– И что теперь? – спросила я.
Оля пожала плечами.
– У неё Сенечка есть! – выпалила я. – Пусть думает, что дальше делать! Нет, мы не бросим… и я тоже… но в одной квартире с нею… Оля!
– Сеня погиб, – тихо сказала Оля.
– К-как…
Я замолчала. Погиб. Вот этот полный мужчина, маменькин сынок, тюфяк, как мы только его ни обзывали… пять дней назад я его лично видела… живым… и теперь его нет?
Зависла. Как всегда со мной и бывает в такие моменты. В разум не вмещается, сижу и туплю, туплю и сижу.
– Похоже на поджог, – говорила между тем Ольга. – Вот только ума не приложу, кому бы понадобилось… Разве что сами как-то сглупили. Нет больше домов, где наше с тобой детство прошло. Нет и Арсения. Вот как-то так…
– Да, – сказала я, наконец. – Хорошо, что ты велела мне к тебе ехать. За рулём, я бы…
– В общем, тётьАлла у меня пока побудет, но… понимаешь, Римус, на той неделе надо мне к маме ехать, у мамы там… не всё ладно… помощь моя нужна, как адвоката… ну, долго рассказывать. Решим вопрос, тогда я тебе в красках опишу. Вкратце, соседа Гаврюшу помнишь?
Я качнула головой. Не очень-то помнила, да и то, когда я в Хосте в последний раз была-то? Года два тому назад.
– Та ещё гнида, но он подставился, вышел из правового поля... и, в общем… Дело в кармане. У нас.
– Алексей здесь останется, присмотрит, но ты… если ещё и ты проведывать будешь… мне будет спокойнее.
Оля редко меня о чём-то просит. Очень редко. Её девиз по жизни: «я сама!». И – никому не показать, насколько нелегко и непросто. Сильная женщина, с презрением отметает все слабости, даже те, в которых и не грех бы попросить поддержки. Но вот сейчас она просила. Вопреки всем своим принципам. Разве я могла ответить: «Нет»?
Я не любила тётю Аллу. Откровенно говоря, где-то даже её ненавидела. Но судьбы погорельца не желала даже ей. А уж чтобы с Сеней такое… и ведь единственный сын её, свет в окне, смысл всей её жизни…
У самой у меня детей не было и вряд ли в ближайшую пятилетку будут. Но я видела, как материнский инстинкт проявляется у подруг, рожавших на третьем-четвёртом курсе в перерывах между сессиями. Когда ребёнок желанный, когда он единственный, когда первый… Им всё уже было побоку – и прежние весёлые компании, и даже учёба, хотя те, кто был поумнее, старались учёбу совсем уже не забрасывать: ребёнок вырастет, знания и профессия останутся. И, конечно, так называемые яжматери у всех были на слуху. Не всегда чувства к ребёнку перерастают в патологию, но иногда всё-таки перерастают. Как у тёти Аллы.
– Оля, – решительно сказала я, – поезжай к маме. Мы тут… как-нибудь уже. Справимся.
– А потом придумаем , что делать, – с облегчением сказала сестра. – Может, в Хосту увезём… там тепло, море, пансионаты есть, опять же… Ночевать останешься?
– Наверное, да, – вздохнула я. – Куда мне через весь город… уже ночь…
Позже, глядя в незакрытое окно – оставила нарочно! – на огни Лахта-Центра я лежала без сна и думала о том, как иной раз жестоко несправедлива жизнь. Только ты встала на ноги, только начинаешь жить так, как хочешь сама, и тут тебе вешают на ноги тяжёлые гири в лице больной на голову родственницы, не сумевшей грамотно распорядиться полученным наследством.
Может, Ольгу тётьАлла и растила, но я её добрым словом вспомнить не могу, сколько крови она из меня вынула, особенно своей идеей-фикс насчёт непременной свадьбы между мной и драгоценным своим Сенечкой… Я выучилась – вопреки! Я в Политех-то свалила из Всеволожска именно потому, что там оставаться было уже просто нереально! Это ещё мама тогда жила с нами, и дед Валера. А как деда не стало, так совсем мрак, боль и тлен пришли… Мама аж в Хосту смоталась, настолько её тётьАллины пляски вокруг наследства убили, звала с собой меня, но в Хосте Политеха не было, и я не поехала, и правильно, в общем-то, сделала.
Мало счастья принесло тёте Алле выбитое с боем чужое наследство! Легко пришло, легко ушло, точнее, сгорело.
И не бросишь её. И возиться с ней… у меня проект! Лаврентий наш свет Павлович за срыв сроков по головушке не погладит. Но и маме нужна помощь, которую я оказать не могу, а Ольга может, потому что именно по её части эта помощь как раз и есть, не по моей.
И Сеню жалко.
Какой бы ни был, а – живой человек, не дело живому гореть в огне…
Синим в окна – огни Лахта-Центра. Подсветили башню в честь футбольной победы. Я смотрела на светлую стену, и медленно уплывала в сон, ещё не зная, что меня ждёт впереди.
Что это последняя спокойная ночь в моей жизни.
Что уже завтра с утра начнётся заполошный бег на выживание.
Вот только пойму я это ещё очень не скоро.
За те пять дней, – уже шесть, если считать сегодняшнее утро! – тётя Алла изменилась до неузнаваемости. То ли пожар настолько сильно потряс её, то ли что. Но она сдулась едва ли не вдвое от прежних объёмов, волосы торчали седыми клоками во все стороны, в глазах дрожало безумие.
Слушать её было тяжело. Бесконечный бег по кругу, и периодические вскрики: «Сеня! Мой Сенечка!». Я понимаю, – беда. Арсений – единственный сын и мало радости знать, что огонь его сожрал безвозвратно. Но надо как-то уже собирать себя! Сколько ещё она собирается причитать и плакать? Ведь от того, что ты ревёшь белугой, легче не станет. Надо жить дальше.
Меня поджимал проект, мне надо было сидеть и работать, работать, работать, но с тётей Аллой это было нереально от слова совсем. И сбежать я не могла, я Оле обещала!
Оля уехала утром, мы с Алексеем проводили её. Она собиралась ехать в Хосту на своей машине. Самолётов боялась, поездов не выносила. Так и каталась каждый год, чаще с Алексеем, сейчас – одна. Дорога неблизкая, но ведь и сестра за рулём не первый год и не первый год на такие расстояния мотается. А постоянные её участия в автопробегах этих… Чего стоил прошлогодний, от Мурманска до Магадана! Почти семьдесят дней… ну назад хоть ума хватило самолётом, несмотря на всю нелюбовь к стальным птицам. Машину потом по железной дороге доставили… брала в каршеринге, пока не получила обратно свою.
Увлечение автоспортом требовало не только денег с железными нервами, но и того самого термоядерного шила в попе, не дающего сидеть на месте ровно. Ненормальные нашли друг друга, частенько катаясь одной большой компанией.
– Дорога, – не раз повторяла Оля, и глаза у неё при этом загорались пламенем чистого, как слеза младенца, фанатизма, – это больше, чем просто дорога, это – движение! А движение – это жизнь.
Не поспоришь.
Но раньше я никогда не беспокоилась за сестру, а тут вдруг прокололо сердце нехорошим предчувствием. Я смотрела, как её рыжий джип выезжает со двора, как размывает задние габаритные огни проклятый осенний туман, и будто голос какой-то внутри меня сказал: «ну, вот я и осиротела…» Обхватила плечи руками, – зябко, пасмурно на душе, нехорошо. Лезут в голову всякие глупости.
Пятница с тётей Аллой. Суббота.
– Прости, Алексей, – сказала я. – Мне к себе надо заехать, отдохнуть перед понедельником. Поработать, наконец!
Он только кивнул. Хороший у Оли муж… А я вдруг подумала, что почти ничего о нём не знаю. Кто его семья, где они все сейчас, в городе или в области или вообще в другом регионе. И свадьбы ведь не было у них – пошли да расписались. Свидетелем я была и Олина коллега, Татьяна Скобелева. Спросить напрямую постеснялась, решила, что узнаю у сестры, когда та вернётся. Не забыть бы спросить! А то я такая, память девичья, когда дело касается чего-нибудь, не имеющего отношения к программированию.
Тётя Алла сидела на кухне. Покачивалась слегка, глядя пустыми глазами куда-то в угол. Я согрела ей чаю. Она взяла, как-то бездумно. Что крыша протекла, понятно. У кого не потечёт в таких обстоятельствах. Но меня очень сильно смущало другое.
У тёти Аллы не было ожогов. Вообще. Ни одного. И волосы – длинные, норовящие сваляться в колтуны при любом удобном случае, – никак не походили на волосы человека, недавно разминувшегося с огнём. Ведь не стояла же она столбом, когда в доме горел её единственный сын? Пусть – давно уже взрослый, туповатый, ленивый, распустивший брюшко мужик, но для матери он навечно застрял в возрасте трёх-четырёхлетнего карапуза, требующего постоянного пригляда, уж настолько громкой и плотной была её о нём забота. И за той заботой стоял вечный, как мир, материнский инстинкт: наизнанку вывернуться, но чтобы только у ребёнка всё было хорошо, всё так, Как Надо, как одобрили бы люди.
Нет, тётя Алла бы кинулась в огонь непременно!
Её оттаскивали и потом держали, я думаю, всей пожарной бригадой.
Но тогда где ожоги?
Хотя бы один.
– Римма, – тётя Алла вдруг положила ладонь мне на руку, и меня ожгло внезапным холодом, а тётины глаза смотрели трезво, прицельно и горько: – Не делай этого.
– Чего? – не поняла я, осторожно вытягивая кисть.
– Что бы ты ни собралась делать сейчас, не делай этого. Пожалуйста.
Наверное, именно такой помнила её Оля. С чистым чётким разумом, ещё не тронутым безумием заботы о непутёвом сыне. Тётя снова стиснула мою руку, впилась побелевшими пальцами, – больно!
– Обещай! Не делай этого!
Еле выдернулась.
– Как я могу обещать, если я даже не знаю, чего именно мне делать нельзя, – возмутилась я. – Тёть-Алл, головой хоть подумайте.
– Того, что задумала, не делай.
– Да ничего я ещё не задумала!
Она покачала головой, опустила взгляд. И попросила, другим уже совсем голосом, тонким и надломленным:
– Сделай мне ещё чаю, – подумала немного, и добавила: – Пожалуйста.
И я согрела чайник, не уставая растирать руку, отведавшую железной стали тёткиных пальцев, – и откуда силища-то такая! Впрочем, безумцы способны на многое, говорят. Как бы она не вздумала в окно выйти, перепутав его с дверью!
Тётя пила чай, – разливался по кухне терпкий аромат бергамота, – смотрела в стол и ничего больше не говорила, а я то присаживалась напротив, то начинала нервно мерить кухню шагами, снова подогревала чайник, пила кофе, и никак не могла избавиться от озноба, холодящего спину и, в особенности, запястье, отведавшее тёть-Аллиных пальцев. Заболела, наверное. Гриппом. Надо было прививку сделать, всё на потом откладывала. Дооткладывалась.
Но почему у тёти ни одного ожога?
Вопрос мучил меня всё сильнее и сильнее.
Наконец, пришёл из магазина Алексей, принёс продукты. И я с чистой совестью заказала машину себе: остаток субботы и всё воскресенье принадлежали мне единолично.
Но на Свердловской набережной, когда уже показались вдалеке арка Большеохтинского моста и, по правую руку, на том берегу, среди по-осеннему рыжих деревьев купола Смольного собора, мне вдруг пришло в голову наведаться во Всеволожск и лично посмотреть на пепелище. Не так уж и далеко отсюда, если вдуматься. Топливо… заправим на ближайшей АЗС. А поворот на Пискарёвский проспект вот он, сейчас перестроюсь. Проект? К чёрту, завтра целый день, успею. Лаврентий Павлович, извините! Всеволожск – важнее.
«Не делай этого», – эхом отдался в голове тёткин голос, но от него я отмахнулась, быстро забыла и вспомнила о нём позже, намного позже, когда пыталась найти ту точку невозврата, до которой ещё можно было что-то изменить. Не сворачивать со Свердловской набережной, например, а ехать себе прямо, до Большеохтинского моста, потом по проспекту Шаумяна – домой…
Я стояла у забора, и снова меня закатало когнитивным диссонансом в соляной столб. Вот такая у меня реакция на то, чего никак не ждёшь, ждёшь совсем другого. Но – на тебе под нос не то, другое, к которому мысленно уже привыкла, пережила весь связанный с ним ужас и уже даже немного отпустила, а совсем неожиданное. Совсем. Неожиданное.
Оба дома стояли целыми. Время успело их отметить: со старых деревянных рам облупилась краска, у одного дома требовало ремонта крыльцо, у второго – крыша над верандой, черепицу там вспучило, отсюда видно. Того и гляди, скоро протечёт! Неухоженный придомовой участок… Хозяина, умеющего и любящего работать на земле, здесь не было уже очень давно.
Но и пожара никакого не было тоже.
Пожаром здесь даже не пахло!
Я потянула из кармана смартфон, сделала несколько снимков… И экран погас: батарея разрядилась, сволочь! Да что за!.. Наверное, аккумулятор навернулся. Выкинуть и купить новый! Так и сделаю, когда домой вернусь. Сразу же.
Ярое бешенство поднималось во мне медленно, но неукротимо, как цунами. Разозлить меня очень сложно, я по натуре флегматик, но тёте Алле разозлить меня удалось на славу. Приехала… вся такая… и врёт! Врёт! В наглую. Дурочкой прикидывается. «Не делай этого, Римма!» В смысле, не вздумай поехать и проверить. Не сомневайся в моём вранье. Так, что ли?!
Я дёрнула дверцу машины, села, положила руки на руль. Успокоиться. Римма, уймись. Тебе обратно ехать. Хочешь разложить машину, не вписавшись в поворот? И чёрт бы с тобой, если ты сама, а если ещё кого с собой прихватишь… Или не глупить, вызвать такси?
На землю медленно опускались осенние сумерки. Небо остывало, обретая оттенки синевато-серого вечернего жемчуга. Похолодало, начал подниматься ветер. Холодный, стылый, он нёс в себе отчётливый морозный привкус: к утру ожидались заморозки, слабый снег.
Я когда-то жила здесь. Вот в этом доме, где просело крыльцо и со ступеней кое-где обвалилась плитка. Каждая трещинка в дорожке была мне знакома. И вместе с тем, дом неприветливо глядел на меня слепыми пятнами окон, в которых давно уже не горел прежний ласковый свет.
«Уходи», – словно говорил он мне всем своим угрюмым видом. – «Убирайся! Предательница!»
Ну да. Не надо было поступать в Политех, не надо было учиться, надо было – оставаться здесь, полоть бесконечную траву, закатывать бесполезные банки помидоров с огурцами и вишню, их всё равно потом никто не ел, все эти соленья-варенья. Слишком уж их много, давно надоели, чипсы магазинные и то вкуснее, хотя вреднее и противнее чипсов еды, пожалуй, не сыскать. Ах, да, ещё за Сенечку в семнадцать замуж выйти. Чтобы сейчас ходить с животом до колен, потому что во дворе уже бегало бы штук пять детишек, а шестого – рожать через месяц. Так, что ли?!
Дом враждебно молчал. «Дожили», – горько подумалось мне. – «С неодушевлёнными предметами разговариваю…»
Ветер хлестнул по лобовому стеклу чёрным пустым пакетом, и я вздрогнула от этой внезапной темноты, будто по глазам чем-то ударило. Я медленно, как заворожённая, оглянулась, и вдруг осознала, что на улице, расквашенной осенней грязью в локальное болотце, никого больше нет, только я, я одна. Впереди ещё стоят машины, но, судя по всему, пустые. Просто стоят. Припарковались.
Волосы на затылке приподняло внезапной жутью. И никто же ведь не знает, что я здесь. Я сказала Алексею, что поехала домой…
Я вылезла, отлепила от стекла пакет и швырнула его в сторону, ветер тут же подхватил его, закрутил, затрепал. Мне отчаянно захотелось вдруг убраться уже наконец отсюда, с проклятого этого места, как можно скорее и как можно быстрее. Если я задержусь здесь хотя бы на мгновение, я сойду с ума!
Субботний вечер благоволит тем, кто едет в город, и беспощаден к рвущимся на отдых за его пределы. Одним словом, свободная дорога в одном направлении и сплошные заторы в другом.
Оля пожала плечами.
– У неё Сенечка есть! – выпалила я. – Пусть думает, что дальше делать! Нет, мы не бросим… и я тоже… но в одной квартире с нею… Оля!
– Сеня погиб, – тихо сказала Оля.
– К-как…
Я замолчала. Погиб. Вот этот полный мужчина, маменькин сынок, тюфяк, как мы только его ни обзывали… пять дней назад я его лично видела… живым… и теперь его нет?
Зависла. Как всегда со мной и бывает в такие моменты. В разум не вмещается, сижу и туплю, туплю и сижу.
– Похоже на поджог, – говорила между тем Ольга. – Вот только ума не приложу, кому бы понадобилось… Разве что сами как-то сглупили. Нет больше домов, где наше с тобой детство прошло. Нет и Арсения. Вот как-то так…
– Да, – сказала я, наконец. – Хорошо, что ты велела мне к тебе ехать. За рулём, я бы…
– В общем, тётьАлла у меня пока побудет, но… понимаешь, Римус, на той неделе надо мне к маме ехать, у мамы там… не всё ладно… помощь моя нужна, как адвоката… ну, долго рассказывать. Решим вопрос, тогда я тебе в красках опишу. Вкратце, соседа Гаврюшу помнишь?
Я качнула головой. Не очень-то помнила, да и то, когда я в Хосте в последний раз была-то? Года два тому назад.
– Та ещё гнида, но он подставился, вышел из правового поля... и, в общем… Дело в кармане. У нас.
– Алексей здесь останется, присмотрит, но ты… если ещё и ты проведывать будешь… мне будет спокойнее.
Оля редко меня о чём-то просит. Очень редко. Её девиз по жизни: «я сама!». И – никому не показать, насколько нелегко и непросто. Сильная женщина, с презрением отметает все слабости, даже те, в которых и не грех бы попросить поддержки. Но вот сейчас она просила. Вопреки всем своим принципам. Разве я могла ответить: «Нет»?
Я не любила тётю Аллу. Откровенно говоря, где-то даже её ненавидела. Но судьбы погорельца не желала даже ей. А уж чтобы с Сеней такое… и ведь единственный сын её, свет в окне, смысл всей её жизни…
У самой у меня детей не было и вряд ли в ближайшую пятилетку будут. Но я видела, как материнский инстинкт проявляется у подруг, рожавших на третьем-четвёртом курсе в перерывах между сессиями. Когда ребёнок желанный, когда он единственный, когда первый… Им всё уже было побоку – и прежние весёлые компании, и даже учёба, хотя те, кто был поумнее, старались учёбу совсем уже не забрасывать: ребёнок вырастет, знания и профессия останутся. И, конечно, так называемые яжматери у всех были на слуху. Не всегда чувства к ребёнку перерастают в патологию, но иногда всё-таки перерастают. Как у тёти Аллы.
– Оля, – решительно сказала я, – поезжай к маме. Мы тут… как-нибудь уже. Справимся.
– А потом придумаем , что делать, – с облегчением сказала сестра. – Может, в Хосту увезём… там тепло, море, пансионаты есть, опять же… Ночевать останешься?
– Наверное, да, – вздохнула я. – Куда мне через весь город… уже ночь…
Позже, глядя в незакрытое окно – оставила нарочно! – на огни Лахта-Центра я лежала без сна и думала о том, как иной раз жестоко несправедлива жизнь. Только ты встала на ноги, только начинаешь жить так, как хочешь сама, и тут тебе вешают на ноги тяжёлые гири в лице больной на голову родственницы, не сумевшей грамотно распорядиться полученным наследством.
Может, Ольгу тётьАлла и растила, но я её добрым словом вспомнить не могу, сколько крови она из меня вынула, особенно своей идеей-фикс насчёт непременной свадьбы между мной и драгоценным своим Сенечкой… Я выучилась – вопреки! Я в Политех-то свалила из Всеволожска именно потому, что там оставаться было уже просто нереально! Это ещё мама тогда жила с нами, и дед Валера. А как деда не стало, так совсем мрак, боль и тлен пришли… Мама аж в Хосту смоталась, настолько её тётьАллины пляски вокруг наследства убили, звала с собой меня, но в Хосте Политеха не было, и я не поехала, и правильно, в общем-то, сделала.
Мало счастья принесло тёте Алле выбитое с боем чужое наследство! Легко пришло, легко ушло, точнее, сгорело.
И не бросишь её. И возиться с ней… у меня проект! Лаврентий наш свет Павлович за срыв сроков по головушке не погладит. Но и маме нужна помощь, которую я оказать не могу, а Ольга может, потому что именно по её части эта помощь как раз и есть, не по моей.
И Сеню жалко.
Какой бы ни был, а – живой человек, не дело живому гореть в огне…
Синим в окна – огни Лахта-Центра. Подсветили башню в честь футбольной победы. Я смотрела на светлую стену, и медленно уплывала в сон, ещё не зная, что меня ждёт впереди.
Что это последняя спокойная ночь в моей жизни.
Что уже завтра с утра начнётся заполошный бег на выживание.
Вот только пойму я это ещё очень не скоро.
ГЛАВА 3
За те пять дней, – уже шесть, если считать сегодняшнее утро! – тётя Алла изменилась до неузнаваемости. То ли пожар настолько сильно потряс её, то ли что. Но она сдулась едва ли не вдвое от прежних объёмов, волосы торчали седыми клоками во все стороны, в глазах дрожало безумие.
Слушать её было тяжело. Бесконечный бег по кругу, и периодические вскрики: «Сеня! Мой Сенечка!». Я понимаю, – беда. Арсений – единственный сын и мало радости знать, что огонь его сожрал безвозвратно. Но надо как-то уже собирать себя! Сколько ещё она собирается причитать и плакать? Ведь от того, что ты ревёшь белугой, легче не станет. Надо жить дальше.
Меня поджимал проект, мне надо было сидеть и работать, работать, работать, но с тётей Аллой это было нереально от слова совсем. И сбежать я не могла, я Оле обещала!
Оля уехала утром, мы с Алексеем проводили её. Она собиралась ехать в Хосту на своей машине. Самолётов боялась, поездов не выносила. Так и каталась каждый год, чаще с Алексеем, сейчас – одна. Дорога неблизкая, но ведь и сестра за рулём не первый год и не первый год на такие расстояния мотается. А постоянные её участия в автопробегах этих… Чего стоил прошлогодний, от Мурманска до Магадана! Почти семьдесят дней… ну назад хоть ума хватило самолётом, несмотря на всю нелюбовь к стальным птицам. Машину потом по железной дороге доставили… брала в каршеринге, пока не получила обратно свою.
Увлечение автоспортом требовало не только денег с железными нервами, но и того самого термоядерного шила в попе, не дающего сидеть на месте ровно. Ненормальные нашли друг друга, частенько катаясь одной большой компанией.
– Дорога, – не раз повторяла Оля, и глаза у неё при этом загорались пламенем чистого, как слеза младенца, фанатизма, – это больше, чем просто дорога, это – движение! А движение – это жизнь.
Не поспоришь.
Но раньше я никогда не беспокоилась за сестру, а тут вдруг прокололо сердце нехорошим предчувствием. Я смотрела, как её рыжий джип выезжает со двора, как размывает задние габаритные огни проклятый осенний туман, и будто голос какой-то внутри меня сказал: «ну, вот я и осиротела…» Обхватила плечи руками, – зябко, пасмурно на душе, нехорошо. Лезут в голову всякие глупости.
Пятница с тётей Аллой. Суббота.
– Прости, Алексей, – сказала я. – Мне к себе надо заехать, отдохнуть перед понедельником. Поработать, наконец!
Он только кивнул. Хороший у Оли муж… А я вдруг подумала, что почти ничего о нём не знаю. Кто его семья, где они все сейчас, в городе или в области или вообще в другом регионе. И свадьбы ведь не было у них – пошли да расписались. Свидетелем я была и Олина коллега, Татьяна Скобелева. Спросить напрямую постеснялась, решила, что узнаю у сестры, когда та вернётся. Не забыть бы спросить! А то я такая, память девичья, когда дело касается чего-нибудь, не имеющего отношения к программированию.
Тётя Алла сидела на кухне. Покачивалась слегка, глядя пустыми глазами куда-то в угол. Я согрела ей чаю. Она взяла, как-то бездумно. Что крыша протекла, понятно. У кого не потечёт в таких обстоятельствах. Но меня очень сильно смущало другое.
У тёти Аллы не было ожогов. Вообще. Ни одного. И волосы – длинные, норовящие сваляться в колтуны при любом удобном случае, – никак не походили на волосы человека, недавно разминувшегося с огнём. Ведь не стояла же она столбом, когда в доме горел её единственный сын? Пусть – давно уже взрослый, туповатый, ленивый, распустивший брюшко мужик, но для матери он навечно застрял в возрасте трёх-четырёхлетнего карапуза, требующего постоянного пригляда, уж настолько громкой и плотной была её о нём забота. И за той заботой стоял вечный, как мир, материнский инстинкт: наизнанку вывернуться, но чтобы только у ребёнка всё было хорошо, всё так, Как Надо, как одобрили бы люди.
Нет, тётя Алла бы кинулась в огонь непременно!
Её оттаскивали и потом держали, я думаю, всей пожарной бригадой.
Но тогда где ожоги?
Хотя бы один.
– Римма, – тётя Алла вдруг положила ладонь мне на руку, и меня ожгло внезапным холодом, а тётины глаза смотрели трезво, прицельно и горько: – Не делай этого.
– Чего? – не поняла я, осторожно вытягивая кисть.
– Что бы ты ни собралась делать сейчас, не делай этого. Пожалуйста.
Наверное, именно такой помнила её Оля. С чистым чётким разумом, ещё не тронутым безумием заботы о непутёвом сыне. Тётя снова стиснула мою руку, впилась побелевшими пальцами, – больно!
– Обещай! Не делай этого!
Еле выдернулась.
– Как я могу обещать, если я даже не знаю, чего именно мне делать нельзя, – возмутилась я. – Тёть-Алл, головой хоть подумайте.
– Того, что задумала, не делай.
– Да ничего я ещё не задумала!
Она покачала головой, опустила взгляд. И попросила, другим уже совсем голосом, тонким и надломленным:
– Сделай мне ещё чаю, – подумала немного, и добавила: – Пожалуйста.
И я согрела чайник, не уставая растирать руку, отведавшую железной стали тёткиных пальцев, – и откуда силища-то такая! Впрочем, безумцы способны на многое, говорят. Как бы она не вздумала в окно выйти, перепутав его с дверью!
Тётя пила чай, – разливался по кухне терпкий аромат бергамота, – смотрела в стол и ничего больше не говорила, а я то присаживалась напротив, то начинала нервно мерить кухню шагами, снова подогревала чайник, пила кофе, и никак не могла избавиться от озноба, холодящего спину и, в особенности, запястье, отведавшее тёть-Аллиных пальцев. Заболела, наверное. Гриппом. Надо было прививку сделать, всё на потом откладывала. Дооткладывалась.
Но почему у тёти ни одного ожога?
Вопрос мучил меня всё сильнее и сильнее.
Наконец, пришёл из магазина Алексей, принёс продукты. И я с чистой совестью заказала машину себе: остаток субботы и всё воскресенье принадлежали мне единолично.
Но на Свердловской набережной, когда уже показались вдалеке арка Большеохтинского моста и, по правую руку, на том берегу, среди по-осеннему рыжих деревьев купола Смольного собора, мне вдруг пришло в голову наведаться во Всеволожск и лично посмотреть на пепелище. Не так уж и далеко отсюда, если вдуматься. Топливо… заправим на ближайшей АЗС. А поворот на Пискарёвский проспект вот он, сейчас перестроюсь. Проект? К чёрту, завтра целый день, успею. Лаврентий Павлович, извините! Всеволожск – важнее.
«Не делай этого», – эхом отдался в голове тёткин голос, но от него я отмахнулась, быстро забыла и вспомнила о нём позже, намного позже, когда пыталась найти ту точку невозврата, до которой ещё можно было что-то изменить. Не сворачивать со Свердловской набережной, например, а ехать себе прямо, до Большеохтинского моста, потом по проспекту Шаумяна – домой…
Я стояла у забора, и снова меня закатало когнитивным диссонансом в соляной столб. Вот такая у меня реакция на то, чего никак не ждёшь, ждёшь совсем другого. Но – на тебе под нос не то, другое, к которому мысленно уже привыкла, пережила весь связанный с ним ужас и уже даже немного отпустила, а совсем неожиданное. Совсем. Неожиданное.
Оба дома стояли целыми. Время успело их отметить: со старых деревянных рам облупилась краска, у одного дома требовало ремонта крыльцо, у второго – крыша над верандой, черепицу там вспучило, отсюда видно. Того и гляди, скоро протечёт! Неухоженный придомовой участок… Хозяина, умеющего и любящего работать на земле, здесь не было уже очень давно.
Но и пожара никакого не было тоже.
Пожаром здесь даже не пахло!
Я потянула из кармана смартфон, сделала несколько снимков… И экран погас: батарея разрядилась, сволочь! Да что за!.. Наверное, аккумулятор навернулся. Выкинуть и купить новый! Так и сделаю, когда домой вернусь. Сразу же.
Ярое бешенство поднималось во мне медленно, но неукротимо, как цунами. Разозлить меня очень сложно, я по натуре флегматик, но тёте Алле разозлить меня удалось на славу. Приехала… вся такая… и врёт! Врёт! В наглую. Дурочкой прикидывается. «Не делай этого, Римма!» В смысле, не вздумай поехать и проверить. Не сомневайся в моём вранье. Так, что ли?!
Я дёрнула дверцу машины, села, положила руки на руль. Успокоиться. Римма, уймись. Тебе обратно ехать. Хочешь разложить машину, не вписавшись в поворот? И чёрт бы с тобой, если ты сама, а если ещё кого с собой прихватишь… Или не глупить, вызвать такси?
На землю медленно опускались осенние сумерки. Небо остывало, обретая оттенки синевато-серого вечернего жемчуга. Похолодало, начал подниматься ветер. Холодный, стылый, он нёс в себе отчётливый морозный привкус: к утру ожидались заморозки, слабый снег.
Я когда-то жила здесь. Вот в этом доме, где просело крыльцо и со ступеней кое-где обвалилась плитка. Каждая трещинка в дорожке была мне знакома. И вместе с тем, дом неприветливо глядел на меня слепыми пятнами окон, в которых давно уже не горел прежний ласковый свет.
«Уходи», – словно говорил он мне всем своим угрюмым видом. – «Убирайся! Предательница!»
Ну да. Не надо было поступать в Политех, не надо было учиться, надо было – оставаться здесь, полоть бесконечную траву, закатывать бесполезные банки помидоров с огурцами и вишню, их всё равно потом никто не ел, все эти соленья-варенья. Слишком уж их много, давно надоели, чипсы магазинные и то вкуснее, хотя вреднее и противнее чипсов еды, пожалуй, не сыскать. Ах, да, ещё за Сенечку в семнадцать замуж выйти. Чтобы сейчас ходить с животом до колен, потому что во дворе уже бегало бы штук пять детишек, а шестого – рожать через месяц. Так, что ли?!
Дом враждебно молчал. «Дожили», – горько подумалось мне. – «С неодушевлёнными предметами разговариваю…»
Ветер хлестнул по лобовому стеклу чёрным пустым пакетом, и я вздрогнула от этой внезапной темноты, будто по глазам чем-то ударило. Я медленно, как заворожённая, оглянулась, и вдруг осознала, что на улице, расквашенной осенней грязью в локальное болотце, никого больше нет, только я, я одна. Впереди ещё стоят машины, но, судя по всему, пустые. Просто стоят. Припарковались.
Волосы на затылке приподняло внезапной жутью. И никто же ведь не знает, что я здесь. Я сказала Алексею, что поехала домой…
Я вылезла, отлепила от стекла пакет и швырнула его в сторону, ветер тут же подхватил его, закрутил, затрепал. Мне отчаянно захотелось вдруг убраться уже наконец отсюда, с проклятого этого места, как можно скорее и как можно быстрее. Если я задержусь здесь хотя бы на мгновение, я сойду с ума!
Субботний вечер благоволит тем, кто едет в город, и беспощаден к рвущимся на отдых за его пределы. Одним словом, свободная дорога в одном направлении и сплошные заторы в другом.
