеку и точно знает, что где стоит. «Орден Милосердия» она достала с полки легко, вообще не задумавшись над тем, где конкретно нужно искать книгу.
Толстенная! С хороший строительный пеноблок. Мама держала её на ладонях так, что я сразу поняла: не репринт, подлинник.
Я оценила.
– Ой, спасибо!
– Но с условием, – строго сказала мама. – Читать – здесь.
– Мама!– возмутилась я. – Я же только на выходных… я долго так читать буду!
– Может, меньше станешь по горам носиться, пытаясь как можно эффектнее расплескать мозги по снегу, – безжалостно отрезала она. – Впрочем, можешь заказать репринт.
И прижала к себе книгу так, как только меня когда-то в детстве прижимала.
– Репринты в открытом доступе только с адаптированным текстом, – сказала я. – А мне нужен оригинал.
– Не спорю, – кивнула мама. – Сама репринты не люблю. Можешь взять в свою комнату, пусть будет подарком на твоё поступление. Но из дома – не выносить!
