— Адиль, иди сюда! Иди же! — голос матушки звучит так ласково.
Взяв Адиля на руки, она опускает его в золотистый тазик, для того чтобы совершить омовение, необходимое перед вознесением молитвы Всевышнему. Они ведь правоверные мусульмане, и должны отличаться от нечистых кафиров*-христиан, которые даже в свои церкви ходят грязными и немытыми. А бани свои они посещают более для развлечения, нежели для очищения тела.
Он знает, что должен молиться прилежно, ведь ежели слова молитвы забудутся, значит он не выучил их должным образом. Даром, что ему минуло всего четыре года, молиться он обязан наравне со взрослыми и знать назубок каждое слово. В противном случае, отец разгневается и не возьмет его вместе со старшими братьями на базар в Бахчисарай. А ведь только там можно будет поглядеть на все эти диковинные товары, каких в их ауле и не увидишь — разноцветные платки и шали, диковинные птицы, одурманивающие своим запахом пряности, звенящие золотые браслеты и множество других интересных вещей.
Так хочется взглянуть на них, а стало быть, нужно стараться!
— Отец ведь возьмет меня на базар? Я хорошо прочел молитву.
— Возьмет сынок, — матушка улыбается, гладит его черные шелковистые волосы. — Только надобно молиться Аллаху не ради лишь исполнения своих желаний. Всевышний ждет от тебя искренней молитвы, исходящей из глубины твоего сердца, твоей души. И тогда она будет услышана, и Аллах защитит тебя, укажет тебе путь.
— Да, мама. Я понял. — отныне он будет молиться лишь за других и за свою душу.
И никогда, никогда для того, чтобы поехать на базар.
— Эй, Гнат! Станичники гутарят, ты ясыря* привез с похода? А чего ж не ясырку себе в жены аль в батрачки?
— Не досталося мне ясырки, деда Ефим! Да и он сгодится — молодой да здоровый.
— Сколько годков-то?
— Шестнадцать будеть, кажись.
— Господя! — перекрестился пожилой казак с окладистой седой бородой.
Во взгляде его выцветших голубых глаз мелькнуло нечто похожее на сочувствие. Молодому двадцатилетнему Игнату Полозову жениться бы на его внучке Василиске, первой красавице в станице, да и влюблена в него сильно. Вот только он вовсе и не смотрел на нее, не то что другие казаки. К ним в курень несколько раз уж засылали сватов, но все напрасно. Не желала она смотреть на других, но замуж идти надо, стало быть, скоро придется и решение принимать.
Дед Ефим был уже слишком стар, чтоб кулаком по столу ударить, или нагайку в руки взять, да и жаль единственную кровинушку — сироту.
Его сын давным давно погиб в Крыму в бою с басурманами, а невестка умерла рожая долгожданного сына, и сынок не выжил, Господь обоих прибрал к рукам. Не ровен час и его приберет. А девку пристроить надо.
С отцом Игната — Тимофеем Полозовым они когда-то вместе басурман били. На турок, на татарву ходили. Смелый был казак, отчаянный, пал от кривой татарской сабли. А сынок весь в него — волосы темные да глаза синие, будто сам Дон в них отражается. А уж храбрец какой, вот и привез в очередной раз из похода на татарву трофей. Еще и живой. Но малолетка же, пятнадцать годков всего! Какой из него батрак? Жаль мальчишку, ведь норов у Игната, как у его отца — чуть что не по нем, за нагайку хватается. Станичники и связываться с ним боятся, не дай Боже рассоришься, убьет и глазом не моргнет.
— Я молился Всевышнему, отец… Но он не услышал меня… Я молился за матушку, но он забрал ее… — он едва сдерживает слезы, готовые пролиться из больших темно-карих глаз.
Адиль знает, что отец слез из глаз двенадцатилетнего сына не потерпит. Ведь ему пора становится мужчиной. Мужчины не имеют права на проявление слабости. Совсем скоро он возьмет в руки оружие и пойдет сражаться с грязными кафирами, разоряющими их земли, уводящими в рабство их мужчин, женщин и детей.
Но разве сами они не делали того же самого? Адиль хотел, но боялся задать отцу подобный вопрос. Отец не любил лишних вопросов.
— Раз Всевышний призвал твою мать к себе, значит на то была его воля. — опускает глаза отец. — Мы не вольны вопрошать о решениях Аллаха, сын мой. Ты должен быть сильным.
Матушка Адиля умерла после долгой и продолжительной болезни. Он не ведал, чем она была больна, но все это время он молился Аллаху о ее скорейшем выздоровлении. Увы, все оказалось напрасным, молитвы не помогли, хотя они исходили из глубины души, как и учила когда-то матушка. Что ж, ему нужно смириться, и не огорчать отца своим безволием.
— Я буду сильным отец, — Адиль пытается придать голосу твердости.
Он не имеет права быть слабым, хотя бы ради памяти матери. Она должна гордиться им там, в раю, на небесах, где она, отныне, будет прибывать вечно.
— Казаки участили свои набеги, лучше упражняйся с оружием, тебе двенадцать, я в твои годы уже готов был сражаться. А ты еще ничего толком не умеешь! — отец берет его за подбородок, приподнимает лицо и внимательно вглядывается.
— И храни тебя Аллах от плена. Поклянись, что умрешь, но не сдашься! Поклянись мне!
— Клянусь… — голос Адиля звучит растеряно, он не желает умирать, умирать так рано, еще даже толком не пожив, не вкусив всех радостей земной жизни, которая и так слишком коротка.
И даже, когда он пойдет в свой первый бой с грязными казацкими собаками, то будет все еще юн.
— Я слышу в твоих словах страх, но я тебя не виню, — отец горько вздыхает. — Если ты попадешь в плен, твоя участь может оказаться страшнее смерти. Ты не должен стать ясырем у этих грязных скотов. Клянись мне!
— Я клянусь, отец! — его голос звучит уже тверже, решительнее.
Раз уж отец требует от него этой клятвы, значит так надо, значит так тому и быть.
— Подь сюды, мальчонка. Коня почисти.
Адиль не желал мыть чужого коня, не желал исполнять приказы грязного, пропахшего едким табачным дымом и потом казака. Он, скорее всего, и в свою баню редко ходил, хотя и разрешал Адилю совершать омовения перед молитвой.
Месяц назад его жизнь разделилась надвое. На до и после. Ему еще не было шестнадцати, когда пришлось пойти на битву в первый раз. Казаки совершили набег на земли Крыма, его аул полыхал огнем. Адилю с отцом и братьями предстояло защищаться. Когда-то, отец верно говорил, что с оружием он обращается скверно, но, откровенно говоря, оно никогда особо и не привлекало его. Он не желал участвовать в битвах, не желал проливать кровь. А теперь этого было не избежать, казаков он ненавидел с детства и считал своими злейшими врагами.
Но, в течение скольких столетий сами турки и татары проливали казачью кровь? Ведь это так же было правдой, он знал об этом и в глубине души понимал за что все они нынче страдают.
Тем не менее, отец растил Адиля как воина и бороться с неверными кафирами было его священной обязанностью, долгом перед Всевышним. В яростной схватке он сошелся с каким-то молодым казаком. Но тот был явно старше него, опытнее и намного сильнее. Возможности выстоять против него почти не было…
Обжигающая огнем, острая боль в предплечье, и потеряв равновесие, он упал на землю. Казак вышиб его нагайкой из седла. Адиль почувствовал, что теряет сознание, но отец взял с него клятву не попадать в плен к казакам, не становиться их невольником. Он говорил, что его участь будет страшнее смерти. Из последних сил выхватив из-за пояса кинжал, он зашептал слова предсмертной молитвы. Аллах милосерден, он простит его. Внезапно, сильная рука стальной хваткой ухватила его за запястье и кинжал упал на окропленную алой кровью землю.
— О Аллах… смилуйся… — прошептал Адиль.
Последние силы покидали его, в глазах темнело. Видимо, совершать грех и не потребуется, Всевышний готов открыть перед ним врата Рая, где уже давно ждет его милая матушка.
Увы, все оказалось намного страшнее. Он вовсе не пал геройской смертью, а потеряв сознание, стал одним из многих плененных ясырей и ясырок, которые поступили в полное распоряжение пленивших их казаков. Его отвезли на Дон, в рабство. Скорее всего, навсегда. Выкупить Адиля было некому, с тех пор, как умерла мать, достаток в семье сократился. Мать шила прекрасные платья, украшала домоткаными узорами шали и платки, которые с успехом раскупались на Бахчисарайском базаре. Семья не бедствовала, но с ее уходом в лучший из миров все изменилось. Денег часто стало не хватать, отцу было трудно прокормить семью, ведь состоятельными людьми они никогда не были, не имели влиятельных родственников.
Лучше бы он и впрямь погиб в бою. Пленившего его казака звали странным именем Игнат, он жил в большом доме, который называли куренем. У них на Дону все, абсолютно все было не так как в его родном ауле. Казаки громко разговаривали, пили запрещенные его верой напитки, курили трубки с горьким, едким табаком.
Но самым жутким в его положении было то, что он совершенно ничего не знал о судьбе отца и братьев. Выжили ли они? Погибли ли в бою? Или тоже пленены и превращены в казачьих ясырей? Адиль был самым младшим в семье, братья были старше, причем намного, а отец был уже пожилым. Отца, скорее всего убили. Но бедные братья, имея гордый нрав, они были намного более своенравными, нежели младший Адиль — мамин любимчик, как они его называли.
— Чего застыл, аки статуя? А ну давай, быстро текай!
— А если я не подчинюсь? — Адиль и сам не знал зачем решил перечить хозяину.
Он не желал быть безвольным рабом, хоть и жил во вполне сносных для пленника условиях — спал в теплой комнате, ел досыта. Поначалу, казацкая еда была непривычной, но вскоре ему даже понравилось.
Но ведь он не должен был вкушать пищу врагов, не должен был спать на их постелях, не должен был омываться их водой. Можно было найти способ покинуть этот бренный мир, избавить себя от жалкого и позорного существования ясыря в казачьем курене. Отец и братья так бы и поступили. Лучше смерть, чем позор и бесчестье. Всевышний бы простил.
Но он безумно хотел жить, хотел видеть бесконечную громаду этого синего неба, ощущать тепло солнечных лучей на своей смуглой коже, дышать этим чистым воздухом. Разве в раю нет всего того, за что он так отчаянно держался на этой Земле? Там тепло, там райские кущи, там ждет матушка. Почему же тогда так хочется жить? Даже здесь, в этом логове врагов, где он обречен на унижения и страдания. К его хозяину Игнату приходили друзья, которым Адиль вынужден был прислуживать. Они насмешливо смотрели на красивого, юного ясыря, он не понимал многого из того, что они говорили. Они курили свои трубки, выпивали и громко пели. Он был совсем один, поделиться своей печалью и разъедающей душу тоской было не с кем. У Игната был младший брат, которого звали Ганей. Иногда Ганя смотрел на Адиля с сочувствием, или же ему просто так только казалось, и хотелось верить, что хотя бы одна душа в этом мире желает ему добра.
— Ах ты нехристь, нонче я дам тебе окорот! — подойдя к Адилю, Игнат отвесил ему звонкую пощечину.
Адиль знал, что этим дело может и не кончиться, о жестокости казаков он был наслышан с детства. Невольно, из глаз брызнули слезы, полились по смуглым щекам. Нет, он не должен был показывать врагу свою слабость, свое бессилие, но сдерживаться уже не мог. Неожиданно, он вспомнил о легенде, которую когда-то рассказывала ему матушка. О том, что в старом дворце крымских ханов есть прекрасный фонтан, зовущийся фонтаном слез. Одному хану, жившему давным-давно подарили прекрасную христианскую пленницу, которую он безумно полюбил. Но она не желала становиться наложницей магометанина, и предпочла умереть. Убитый горем хан приказал воздвигнуть во дворце великолепный фонтан, с чистой голубой водой.
Ежели эта легенда являлась правдивой, то плененной христианкой можно было лишь восхищаться. Она отважилась уйти из жизни, предпочла бесчестию смерть, и это заслуживало глубокого, искреннего уважения.
Адиль же не мог отважиться на подобный смелый поступок, у него не хватало мужества. Он страстно желал жить. Жить, пусть даже и во власти врагов. Кто знает, быть может это было расплатой за муки христиан, пострадавших по воле его народа. Но почему именно он? Ведь он не успел никого убить или покалечить, и в первой же битве оказался в плену. Видимо, Всевышний пожелал испытать его, и он должен покориться его воле.
— Ладно, не крушися, иди давай. Делай, чего велю, не то нагайки отведаешь, — шершавыми пальцами Игнат провел по мокрым щекам Адиля, вытирая льющиеся ручьем соленые слезы.
— Слушаюсь… — прошептал Адиль.
Что еще он мог ответить? Как сопротивляться? Всю тяжесть казацкой нагайки он уже ощутил на своем теле. Он до сих пор помнил ту острую, пронзающую насквозь боль. Неужто он настолько слаб, что боится боли? Отец бы не одобрил подобной трусости. Знать бы, жив ли он? Живы ли братья?
— А ты ладный мальчонка. Дюже ладный… — Игнат приподнял его лицо за подбородок и вновь провел ладонью по щеке.
Адилю стало не по себе, несмотря на то, что он даже не понял значения слов хозяина. Но взгляд его темно-синих глаз заставил сердце биться сильнее, его охватило необъяснимое волнение. Нужно было и впрямь побыстрее выполнить поручение хозяина. А потом можно будет пойти в свой угол и предаться грустным размышлениям. Быть может, есть возможность сбежать? Но каким образом он сбежит? Как преодолеет дорогу? Его поймают и… убьют? Уж лучше бы его и впрямь убили, ведь сам себя жизни он лишить не сможет, у него просто не хватит духу.
Увы, после того, как он исполнил приказ хозяина, отдохнуть и предаться своим мыслям у Адиля не получилось. На следующий день Игнат вместе со своим братом должны были ехать свататься к одной девушке. Причем в роли жениха выступал не старший брат, а младший — Ганя.
Адиль предпочел бы, чтобы именно его хозяин женился. Быть может, тогда Игнат ослабил бы свою бдительность, и он смог бы сбежать из станицы, с Дона, к себе в родной аул. Всевышний не оставил бы его своей милостью, он указал бы ему путь.
Ну а пока ему предстояло начистить им сапоги, привести в порядок одежду, папахи, и украсить повозку.
— Поди Васька, нарядись. Нонче Гнат с Ганькой приедут женихаться.
— Ой, дедуня! — лицо красивой темноволосой девушки озарила счастливая улыбка.
— Да ты не шибко радуйси-то. Не Гнат тебя женихаеть, а Ганька, — усмехнулся дед Ефим.
— Ганька?! Но дедуня, я ведь не его люблю. Я не пойду! — по лицу девушки градом покатились слезы. — Да и как младший вперед старшего жениться будеть?
— А пес его знает. Не охочий он до женитьбы, видать. А ты не прекословь мне! Скажу пойтить — пойдешь! А то проучу, — недовольно нахмурил брови дед. — Похожи они с лица, какая те разница за кого идтить.
— Но ведь я Гната люблю, дедуня! Дедуня, родненький!
— Ну, будет… Не плачь, не крушись. Помру, с кем останешься? Не, чада моя. Быть тебе Ганькиной женой.
Юная Василиса Нестерова всю ночь не могла сомкнуть глаз. Сегодня ее судьба была навеки решена, дед просватал ее за Ганю Полозова, младшего брата того, кого она любила всем сердцем. Игната Полозова, а не Ганю она желала видеть своим мужем, ведь именно его она любила с самого детства. Даром, что братья были очень похожи, но ведь сердце-то может принадлежать лишь одному единственному. Почему же Игнат отказался от нее, казалось же, что она была ему желанной.
Взяв Адиля на руки, она опускает его в золотистый тазик, для того чтобы совершить омовение, необходимое перед вознесением молитвы Всевышнему. Они ведь правоверные мусульмане, и должны отличаться от нечистых кафиров*-христиан, которые даже в свои церкви ходят грязными и немытыми. А бани свои они посещают более для развлечения, нежели для очищения тела.
Он знает, что должен молиться прилежно, ведь ежели слова молитвы забудутся, значит он не выучил их должным образом. Даром, что ему минуло всего четыре года, молиться он обязан наравне со взрослыми и знать назубок каждое слово. В противном случае, отец разгневается и не возьмет его вместе со старшими братьями на базар в Бахчисарай. А ведь только там можно будет поглядеть на все эти диковинные товары, каких в их ауле и не увидишь — разноцветные платки и шали, диковинные птицы, одурманивающие своим запахом пряности, звенящие золотые браслеты и множество других интересных вещей.
Так хочется взглянуть на них, а стало быть, нужно стараться!
— Отец ведь возьмет меня на базар? Я хорошо прочел молитву.
— Возьмет сынок, — матушка улыбается, гладит его черные шелковистые волосы. — Только надобно молиться Аллаху не ради лишь исполнения своих желаний. Всевышний ждет от тебя искренней молитвы, исходящей из глубины твоего сердца, твоей души. И тогда она будет услышана, и Аллах защитит тебя, укажет тебе путь.
— Да, мама. Я понял. — отныне он будет молиться лишь за других и за свою душу.
И никогда, никогда для того, чтобы поехать на базар.
— Эй, Гнат! Станичники гутарят, ты ясыря* привез с похода? А чего ж не ясырку себе в жены аль в батрачки?
— Не досталося мне ясырки, деда Ефим! Да и он сгодится — молодой да здоровый.
— Сколько годков-то?
— Шестнадцать будеть, кажись.
— Господя! — перекрестился пожилой казак с окладистой седой бородой.
Во взгляде его выцветших голубых глаз мелькнуло нечто похожее на сочувствие. Молодому двадцатилетнему Игнату Полозову жениться бы на его внучке Василиске, первой красавице в станице, да и влюблена в него сильно. Вот только он вовсе и не смотрел на нее, не то что другие казаки. К ним в курень несколько раз уж засылали сватов, но все напрасно. Не желала она смотреть на других, но замуж идти надо, стало быть, скоро придется и решение принимать.
Дед Ефим был уже слишком стар, чтоб кулаком по столу ударить, или нагайку в руки взять, да и жаль единственную кровинушку — сироту.
Его сын давным давно погиб в Крыму в бою с басурманами, а невестка умерла рожая долгожданного сына, и сынок не выжил, Господь обоих прибрал к рукам. Не ровен час и его приберет. А девку пристроить надо.
С отцом Игната — Тимофеем Полозовым они когда-то вместе басурман били. На турок, на татарву ходили. Смелый был казак, отчаянный, пал от кривой татарской сабли. А сынок весь в него — волосы темные да глаза синие, будто сам Дон в них отражается. А уж храбрец какой, вот и привез в очередной раз из похода на татарву трофей. Еще и живой. Но малолетка же, пятнадцать годков всего! Какой из него батрак? Жаль мальчишку, ведь норов у Игната, как у его отца — чуть что не по нем, за нагайку хватается. Станичники и связываться с ним боятся, не дай Боже рассоришься, убьет и глазом не моргнет.
— Я молился Всевышнему, отец… Но он не услышал меня… Я молился за матушку, но он забрал ее… — он едва сдерживает слезы, готовые пролиться из больших темно-карих глаз.
Адиль знает, что отец слез из глаз двенадцатилетнего сына не потерпит. Ведь ему пора становится мужчиной. Мужчины не имеют права на проявление слабости. Совсем скоро он возьмет в руки оружие и пойдет сражаться с грязными кафирами, разоряющими их земли, уводящими в рабство их мужчин, женщин и детей.
Но разве сами они не делали того же самого? Адиль хотел, но боялся задать отцу подобный вопрос. Отец не любил лишних вопросов.
— Раз Всевышний призвал твою мать к себе, значит на то была его воля. — опускает глаза отец. — Мы не вольны вопрошать о решениях Аллаха, сын мой. Ты должен быть сильным.
Матушка Адиля умерла после долгой и продолжительной болезни. Он не ведал, чем она была больна, но все это время он молился Аллаху о ее скорейшем выздоровлении. Увы, все оказалось напрасным, молитвы не помогли, хотя они исходили из глубины души, как и учила когда-то матушка. Что ж, ему нужно смириться, и не огорчать отца своим безволием.
— Я буду сильным отец, — Адиль пытается придать голосу твердости.
Он не имеет права быть слабым, хотя бы ради памяти матери. Она должна гордиться им там, в раю, на небесах, где она, отныне, будет прибывать вечно.
— Казаки участили свои набеги, лучше упражняйся с оружием, тебе двенадцать, я в твои годы уже готов был сражаться. А ты еще ничего толком не умеешь! — отец берет его за подбородок, приподнимает лицо и внимательно вглядывается.
— И храни тебя Аллах от плена. Поклянись, что умрешь, но не сдашься! Поклянись мне!
— Клянусь… — голос Адиля звучит растеряно, он не желает умирать, умирать так рано, еще даже толком не пожив, не вкусив всех радостей земной жизни, которая и так слишком коротка.
И даже, когда он пойдет в свой первый бой с грязными казацкими собаками, то будет все еще юн.
— Я слышу в твоих словах страх, но я тебя не виню, — отец горько вздыхает. — Если ты попадешь в плен, твоя участь может оказаться страшнее смерти. Ты не должен стать ясырем у этих грязных скотов. Клянись мне!
— Я клянусь, отец! — его голос звучит уже тверже, решительнее.
Раз уж отец требует от него этой клятвы, значит так надо, значит так тому и быть.
— Подь сюды, мальчонка. Коня почисти.
Адиль не желал мыть чужого коня, не желал исполнять приказы грязного, пропахшего едким табачным дымом и потом казака. Он, скорее всего, и в свою баню редко ходил, хотя и разрешал Адилю совершать омовения перед молитвой.
Месяц назад его жизнь разделилась надвое. На до и после. Ему еще не было шестнадцати, когда пришлось пойти на битву в первый раз. Казаки совершили набег на земли Крыма, его аул полыхал огнем. Адилю с отцом и братьями предстояло защищаться. Когда-то, отец верно говорил, что с оружием он обращается скверно, но, откровенно говоря, оно никогда особо и не привлекало его. Он не желал участвовать в битвах, не желал проливать кровь. А теперь этого было не избежать, казаков он ненавидел с детства и считал своими злейшими врагами.
Но, в течение скольких столетий сами турки и татары проливали казачью кровь? Ведь это так же было правдой, он знал об этом и в глубине души понимал за что все они нынче страдают.
Тем не менее, отец растил Адиля как воина и бороться с неверными кафирами было его священной обязанностью, долгом перед Всевышним. В яростной схватке он сошелся с каким-то молодым казаком. Но тот был явно старше него, опытнее и намного сильнее. Возможности выстоять против него почти не было…
Обжигающая огнем, острая боль в предплечье, и потеряв равновесие, он упал на землю. Казак вышиб его нагайкой из седла. Адиль почувствовал, что теряет сознание, но отец взял с него клятву не попадать в плен к казакам, не становиться их невольником. Он говорил, что его участь будет страшнее смерти. Из последних сил выхватив из-за пояса кинжал, он зашептал слова предсмертной молитвы. Аллах милосерден, он простит его. Внезапно, сильная рука стальной хваткой ухватила его за запястье и кинжал упал на окропленную алой кровью землю.
— О Аллах… смилуйся… — прошептал Адиль.
Последние силы покидали его, в глазах темнело. Видимо, совершать грех и не потребуется, Всевышний готов открыть перед ним врата Рая, где уже давно ждет его милая матушка.
Увы, все оказалось намного страшнее. Он вовсе не пал геройской смертью, а потеряв сознание, стал одним из многих плененных ясырей и ясырок, которые поступили в полное распоряжение пленивших их казаков. Его отвезли на Дон, в рабство. Скорее всего, навсегда. Выкупить Адиля было некому, с тех пор, как умерла мать, достаток в семье сократился. Мать шила прекрасные платья, украшала домоткаными узорами шали и платки, которые с успехом раскупались на Бахчисарайском базаре. Семья не бедствовала, но с ее уходом в лучший из миров все изменилось. Денег часто стало не хватать, отцу было трудно прокормить семью, ведь состоятельными людьми они никогда не были, не имели влиятельных родственников.
Лучше бы он и впрямь погиб в бою. Пленившего его казака звали странным именем Игнат, он жил в большом доме, который называли куренем. У них на Дону все, абсолютно все было не так как в его родном ауле. Казаки громко разговаривали, пили запрещенные его верой напитки, курили трубки с горьким, едким табаком.
Но самым жутким в его положении было то, что он совершенно ничего не знал о судьбе отца и братьев. Выжили ли они? Погибли ли в бою? Или тоже пленены и превращены в казачьих ясырей? Адиль был самым младшим в семье, братья были старше, причем намного, а отец был уже пожилым. Отца, скорее всего убили. Но бедные братья, имея гордый нрав, они были намного более своенравными, нежели младший Адиль — мамин любимчик, как они его называли.
— Чего застыл, аки статуя? А ну давай, быстро текай!
— А если я не подчинюсь? — Адиль и сам не знал зачем решил перечить хозяину.
Он не желал быть безвольным рабом, хоть и жил во вполне сносных для пленника условиях — спал в теплой комнате, ел досыта. Поначалу, казацкая еда была непривычной, но вскоре ему даже понравилось.
Но ведь он не должен был вкушать пищу врагов, не должен был спать на их постелях, не должен был омываться их водой. Можно было найти способ покинуть этот бренный мир, избавить себя от жалкого и позорного существования ясыря в казачьем курене. Отец и братья так бы и поступили. Лучше смерть, чем позор и бесчестье. Всевышний бы простил.
Но он безумно хотел жить, хотел видеть бесконечную громаду этого синего неба, ощущать тепло солнечных лучей на своей смуглой коже, дышать этим чистым воздухом. Разве в раю нет всего того, за что он так отчаянно держался на этой Земле? Там тепло, там райские кущи, там ждет матушка. Почему же тогда так хочется жить? Даже здесь, в этом логове врагов, где он обречен на унижения и страдания. К его хозяину Игнату приходили друзья, которым Адиль вынужден был прислуживать. Они насмешливо смотрели на красивого, юного ясыря, он не понимал многого из того, что они говорили. Они курили свои трубки, выпивали и громко пели. Он был совсем один, поделиться своей печалью и разъедающей душу тоской было не с кем. У Игната был младший брат, которого звали Ганей. Иногда Ганя смотрел на Адиля с сочувствием, или же ему просто так только казалось, и хотелось верить, что хотя бы одна душа в этом мире желает ему добра.
— Ах ты нехристь, нонче я дам тебе окорот! — подойдя к Адилю, Игнат отвесил ему звонкую пощечину.
Адиль знал, что этим дело может и не кончиться, о жестокости казаков он был наслышан с детства. Невольно, из глаз брызнули слезы, полились по смуглым щекам. Нет, он не должен был показывать врагу свою слабость, свое бессилие, но сдерживаться уже не мог. Неожиданно, он вспомнил о легенде, которую когда-то рассказывала ему матушка. О том, что в старом дворце крымских ханов есть прекрасный фонтан, зовущийся фонтаном слез. Одному хану, жившему давным-давно подарили прекрасную христианскую пленницу, которую он безумно полюбил. Но она не желала становиться наложницей магометанина, и предпочла умереть. Убитый горем хан приказал воздвигнуть во дворце великолепный фонтан, с чистой голубой водой.
Ежели эта легенда являлась правдивой, то плененной христианкой можно было лишь восхищаться. Она отважилась уйти из жизни, предпочла бесчестию смерть, и это заслуживало глубокого, искреннего уважения.
Адиль же не мог отважиться на подобный смелый поступок, у него не хватало мужества. Он страстно желал жить. Жить, пусть даже и во власти врагов. Кто знает, быть может это было расплатой за муки христиан, пострадавших по воле его народа. Но почему именно он? Ведь он не успел никого убить или покалечить, и в первой же битве оказался в плену. Видимо, Всевышний пожелал испытать его, и он должен покориться его воле.
— Ладно, не крушися, иди давай. Делай, чего велю, не то нагайки отведаешь, — шершавыми пальцами Игнат провел по мокрым щекам Адиля, вытирая льющиеся ручьем соленые слезы.
— Слушаюсь… — прошептал Адиль.
Что еще он мог ответить? Как сопротивляться? Всю тяжесть казацкой нагайки он уже ощутил на своем теле. Он до сих пор помнил ту острую, пронзающую насквозь боль. Неужто он настолько слаб, что боится боли? Отец бы не одобрил подобной трусости. Знать бы, жив ли он? Живы ли братья?
— А ты ладный мальчонка. Дюже ладный… — Игнат приподнял его лицо за подбородок и вновь провел ладонью по щеке.
Адилю стало не по себе, несмотря на то, что он даже не понял значения слов хозяина. Но взгляд его темно-синих глаз заставил сердце биться сильнее, его охватило необъяснимое волнение. Нужно было и впрямь побыстрее выполнить поручение хозяина. А потом можно будет пойти в свой угол и предаться грустным размышлениям. Быть может, есть возможность сбежать? Но каким образом он сбежит? Как преодолеет дорогу? Его поймают и… убьют? Уж лучше бы его и впрямь убили, ведь сам себя жизни он лишить не сможет, у него просто не хватит духу.
Увы, после того, как он исполнил приказ хозяина, отдохнуть и предаться своим мыслям у Адиля не получилось. На следующий день Игнат вместе со своим братом должны были ехать свататься к одной девушке. Причем в роли жениха выступал не старший брат, а младший — Ганя.
Адиль предпочел бы, чтобы именно его хозяин женился. Быть может, тогда Игнат ослабил бы свою бдительность, и он смог бы сбежать из станицы, с Дона, к себе в родной аул. Всевышний не оставил бы его своей милостью, он указал бы ему путь.
Ну а пока ему предстояло начистить им сапоги, привести в порядок одежду, папахи, и украсить повозку.
— Поди Васька, нарядись. Нонче Гнат с Ганькой приедут женихаться.
— Ой, дедуня! — лицо красивой темноволосой девушки озарила счастливая улыбка.
— Да ты не шибко радуйси-то. Не Гнат тебя женихаеть, а Ганька, — усмехнулся дед Ефим.
— Ганька?! Но дедуня, я ведь не его люблю. Я не пойду! — по лицу девушки градом покатились слезы. — Да и как младший вперед старшего жениться будеть?
— А пес его знает. Не охочий он до женитьбы, видать. А ты не прекословь мне! Скажу пойтить — пойдешь! А то проучу, — недовольно нахмурил брови дед. — Похожи они с лица, какая те разница за кого идтить.
— Но ведь я Гната люблю, дедуня! Дедуня, родненький!
— Ну, будет… Не плачь, не крушись. Помру, с кем останешься? Не, чада моя. Быть тебе Ганькиной женой.
Юная Василиса Нестерова всю ночь не могла сомкнуть глаз. Сегодня ее судьба была навеки решена, дед просватал ее за Ганю Полозова, младшего брата того, кого она любила всем сердцем. Игната Полозова, а не Ганю она желала видеть своим мужем, ведь именно его она любила с самого детства. Даром, что братья были очень похожи, но ведь сердце-то может принадлежать лишь одному единственному. Почему же Игнат отказался от нее, казалось же, что она была ему желанной.
