– Пойду я домой, наверное…
– Обожди, согрею тебе чаю…
Чаю. Надя знала старый заварник с отбитым носиком, заварник, который не мыли уже лет… дцать, и покрывавшая его изнутри корка из флаваноидов придавала чаю особенный вкус. Пить, впрочем, чай, заваренный по рецепту Петровича, мало кто рисковал. А Наде вдруг стало совершенно всё равно. Её трясло, душа просила согреться. Самый лучший чай это тот чай, который есть, так?
В подсобке стояло уютное тепло, бормотал черно-белый, в деревянном ещё корпусе, телевизор. Сверху на телевизоре развалился рыжий музейный котяра Штепсель, свесил пушистый хвост на полэкрана и оглушительно мурлыкал, перебивая звук.
– Бездельник, – беззлобно обругал кота Петрович, но гнать не стал.
Вскипятил на одноконфорочной плитке чайник, заварил по всем правилам свежий чай. Подал Наде большую горячую кружку, куда кинул четыре кубика рафинада, а писк «мне столько нельзя!» был им жестоко проигнорирован.
– Пей, – коротко бросил он, и Надя пила, обжигаясь, чёрный, безумно вкусный, сладкий чай так, будто напиток был божественным нектаром.
– Скажите, – неожиданно даже для себя самой, спросила Надя, – вы ведь знали хорошо мою маму?
– Знал, – коротко ответил старый мастер.
Надя ждала.
– Стержень в ней всегда был, – коротко ответил Петрович. – Стальной. К молоденьким стажёрам строга была, но строже всего спрашивала с себя самой. Ты – похожа на неё. И с каждым годом сходство лишь увеличивается.
Для Петровича это была невероятно длинная речь, Надя оценила. А потом вдруг подумала… испугалась собственной мысли… а потом подумала снова. Может, это он –отец?
Надя долго рассматривала старого мастера, исподтишка, стараясь, чтобы он не видел её назойливого взгляда. Потом подумала, что всё же навряд ли. Петрович не бросил бы своего ребёнка. Не позволил бы расти своей дочери в полном неведении насчёт родного отца. Давно рассказал бы. Даже если бы мама взяла с него страшную клятву держать тайну, восемь лет назад мамы не стало. Не год назад, не полгода, – восемь. Рассказал бы.
Значит, не он.
Надя переходила дорогу, от трамвайного музея через Средний проспект к остановке. Удобно отсюда уезжать сороковым маршрутом, как раз почти к самому дому подходит вагон. Час поздний, но ещё не глубокая ночь; мимо несутся машины, вьётся за ними сухая метельная позёмка. Не сказать, чтобы сильно холодно, по ощущениям – минус пять, но после тёплого нулевого крошева воздух насыщен мелкими морозными колючками, недолго простыть, если не прикрывать лицо ладонью.
На середине дороги снова на разум сошло затмение. Звуки заглохли, отдалились, ещё сильнее сгустилась тьма. И оттуда, из далёкой дали проспекта пошёл, пошёл бесшумно и от того особенно жутко старый трамвай с деревянным корпусом. Ближе, ближе… Тьма, просвеченная прожекторами, хищно клубилась вокруг него, и надо было отойти в сторону, чего уж там, не отойти – отбежать. Но ноги словно примёрзли к дороге, не получалось не то, что сдвинуться с места, не получалось нормально вдохнуть. Призрак приближался, неотвратимо и медленно, лицо водителя – белое бледное пятно… Надя вдруг узнала, узнала его – мама! Но не в последние годы, какой запомнилась она с самого детства, а с давних фотографий, где Вере Аверченко едва исполнилось двадцать, юное, гладкое, знакомое до боли, до нервной дрожи лицо…
– Мама! – крикнула девушка, бросаясь вперёд. – Мамочка!
Мама неспешно погрозила ей пальцем: не ходи по путям, малышка, это нехорошо.
– Мама! Мамочка!
Ветер выбил из глаз отчаянные слёзы, проморгавшись, Надя увидела, что мамин трамвай исчез, как и не было его, а по рельсам мчится, отчаянно трезвоня, обычный красно-белый рейсовый ЛМ-99-АВН, он же «пчёлка», шестого маршрута. Девушка закрыла глаза, силы покинули её окончательно, и провалилась в беспамятство.
Очнулась рывком, в чужих тёплых руках. Её костерили, на чём свет стоял, уши сами собой сворачивались в трубочки:
– Жить надоело, коза драная? – непечатные определения. – Так пойди и повесься в туалете! – непечатные пожелания, что ещё следовало с собой сделать в том туалете. – Не впутывай в свои проблемы других! – и снова по этажам.
– Простите… – пролепетала Надя, вставая. – Так что-то… Голова вдруг закружилась…
Опёрлась ладонью о бок трамвая, и тот отозвался привычным теплом. Свой, из пятого парка… а вообще странно, «пчёлки» пятого вроде бы по шестому маршруту не ходят… Где-то была авария, прошла замена?
– Скорую вызвать? – сменила водитель гнев на милость.
– Не надо… А вы в парк? Я бы с вами…
– Куда тебе?
– На Сердобольскую…
– Да ты же Надька Аверченко! – вдруг узнала её водитель.
– Ага, – кивнула Надя, вспомнить имя своей спасительницы она почему-то не сумела, и стало вдруг до слёз стыдно за собственную дырявую память.
– Садись, поехали…
Тучков мост. Камменностровский проспет. Торжковская улица, Сердобольская. Парк…
Оранжевый свет фонарей танцует на летящем сквозь ночной мрак снеге. Под мост, мимо уснувшей шиномонтажной станции… Сухо шелестит мимо шальная машина. Сверху доносится протяжный стон опоздавшей электрички, «так-так-так» – быстрый перестук колёс по рельсам, звук удаляется, стихает минуты три. Гремит навстречу сорок восьмой трамвай, старая одиночная «машка», ЛМ-68М. Водитель – Ленка Карпова, ровесница, вместе пришли восемь лет назад на стажировку, поднимает в приветствии руку.
Надя помахала подруге в ответ. И поспешила к светофору.
Ещё одни сутки провалились в прошлое безвозвратно.
Надо давно уже не считала уходящие дни.
Что можно подарить человеку, который может купить себе всё? Ну, почти всё. Саша двадцать восьмого декабря праздновала день рождения. Звала отметить, обещала гостей, танцы, весёлую программу. «А то всё киснешь среди своих ржавых громозек!»
Загородный дом заранее вызвал у Нади дикую тоску. В прошлый раз – летом, кажется, – Саша тоже что-то праздновала, невозможно было отказаться, пришлось терпеть. Дом у Саши – полная чаша. Двухэтажный, с оформленным по последнему писку ландшафтной моды двором. Внутри всё сверкает, сияет – самое современное, самое трендовое, не дешёвой стоимости. Надя чувствовала себя там коровой на льду. Слуги опять же. Эти… горничные… как у какой-нибудь герцогини. Сама бы справилась, спасибо, но неловко гнать человека, которому платят зарплату за то, что он тебя обихаживает. А ну как девушку премии лишат? Или ещё что-нибудь, штраф там какой-нибудь. В прислуги идут не от хорошей жизни, к тому же, Надя однажды слышала, как Саша распекала накосячившего в чём-то – в чём именно, девушка не разобралась, – садовника. Она ничего не сказала сестре, в чужом доме свои порядки не наводят, но осадок остался.
Ты знаешь, что кто-то всецело от тебя зависит, и этим беспринципно пользуешься. Нехорошо.
Надя понятия не имела, каково это, управлять большим коллективом, хоть в рамках своего бизнес-проекта, хоть обслуживающим персоналом, назначенным вести дом и за домом ухаживать. Не знала, что в отношения «я плачу, ты работаешь» нельзя вмешивать желание выглядеть в глазах работника хорошо; разные это категории совершенно, разные. И работу надо самолично проверять, не без этого. И наказывать рублём тех, кто работает хуже, чем мог бы. И тех, кто пытается тебя обмануть тоже. Не будешь жёсткой, не проявишь в нужное время нужную толику твёрдости, – прогоришь. И не только с домашней обслугой.
Сложно с людьми. Всегда сложно. Не каждый может. Надя – не смогла бы. Впрочем, она и так это о себе знала.
Ей бы – любимый вагон, и захлопнуть двери в кабину, ладонь на контроллер, вперёд, колесить по улицам Города, возить пассажиров… А день рождения сестры, пусть даже самой замечательной и чудесной сестры в мире, – пытка и мука, и скорее бы уже её отбыть.
За подарком Надя отправилась на знаменитый блошиный рынок на Удельной. Тут можно было найти всё, что угодно, а самое главное – раритеты прошлого века. Не драгоценности же дарить сестре, у которой тех бриллиантов куры не клюют. Не картины, в которых всё равно мало что смыслишь. Не книги, и не пирожные. Надя ходила по рынку, надеясь увидеть какую-нибудь красивую безделушку из тех, что можно поставить на рабочем столе или на окно спальне.
А что ещё можно подарить человеку, который способен купить себе всё, что угодно?
Надя долго бродила между контейнерами, самодельными прилавками, разложенным прямо на земле на клеёнке или вовсе старых газетах товаром. Неистребимый запах хлорки от секонд-хэнда и просто старой одежды, обязательная грязь под ногами – к Новому году, как всегда, потеплело, и с неба сыпалась седая противная морось, ни снег, ни дождь, так, нервотрёпка погодная, обыкновенная. Винтажные – читай, старые! – сумки, дермантин, само собой. Кожзаменитель. Себе такую сумку не купишь, не то, чтобы на подарок. Море удочек и старых сапог по бедро – ряды для любителей рыбалок всех видов. Пластинки для патефона… Одна беда, Саша не слушает патефон, а для себя – для оставшегося с незапамятных времён маминого аппарата! – слишком дорого. И не нужно. Когда Наде слушать патефон? Да и он, заброшенный, пролежавший на антресолях несколько десятков лет, навряд ли сможет завестись…
Надя остановилась у человека, торговавшего фигурками деревянных кошек. Кошки были самыми разными, грустными, весёлыми, игривыми и ленивыми, неизвестный мастер сумел передать настроение своевольному дереву. Его звери словно бы жили своей какой-то жизнью, как умеют жить только лишь кошки. Минимальная раскраска: глаза, ушки, лапки, – всё скупыми, точными штрихами, белая, тёмно-коричневая, охряная краски, терракотовые носы, выглаженная поверхность, приятный терпкий древесный запах. Цена кусалась – семьсот рублей за фигурку, большие шли за тысячу. Надя взяла в руки одну и немедленно поняла, что нашла именно то, что с таким тщанием искала. То самое упругое отражение, эмоциональный отклик, уверенность в том, что поступаешь правильно. Девушка подумала, и купила одну большую и две маленькие. Получилась кошка-мать с двумя сыновьями. Дорого, но… от скидки Надя отказалась. Она почему-то решила, что фигурки продаёт сам мастер. Уж так он смотрел на исчезающие в Надиной сумочке покупки…
С сожалением.
Как будто от себя кусок отрывал.
Так и тянуло объяснить, что деревянные звери попали в добрые руки. Но Надя промолчала. Она не любила и не умела разговаривать с незнакомыми. Прижимая локтём сумочку, спешила вернуться к метро. Подарок сестре нашла, это главное.
Теперь ещё придумать, во что завернуть.
Надя не знала и никогда не узнала, что купила за бросовую, в общем-то, цену поделки из настоящего ароматического сандалового дерева. Как к мастеру попал брусок столь редкого материала, знал только он. И чего он совершенно точно не знал, так это истинной стоимости своих фигурок, иначе бы торговался дороже.
Саше понравилось.
А это же главное, не так ли?
– Пойдём, – Саша потянула сестру за руку, – пойдём, сегодня вечером банкет в мою честь, а пока мы принарядим тебя, сделаем из тебя золушку.
Когда есть деньги, пригласить стилиста, парикмахера, специалиста по маникюру прямо на дом – не проблема. Через три часа интенсивного наведения красоты Надя сама себя не узнала.
Вечернее платье, нежное, пастельно-бежевого оттенка, и ткань мягкая, струится сквозь пальцы, как тёплая вода. Скромное, глухое, под шейку, но подчёркивающее фигуру самым выгодным образом. Юбка карандашом. Туфли. Бежевые, со скромной алой точкой, ногти. Макияж, вроде бы лёгкий и неяркий, но изменивший лицо до неузнаваемости. Золотая цепочка, золотой браслет, серьги-висюльки… Надя рассматривала себя в высоком зеркале и понимала: это не она. Это кто-то другой, из параллельного мира. Из Сашиного мира. Мира высокой моды и больших денег. Недосягаемого для простого смертного, как Луна.
– Саша, – тихо сказала Надя, – можно я всё-таки уеду?
– Глупости, – отрезала Саша. – Раз в год на мой день рождения ты обязана остаться! Скоро гости приедут, ты присмотрись, кстати, присмотрись. Может быть, среди них окажется твой принц?
Принц! Надя лишь головой качала. Тоже… нашлась принцесса. Крутились в голове строки из детской сказки:«ни ступить, ни молвить не умеешь! Насмешишь ты целое царство!» Золушка-то была дворянского рода, просто у неё возникли временные трудности в виде злобной мачехи. А какого рода она, Надя? Трамвайного!
Даром, что сестра предыдущие две недели лично возила на мастер-классы, современным танцам учить. Надя все эти танцы в гробу видела, особенно после смены, но отказать сестре не смела и покорно шла. Что-то вроде бы даже начало получаться…
На банкет девушка шла с нехорошей тяжестью на сердце. Окружающая роскошь ослепляла, давила. Платье собиралось складками, обнажая коленки, косточки лифа врезались в подмышки, ладошки потели. Хотелось сбежать отсюда с воплями, роняя по пути туфли, обе-две. Может быть, позже сбежать всё же удастся. Надо только помнить, что до железнодорожной платформы – полтора километра пешком, а последняя электричка уходит в двадцать три сорок…
И были пышные речи, и пышные тосты, и накрытые «по-ресторанному» столы, живая музыка, то есть, по-настоящему живая – от приглашённых музыкантов. Надя радовалась, что сестра позволила ей подарить подарок по-тихому, один на один, а то вот что бы сейчас было бы? На глазах у всех. После всех этих блестящих коробок и коробочек, одна упаковка на любой из которых наверняка стоила больше Надиной зарплаты за три месяца.
Хуже всего оказался сосед. Молодой мужчина, красивый, ухоженный, вился ужом. То бокал поднесёт, то под локоток возьмёт. Говорил комплименты. Прямо как в кино. Надя смущалась, не зная, как и чем ответить. Она-то сама была не из кино.
Пригласил танцевать, пошла. Тягучая, чувственная музыка, мужская рука на талии, запах дорогого парфюма, кожи, лёгкая небритость по последнему писку моды… Оплаченные Сашей уроки пригодились, ноги партнёру Надя не отдавила. Саша одобрительно кивала ей с той стороны зала, глазастая, замечала всё.
Алексей. Так неожиданный кавалер назвался. Чем-то он даже был похож на Алексея Аверченко, те же лихие кудри, изгиб губ, но нос вот – с хищной горбинкой, а в глазах что-то недоброе, оценивающее. Расспрашивал о жизни, Надя брякнула, что водит трамвай, не поверил, посмеялся. Она не стала переубеждать.
В перерыве между танцами подошла Саша. Алексей откланялся, пообещал скоро вернуться. Галантный, чёрт. Очень галантный.
– Всё хорошо? – спросила Саша.
– Да, спасибо, – ответила Надя, не глядя сестре в лицо.
– Ты у меня красавица, звезда вечера, – ободрила её Саша. – Вон какого отхватила себе!
– Я не отхватывала, – с досадой выговорила Надя, – сам прицепился.
– Так держи и не отпускай! – посоветовала Саша. – Сегодня ты у меня Золушка на балу, и тебе положено танцевать с принцем.
– А в полночь превратиться в замарашку, – мрачно предсказала Надя.
– Брось. Уж твоя-то карета не из тыквы.
Не из тыквы. Да. Саша – не крёстная фея, Саша – бизнес-леди с деньгами и на ерунду не раскошелится. Если уж и тратить деньги на что-то, то – с размахом. На настоящее. Наде вдруг ещё сильнее захотелось сбежать отсюда. Чужая она была на этом празднике жизни, совсем чужая, сама чувствовала и другие, наверное, видели тоже, но из уважения к хозяйке дома свои мысли по поводу тщательно прятали.
– Обожди, согрею тебе чаю…
Чаю. Надя знала старый заварник с отбитым носиком, заварник, который не мыли уже лет… дцать, и покрывавшая его изнутри корка из флаваноидов придавала чаю особенный вкус. Пить, впрочем, чай, заваренный по рецепту Петровича, мало кто рисковал. А Наде вдруг стало совершенно всё равно. Её трясло, душа просила согреться. Самый лучший чай это тот чай, который есть, так?
В подсобке стояло уютное тепло, бормотал черно-белый, в деревянном ещё корпусе, телевизор. Сверху на телевизоре развалился рыжий музейный котяра Штепсель, свесил пушистый хвост на полэкрана и оглушительно мурлыкал, перебивая звук.
– Бездельник, – беззлобно обругал кота Петрович, но гнать не стал.
Вскипятил на одноконфорочной плитке чайник, заварил по всем правилам свежий чай. Подал Наде большую горячую кружку, куда кинул четыре кубика рафинада, а писк «мне столько нельзя!» был им жестоко проигнорирован.
– Пей, – коротко бросил он, и Надя пила, обжигаясь, чёрный, безумно вкусный, сладкий чай так, будто напиток был божественным нектаром.
– Скажите, – неожиданно даже для себя самой, спросила Надя, – вы ведь знали хорошо мою маму?
– Знал, – коротко ответил старый мастер.
Надя ждала.
– Стержень в ней всегда был, – коротко ответил Петрович. – Стальной. К молоденьким стажёрам строга была, но строже всего спрашивала с себя самой. Ты – похожа на неё. И с каждым годом сходство лишь увеличивается.
Для Петровича это была невероятно длинная речь, Надя оценила. А потом вдруг подумала… испугалась собственной мысли… а потом подумала снова. Может, это он –отец?
Надя долго рассматривала старого мастера, исподтишка, стараясь, чтобы он не видел её назойливого взгляда. Потом подумала, что всё же навряд ли. Петрович не бросил бы своего ребёнка. Не позволил бы расти своей дочери в полном неведении насчёт родного отца. Давно рассказал бы. Даже если бы мама взяла с него страшную клятву держать тайну, восемь лет назад мамы не стало. Не год назад, не полгода, – восемь. Рассказал бы.
Значит, не он.
Надя переходила дорогу, от трамвайного музея через Средний проспект к остановке. Удобно отсюда уезжать сороковым маршрутом, как раз почти к самому дому подходит вагон. Час поздний, но ещё не глубокая ночь; мимо несутся машины, вьётся за ними сухая метельная позёмка. Не сказать, чтобы сильно холодно, по ощущениям – минус пять, но после тёплого нулевого крошева воздух насыщен мелкими морозными колючками, недолго простыть, если не прикрывать лицо ладонью.
На середине дороги снова на разум сошло затмение. Звуки заглохли, отдалились, ещё сильнее сгустилась тьма. И оттуда, из далёкой дали проспекта пошёл, пошёл бесшумно и от того особенно жутко старый трамвай с деревянным корпусом. Ближе, ближе… Тьма, просвеченная прожекторами, хищно клубилась вокруг него, и надо было отойти в сторону, чего уж там, не отойти – отбежать. Но ноги словно примёрзли к дороге, не получалось не то, что сдвинуться с места, не получалось нормально вдохнуть. Призрак приближался, неотвратимо и медленно, лицо водителя – белое бледное пятно… Надя вдруг узнала, узнала его – мама! Но не в последние годы, какой запомнилась она с самого детства, а с давних фотографий, где Вере Аверченко едва исполнилось двадцать, юное, гладкое, знакомое до боли, до нервной дрожи лицо…
– Мама! – крикнула девушка, бросаясь вперёд. – Мамочка!
Мама неспешно погрозила ей пальцем: не ходи по путям, малышка, это нехорошо.
– Мама! Мамочка!
Ветер выбил из глаз отчаянные слёзы, проморгавшись, Надя увидела, что мамин трамвай исчез, как и не было его, а по рельсам мчится, отчаянно трезвоня, обычный красно-белый рейсовый ЛМ-99-АВН, он же «пчёлка», шестого маршрута. Девушка закрыла глаза, силы покинули её окончательно, и провалилась в беспамятство.
Очнулась рывком, в чужих тёплых руках. Её костерили, на чём свет стоял, уши сами собой сворачивались в трубочки:
– Жить надоело, коза драная? – непечатные определения. – Так пойди и повесься в туалете! – непечатные пожелания, что ещё следовало с собой сделать в том туалете. – Не впутывай в свои проблемы других! – и снова по этажам.
– Простите… – пролепетала Надя, вставая. – Так что-то… Голова вдруг закружилась…
Опёрлась ладонью о бок трамвая, и тот отозвался привычным теплом. Свой, из пятого парка… а вообще странно, «пчёлки» пятого вроде бы по шестому маршруту не ходят… Где-то была авария, прошла замена?
– Скорую вызвать? – сменила водитель гнев на милость.
– Не надо… А вы в парк? Я бы с вами…
– Куда тебе?
– На Сердобольскую…
– Да ты же Надька Аверченко! – вдруг узнала её водитель.
– Ага, – кивнула Надя, вспомнить имя своей спасительницы она почему-то не сумела, и стало вдруг до слёз стыдно за собственную дырявую память.
– Садись, поехали…
Тучков мост. Камменностровский проспет. Торжковская улица, Сердобольская. Парк…
Оранжевый свет фонарей танцует на летящем сквозь ночной мрак снеге. Под мост, мимо уснувшей шиномонтажной станции… Сухо шелестит мимо шальная машина. Сверху доносится протяжный стон опоздавшей электрички, «так-так-так» – быстрый перестук колёс по рельсам, звук удаляется, стихает минуты три. Гремит навстречу сорок восьмой трамвай, старая одиночная «машка», ЛМ-68М. Водитель – Ленка Карпова, ровесница, вместе пришли восемь лет назад на стажировку, поднимает в приветствии руку.
Надя помахала подруге в ответ. И поспешила к светофору.
Ещё одни сутки провалились в прошлое безвозвратно.
Надо давно уже не считала уходящие дни.
ГЛАВА 2
Что можно подарить человеку, который может купить себе всё? Ну, почти всё. Саша двадцать восьмого декабря праздновала день рождения. Звала отметить, обещала гостей, танцы, весёлую программу. «А то всё киснешь среди своих ржавых громозек!»
Загородный дом заранее вызвал у Нади дикую тоску. В прошлый раз – летом, кажется, – Саша тоже что-то праздновала, невозможно было отказаться, пришлось терпеть. Дом у Саши – полная чаша. Двухэтажный, с оформленным по последнему писку ландшафтной моды двором. Внутри всё сверкает, сияет – самое современное, самое трендовое, не дешёвой стоимости. Надя чувствовала себя там коровой на льду. Слуги опять же. Эти… горничные… как у какой-нибудь герцогини. Сама бы справилась, спасибо, но неловко гнать человека, которому платят зарплату за то, что он тебя обихаживает. А ну как девушку премии лишат? Или ещё что-нибудь, штраф там какой-нибудь. В прислуги идут не от хорошей жизни, к тому же, Надя однажды слышала, как Саша распекала накосячившего в чём-то – в чём именно, девушка не разобралась, – садовника. Она ничего не сказала сестре, в чужом доме свои порядки не наводят, но осадок остался.
Ты знаешь, что кто-то всецело от тебя зависит, и этим беспринципно пользуешься. Нехорошо.
Надя понятия не имела, каково это, управлять большим коллективом, хоть в рамках своего бизнес-проекта, хоть обслуживающим персоналом, назначенным вести дом и за домом ухаживать. Не знала, что в отношения «я плачу, ты работаешь» нельзя вмешивать желание выглядеть в глазах работника хорошо; разные это категории совершенно, разные. И работу надо самолично проверять, не без этого. И наказывать рублём тех, кто работает хуже, чем мог бы. И тех, кто пытается тебя обмануть тоже. Не будешь жёсткой, не проявишь в нужное время нужную толику твёрдости, – прогоришь. И не только с домашней обслугой.
Сложно с людьми. Всегда сложно. Не каждый может. Надя – не смогла бы. Впрочем, она и так это о себе знала.
Ей бы – любимый вагон, и захлопнуть двери в кабину, ладонь на контроллер, вперёд, колесить по улицам Города, возить пассажиров… А день рождения сестры, пусть даже самой замечательной и чудесной сестры в мире, – пытка и мука, и скорее бы уже её отбыть.
За подарком Надя отправилась на знаменитый блошиный рынок на Удельной. Тут можно было найти всё, что угодно, а самое главное – раритеты прошлого века. Не драгоценности же дарить сестре, у которой тех бриллиантов куры не клюют. Не картины, в которых всё равно мало что смыслишь. Не книги, и не пирожные. Надя ходила по рынку, надеясь увидеть какую-нибудь красивую безделушку из тех, что можно поставить на рабочем столе или на окно спальне.
А что ещё можно подарить человеку, который способен купить себе всё, что угодно?
Надя долго бродила между контейнерами, самодельными прилавками, разложенным прямо на земле на клеёнке или вовсе старых газетах товаром. Неистребимый запах хлорки от секонд-хэнда и просто старой одежды, обязательная грязь под ногами – к Новому году, как всегда, потеплело, и с неба сыпалась седая противная морось, ни снег, ни дождь, так, нервотрёпка погодная, обыкновенная. Винтажные – читай, старые! – сумки, дермантин, само собой. Кожзаменитель. Себе такую сумку не купишь, не то, чтобы на подарок. Море удочек и старых сапог по бедро – ряды для любителей рыбалок всех видов. Пластинки для патефона… Одна беда, Саша не слушает патефон, а для себя – для оставшегося с незапамятных времён маминого аппарата! – слишком дорого. И не нужно. Когда Наде слушать патефон? Да и он, заброшенный, пролежавший на антресолях несколько десятков лет, навряд ли сможет завестись…
Надя остановилась у человека, торговавшего фигурками деревянных кошек. Кошки были самыми разными, грустными, весёлыми, игривыми и ленивыми, неизвестный мастер сумел передать настроение своевольному дереву. Его звери словно бы жили своей какой-то жизнью, как умеют жить только лишь кошки. Минимальная раскраска: глаза, ушки, лапки, – всё скупыми, точными штрихами, белая, тёмно-коричневая, охряная краски, терракотовые носы, выглаженная поверхность, приятный терпкий древесный запах. Цена кусалась – семьсот рублей за фигурку, большие шли за тысячу. Надя взяла в руки одну и немедленно поняла, что нашла именно то, что с таким тщанием искала. То самое упругое отражение, эмоциональный отклик, уверенность в том, что поступаешь правильно. Девушка подумала, и купила одну большую и две маленькие. Получилась кошка-мать с двумя сыновьями. Дорого, но… от скидки Надя отказалась. Она почему-то решила, что фигурки продаёт сам мастер. Уж так он смотрел на исчезающие в Надиной сумочке покупки…
С сожалением.
Как будто от себя кусок отрывал.
Так и тянуло объяснить, что деревянные звери попали в добрые руки. Но Надя промолчала. Она не любила и не умела разговаривать с незнакомыми. Прижимая локтём сумочку, спешила вернуться к метро. Подарок сестре нашла, это главное.
Теперь ещё придумать, во что завернуть.
Надя не знала и никогда не узнала, что купила за бросовую, в общем-то, цену поделки из настоящего ароматического сандалового дерева. Как к мастеру попал брусок столь редкого материала, знал только он. И чего он совершенно точно не знал, так это истинной стоимости своих фигурок, иначе бы торговался дороже.
Саше понравилось.
А это же главное, не так ли?
– Пойдём, – Саша потянула сестру за руку, – пойдём, сегодня вечером банкет в мою честь, а пока мы принарядим тебя, сделаем из тебя золушку.
Когда есть деньги, пригласить стилиста, парикмахера, специалиста по маникюру прямо на дом – не проблема. Через три часа интенсивного наведения красоты Надя сама себя не узнала.
Вечернее платье, нежное, пастельно-бежевого оттенка, и ткань мягкая, струится сквозь пальцы, как тёплая вода. Скромное, глухое, под шейку, но подчёркивающее фигуру самым выгодным образом. Юбка карандашом. Туфли. Бежевые, со скромной алой точкой, ногти. Макияж, вроде бы лёгкий и неяркий, но изменивший лицо до неузнаваемости. Золотая цепочка, золотой браслет, серьги-висюльки… Надя рассматривала себя в высоком зеркале и понимала: это не она. Это кто-то другой, из параллельного мира. Из Сашиного мира. Мира высокой моды и больших денег. Недосягаемого для простого смертного, как Луна.
– Саша, – тихо сказала Надя, – можно я всё-таки уеду?
– Глупости, – отрезала Саша. – Раз в год на мой день рождения ты обязана остаться! Скоро гости приедут, ты присмотрись, кстати, присмотрись. Может быть, среди них окажется твой принц?
Принц! Надя лишь головой качала. Тоже… нашлась принцесса. Крутились в голове строки из детской сказки:«ни ступить, ни молвить не умеешь! Насмешишь ты целое царство!» Золушка-то была дворянского рода, просто у неё возникли временные трудности в виде злобной мачехи. А какого рода она, Надя? Трамвайного!
Даром, что сестра предыдущие две недели лично возила на мастер-классы, современным танцам учить. Надя все эти танцы в гробу видела, особенно после смены, но отказать сестре не смела и покорно шла. Что-то вроде бы даже начало получаться…
На банкет девушка шла с нехорошей тяжестью на сердце. Окружающая роскошь ослепляла, давила. Платье собиралось складками, обнажая коленки, косточки лифа врезались в подмышки, ладошки потели. Хотелось сбежать отсюда с воплями, роняя по пути туфли, обе-две. Может быть, позже сбежать всё же удастся. Надо только помнить, что до железнодорожной платформы – полтора километра пешком, а последняя электричка уходит в двадцать три сорок…
И были пышные речи, и пышные тосты, и накрытые «по-ресторанному» столы, живая музыка, то есть, по-настоящему живая – от приглашённых музыкантов. Надя радовалась, что сестра позволила ей подарить подарок по-тихому, один на один, а то вот что бы сейчас было бы? На глазах у всех. После всех этих блестящих коробок и коробочек, одна упаковка на любой из которых наверняка стоила больше Надиной зарплаты за три месяца.
Хуже всего оказался сосед. Молодой мужчина, красивый, ухоженный, вился ужом. То бокал поднесёт, то под локоток возьмёт. Говорил комплименты. Прямо как в кино. Надя смущалась, не зная, как и чем ответить. Она-то сама была не из кино.
Пригласил танцевать, пошла. Тягучая, чувственная музыка, мужская рука на талии, запах дорогого парфюма, кожи, лёгкая небритость по последнему писку моды… Оплаченные Сашей уроки пригодились, ноги партнёру Надя не отдавила. Саша одобрительно кивала ей с той стороны зала, глазастая, замечала всё.
Алексей. Так неожиданный кавалер назвался. Чем-то он даже был похож на Алексея Аверченко, те же лихие кудри, изгиб губ, но нос вот – с хищной горбинкой, а в глазах что-то недоброе, оценивающее. Расспрашивал о жизни, Надя брякнула, что водит трамвай, не поверил, посмеялся. Она не стала переубеждать.
В перерыве между танцами подошла Саша. Алексей откланялся, пообещал скоро вернуться. Галантный, чёрт. Очень галантный.
– Всё хорошо? – спросила Саша.
– Да, спасибо, – ответила Надя, не глядя сестре в лицо.
– Ты у меня красавица, звезда вечера, – ободрила её Саша. – Вон какого отхватила себе!
– Я не отхватывала, – с досадой выговорила Надя, – сам прицепился.
– Так держи и не отпускай! – посоветовала Саша. – Сегодня ты у меня Золушка на балу, и тебе положено танцевать с принцем.
– А в полночь превратиться в замарашку, – мрачно предсказала Надя.
– Брось. Уж твоя-то карета не из тыквы.
Не из тыквы. Да. Саша – не крёстная фея, Саша – бизнес-леди с деньгами и на ерунду не раскошелится. Если уж и тратить деньги на что-то, то – с размахом. На настоящее. Наде вдруг ещё сильнее захотелось сбежать отсюда. Чужая она была на этом празднике жизни, совсем чужая, сама чувствовала и другие, наверное, видели тоже, но из уважения к хозяйке дома свои мысли по поводу тщательно прятали.
