Он появился у моего дома мгновенно – воспользовался струной гиперпрокола. А надо сказать, что компактные струны, действующие в пределах планеты, до сих пор доступны только врачам, причём не всяким, и военным, тоже не всем. Не потому, что производство их слишком дорого. Для Аркадии нет ничего дорогого в Галактике. А чисто из соображений безопасности. А ну как все подряд начнут дырявить пространство мгновенными перебросками? Дети, несознательные взрослые, туристы, службы развлечений, отельные трансферные компании, – одним, словом, все.
Так и до экопространственной катастрофы недалеко!
– Да, Дес, – сказал доктор в лёгком замешательстве, рассматривая лежащего без сознания Сае. – Тебе удалось меня удивить! Впервые вижу представителя этой расы вживую, своими собственными глазами…
– Что с ним? – нервно спросила я. – Он умрёт?! Он уже умирает?
– Сейчас посмотрим…
Ждать вердикта оказалось невыносимо. Но и под руку толкать врача – тоже ничего хорошего, и поэтому я извелась до полусмерти за те краткие минуты, пока шёл осмотр и умные приборы из переносного реанимационного ящичка готовили результаты анализов.
– Лёгкие чистые, – сказал Дженкинс, – внутреннего кровотечения нет… Тест на варигрипп положительный. Ну… Штраф за неявку в карантинную службу парень получит приличный. А поскольку вряд ли у него на счету что-то есть, отправится отрабатывать ручками в службу уборки.
– Но он же болен! – возмутилась я.
– Когда выздоровеет и окрепнет после болезни, разумеется. Правила есть правила, их придумали не за тем, чтобы нарушать, ведь каждое из них написано кровью.
Я обхватила себя руками и промолчала. Не люблю спорить, особенно с Дженкинсом. На каждое моё слово он найдёт три своих. И прозвучат они логично, правильно, замечательно, потому что Эл Дженкинс сам в них будет верить. А я… Я почувствую трещину. Как в стеклянной чашке, которую бережно собрали из осколков, тщательно отполировав стыки. Внешне будет неотличима от себя прежней. Но паранормальное зрение безжалостно отметит все шрамы, не заметные тому, кто не умеет видеть…
– Дес, варигрипп включен в планетарный календарь прививок, – терпеливо объяснил Дженкинс. – У подавляющего большинства населения нашего мира есть иммунитет. Все прибывающие к нам туристы, восприимчивые к вирусу, либо проходят иммунизацию перед поездкой, у себя, либо получают дозу уже здесь. Гентбарцам, например, именно от варигриппа прививаться не нужно, они им не болеют в принципе и носителями быть тоже не могут, другая физиология. С них никто и не спрашивает. А вот твой новый знакомый заразу поймал, потому что о защите не подумал. Знаешь, почему не подумал?
Я помотала головой.
– Потому что оказался на Аркадии нелегально. И нам очень хочется узнать, как именно у него это получилось.
Нелегально… Я мигом вспомнила все развлекалки про контрабандистов, шпионов и чёрных копателей, то есть, продавцов украденных с археологических раскопок артефактов, какие только смогла. Многие из них пробирались через санитарные кордоны, притворяясь грузом. Вводили себя в состояние комы, временной, упаковывались в специальные контейнеры, обманывающие детекторы органики… Иногда контейнеры прибывали по месту назначения в лучшем виде, но чаще терялись. И тогда с ними – и с теми, кто по глупости или долгу службы вскрывал такой контейнер! – случались всякие приключения.
– Десима, – с мягким укором сказал Дженкинс, – это всё сказки для неискушённых умов! Ты на Аркадии. Здесь такое невозможно в принципе: уровень контроля слишком высок.
– Он попал в беду, – упрямо сказала я, – это же очевидно!
– Кому очевидно, Дес?
Ненавижу эту его всепонимающую улыбочку! Может, первый телепатический ранг и позволяет доктору Дженкинсу видеть меня насквозь, но демонстрировать это настолько явно – чистое свинство, я считаю.
– Твой новый друг – апарие, – сказал Дженкинс. – Апарие не так уж давно стали контактировать с Федерацией. Их пространство находится очень далеко отсюда, так далеко, что ты себе даже представить не можешь. Вкратце, если ты соберёшься слетать туда на экскурсию, у тебя уйдёт на это восемь лет в один конец.
– Разве гейт дальней пересадочной станции не перебрасывает корабль мгновенно? – возразила я.
– Верно. Перебрасывает. Но манёвры в пространстве требуют времени. Ведь любая пересадочная станция генерирует туннель к такой же узловой станции по федеральной межзвёздной транспортной сети. Через узел или несколько сразу ты не прыгнешь при всём желании. До пространства апарие – минимум сто два таких узла. Посмотришь потом карту.
– А напрямую, по сигналу опорных маяков…
– Ребёнок ты ещё, Дес, – покачал головой Дженкинс. – Теория пятимерного пространства допускает такие прыжки, но на практике – где взять столько энергии?
Я промолчала. Увольте меня решать задачки по пятимерной физике! Я два умножить на два поделить на два посчитать не могу даже на пальцах. Не математик я. Художник. Разум со странностями, как я сама говорила сегодняшним утром Сае…
А он лежал неподвижно, Сае. Без сознания, бледный, и одно крыло свесилось до пола, утратив упругую небесную синеву…
– Будет жить, – поймал моё настроение доктор. – Его организм оказался восприимчив к варигриппу, значит, и лечение будет эффективным тоже. Вскоре ему станет легче настолько, что даже, может быть, получится поговорить…
– Вы снимете с него глубинный ментальный скан?! – ахнула я.
– Побойся собственной совести, Дес!– рассердился Дженкинс. – Это запрещено, тем более, по отношению к негражданам Федерации. La kauzo de la milito, однако. Нам ещё с апарие проблем не хватало… Меньше смотри низкосортных развлекалок, ей-богу.
Мне стало стыдно. Я почувствовала, как горят щёки и уши. Высшие телепаты очень щепетильно относятся к праву на ментальную неприкосновенность не имеющих телепатической паранормы. Закон – ими же самими установленный, между прочим! – они соблюдают строго и карают нарушителей безо всякой жалости. Тоже красная нить сюжетов многих развлекалок, которые строятся как раз на нарушении персонажем такого закона. Практически везде нарушитель – злобная гадина, с которой надо бороться. А те, что не гады, всё равно получают своё.
Потому что правила придумывают не за тем, чтобы их нарушать. Ведь каждое из правил возникает после того, как кто-то гибнет там, где можно было выжить, если знать правило…
Карантин тот же. Разные планеты, разные расы… Угроза биологического заражения не шутка! Сае заразился нашей болячкой сам, но что если он привёз с собой какую-то свою, не доступную пока ещё нашей науке? И тогда благословенную Аркадию ждёт пандемия…
Ужас!
Сае между тем шевельнулся, открыл глаза, и у меня отлегло от сердца. Живой! Лечение доктора Дженкинска помогло ему: живой. Сае резко дёрнулся, я не знаю зачем, чтобы сбежать? Кем надо быть, чтобы испугаться врача?! А потом я словно увидела доктора Дженкинса его глазами: посторонний, значок первого телепатического ранга на воротничке. Испугаешься такого, ещё бы.
– Не стоит делать резких движений, Саернтик, – доброжелательно посоветовал ему доктор, предлагая подушку под спину. – Вы больны, вам необходим покой.
– Вы знакомы?! – изумилась я.
– Дес, – всё с той же бесячей мягкостью в голосе сказал Дженкинс, – апарие в пространстве Земной Федерации – пока ещё очень большая редкость. Конечно, мы знаем таких наперчёт!
Мы. До меня дошло наконец-то. Когда высший телепат говорит «мы», он имеет в виду не себя одного, но всю инфосферу. Во всяком случае, ту её часть, что отвлеклась на текущую ситуацию с тобой. Каково это, расплескивать своё сознание по всему ментальному пространству, быть частью каждого и самому оставаться частью всех.
– Что скажете, друг? – обратился доктор Дженкинс к Сае, который, подумав немного, всё же не стал отказываться от подушки под спину.
– Это допрос? – облизнув губы, хрипло спросил апарие.
– Всё зависит только от вас, – Дженкинс слегка развёл ладонями. – От степени вашей искренности. Мы не причиним вам вреда, Саернтик, но если вы таите какую-то злость или обиду, самое время сейчас в этом признаться.
Сае медленно соединил кончики пальцев. Думал. Ему не нравится, как доктор Дженкинс на него давит, поняла я. А кому бы понравилось? У дяди Эла есть в арсенале такая манера разговора… В общем, сразу чувствуешь себя обжаренной по всем правилам куриной тушкой на блюде. Невероятно раздражает даже меня, ко всему привычную. Что уже говорить о Сае.
– Могу я попросить чашечку кофе? – спросил вдруг Сае.
– Можете, – кивнул доктор. – Судя по всему, кофе для вашей расы – неплохой иммуномодулятор, иначе варигрипп привёл бы вас ко мне гораздо быстрее. Дес, свари, пожалуйста, кофе… и мне тоже. Не забудь и про себя.
Я кивнула и пошла в кухонный блок. Кофе хорошо прочищает мозги, а я чувствовала, что мозги мне сейчас очень нужны.
Что-то происходило. Что-то стояло в воздухе, тяжёлое, тревожное, и оно мне крепко не нравилось. Я узнала это чувство, отравившее мне немало солнечных дней в детстве, и мне стало ещё страшнее.
Ещё не ясновидение. Но уже и не безмятежное неведение лишённых паранормального восприятия.
Плохо жить с нераскрывшимся даром, с какой стороны ни посмотри.
Я приготовила кофе – для доктора Дженкинса и для Сае, а потом вдруг поняла, что меня развели как маленькую! Им надо было меня выслать вон, и – выслали! Чтобы я лишнего чего не услышала. Злость окатила меня горячим жаром.
Держат за несмышленого ребёнка!
Элмер Дженкинс – ещё простительно, он такой со всеми практически, даже с мамой умудряется. Но Сае… Вот уж от кого не ожидала.
Обидно!
Я со злости решила заявиться к заговорщикам прямо сейчас, но внезапно увидела картину возле стены. Сразу вспомнила: я тогда принесла её, чтобы показать Сае, и не показала, к слову не пришлось. Поставила к стеночке и забыла. А теперь вспомнила. Не просто вспомнила, а увидела.
Меня снова запеленало давно забытым страхом, по рукам и ногам, я даже дышать могла через раз.
Когда-то, давно, когда я только-только взяла в руки даже не кисть, а обычный мелок, каким рисуют на садовых дорожках и тротуарах дети… да я ведь и сама была ребёнком тогда. Уже не вспомню, сколько мне было лет, шесть или пять, может, даже меньше. Самым жутким моим кошмаром стали рисунки, которые менялись.
Я вела линию, и она изгибалась волнами, не успев нарисоваться до конца. Я ставила точку, и она превращалась в объёмный шар, и уходила глубоко под землю. Никто из взрослых не видел и не мог понять, почему я кричу от ужаса. Первым, кто меня смог понять, оказался как раз доктор Дженкинс, дядя Эл, и я до сих пор помню его руки, гладившие меня по голове – как раз после очередной такой вот переменчивой картины.
Он же и объяснил мне суть происходящего. И тогда, самыми простыми словами, какие мог понять маленький ребёнок. И позже, когда я стала старше и умнее. Всё дело в моей паранорме, ни в чём больше. В момент создания рисунка я утрачиваю контроль. Значит, что? Учимся держать в узде непокорную силу.
Вот уж я училась.
Но иногда справиться не удавалось. Правда, в последнее время неконтролируемых всплесков практически не было. И я успокоилась. Забыла. Выкинула из головы. Но кто сказал, что детство не сможет однажды вернуться снова? Порвать все барьеры. Выплеснуться неудержимой лавой дикой мощи…
Картина менялась под моим взглядом, необратимо и страшно. Её нельзя было трогать руками вообще, она уже, собственно, не была картиной полном смысле этого слово, и я даже не назвала бы её материальным объектом. Чёрная дыра, проступившая из-за горизонта событий, портал в Вечность.
Синяя птица металась над хищными волнами, и её накрывало бездонной глубиной, сквозь которую недобро просвечивало багровое солнце. Птица тонула.
Сае тонул.
Я не могла этого допустить!
А где-то там, словно в другой реальности, за толстой стеклянной стеной, доктор Элмер Дженкинс беседовал с апарие Саернтиком, единственым апарие на всю аркадийскую планетарную локаль и как бы не на весь человеческий сектор Земной Федерации…
– Прошу прощения. Я не знаю, кто вы, и как к вам следует обращаться.
– Доктор Элмер Юджин Дженкинс, первый ранг, федеральный советник первой категории при Законодательном Собрании Аркадийской планетарной локали.
– Не многовато ли для одного странника?
– В самый раз.
Я почти видела лицо Сае. Его усмешку, и острый пронзительный взгляд. Он же болен, он очень болен, варигрипп – коварная болезнь. Большинство из нас подхватывают его в детстве, в лёгкой форме, и то ведь не сахар с медовыми рогаликами. Сейчас на Сае действует лекарство, но он чужак, как долго продлится ясное сознание, какими будут последствия…
Птица почти исчезла под толщей тёмной враждебной воды.
Нет!
Я закрыла глаза, удерживая линии картины в едином поле, не давая им рассыпаться окончательно. Синяя птица, – моя птица, – должна вынырнуть к солнцу! Я смогу. Я справлюсь. Я не позволю…
– Вы понимаете, что я вынужден буду сообщить о вас капитану Снежиной, Саернтик?
– Разве вы ещё не сообщили, доктор?
– Пока нет. Сначала я хочу услышать вас. Вы – здесь – появились намеренно? Ради мести?
– У нас не принято мстить беззащитным. Но с этой страшной женщиной, матерью Десимы, я и не ссорился никогда… Я здесь случайно, уважаемый советник Дженкинс.
Лети, птица. Да не достанут тебя жадные волны. Да напоит твои крылья своею силой штормовой ветер. Лети. Живи!
– Вы говорите правду, Саернтик…
Линии вероятностей дрогнули ещё раз, и застыли, стремительно обретая законченную форму, теперь уже навсегда.
Картина перестала быть трясиной. Просто волны. Просто ветер. Синекрылая птица, уходящая в вышину…
А из меня будто выжали весь воздух. Я взмокла, со всхлипом втянула в себя воздух с густым карамельным ароматом свежезаваренного кофе, и поняла, что до этого не дышала. Схватка с картиной заняла какие-то доли секунды.
Упражнение на самоконтроль, заученное в детстве. «Волны гасят ветер…» И пальцы перестают дрожать, а на ресницах больше не копятся предательские слёзы. Я осторожно разворачиваю картину к стене. То, о чём дядя Эл не знает, ему не повредит, верно?
А он не узнает, если я не захочу.
Дядя Эл не станет трогать не предназначенное для демонстрации полотно. Коснулся однажды, давно… я уж и не помнила, чем окончилось, но доктору не понравилось. С тех пор он спрашивал у меня разрешения, всегда.
Я поставила на поднос чашечки с кофе. Себе не сварила, да… что ж, сварю позже. Когда доктор Дженкинс уйдёт, а Сае, измученный болезнью, крепко уснёт на своём ложе. Главное ведь, картина больше не стронется в пропасть. Она завершена. Окончательно и навсегда.
Так что они выпили кофе, Сае и доктор Дженкинс, похвалили золотые руки хозяюшки, то есть, мои. Улыбались, но в их улыбках уже не таилась гроза, словно они что-то выяснили принципиально важное друг для друга и с ним согласились оба...
– Всё будет хорошо? – уточнила я. – Сае поправится?
– Разумеется, поправится, – заверил меня Дженкинс.
– А можно, он останется у меня? – выпалила я внезапно пришедшую в голову идею. – Сае, вы останетесь? Тут вас никто не потревожит, а я расконсервирую гостевой блок на первом этаже… там просторно, вам там понравится.
– Я бы рекомендовал вам остаться, Саернтик, – доброжелательно сказал доктор Дженкинс. – Вы нездоровы, вам необходимо лечение… Здесь есть все условия.
Так и до экопространственной катастрофы недалеко!
– Да, Дес, – сказал доктор в лёгком замешательстве, рассматривая лежащего без сознания Сае. – Тебе удалось меня удивить! Впервые вижу представителя этой расы вживую, своими собственными глазами…
– Что с ним? – нервно спросила я. – Он умрёт?! Он уже умирает?
– Сейчас посмотрим…
Ждать вердикта оказалось невыносимо. Но и под руку толкать врача – тоже ничего хорошего, и поэтому я извелась до полусмерти за те краткие минуты, пока шёл осмотр и умные приборы из переносного реанимационного ящичка готовили результаты анализов.
– Лёгкие чистые, – сказал Дженкинс, – внутреннего кровотечения нет… Тест на варигрипп положительный. Ну… Штраф за неявку в карантинную службу парень получит приличный. А поскольку вряд ли у него на счету что-то есть, отправится отрабатывать ручками в службу уборки.
– Но он же болен! – возмутилась я.
– Когда выздоровеет и окрепнет после болезни, разумеется. Правила есть правила, их придумали не за тем, чтобы нарушать, ведь каждое из них написано кровью.
Я обхватила себя руками и промолчала. Не люблю спорить, особенно с Дженкинсом. На каждое моё слово он найдёт три своих. И прозвучат они логично, правильно, замечательно, потому что Эл Дженкинс сам в них будет верить. А я… Я почувствую трещину. Как в стеклянной чашке, которую бережно собрали из осколков, тщательно отполировав стыки. Внешне будет неотличима от себя прежней. Но паранормальное зрение безжалостно отметит все шрамы, не заметные тому, кто не умеет видеть…
– Дес, варигрипп включен в планетарный календарь прививок, – терпеливо объяснил Дженкинс. – У подавляющего большинства населения нашего мира есть иммунитет. Все прибывающие к нам туристы, восприимчивые к вирусу, либо проходят иммунизацию перед поездкой, у себя, либо получают дозу уже здесь. Гентбарцам, например, именно от варигриппа прививаться не нужно, они им не болеют в принципе и носителями быть тоже не могут, другая физиология. С них никто и не спрашивает. А вот твой новый знакомый заразу поймал, потому что о защите не подумал. Знаешь, почему не подумал?
Я помотала головой.
– Потому что оказался на Аркадии нелегально. И нам очень хочется узнать, как именно у него это получилось.
Нелегально… Я мигом вспомнила все развлекалки про контрабандистов, шпионов и чёрных копателей, то есть, продавцов украденных с археологических раскопок артефактов, какие только смогла. Многие из них пробирались через санитарные кордоны, притворяясь грузом. Вводили себя в состояние комы, временной, упаковывались в специальные контейнеры, обманывающие детекторы органики… Иногда контейнеры прибывали по месту назначения в лучшем виде, но чаще терялись. И тогда с ними – и с теми, кто по глупости или долгу службы вскрывал такой контейнер! – случались всякие приключения.
– Десима, – с мягким укором сказал Дженкинс, – это всё сказки для неискушённых умов! Ты на Аркадии. Здесь такое невозможно в принципе: уровень контроля слишком высок.
– Он попал в беду, – упрямо сказала я, – это же очевидно!
– Кому очевидно, Дес?
Ненавижу эту его всепонимающую улыбочку! Может, первый телепатический ранг и позволяет доктору Дженкинсу видеть меня насквозь, но демонстрировать это настолько явно – чистое свинство, я считаю.
– Твой новый друг – апарие, – сказал Дженкинс. – Апарие не так уж давно стали контактировать с Федерацией. Их пространство находится очень далеко отсюда, так далеко, что ты себе даже представить не можешь. Вкратце, если ты соберёшься слетать туда на экскурсию, у тебя уйдёт на это восемь лет в один конец.
– Разве гейт дальней пересадочной станции не перебрасывает корабль мгновенно? – возразила я.
– Верно. Перебрасывает. Но манёвры в пространстве требуют времени. Ведь любая пересадочная станция генерирует туннель к такой же узловой станции по федеральной межзвёздной транспортной сети. Через узел или несколько сразу ты не прыгнешь при всём желании. До пространства апарие – минимум сто два таких узла. Посмотришь потом карту.
– А напрямую, по сигналу опорных маяков…
– Ребёнок ты ещё, Дес, – покачал головой Дженкинс. – Теория пятимерного пространства допускает такие прыжки, но на практике – где взять столько энергии?
Я промолчала. Увольте меня решать задачки по пятимерной физике! Я два умножить на два поделить на два посчитать не могу даже на пальцах. Не математик я. Художник. Разум со странностями, как я сама говорила сегодняшним утром Сае…
А он лежал неподвижно, Сае. Без сознания, бледный, и одно крыло свесилось до пола, утратив упругую небесную синеву…
– Будет жить, – поймал моё настроение доктор. – Его организм оказался восприимчив к варигриппу, значит, и лечение будет эффективным тоже. Вскоре ему станет легче настолько, что даже, может быть, получится поговорить…
– Вы снимете с него глубинный ментальный скан?! – ахнула я.
– Побойся собственной совести, Дес!– рассердился Дженкинс. – Это запрещено, тем более, по отношению к негражданам Федерации. La kauzo de la milito, однако. Нам ещё с апарие проблем не хватало… Меньше смотри низкосортных развлекалок, ей-богу.
Мне стало стыдно. Я почувствовала, как горят щёки и уши. Высшие телепаты очень щепетильно относятся к праву на ментальную неприкосновенность не имеющих телепатической паранормы. Закон – ими же самими установленный, между прочим! – они соблюдают строго и карают нарушителей безо всякой жалости. Тоже красная нить сюжетов многих развлекалок, которые строятся как раз на нарушении персонажем такого закона. Практически везде нарушитель – злобная гадина, с которой надо бороться. А те, что не гады, всё равно получают своё.
Потому что правила придумывают не за тем, чтобы их нарушать. Ведь каждое из правил возникает после того, как кто-то гибнет там, где можно было выжить, если знать правило…
Карантин тот же. Разные планеты, разные расы… Угроза биологического заражения не шутка! Сае заразился нашей болячкой сам, но что если он привёз с собой какую-то свою, не доступную пока ещё нашей науке? И тогда благословенную Аркадию ждёт пандемия…
Ужас!
Сае между тем шевельнулся, открыл глаза, и у меня отлегло от сердца. Живой! Лечение доктора Дженкинска помогло ему: живой. Сае резко дёрнулся, я не знаю зачем, чтобы сбежать? Кем надо быть, чтобы испугаться врача?! А потом я словно увидела доктора Дженкинса его глазами: посторонний, значок первого телепатического ранга на воротничке. Испугаешься такого, ещё бы.
– Не стоит делать резких движений, Саернтик, – доброжелательно посоветовал ему доктор, предлагая подушку под спину. – Вы больны, вам необходим покой.
– Вы знакомы?! – изумилась я.
– Дес, – всё с той же бесячей мягкостью в голосе сказал Дженкинс, – апарие в пространстве Земной Федерации – пока ещё очень большая редкость. Конечно, мы знаем таких наперчёт!
Мы. До меня дошло наконец-то. Когда высший телепат говорит «мы», он имеет в виду не себя одного, но всю инфосферу. Во всяком случае, ту её часть, что отвлеклась на текущую ситуацию с тобой. Каково это, расплескивать своё сознание по всему ментальному пространству, быть частью каждого и самому оставаться частью всех.
– Что скажете, друг? – обратился доктор Дженкинс к Сае, который, подумав немного, всё же не стал отказываться от подушки под спину.
– Это допрос? – облизнув губы, хрипло спросил апарие.
– Всё зависит только от вас, – Дженкинс слегка развёл ладонями. – От степени вашей искренности. Мы не причиним вам вреда, Саернтик, но если вы таите какую-то злость или обиду, самое время сейчас в этом признаться.
Сае медленно соединил кончики пальцев. Думал. Ему не нравится, как доктор Дженкинс на него давит, поняла я. А кому бы понравилось? У дяди Эла есть в арсенале такая манера разговора… В общем, сразу чувствуешь себя обжаренной по всем правилам куриной тушкой на блюде. Невероятно раздражает даже меня, ко всему привычную. Что уже говорить о Сае.
– Могу я попросить чашечку кофе? – спросил вдруг Сае.
– Можете, – кивнул доктор. – Судя по всему, кофе для вашей расы – неплохой иммуномодулятор, иначе варигрипп привёл бы вас ко мне гораздо быстрее. Дес, свари, пожалуйста, кофе… и мне тоже. Не забудь и про себя.
Я кивнула и пошла в кухонный блок. Кофе хорошо прочищает мозги, а я чувствовала, что мозги мне сейчас очень нужны.
Что-то происходило. Что-то стояло в воздухе, тяжёлое, тревожное, и оно мне крепко не нравилось. Я узнала это чувство, отравившее мне немало солнечных дней в детстве, и мне стало ещё страшнее.
Ещё не ясновидение. Но уже и не безмятежное неведение лишённых паранормального восприятия.
Плохо жить с нераскрывшимся даром, с какой стороны ни посмотри.
Я приготовила кофе – для доктора Дженкинса и для Сае, а потом вдруг поняла, что меня развели как маленькую! Им надо было меня выслать вон, и – выслали! Чтобы я лишнего чего не услышала. Злость окатила меня горячим жаром.
Держат за несмышленого ребёнка!
Элмер Дженкинс – ещё простительно, он такой со всеми практически, даже с мамой умудряется. Но Сае… Вот уж от кого не ожидала.
Обидно!
Я со злости решила заявиться к заговорщикам прямо сейчас, но внезапно увидела картину возле стены. Сразу вспомнила: я тогда принесла её, чтобы показать Сае, и не показала, к слову не пришлось. Поставила к стеночке и забыла. А теперь вспомнила. Не просто вспомнила, а увидела.
Меня снова запеленало давно забытым страхом, по рукам и ногам, я даже дышать могла через раз.
Когда-то, давно, когда я только-только взяла в руки даже не кисть, а обычный мелок, каким рисуют на садовых дорожках и тротуарах дети… да я ведь и сама была ребёнком тогда. Уже не вспомню, сколько мне было лет, шесть или пять, может, даже меньше. Самым жутким моим кошмаром стали рисунки, которые менялись.
Я вела линию, и она изгибалась волнами, не успев нарисоваться до конца. Я ставила точку, и она превращалась в объёмный шар, и уходила глубоко под землю. Никто из взрослых не видел и не мог понять, почему я кричу от ужаса. Первым, кто меня смог понять, оказался как раз доктор Дженкинс, дядя Эл, и я до сих пор помню его руки, гладившие меня по голове – как раз после очередной такой вот переменчивой картины.
Он же и объяснил мне суть происходящего. И тогда, самыми простыми словами, какие мог понять маленький ребёнок. И позже, когда я стала старше и умнее. Всё дело в моей паранорме, ни в чём больше. В момент создания рисунка я утрачиваю контроль. Значит, что? Учимся держать в узде непокорную силу.
Вот уж я училась.
Но иногда справиться не удавалось. Правда, в последнее время неконтролируемых всплесков практически не было. И я успокоилась. Забыла. Выкинула из головы. Но кто сказал, что детство не сможет однажды вернуться снова? Порвать все барьеры. Выплеснуться неудержимой лавой дикой мощи…
Картина менялась под моим взглядом, необратимо и страшно. Её нельзя было трогать руками вообще, она уже, собственно, не была картиной полном смысле этого слово, и я даже не назвала бы её материальным объектом. Чёрная дыра, проступившая из-за горизонта событий, портал в Вечность.
Синяя птица металась над хищными волнами, и её накрывало бездонной глубиной, сквозь которую недобро просвечивало багровое солнце. Птица тонула.
Сае тонул.
Я не могла этого допустить!
А где-то там, словно в другой реальности, за толстой стеклянной стеной, доктор Элмер Дженкинс беседовал с апарие Саернтиком, единственым апарие на всю аркадийскую планетарную локаль и как бы не на весь человеческий сектор Земной Федерации…
– Прошу прощения. Я не знаю, кто вы, и как к вам следует обращаться.
– Доктор Элмер Юджин Дженкинс, первый ранг, федеральный советник первой категории при Законодательном Собрании Аркадийской планетарной локали.
– Не многовато ли для одного странника?
– В самый раз.
Я почти видела лицо Сае. Его усмешку, и острый пронзительный взгляд. Он же болен, он очень болен, варигрипп – коварная болезнь. Большинство из нас подхватывают его в детстве, в лёгкой форме, и то ведь не сахар с медовыми рогаликами. Сейчас на Сае действует лекарство, но он чужак, как долго продлится ясное сознание, какими будут последствия…
Птица почти исчезла под толщей тёмной враждебной воды.
Нет!
Я закрыла глаза, удерживая линии картины в едином поле, не давая им рассыпаться окончательно. Синяя птица, – моя птица, – должна вынырнуть к солнцу! Я смогу. Я справлюсь. Я не позволю…
– Вы понимаете, что я вынужден буду сообщить о вас капитану Снежиной, Саернтик?
– Разве вы ещё не сообщили, доктор?
– Пока нет. Сначала я хочу услышать вас. Вы – здесь – появились намеренно? Ради мести?
– У нас не принято мстить беззащитным. Но с этой страшной женщиной, матерью Десимы, я и не ссорился никогда… Я здесь случайно, уважаемый советник Дженкинс.
Лети, птица. Да не достанут тебя жадные волны. Да напоит твои крылья своею силой штормовой ветер. Лети. Живи!
– Вы говорите правду, Саернтик…
Линии вероятностей дрогнули ещё раз, и застыли, стремительно обретая законченную форму, теперь уже навсегда.
Картина перестала быть трясиной. Просто волны. Просто ветер. Синекрылая птица, уходящая в вышину…
А из меня будто выжали весь воздух. Я взмокла, со всхлипом втянула в себя воздух с густым карамельным ароматом свежезаваренного кофе, и поняла, что до этого не дышала. Схватка с картиной заняла какие-то доли секунды.
Упражнение на самоконтроль, заученное в детстве. «Волны гасят ветер…» И пальцы перестают дрожать, а на ресницах больше не копятся предательские слёзы. Я осторожно разворачиваю картину к стене. То, о чём дядя Эл не знает, ему не повредит, верно?
А он не узнает, если я не захочу.
Дядя Эл не станет трогать не предназначенное для демонстрации полотно. Коснулся однажды, давно… я уж и не помнила, чем окончилось, но доктору не понравилось. С тех пор он спрашивал у меня разрешения, всегда.
Я поставила на поднос чашечки с кофе. Себе не сварила, да… что ж, сварю позже. Когда доктор Дженкинс уйдёт, а Сае, измученный болезнью, крепко уснёт на своём ложе. Главное ведь, картина больше не стронется в пропасть. Она завершена. Окончательно и навсегда.
Так что они выпили кофе, Сае и доктор Дженкинс, похвалили золотые руки хозяюшки, то есть, мои. Улыбались, но в их улыбках уже не таилась гроза, словно они что-то выяснили принципиально важное друг для друга и с ним согласились оба...
– Всё будет хорошо? – уточнила я. – Сае поправится?
– Разумеется, поправится, – заверил меня Дженкинс.
– А можно, он останется у меня? – выпалила я внезапно пришедшую в голову идею. – Сае, вы останетесь? Тут вас никто не потревожит, а я расконсервирую гостевой блок на первом этаже… там просторно, вам там понравится.
– Я бы рекомендовал вам остаться, Саернтик, – доброжелательно сказал доктор Дженкинс. – Вы нездоровы, вам необходимо лечение… Здесь есть все условия.
