Я выпроводил Костромскую и поехал в больницу.
Дина.
Я не думала, что будет так. Так трудно. Так страшно. Меня измотала эта беременность. И вот, казалось бы, осталось чуть-чуть. Но не было чувства облегчения. Наоборот, меня затягивала непонятная паника. И главное, я люблю этого человечка, который растет внутри меня. Я желаю ей всего самого лучшего. Да, согласно результатам узи у нас с Сергеем будет дочь. И я безумно хочу увидеть ее, взять на руки, приласкать, рассказать, как сильно я ее люблю. До этого осталось всего ничего, но мне почему-то кажется, что этого не случится никогда.
У меня весь день тянет живот. Я не знаю, как повернуться, чтобы лечь удобнее. Мне не разрешают вставать. Но сейчас, лежа, мне становится настолько тошно, что я плюю на запрет и встаю, чтобы пройтись по палате. Я хожу от стенки до стенки, и в какой-то миг живот пронзает острая боль. Так уже было несколько раз, когда начинались кровотечения. А потом я чувствую, как по ногам что-то течет. Наверное, отошли воды. Но когда смотрю на пол, то вижу, что стою в луже крови. И кровь течет по ногам. Слишком много крови. Сознание словно в тумане. Я могу только смотреть. Смотреть, как вместе с кровью из меня утекает жизнь. По каплям.
В этот момент открывается дверь в палату, заходит медсестра. Видит меня, опускает взгляд ниже на мои ноги, потом на пол, резко разворачивается и выбегает в коридор. Я слышу, как она зовет на помощь. В палату закатывают каталку, укладывают меня на нее и везут в операционную. Это я понимаю из разговора суетящегося вокруг меня персонала. А потом я слышу крик. Звенящий, заполняющий все пространство, разрывающий пустоту. И не сразу до меня доходит, что кричу я сама. А потом снова и снова. В операционной мне ставят катетер в вену и начинают вводить препараты. Какие именно не разобрать. Да и какая теперь разница?
А самое главное - я не боюсь. И уже почти не чувствую боль. Потому что она заменила собой каждую клетку моего тела. Я перестаю кричать. Бесполезно. Тьма вокруг меня сгущается, я осязаю ее на физическом уровне. И впервые думаю, что уходить не страшно.
Вот только Лена, Матвей, моя малышка, которую я уже не увижу... Как же они? Но и тут у меня нет выбора. Потому что я понимаю, что, скорее всего, это конец. Есть какая-то обреченность в метаниях врачей. Даже, наверное, бессмысленность. На меня накатывает волнами слабость. Я молюсь только о том, чтобы выжила моя малышка. Чтобы это все было не зря.
Отдать жизнь за того, кого любишь, хоть и никогда не видела. Другого пути не остается. А тьма продолжает сгущаться. И я... я поддаюсь ей. Я, которая никогда не сдавалась и боролась до последнего. Я уже сама протягиваю к ней руки. Она манит меня, обещая что-то неизведанное. То, что подарит забвение.
И на самой острой вспышке боли и отчаяния эта тьма подхватывает меня, окружает со всех сторон, утягивает за собой.
И я остаюсь в ней. Меня нет?
Сергей.
Я доезжаю до роддома в рекордные сроки, еще не зная, что опоздал.
Ко мне выходит усталый врач, который начинает объяснять, что случилось. Его монотонный голос давит на мозг безысходностью.
- У Дины Витальевны началась отслойка плаценты, обильное кровотечение. Мы ее прооперировали, но во время кесарева произошла остановка сердца. Сердце удалось запустить не сразу. Дина Витальевна впала в кому. Прогнозы пока делать рано, но если она продержится пару дней, то шанс на выздоровление есть. Однако, Вы должны понимать, все индивидуально...
Я перебиваю:
- То есть она может не очнуться?
Бесцветные глаза врача смотрят безэмоционально.
- Да, так тоже может случиться. Я же сказал, сердце удалось запустить не сразу. Как это отразилось на деятельности головного мозга пока не известно.
Наверное, мужик не знает, что делали раньше с гонцами, приносившими дурные вести. Да и смысл всего разговора сводится к бесконечным - не известно, не понятно, позже.
Но у меня остался еще вопрос:
- А ребенок?
В его глазах так ничего и не появляется. Голос такой же ровный.
- С ребенком все в порядке. У Вас дочь. 51 сантиметр рост, 3200 - вес. Все показатели в норме. Через пять дней сможете забрать ребенка домой.
- Домой я должен был забрать двух.
- Сергей Владимирович, это жизнь. Беременность протекала сложно…
Он собирается снова удариться в дебри медицины. А я не хочу. Дома дети ждут маму. Что я им скажу? И как такое сказать? А еще новорожденная дочка... Ребенку нужна мать. Так заведено. И ее никто не заменит.
Но Дина пока домой не вернется. Если вернется вообще...
- Я жену могу увидеть?
В этот момент врач вызывает у меня невольное уважение. Он знает, кто перед ним. Понимает, что я могу создать проблемы. Но не идет по пути наименьшего сопротивления.
-Нет, - звучит твердо, безапелляционно, - Она в реанимации. А это не проходной двор. Любой внешний фактор может осложнить ее состояние. Мы сделали все возможное и невозможное. А теперь остается только ждать.
Можно, конечно, свистнуть охрану и все равно пройти, но я и так наворотил дел. От того, что я ворвусь в реанимацию, боль в грудной клетке вряд ли отпустит, скорее усилится. Но я все равно перетряхну больницу, и, если это врачебная ошибка, я им не завидую.
Что ж я ее за границу рожать не увез? А? Я ведь хотел. В этой России врачи выполняют госзаказ по уничтожению собственного населения, а не оказывают медицинскую помощь.
Пока ясно одно - нужно искать няню. Может, даже кормилицу. Грудное молоко полезней для ребенка. Ее надо найти, проверить. Нельзя подпускать к детям кого попало.
- Дочь я хотя бы могу увидеть?
- Да. Только придется одеть халат, бахилы, шапку, маску. Вас проводят и дадут все необходимое.
По его звонку появляется медсестричка, молоденькая в коротком халатике, ведет меня в детское отделение, в одноместный бокс, приготовленный для Дины с малышкой. Пока ведет, стреляет в меня глазками, смущенно краснеет.
В палате вижу дочку, завернутую как куколка бабочки. Она спит. Какая кроха. Это МОЯ ДОЧЬ. Маленький ротик, крошечный носик, лобик, щечки. И одна. В палате с радионяней. Надо, чтобы здесь кто-то из медсестер был.
Становится тошно. Все должно было быть не так. Здесь должна быть Дина. Я должен был ее поздравить, подарить подарок на рождение малышки. А вместо этого - радионяня... Почему меня преследует ощущение, что я все просрал? Может, потому что так и есть?
Хочется завыть от бессилия. И в памяти всплывает один из разговоров с Динкой. Тогда я не понимал, что значат ее слова. Слышал, слушал, а не понимал. Я даже взгляд ее помню, когда она мне это все говорила:
"Ты думаешь, что всесилен. Что жизнь стоит перед тобой на коленях и тебе отсасывает. А ты кайфуешь. Но ты, как и другие подобные тебе, заблуждаешься. Иногда хватает пустяка, сущей мелочи, чтобы иллюзия могущества рассыпалась прахом, чтобы все пошло ко дну. Просто к таким, как ты, жизнь по какой-то неизвестной мне причине относится терпеливее, чем ко всем остальным. Но потом она просто щелкнет пальцами и даже ты поймешь, что ты всего лишь пыль. А если не поймешь, то тебя просто разотрет в муку. И как бы ты не был богат, кто бы тебе не смотрел в рот, ты ничего не сможешь сделать."
Кто бы тогда знал, что все так и случится
И что больше всего я сейчас хочу что-нибудь сделать. Но сделать ничего не могу.
Сергей.
Я выбегаю из больницы, словно ошпаренный кипятком. И да, конечно, первое, что сейчас нужно сделать, - это решать проблемы. А их не мало.
Но все, что я сейчас хочу - это забыть. Просто забыть, как все неправильно. И я малодушно иду на поводу своих желаний, когда ловлю вопросительный взгляд Воропаева. Просто приказываю:
- В клуб.
Дальнейшее ему не надо объяснять. Он сам все знает. И вот я уже в випке. Я и алкоголь. Потому что сейчас мне не нужна компания. Сейчас люди раздражают уже одним фактом того, что ходят, разговаривают, пьют, едят, смеются. А она - нет. Но почему, почему она? Почему так? Я чувствую себя как жестоко обманутый ребенок, которому пообещали подарок, о котором он мечтает. И вот он ждет и ждет, а потом ему говорят, что подарка не будет.
В это самое мгновение Дина борется за жизнь. Я это знаю. Но от этого не легче. Ни х"я не легче. Потому что исход этой борьбы не известен. И все в моей жизни зависает как е"аный воздушный шарик между небом и землей.
Потому что я, су"а, уже привык, что мой дом напоминает дом, а не музей с чужими людьми. Я привык к ее запаху, ее вещам в нашей спальне, ее телу в моих руках, тому, как шепчет или кричит мое имя, когда кончает. И я не хочу отвыкать. И то, что было последние месяцы, я воспринимал как временные трудности. А то, что случилось сегодня резко заставляет задуматься. Но пока думать не получается. Пока даже дышать-то нормально не выходит. Поэтому я пью. Надеясь сделать хоть один нормальный вдох.
Домой не хочется ехать. Там Матвей, там Лена. И ладно Матвею можно ничего не говорить, он слишком мал. Но вот с Леной такой номер не прокатит. И почему мне так тяжело думать о том, чтобы ей рассказать? Как будто я виноват. Хотя я и виноват. Динка же не хотела еще детей. Это я настоял. И все же, я не знал, что все так будет. А сейчас заявиться домой и сказать: "Лена, твоя мама в коме. И не известно, очнется ли", у меня не хватает духу.
Я вливаю в себя какое-то крепкое пойло стакан за стаканом до тех пор, пока единственной мыслью в сознании не остается та, что я сильно перебрал. А потом - провал.
Лена.
Меня подбрасывает на кровати от какого-то грохота внизу. И так как он не прекращается, то я как была - в майке и шортах, спускаюсь вниз. И теряю дар речи. Потому что внизу Давлатов разносит гостиную. Вернее, почти уже разнес. Повсюду битое стекло, обрывки материи и обломки мебели.
Замираю и шепчу еле слышно: " Был на квартиру налет ...К нам заходил бегемот... Может быть, дом не наш... Может, не наш этаж… Просто заходил Сережка... Поиграли мы немножко... Значит, это не обвал? Значит, слон не танцевал? Очень рада. Оказалось, я напрасно волновалась".
А на безопасном расстоянии от Давлатова стоит Воропаев и не придумывает ничего лучше, как повторять:
- Сергей Владимирович, успокойтесь. Сергей Владимирович, успокойтесь. Сергей Владимирович...
Я аккуратно пробираюсь к Воропаеву и, дергая ее за пиджак, шиплю:
- Вырубите его!
-Но…
- Он же белочку словил. Вырубите, говорят. А не то, я сама.
Воропаев смотрит на меня с сомнением, но тут в нашу сторону летит стеклянная бутылка, которая по счастливому стечению обстоятельств пролетает в паре сантиметров от головы Воропаева. Его это побуждает к действию наконец-то. Потому что он подходит сзади к Давлатову и сильно и точно бьет того по затылку. Давлатов начинает падать на пол. А вот туда падать нежелательно, поэтому я кричу:
- Держи его!
Воропаев успевает поймать Давлатова до встречи с жестокой реальностью, то есть с осколками и острыми деревяшками.
Я наблюдаю милую картину: посреди Мамаева побоища Воропаев стоит и держит под мышки Давлатова. Взглядом цепляю настенные часы - три часа ночи. Круто, чё.
Продолжая их рассматривать, борюсь с двумя противоположными желаниями - остаться стоять и посмотреть, что Воропаев будет делать со своим драгоценным шефом, и пойти помочь перенести тело отчима в более комфортные условия. Человечность во мне побеждает благодаря тяжелому вздоху Воропаева:
- Всё, он теперь меня точно уволит!
Не удержавшись, ехидно интересуюсь:
- А Вы думаете, он вспомнит, что случилось? Сколько он выжрал сегодня? - а потом деловито продолжаю, - А он кабинет тоже разгромил?
Воропаев отвечает:
- Нет, не успел.
Облегченно вздыхаю, тащить этого племенного быка на второй этаж у меня нет никакого желания. Хорошо, хоть Матвей не проснулся!
- Надо его туда отнести. А завтра проспится, тогда и видно будет.
Потом задаю тот вопрос, что вертится на языке:
- А с чего дебош-то?
Потому что хоть отчим и специфический фрукт, но такое я вижу в первый раз. Хочется, чтобы и в последний. Но тут Воропаев отводит глаза и начинает заметно нервничать. Ох, не нравится мне это все.
Я приближаюсь к мужчинам, подхватываю Давлатова за ноги, и мы относим его в кабинет. Благо, что девочка я спортивная. Но он все-таки тяжелый, гад. Там пристраиваем уважаемого Сергея Владимировича на диван для ночлега. И тут Воропаев непонятно у кого спрашивает:
- Может, его раздеть.
Я глубокомысленно изучаю мужскую фигуру.
- Лично я его без одежды не очень хочу видеть. Но если Вы хотите лицезреть своего любимого шефа без штанов и в беспомощном состоянии, то мешать я Вам не буду. Только выйду.
- Ладно, тогда и так сойдет- печально вздыхает Воропаев.
Я высказываю следующее соображение:
- Вот только пледиком его прикрыть не помешает. А то, не дай Бог, до утра проснется.
Я приношу плед, Воропаев укрывает им Давлатова и, убедившись, что, тот нормально дышит, мы выходим из кабинета.
Воропаев интересуется у меня:
- А что с гостиной делать?
- В три часа ночи? Ничего. Завтра день будет.
А сама думаю, что неплохо будет любимому отчиму показать наглядно, к чему приводит злоупотребление спиртными напитками.
Сейчас меня занимает другое.
- Из-за чего это произошло? - спрашиваю у Воропаева.
Тот начинает мяться.
Я прикрикиваю:
- Ну?
Он, не глядя мне в глаза, выпалил:
- Дина Витальевна в коме.
Вроде бы простая фраза, и смысл ее тоже ясен как свет. Но все, что я могу, это тупо переспросить:
- Мама?
Нет, это не может быть правдой. Мама, она должна вернуться из больницы. Я... я, кажется, забываю, как нужно дышать. Я не могу, не хочу остаться одна! Мне всего пятнадцать!
Шепчу пересохшими губами:
- Как это произошло?
Воропаев сбивчиво объясняет:
- Осложнения при родах. Стали срочно делать кесарево. В общем, пока делали, остановилось сердце. Его запустили... Но не сразу. И вот кома.
За этими словами меня накрывает - она просто сейчас умирает. И ничего нельзя сделать.
А Воропаев тем временем добавляет:
- И еще, Лен. У тебя теперь есть сестра.
Я не могу сейчас воспринимать что-нибудь кроме новостей о маме.
Я не знаю как, но мне удается взять под контроль свой голос:
- Мне нужно побыть одной.
Как во сне бреду к себе в комнату, сажусь на кровать и сижу, сижу. Из головы выветрилось все. Из сердца вытянуты все чувства.
Я выпала из времени. И не знаю, как быть дальше.
Но беда в том, что это "дальше" существует. И я не одна. Есть Матвей, есть сестра, у которой пока еще нет даже имени. И есть отчим. Но непонятно, насколько на него можно положиться в кризисной ситуации.
Если предположить само худшее, детдома я не боюсь. Я не верю, что дядя Леша допустит это. Но как быть с Матвеем и сестренкой? У них есть отец. Только вот готов ли он им быть? А от его желаний тоже уже ничего не зависит.
Пора этого небожителя привести в чувство. Потому что все получилось, как получилось. И что будет дальше, не ясно.
С этой мыслью я сворачиваюсь в клубок и проваливаюсь в тяжелый сон.
На утро звоню классному руководителю. В лицей сегодня не пойду. Мне очень трудно выговорить в одном предложении слова "мама" и "кома", но я справляюсь и с этим. Слава Богу, меня понимают и дают мне время прийти в себя. Это то, что нужно.
Отчима решаю пока не будить. Пусть проспится. Матвею ничего этого знать не стоит.
Дина.
Я не думала, что будет так. Так трудно. Так страшно. Меня измотала эта беременность. И вот, казалось бы, осталось чуть-чуть. Но не было чувства облегчения. Наоборот, меня затягивала непонятная паника. И главное, я люблю этого человечка, который растет внутри меня. Я желаю ей всего самого лучшего. Да, согласно результатам узи у нас с Сергеем будет дочь. И я безумно хочу увидеть ее, взять на руки, приласкать, рассказать, как сильно я ее люблю. До этого осталось всего ничего, но мне почему-то кажется, что этого не случится никогда.
У меня весь день тянет живот. Я не знаю, как повернуться, чтобы лечь удобнее. Мне не разрешают вставать. Но сейчас, лежа, мне становится настолько тошно, что я плюю на запрет и встаю, чтобы пройтись по палате. Я хожу от стенки до стенки, и в какой-то миг живот пронзает острая боль. Так уже было несколько раз, когда начинались кровотечения. А потом я чувствую, как по ногам что-то течет. Наверное, отошли воды. Но когда смотрю на пол, то вижу, что стою в луже крови. И кровь течет по ногам. Слишком много крови. Сознание словно в тумане. Я могу только смотреть. Смотреть, как вместе с кровью из меня утекает жизнь. По каплям.
В этот момент открывается дверь в палату, заходит медсестра. Видит меня, опускает взгляд ниже на мои ноги, потом на пол, резко разворачивается и выбегает в коридор. Я слышу, как она зовет на помощь. В палату закатывают каталку, укладывают меня на нее и везут в операционную. Это я понимаю из разговора суетящегося вокруг меня персонала. А потом я слышу крик. Звенящий, заполняющий все пространство, разрывающий пустоту. И не сразу до меня доходит, что кричу я сама. А потом снова и снова. В операционной мне ставят катетер в вену и начинают вводить препараты. Какие именно не разобрать. Да и какая теперь разница?
А самое главное - я не боюсь. И уже почти не чувствую боль. Потому что она заменила собой каждую клетку моего тела. Я перестаю кричать. Бесполезно. Тьма вокруг меня сгущается, я осязаю ее на физическом уровне. И впервые думаю, что уходить не страшно.
Вот только Лена, Матвей, моя малышка, которую я уже не увижу... Как же они? Но и тут у меня нет выбора. Потому что я понимаю, что, скорее всего, это конец. Есть какая-то обреченность в метаниях врачей. Даже, наверное, бессмысленность. На меня накатывает волнами слабость. Я молюсь только о том, чтобы выжила моя малышка. Чтобы это все было не зря.
Отдать жизнь за того, кого любишь, хоть и никогда не видела. Другого пути не остается. А тьма продолжает сгущаться. И я... я поддаюсь ей. Я, которая никогда не сдавалась и боролась до последнего. Я уже сама протягиваю к ней руки. Она манит меня, обещая что-то неизведанное. То, что подарит забвение.
И на самой острой вспышке боли и отчаяния эта тьма подхватывает меня, окружает со всех сторон, утягивает за собой.
И я остаюсь в ней. Меня нет?
Сергей.
Я доезжаю до роддома в рекордные сроки, еще не зная, что опоздал.
Ко мне выходит усталый врач, который начинает объяснять, что случилось. Его монотонный голос давит на мозг безысходностью.
- У Дины Витальевны началась отслойка плаценты, обильное кровотечение. Мы ее прооперировали, но во время кесарева произошла остановка сердца. Сердце удалось запустить не сразу. Дина Витальевна впала в кому. Прогнозы пока делать рано, но если она продержится пару дней, то шанс на выздоровление есть. Однако, Вы должны понимать, все индивидуально...
Я перебиваю:
- То есть она может не очнуться?
Бесцветные глаза врача смотрят безэмоционально.
- Да, так тоже может случиться. Я же сказал, сердце удалось запустить не сразу. Как это отразилось на деятельности головного мозга пока не известно.
Наверное, мужик не знает, что делали раньше с гонцами, приносившими дурные вести. Да и смысл всего разговора сводится к бесконечным - не известно, не понятно, позже.
Но у меня остался еще вопрос:
- А ребенок?
В его глазах так ничего и не появляется. Голос такой же ровный.
- С ребенком все в порядке. У Вас дочь. 51 сантиметр рост, 3200 - вес. Все показатели в норме. Через пять дней сможете забрать ребенка домой.
- Домой я должен был забрать двух.
- Сергей Владимирович, это жизнь. Беременность протекала сложно…
Он собирается снова удариться в дебри медицины. А я не хочу. Дома дети ждут маму. Что я им скажу? И как такое сказать? А еще новорожденная дочка... Ребенку нужна мать. Так заведено. И ее никто не заменит.
Но Дина пока домой не вернется. Если вернется вообще...
- Я жену могу увидеть?
В этот момент врач вызывает у меня невольное уважение. Он знает, кто перед ним. Понимает, что я могу создать проблемы. Но не идет по пути наименьшего сопротивления.
-Нет, - звучит твердо, безапелляционно, - Она в реанимации. А это не проходной двор. Любой внешний фактор может осложнить ее состояние. Мы сделали все возможное и невозможное. А теперь остается только ждать.
Можно, конечно, свистнуть охрану и все равно пройти, но я и так наворотил дел. От того, что я ворвусь в реанимацию, боль в грудной клетке вряд ли отпустит, скорее усилится. Но я все равно перетряхну больницу, и, если это врачебная ошибка, я им не завидую.
Что ж я ее за границу рожать не увез? А? Я ведь хотел. В этой России врачи выполняют госзаказ по уничтожению собственного населения, а не оказывают медицинскую помощь.
Пока ясно одно - нужно искать няню. Может, даже кормилицу. Грудное молоко полезней для ребенка. Ее надо найти, проверить. Нельзя подпускать к детям кого попало.
- Дочь я хотя бы могу увидеть?
- Да. Только придется одеть халат, бахилы, шапку, маску. Вас проводят и дадут все необходимое.
По его звонку появляется медсестричка, молоденькая в коротком халатике, ведет меня в детское отделение, в одноместный бокс, приготовленный для Дины с малышкой. Пока ведет, стреляет в меня глазками, смущенно краснеет.
В палате вижу дочку, завернутую как куколка бабочки. Она спит. Какая кроха. Это МОЯ ДОЧЬ. Маленький ротик, крошечный носик, лобик, щечки. И одна. В палате с радионяней. Надо, чтобы здесь кто-то из медсестер был.
Становится тошно. Все должно было быть не так. Здесь должна быть Дина. Я должен был ее поздравить, подарить подарок на рождение малышки. А вместо этого - радионяня... Почему меня преследует ощущение, что я все просрал? Может, потому что так и есть?
Хочется завыть от бессилия. И в памяти всплывает один из разговоров с Динкой. Тогда я не понимал, что значат ее слова. Слышал, слушал, а не понимал. Я даже взгляд ее помню, когда она мне это все говорила:
"Ты думаешь, что всесилен. Что жизнь стоит перед тобой на коленях и тебе отсасывает. А ты кайфуешь. Но ты, как и другие подобные тебе, заблуждаешься. Иногда хватает пустяка, сущей мелочи, чтобы иллюзия могущества рассыпалась прахом, чтобы все пошло ко дну. Просто к таким, как ты, жизнь по какой-то неизвестной мне причине относится терпеливее, чем ко всем остальным. Но потом она просто щелкнет пальцами и даже ты поймешь, что ты всего лишь пыль. А если не поймешь, то тебя просто разотрет в муку. И как бы ты не был богат, кто бы тебе не смотрел в рот, ты ничего не сможешь сделать."
Кто бы тогда знал, что все так и случится
И что больше всего я сейчас хочу что-нибудь сделать. Но сделать ничего не могу.
Глава 35. Над пропастью отчаянья.
Сергей.
Я выбегаю из больницы, словно ошпаренный кипятком. И да, конечно, первое, что сейчас нужно сделать, - это решать проблемы. А их не мало.
Но все, что я сейчас хочу - это забыть. Просто забыть, как все неправильно. И я малодушно иду на поводу своих желаний, когда ловлю вопросительный взгляд Воропаева. Просто приказываю:
- В клуб.
Дальнейшее ему не надо объяснять. Он сам все знает. И вот я уже в випке. Я и алкоголь. Потому что сейчас мне не нужна компания. Сейчас люди раздражают уже одним фактом того, что ходят, разговаривают, пьют, едят, смеются. А она - нет. Но почему, почему она? Почему так? Я чувствую себя как жестоко обманутый ребенок, которому пообещали подарок, о котором он мечтает. И вот он ждет и ждет, а потом ему говорят, что подарка не будет.
В это самое мгновение Дина борется за жизнь. Я это знаю. Но от этого не легче. Ни х"я не легче. Потому что исход этой борьбы не известен. И все в моей жизни зависает как е"аный воздушный шарик между небом и землей.
Потому что я, су"а, уже привык, что мой дом напоминает дом, а не музей с чужими людьми. Я привык к ее запаху, ее вещам в нашей спальне, ее телу в моих руках, тому, как шепчет или кричит мое имя, когда кончает. И я не хочу отвыкать. И то, что было последние месяцы, я воспринимал как временные трудности. А то, что случилось сегодня резко заставляет задуматься. Но пока думать не получается. Пока даже дышать-то нормально не выходит. Поэтому я пью. Надеясь сделать хоть один нормальный вдох.
Домой не хочется ехать. Там Матвей, там Лена. И ладно Матвею можно ничего не говорить, он слишком мал. Но вот с Леной такой номер не прокатит. И почему мне так тяжело думать о том, чтобы ей рассказать? Как будто я виноват. Хотя я и виноват. Динка же не хотела еще детей. Это я настоял. И все же, я не знал, что все так будет. А сейчас заявиться домой и сказать: "Лена, твоя мама в коме. И не известно, очнется ли", у меня не хватает духу.
Я вливаю в себя какое-то крепкое пойло стакан за стаканом до тех пор, пока единственной мыслью в сознании не остается та, что я сильно перебрал. А потом - провал.
Лена.
Меня подбрасывает на кровати от какого-то грохота внизу. И так как он не прекращается, то я как была - в майке и шортах, спускаюсь вниз. И теряю дар речи. Потому что внизу Давлатов разносит гостиную. Вернее, почти уже разнес. Повсюду битое стекло, обрывки материи и обломки мебели.
Замираю и шепчу еле слышно: " Был на квартиру налет ...К нам заходил бегемот... Может быть, дом не наш... Может, не наш этаж… Просто заходил Сережка... Поиграли мы немножко... Значит, это не обвал? Значит, слон не танцевал? Очень рада. Оказалось, я напрасно волновалась".
А на безопасном расстоянии от Давлатова стоит Воропаев и не придумывает ничего лучше, как повторять:
- Сергей Владимирович, успокойтесь. Сергей Владимирович, успокойтесь. Сергей Владимирович...
Я аккуратно пробираюсь к Воропаеву и, дергая ее за пиджак, шиплю:
- Вырубите его!
-Но…
- Он же белочку словил. Вырубите, говорят. А не то, я сама.
Воропаев смотрит на меня с сомнением, но тут в нашу сторону летит стеклянная бутылка, которая по счастливому стечению обстоятельств пролетает в паре сантиметров от головы Воропаева. Его это побуждает к действию наконец-то. Потому что он подходит сзади к Давлатову и сильно и точно бьет того по затылку. Давлатов начинает падать на пол. А вот туда падать нежелательно, поэтому я кричу:
- Держи его!
Воропаев успевает поймать Давлатова до встречи с жестокой реальностью, то есть с осколками и острыми деревяшками.
Я наблюдаю милую картину: посреди Мамаева побоища Воропаев стоит и держит под мышки Давлатова. Взглядом цепляю настенные часы - три часа ночи. Круто, чё.
Продолжая их рассматривать, борюсь с двумя противоположными желаниями - остаться стоять и посмотреть, что Воропаев будет делать со своим драгоценным шефом, и пойти помочь перенести тело отчима в более комфортные условия. Человечность во мне побеждает благодаря тяжелому вздоху Воропаева:
- Всё, он теперь меня точно уволит!
Не удержавшись, ехидно интересуюсь:
- А Вы думаете, он вспомнит, что случилось? Сколько он выжрал сегодня? - а потом деловито продолжаю, - А он кабинет тоже разгромил?
Воропаев отвечает:
- Нет, не успел.
Облегченно вздыхаю, тащить этого племенного быка на второй этаж у меня нет никакого желания. Хорошо, хоть Матвей не проснулся!
- Надо его туда отнести. А завтра проспится, тогда и видно будет.
Потом задаю тот вопрос, что вертится на языке:
- А с чего дебош-то?
Потому что хоть отчим и специфический фрукт, но такое я вижу в первый раз. Хочется, чтобы и в последний. Но тут Воропаев отводит глаза и начинает заметно нервничать. Ох, не нравится мне это все.
Я приближаюсь к мужчинам, подхватываю Давлатова за ноги, и мы относим его в кабинет. Благо, что девочка я спортивная. Но он все-таки тяжелый, гад. Там пристраиваем уважаемого Сергея Владимировича на диван для ночлега. И тут Воропаев непонятно у кого спрашивает:
- Может, его раздеть.
Я глубокомысленно изучаю мужскую фигуру.
- Лично я его без одежды не очень хочу видеть. Но если Вы хотите лицезреть своего любимого шефа без штанов и в беспомощном состоянии, то мешать я Вам не буду. Только выйду.
- Ладно, тогда и так сойдет- печально вздыхает Воропаев.
Я высказываю следующее соображение:
- Вот только пледиком его прикрыть не помешает. А то, не дай Бог, до утра проснется.
Я приношу плед, Воропаев укрывает им Давлатова и, убедившись, что, тот нормально дышит, мы выходим из кабинета.
Воропаев интересуется у меня:
- А что с гостиной делать?
- В три часа ночи? Ничего. Завтра день будет.
А сама думаю, что неплохо будет любимому отчиму показать наглядно, к чему приводит злоупотребление спиртными напитками.
Сейчас меня занимает другое.
- Из-за чего это произошло? - спрашиваю у Воропаева.
Тот начинает мяться.
Я прикрикиваю:
- Ну?
Он, не глядя мне в глаза, выпалил:
- Дина Витальевна в коме.
Вроде бы простая фраза, и смысл ее тоже ясен как свет. Но все, что я могу, это тупо переспросить:
- Мама?
Нет, это не может быть правдой. Мама, она должна вернуться из больницы. Я... я, кажется, забываю, как нужно дышать. Я не могу, не хочу остаться одна! Мне всего пятнадцать!
Шепчу пересохшими губами:
- Как это произошло?
Воропаев сбивчиво объясняет:
- Осложнения при родах. Стали срочно делать кесарево. В общем, пока делали, остановилось сердце. Его запустили... Но не сразу. И вот кома.
За этими словами меня накрывает - она просто сейчас умирает. И ничего нельзя сделать.
А Воропаев тем временем добавляет:
- И еще, Лен. У тебя теперь есть сестра.
Я не могу сейчас воспринимать что-нибудь кроме новостей о маме.
Я не знаю как, но мне удается взять под контроль свой голос:
- Мне нужно побыть одной.
Как во сне бреду к себе в комнату, сажусь на кровать и сижу, сижу. Из головы выветрилось все. Из сердца вытянуты все чувства.
Я выпала из времени. И не знаю, как быть дальше.
Но беда в том, что это "дальше" существует. И я не одна. Есть Матвей, есть сестра, у которой пока еще нет даже имени. И есть отчим. Но непонятно, насколько на него можно положиться в кризисной ситуации.
Если предположить само худшее, детдома я не боюсь. Я не верю, что дядя Леша допустит это. Но как быть с Матвеем и сестренкой? У них есть отец. Только вот готов ли он им быть? А от его желаний тоже уже ничего не зависит.
Пора этого небожителя привести в чувство. Потому что все получилось, как получилось. И что будет дальше, не ясно.
С этой мыслью я сворачиваюсь в клубок и проваливаюсь в тяжелый сон.
На утро звоню классному руководителю. В лицей сегодня не пойду. Мне очень трудно выговорить в одном предложении слова "мама" и "кома", но я справляюсь и с этим. Слава Богу, меня понимают и дают мне время прийти в себя. Это то, что нужно.
Отчима решаю пока не будить. Пусть проспится. Матвею ничего этого знать не стоит.
