До своего пятнадцатилетия мужа я видела его всего лишь несколько раз. То были краткие перерывы между походами, и он тогда не сказал мне и пары слов. Но я всё ещё надеялась. Я думала, что раз я ребёнок, то и ждать от него нечего. Но я стану взрослой, стану его женой так, как это и полагается. Разве всё не переменится? Разве не станет он бывать тут чаще?
Я весело сновала по мрачному замку, не гнушаясь никакого дела. Летом со служанками перебирала ягоды и овощи, мы варили варенья, делали пастилки, сушили и солили про запас, и я во всё упорно вникала. Осенью и зимой я садилась за кудель и ткацкий стан. Все вместе собирались мы – и девушки, и женщины, и слуги-мужчины, коих в замке было довольно, - или в теплой кухне, или в большом зале, работали и слушали сказки, на которые наши замковые старухи были большие мастерицы. Сказывали они не хуже моей нянюшки и про маремму, и про болотного царя, и про черных ведьмаков, и про вампиров, которые в вечной вражде с ними, про князя, который взял на службу и тех, и других, и про древних богов, которые давно уже не спускались на землю.
И вот настал день моего пятнадцатилетия. В тот день муж мой вернулся в замок из очередного похода. Его окружали солдаты, от которых было много шума и беспорядка и на которых жаловались мои служанки, когда воинам случалось ночевать под замковой крышей.
За время жизни с мужем я уже успела узнать, что жизнь кондотьера – постоянная война. И каждый год только прибавлял моему мужу мрачности и жестокости. Я думала: если человек всё время убивает и ничего иного делать не может, чего же от него ждать? Ну, дай срок, и я своей любовью и нежностью поправлю дело. Я только недоумевала, отчего бы столь сильному ведьмаку, как мой муж, не заниматься иным ремеслом? Но, как видно, иного он для себя не желал, и война была его стихией. Ах, если бы я только знала, как опасно иметь дело с такими людьми! Впрочем, что бы изменило моё знание?
Я помню, что в тот день я сидела у себя в покоях и только слышала, как опускается решетка ворот, как топочут кони и кричат мужчины, как заливисто кто-то хохочет внизу. Я боялась, что уж тут скажешь. Но делать-то было нечего, следовало принять всё, что полагалось и начать жизнь взрослой женщины.
И вот, помню, что дверь моих покоев распахнулась и я услышала голос Цезарио.
-Жена! – обратился он ко мне.
Он вошёл в комнату, заполнив собой, шумом, дымом и запахами войны всё пространство. За дверью толпились его воины – не все, избранные. Его ближняя дружина. Моя узкая башенка, стены которой для тепла были увешаны гобеленами, сразу показалась маленькой и тесной.
-Мой господин, - я встала и приветствовала его с покорностью, которую муж мой заставлял усвоить каждого, кто приближался к нему.
Цезарио пока ещё ни разу не поднял на меня руки, но в гневе – я это хорошо знала – был не сдержан. В краткие его визиты я видела, как скор он был на расправу с теми, кто чем-либо не угождал ему. А сегодня мне хотелось ему угодить более, чем обычно.
-Ты ждала меня? – он подошел к мне, взял меня рукой за подбородок и поднял мою голову, всматриваясь в мои глаза. – Сегодня важный день, Оливи. Сегодня ты наконец-то станешь моей женой!
Дружный мужской хохот заставил меня покраснеть.
-И мы посмотрим, на что ты годишься, жена.
Он наклонился и поцеловал меня в губы.
-А теперь мы страшно голодны! Прикажи нас кормить, зови музыкантов и служанок! Скорее!
Смеясь, рыцари медленно спускались по ступеням, за ними шёл и мой супруг. Чуть промедлив, дождавшись, когда они спустятся и краснея от их шуток, я сбежала вниз, чтобы приказать нагреть воды в бане, и накрыть на стол, и приготовить для солдат зал, и протопить очаг и позвать музыкантов.
Не прошло и четверти часа, как проворные мои служанки ставили блюда перед солдатами. Воины, торопясь, ели мясо, ловко орудуя ножами, щупали служанок, громко говорили и гоготали. Мой господин был с ними и смеялся так же громко и весело. Музыканты проворно водили смычками по виолам, били в бубны и уже кто-то из служанок плясал на потеху господам.
Я стояла тогда около полуоткрытой двери и смотрела на мужа. Он был не юноша, а уже взрослый мужчина, хотя ему и было только двадцать четыре года. Войны оставили свой след на его лице и теле. Он был сухощав и неимоверно силен, но всё так же хорош собой. И я вдруг тогда испугалась.
Я вспомнила слова няни, которая твердила мне когда-то: не зли мужа, а попробуй пробудить в нём любовь своей покорностью и нежностью. Поддайся ему. Стань мягкой и податливой, и ты увидишь, что и с суровым воином можно жить по любви. Я вздрогнула и вдруг поняла, что смотрю прямо в глаза своего мужа. Тот медленно мне улыбнулся и отсалютовал бокалом, полным вина. Улыбка! Я увидела, как он улыбается! Это показалось мне хорошим знаком.
-Твоя жена в нетерпении, Цезарио! Поторопись! - крикнул вдруг кто-то.
Я отпрянула и прижалась к стене, слыша только безумное биение своего сердце. Мой господин, между тем, вгрызся в сочный кусок мяса, запил его вином, утёр рукой губы и поднялся из-за стола.
-Я и впрямь поспешу! Мне нужен хороший отдых перед тем, как мы вернёмся назад!
Он медленно вышел, а вслед ему летели грубые шутки и откровенные напутствия.
Выйдя, он не заметил меня и сказал одной из служанок:
-Пришли ко мне жену, пусть она поможет мне с омовением. Хватит ей прятаться, она уже не дитя.
Я видела, как он спускается по лестнице и когда ко мне подошла служанка и открыла рот, я ответила:
-Я всё слышала, Пеппа. Я уже иду.
Пеппа отвела взгляд, а я пошла вслед за своим господином.
Я, конечно, уже давно разузнала у своих служанок чего мне ждать. Все они говорили примерно одно и то же, что без мужской любви жизнь не мила и что стоит только разок потерпеть, а уж потом всё будет в удовольствие. А некоторые хихикали и опускали глаза, и я видела, что они мне не лгут. Так что, я хотя и боялась, но не сильно. И больше стыдилась, чем страшилась.
Я спустилась в мыльню, где мой муж, уже раздетый, сидел в большой деревянной лохани, наполненной водой. При моём появлении он открыл глаза и сказал:
-Давай, потри мне спину, да поживее. И разденься!
Я помню, что покраснела тогда, ибо никогда не видела мужчину раздетым и ещё меня смущало, что надо дотрагиваться до него, а пуще того, что надо снять платье. Но делать было нечего. Я осталась в одной рубашке и, подойдя к нему, опустилась на колени около лохани. Движения мои были неумелыми, это теперь уже руки мои обрели сноровку, а тогда муж мой остался недоволен мною.
-Ну, коли ты не сумела ублажить меня, - сказал он мне тогда, - то и я стараться не стану.
О том, что было дальше, мне и по сию пору вспоминать больно и стыдно. Хотя Пеппа и другие говорили мне, что и как будет, но в жизни всё оказалось намного страшнее. Мой муж овладел мною прямо там, на полу в мыльне. Меня раздирала адская боль и я думала: что же может тут быть хорошего? О каком удовольствии толковали мои служанки? И неужто теперь всегда придётся терпеть такое?
Между тем муж мой омылся, выкрикнул служанок, и когда Пеппа и Зира явились на зов, указал им на меня.
-Снимите с неё рубаху и покажите её гостям. Пусть видят, что моя жена оказалась честной.
Служанки исподтишка оглядывали его, пока он одевался, а когда он ушел, раздели меня. Зира схватила мою испачканную рубаху и побежала наверх, откуда незамедлительно раздались крики и смех, а Пеппа помогла мне подняться.
-Не плачьте, госпожа, - сказала она мне. – В первый раз всегда так. Зато уж потом всё будет хорошо…
В ее голосе, однако, я услышала сомнение.
-Кровь всё идёт, - сказала я. – Пеппа, мне страшно.
-Не бойтесь, я завтра позову знахарку из деревни, - говорила мне Пеппа.
Она помогла мне помыться, принесла тряпок, чтобы я не испачкала одежду, облачила меня в чистое платье, которое принесла с собой. И вместе с ней я поднялась наверх. А утром пришла знахарка.
–Уж больно ваш муженёк груб был с вами, госпожа. Разве можно так с девицами? – сказала она, осмотрев меня.
Знахарка тоже была ведьмачкой, это сразу бросалось в глаза. Но ведьмачкой слабой, как то обычно и бывает с простыми деревенскими. Она принесла мне травок и кровь, которая не давала мне покоя всю ночь, унялась.
-Скоро и боль пройдёт, потерпите. А теперь велите Пеппе принести вам ещё травяного отвара и еды.
Я смотрела на старуху, седые длинные космы которой выглядывали из-под платка, и совсем её не боялась. Хотя в иное время испугалась бы такой. Но, как видно, случившееся вчера было страшнее.
-Пеппа, -прошептала я. – Сделай, как велено.
Пеппа поклонилась мне, но вдруг дверь в мои покои распахнулась и вошёл муж. Взгляд его упал на знахарку.
-Что ты тут делаешь? – спросил он резко.
Пеппа испуганно попятилась и порскнула в дверь, а ведьмачка встала перед моим мужем.
-Пришла помочь госпоже, - с усмешкой ответила старуха. – Она исходила кровью. Могла бы и помереть, - прибавила она с каким-то странным выражением.
-Вот как? – взгляд мужа упал на меня, и я невольно приподнялась на кровати. – Слабая… - процедил он сквозь зубы и его красивое лицо уже не показалось мне таким красивым.
-Благородная девица, - хмыкнула ведьмачка. – К тому же, жена. А не девка в завоёванном городе. Там-то ежели и помрёт кто – дело невелико. А этой ещё твоих детей носить.
-Ты! – тихо прошипел мой муж знахарке. – Уж помолчала бы! Не смей так говорить со мной!
-А кто тебе скажет, коли не я? Знаю я твои обыкновения, ведун! – рассмеялась она тихо. – И вот ещё, с другим разом подожди! Навредил ты сильно.
Муж хмуро смотрел на неё.
-К тому же…
Тут ведьмачка повернулась ко мне, положила руку мне на живот.
-К тому же, другого раза и не надо. Уже будет дитя, - твёрдо сказала она. – Поищи себе кого в другом месте.
И тут я впервые увидела, как на лице мужа проступило волнение.
-Мальчик или девочка? – спросил он.
-Пока не могу сказать, рано, - задумчиво ответила ведьмачка. – Через месяц-другой ты и сам узнаешь.
-Пойдём со мной, ведьма, - сказал ей мой муж. – Поговорим.
Они вышли, даже не взглянув на меня. А потом пришла Пеппа, она накормила меня и напоила отваром из трав, и я заснула.
Муж мой вопреки своим обыкновениям, надолго из замка в те дни не отлучался. Он со своей дружиной то охотился в горах, то спускался в маремму, то пировал в замке, а то развлекался в деревне. Пеппа говорила мне, что деревенские довольны. Воины и хозяин щедро им платили за всё. Да и девки были рады: если какая-то забеременеет от воина, то почёт всей семье. Да и замуж такую любой возьмёт. Ценились такие высоко: и воину благородному понравилась, и ребёнка сразу понесла, стало быть – очень хороша. Про мужа моего и его дела Пеппа загадочно помалкивала. А через два месяца мой супруг явился ко мне, положил руку мне на живот и, глядя на меня, сказал:
-Мальчик. Сын… Не ожидал. Порадовала!
Рассмеявшись, он вышел из моих покоев, и я слышала, как он криками оповещает о наследнике всех в замке. Сама же я ничего не чувствовала. А через день муж и его дружина покинули замок. Им тут ждать было больше нечего. Перед отъездом муж мой сказал мне:
-Вернусь к рождению.
С тем и уехал. А для меня потянулись долгие дни ожидания. Я следила за хозяйством, шила приданое сыну и постепенно радость вернулась в моё сердце. Я думала, что с рождением ребенка моя жизнь переменится и перемены эти будут уж точно радостными.
Перед самыми моими родами в замок переселилась ведьмачка. Я сама позвала её. И вечерами мы сидели у очага втроём: я, Пеппа и знахарка, которая, как выяснилось, носила странное имя Уррака. Я шила, Пеппа вязала, а Уррака, глядя на огонь, рассказывала нам сказки. Порой смешные, а порой такие страшные, что мы с Пеппой бросали наше рукоделие и невольно прижимались друг к другу. После таких историй я просила Пеппу оставаться спать в моих покоях. А уж после так привыкла к тому, что она рядом со мной, что попросила её совсем ко мне переселиться, что та и сделала с радостью.
Я всё ждала, что муж мой вернётся к самым родам, но он не успел. Роды были тяжёлыми и Уррака потом сказала, что моей вины в том нет, а виноват мой муж, что был так груб со мной. Но ребёнок родился живым и здоровым. Я смотрела на него и сердце моё пело от радости. Наконец, когда мой мальчик насытился и заснул – уснула и я. А пока я спала, в замок вернулся и Цезарио.
Сквозь сон я услышала шум на лестнице, услышала, как отворяется дверь в мои покои. Я открыла глаза и увидела, что Пеппа и Уррака стоят около колыбельки, а мой муж склоняется к нашему сыну. Я улыбнулась даже, увидев на лице мужа ожидание и какую-то необыкновенную страсть. Лицо его оживилось и стало почти другим. Он взял сына на руки, развернул с нетерпением пелёнку:
-Мальчик! Мой мальчик!
В голосе его звучали радость и предвкушение. Но вдруг что-то произошло и ребёнок, до сей поры мирно спавший, закричал. Я приподнялась, с тревогой глядя на него.
-Сынок, - шепнула я, протянув руки. - Дай его мне! – крикнула я.
Но Цезарио зыркнул на меня:
-Это мой сын, жена. Молчи и жди, пока я сочту нужным дать его тебе!
Вздрогнув, я вжалась в подушки и обменялась тревожным взглядом с Пеппой, а Уррака сказала:
-Зря ты, ведьмак, ох, зря…
-Молчи, ведьма! – ответил он.
А ребёнок всё кричал и кричал и вдруг крик его прервался.
-Что? Что такое с моим сыном? – услышала я встревоженный голос Цезарио. – Ведьма, что с ним?
-А ты сам не видишь, ведьмак? – неспешно ответила Уррака.
Пеппа взвизгнула и заплакала, закрыв лицо руками, знахарка покачала головой, а мой муж неверяще смотрел на младенца.
-Быть не может… быть не может… Умер… умер… как так?
-Умер… - шепнула я. – Мой сынок… Дай, дай его мне!
Крикнула я опять и попыталась подняться.
-Дай его матери, - сказала Уррака, глядя на моего мужа. – Может быть ещё не всё потеряно…
-Дай! – кричала я, протягивая руки.
Но Цезарио посмотрел на меня и процедил:
-Никчёмное создание. Ты убила моего сына!
-Нет, нет… - я потрясённо качала головой. – Дай мне приложить его к груди!
Но Цезарио вышел из моей комнаты с младенцем на руках. И больше я не видела тела своего ребёнка и даже не знала, где муж похоронил его.
После всего, что случилось, я две недели пробыла в забытьи, а потом ещё столько же в страшной слабости. Пеппа и Уррака были со мной, а мужа я видела раза два, когда он заходил спросить не умерла ли я еще. А если не умерла, то когда стану здорова. Ему надо торопиться, уезжать, но он не может уехать, пока не ляжет со мной. Если уж я уморила одного ребёнка (так он говорил), то должна понести второго. Но моего выздоровления он не дождался. Когда я пришла в себя, Цезарио уже уехал и не возвращался несколько месяцев.
Потеря сына сильно изменила меня. Я бродила по замку и мне казалось, что я слышу его плач. Я перебирала вещи, которые готовила для него и плакала над ними. Уррака приготовила мне какой-то отвар, я пила его и мне казалось, что я ничего не чувствую. Но, не чувствуя боли, я не чувствовала и жизни. И бродила, как в тумане. Я смотрела с замковых стен на маремму, на деревню и мне уже не хотелось спускаться вниз. Я равнодушно следила за людьми там, внизу.
Но всё чаще и чаще меня стала посещать мысль о том, чтобы спуститься к маремме. Мне снились странные сны. В них я бродила по болоту, перепрыгивая с кочки на кочку, с коряги на корягу, и собирала кувшинки и лилии.
Я весело сновала по мрачному замку, не гнушаясь никакого дела. Летом со служанками перебирала ягоды и овощи, мы варили варенья, делали пастилки, сушили и солили про запас, и я во всё упорно вникала. Осенью и зимой я садилась за кудель и ткацкий стан. Все вместе собирались мы – и девушки, и женщины, и слуги-мужчины, коих в замке было довольно, - или в теплой кухне, или в большом зале, работали и слушали сказки, на которые наши замковые старухи были большие мастерицы. Сказывали они не хуже моей нянюшки и про маремму, и про болотного царя, и про черных ведьмаков, и про вампиров, которые в вечной вражде с ними, про князя, который взял на службу и тех, и других, и про древних богов, которые давно уже не спускались на землю.
И вот настал день моего пятнадцатилетия. В тот день муж мой вернулся в замок из очередного похода. Его окружали солдаты, от которых было много шума и беспорядка и на которых жаловались мои служанки, когда воинам случалось ночевать под замковой крышей.
За время жизни с мужем я уже успела узнать, что жизнь кондотьера – постоянная война. И каждый год только прибавлял моему мужу мрачности и жестокости. Я думала: если человек всё время убивает и ничего иного делать не может, чего же от него ждать? Ну, дай срок, и я своей любовью и нежностью поправлю дело. Я только недоумевала, отчего бы столь сильному ведьмаку, как мой муж, не заниматься иным ремеслом? Но, как видно, иного он для себя не желал, и война была его стихией. Ах, если бы я только знала, как опасно иметь дело с такими людьми! Впрочем, что бы изменило моё знание?
Я помню, что в тот день я сидела у себя в покоях и только слышала, как опускается решетка ворот, как топочут кони и кричат мужчины, как заливисто кто-то хохочет внизу. Я боялась, что уж тут скажешь. Но делать-то было нечего, следовало принять всё, что полагалось и начать жизнь взрослой женщины.
И вот, помню, что дверь моих покоев распахнулась и я услышала голос Цезарио.
-Жена! – обратился он ко мне.
Он вошёл в комнату, заполнив собой, шумом, дымом и запахами войны всё пространство. За дверью толпились его воины – не все, избранные. Его ближняя дружина. Моя узкая башенка, стены которой для тепла были увешаны гобеленами, сразу показалась маленькой и тесной.
-Мой господин, - я встала и приветствовала его с покорностью, которую муж мой заставлял усвоить каждого, кто приближался к нему.
Цезарио пока ещё ни разу не поднял на меня руки, но в гневе – я это хорошо знала – был не сдержан. В краткие его визиты я видела, как скор он был на расправу с теми, кто чем-либо не угождал ему. А сегодня мне хотелось ему угодить более, чем обычно.
-Ты ждала меня? – он подошел к мне, взял меня рукой за подбородок и поднял мою голову, всматриваясь в мои глаза. – Сегодня важный день, Оливи. Сегодня ты наконец-то станешь моей женой!
Дружный мужской хохот заставил меня покраснеть.
-И мы посмотрим, на что ты годишься, жена.
Он наклонился и поцеловал меня в губы.
-А теперь мы страшно голодны! Прикажи нас кормить, зови музыкантов и служанок! Скорее!
Смеясь, рыцари медленно спускались по ступеням, за ними шёл и мой супруг. Чуть промедлив, дождавшись, когда они спустятся и краснея от их шуток, я сбежала вниз, чтобы приказать нагреть воды в бане, и накрыть на стол, и приготовить для солдат зал, и протопить очаг и позвать музыкантов.
Не прошло и четверти часа, как проворные мои служанки ставили блюда перед солдатами. Воины, торопясь, ели мясо, ловко орудуя ножами, щупали служанок, громко говорили и гоготали. Мой господин был с ними и смеялся так же громко и весело. Музыканты проворно водили смычками по виолам, били в бубны и уже кто-то из служанок плясал на потеху господам.
Я стояла тогда около полуоткрытой двери и смотрела на мужа. Он был не юноша, а уже взрослый мужчина, хотя ему и было только двадцать четыре года. Войны оставили свой след на его лице и теле. Он был сухощав и неимоверно силен, но всё так же хорош собой. И я вдруг тогда испугалась.
Я вспомнила слова няни, которая твердила мне когда-то: не зли мужа, а попробуй пробудить в нём любовь своей покорностью и нежностью. Поддайся ему. Стань мягкой и податливой, и ты увидишь, что и с суровым воином можно жить по любви. Я вздрогнула и вдруг поняла, что смотрю прямо в глаза своего мужа. Тот медленно мне улыбнулся и отсалютовал бокалом, полным вина. Улыбка! Я увидела, как он улыбается! Это показалось мне хорошим знаком.
-Твоя жена в нетерпении, Цезарио! Поторопись! - крикнул вдруг кто-то.
Я отпрянула и прижалась к стене, слыша только безумное биение своего сердце. Мой господин, между тем, вгрызся в сочный кусок мяса, запил его вином, утёр рукой губы и поднялся из-за стола.
-Я и впрямь поспешу! Мне нужен хороший отдых перед тем, как мы вернёмся назад!
Он медленно вышел, а вслед ему летели грубые шутки и откровенные напутствия.
Выйдя, он не заметил меня и сказал одной из служанок:
-Пришли ко мне жену, пусть она поможет мне с омовением. Хватит ей прятаться, она уже не дитя.
Я видела, как он спускается по лестнице и когда ко мне подошла служанка и открыла рот, я ответила:
-Я всё слышала, Пеппа. Я уже иду.
Пеппа отвела взгляд, а я пошла вслед за своим господином.
Я, конечно, уже давно разузнала у своих служанок чего мне ждать. Все они говорили примерно одно и то же, что без мужской любви жизнь не мила и что стоит только разок потерпеть, а уж потом всё будет в удовольствие. А некоторые хихикали и опускали глаза, и я видела, что они мне не лгут. Так что, я хотя и боялась, но не сильно. И больше стыдилась, чем страшилась.
Я спустилась в мыльню, где мой муж, уже раздетый, сидел в большой деревянной лохани, наполненной водой. При моём появлении он открыл глаза и сказал:
-Давай, потри мне спину, да поживее. И разденься!
Я помню, что покраснела тогда, ибо никогда не видела мужчину раздетым и ещё меня смущало, что надо дотрагиваться до него, а пуще того, что надо снять платье. Но делать было нечего. Я осталась в одной рубашке и, подойдя к нему, опустилась на колени около лохани. Движения мои были неумелыми, это теперь уже руки мои обрели сноровку, а тогда муж мой остался недоволен мною.
-Ну, коли ты не сумела ублажить меня, - сказал он мне тогда, - то и я стараться не стану.
О том, что было дальше, мне и по сию пору вспоминать больно и стыдно. Хотя Пеппа и другие говорили мне, что и как будет, но в жизни всё оказалось намного страшнее. Мой муж овладел мною прямо там, на полу в мыльне. Меня раздирала адская боль и я думала: что же может тут быть хорошего? О каком удовольствии толковали мои служанки? И неужто теперь всегда придётся терпеть такое?
Между тем муж мой омылся, выкрикнул служанок, и когда Пеппа и Зира явились на зов, указал им на меня.
-Снимите с неё рубаху и покажите её гостям. Пусть видят, что моя жена оказалась честной.
Служанки исподтишка оглядывали его, пока он одевался, а когда он ушел, раздели меня. Зира схватила мою испачканную рубаху и побежала наверх, откуда незамедлительно раздались крики и смех, а Пеппа помогла мне подняться.
-Не плачьте, госпожа, - сказала она мне. – В первый раз всегда так. Зато уж потом всё будет хорошо…
В ее голосе, однако, я услышала сомнение.
-Кровь всё идёт, - сказала я. – Пеппа, мне страшно.
-Не бойтесь, я завтра позову знахарку из деревни, - говорила мне Пеппа.
Она помогла мне помыться, принесла тряпок, чтобы я не испачкала одежду, облачила меня в чистое платье, которое принесла с собой. И вместе с ней я поднялась наверх. А утром пришла знахарка.
–Уж больно ваш муженёк груб был с вами, госпожа. Разве можно так с девицами? – сказала она, осмотрев меня.
Знахарка тоже была ведьмачкой, это сразу бросалось в глаза. Но ведьмачкой слабой, как то обычно и бывает с простыми деревенскими. Она принесла мне травок и кровь, которая не давала мне покоя всю ночь, унялась.
-Скоро и боль пройдёт, потерпите. А теперь велите Пеппе принести вам ещё травяного отвара и еды.
Я смотрела на старуху, седые длинные космы которой выглядывали из-под платка, и совсем её не боялась. Хотя в иное время испугалась бы такой. Но, как видно, случившееся вчера было страшнее.
-Пеппа, -прошептала я. – Сделай, как велено.
Пеппа поклонилась мне, но вдруг дверь в мои покои распахнулась и вошёл муж. Взгляд его упал на знахарку.
-Что ты тут делаешь? – спросил он резко.
Пеппа испуганно попятилась и порскнула в дверь, а ведьмачка встала перед моим мужем.
-Пришла помочь госпоже, - с усмешкой ответила старуха. – Она исходила кровью. Могла бы и помереть, - прибавила она с каким-то странным выражением.
-Вот как? – взгляд мужа упал на меня, и я невольно приподнялась на кровати. – Слабая… - процедил он сквозь зубы и его красивое лицо уже не показалось мне таким красивым.
-Благородная девица, - хмыкнула ведьмачка. – К тому же, жена. А не девка в завоёванном городе. Там-то ежели и помрёт кто – дело невелико. А этой ещё твоих детей носить.
-Ты! – тихо прошипел мой муж знахарке. – Уж помолчала бы! Не смей так говорить со мной!
-А кто тебе скажет, коли не я? Знаю я твои обыкновения, ведун! – рассмеялась она тихо. – И вот ещё, с другим разом подожди! Навредил ты сильно.
Муж хмуро смотрел на неё.
-К тому же…
Тут ведьмачка повернулась ко мне, положила руку мне на живот.
-К тому же, другого раза и не надо. Уже будет дитя, - твёрдо сказала она. – Поищи себе кого в другом месте.
И тут я впервые увидела, как на лице мужа проступило волнение.
-Мальчик или девочка? – спросил он.
-Пока не могу сказать, рано, - задумчиво ответила ведьмачка. – Через месяц-другой ты и сам узнаешь.
-Пойдём со мной, ведьма, - сказал ей мой муж. – Поговорим.
Они вышли, даже не взглянув на меня. А потом пришла Пеппа, она накормила меня и напоила отваром из трав, и я заснула.
Муж мой вопреки своим обыкновениям, надолго из замка в те дни не отлучался. Он со своей дружиной то охотился в горах, то спускался в маремму, то пировал в замке, а то развлекался в деревне. Пеппа говорила мне, что деревенские довольны. Воины и хозяин щедро им платили за всё. Да и девки были рады: если какая-то забеременеет от воина, то почёт всей семье. Да и замуж такую любой возьмёт. Ценились такие высоко: и воину благородному понравилась, и ребёнка сразу понесла, стало быть – очень хороша. Про мужа моего и его дела Пеппа загадочно помалкивала. А через два месяца мой супруг явился ко мне, положил руку мне на живот и, глядя на меня, сказал:
-Мальчик. Сын… Не ожидал. Порадовала!
Рассмеявшись, он вышел из моих покоев, и я слышала, как он криками оповещает о наследнике всех в замке. Сама же я ничего не чувствовала. А через день муж и его дружина покинули замок. Им тут ждать было больше нечего. Перед отъездом муж мой сказал мне:
-Вернусь к рождению.
С тем и уехал. А для меня потянулись долгие дни ожидания. Я следила за хозяйством, шила приданое сыну и постепенно радость вернулась в моё сердце. Я думала, что с рождением ребенка моя жизнь переменится и перемены эти будут уж точно радостными.
Перед самыми моими родами в замок переселилась ведьмачка. Я сама позвала её. И вечерами мы сидели у очага втроём: я, Пеппа и знахарка, которая, как выяснилось, носила странное имя Уррака. Я шила, Пеппа вязала, а Уррака, глядя на огонь, рассказывала нам сказки. Порой смешные, а порой такие страшные, что мы с Пеппой бросали наше рукоделие и невольно прижимались друг к другу. После таких историй я просила Пеппу оставаться спать в моих покоях. А уж после так привыкла к тому, что она рядом со мной, что попросила её совсем ко мне переселиться, что та и сделала с радостью.
Я всё ждала, что муж мой вернётся к самым родам, но он не успел. Роды были тяжёлыми и Уррака потом сказала, что моей вины в том нет, а виноват мой муж, что был так груб со мной. Но ребёнок родился живым и здоровым. Я смотрела на него и сердце моё пело от радости. Наконец, когда мой мальчик насытился и заснул – уснула и я. А пока я спала, в замок вернулся и Цезарио.
Сквозь сон я услышала шум на лестнице, услышала, как отворяется дверь в мои покои. Я открыла глаза и увидела, что Пеппа и Уррака стоят около колыбельки, а мой муж склоняется к нашему сыну. Я улыбнулась даже, увидев на лице мужа ожидание и какую-то необыкновенную страсть. Лицо его оживилось и стало почти другим. Он взял сына на руки, развернул с нетерпением пелёнку:
-Мальчик! Мой мальчик!
В голосе его звучали радость и предвкушение. Но вдруг что-то произошло и ребёнок, до сей поры мирно спавший, закричал. Я приподнялась, с тревогой глядя на него.
-Сынок, - шепнула я, протянув руки. - Дай его мне! – крикнула я.
Но Цезарио зыркнул на меня:
-Это мой сын, жена. Молчи и жди, пока я сочту нужным дать его тебе!
Вздрогнув, я вжалась в подушки и обменялась тревожным взглядом с Пеппой, а Уррака сказала:
-Зря ты, ведьмак, ох, зря…
-Молчи, ведьма! – ответил он.
А ребёнок всё кричал и кричал и вдруг крик его прервался.
-Что? Что такое с моим сыном? – услышала я встревоженный голос Цезарио. – Ведьма, что с ним?
-А ты сам не видишь, ведьмак? – неспешно ответила Уррака.
Пеппа взвизгнула и заплакала, закрыв лицо руками, знахарка покачала головой, а мой муж неверяще смотрел на младенца.
-Быть не может… быть не может… Умер… умер… как так?
-Умер… - шепнула я. – Мой сынок… Дай, дай его мне!
Крикнула я опять и попыталась подняться.
-Дай его матери, - сказала Уррака, глядя на моего мужа. – Может быть ещё не всё потеряно…
-Дай! – кричала я, протягивая руки.
Но Цезарио посмотрел на меня и процедил:
-Никчёмное создание. Ты убила моего сына!
-Нет, нет… - я потрясённо качала головой. – Дай мне приложить его к груди!
Но Цезарио вышел из моей комнаты с младенцем на руках. И больше я не видела тела своего ребёнка и даже не знала, где муж похоронил его.
После всего, что случилось, я две недели пробыла в забытьи, а потом ещё столько же в страшной слабости. Пеппа и Уррака были со мной, а мужа я видела раза два, когда он заходил спросить не умерла ли я еще. А если не умерла, то когда стану здорова. Ему надо торопиться, уезжать, но он не может уехать, пока не ляжет со мной. Если уж я уморила одного ребёнка (так он говорил), то должна понести второго. Но моего выздоровления он не дождался. Когда я пришла в себя, Цезарио уже уехал и не возвращался несколько месяцев.
Потеря сына сильно изменила меня. Я бродила по замку и мне казалось, что я слышу его плач. Я перебирала вещи, которые готовила для него и плакала над ними. Уррака приготовила мне какой-то отвар, я пила его и мне казалось, что я ничего не чувствую. Но, не чувствуя боли, я не чувствовала и жизни. И бродила, как в тумане. Я смотрела с замковых стен на маремму, на деревню и мне уже не хотелось спускаться вниз. Я равнодушно следила за людьми там, внизу.
Но всё чаще и чаще меня стала посещать мысль о том, чтобы спуститься к маремме. Мне снились странные сны. В них я бродила по болоту, перепрыгивая с кочки на кочку, с коряги на корягу, и собирала кувшинки и лилии.
