Просыпаясь, я выходила на стену и думала о том, как было бы здорово спуститься вниз и умолить болотного царя забрать меня в свои чертоги. Теперь, когда я стала замужней, родила и потеряла ребенка, я была уже не так красива и болотный царь вряд ли бы соблазнился мной. К чему ему такая жена? Но, быть может, он подарил бы мне забвение?
Я почти не ела и исхудала так, что одежды на мне приходилось подвязывать поясом несколько раз. Наконец, Пеппа заплакала и на коленях стала молить меня о том, чтобы я начала есть. И я, через силу, что-то ела, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. И по-прежнему пила отвар знахарки.
Но хуже всего этого было то, что я не знала, где похоронен мой сын. И похоронен ли он? Я спрашивала у слуг, где его могила, но никто ничего не знал. Все отворачивали глаза и что-то невнятно отвечали мне. А Уррака однажды накричала на меня, велев мне прекратить расспросы.
Так шёл день за днём моей унылой жизни. Но однажды я проснулась с каким-то удивительным ощущением силы. Это чувство побудило меня встать и, не дожидаясь Пеппы, одеться и покинуть мою комнату. Давно я уже не чувствовала такой бодрости, как в тот день! Я поднялась на самый верх башни, в которой находились мои покои, и остановилась перед узенькой деревянной дверью. Я толкнула ее рукой и дверь отворилась. Я вошла внутрь и поняла, что нахожусь под самой замковой кровлей. Помещение было узкое, тесное, освещенное солнцем, ярко бившим через две бойницы. Лучи солнца падали прямо на деревянный сундук, что стоял ровно посередине этой маленькой комнатки. Я с любопытством приблизилась к нему и откинула крышку. В сундуке лежали легкие доспехи, а сверху них – меч. Мои руки невольно потянулись к оружию. Я думала, меч будет тяжел для меня, но он неожиданно легко лёг мне в ладонь. Я аккуратно отложила его в сторону и принялась рассматривать доспехи, которые оказались мягкими и теплыми наощупь. Я с интересом рассматривала тонкой ковки кольчугу с длинными рукавами, изящные пластины верхнего доспеха, украшенные затейливым узором неведомого мастера, кованые наручи и перчатки из плотной кожи. И вдруг мне пришло в голову, что я могла бы их надеть и, быть может, уехать из замка. Что этот меч и эти доспехи помогли бы мне освободиться. Да-да! Я подумала именно так! Любой бы рассмеялся, услышав такое: чтобы женщина надела кольчугу и взяла в руки меч! Зачем? Это же не иголка и не веретено! Но в тот миг мое желание не показалось это странным. И более того: я была уверена, что смогла бы орудовать мечом не хуже, чем орудую иголкой!
Но я со вздохом убрала находку в сундук. Если б я была мужчиной, вот тогда… Меня опять охватило чувство тоски и бессилия. Я тихо вышла из комнаты под башенной кровлей и, никем не замеченная, спустилась вниз. И дальше моя жизнь потекла по-прежнему…
Когда мой муж явился домой, он нашёл меня бледной, исхудавшей и сильно подурневшей. О чём он и объявил мне с порога.
-Как ты выносишь мне другого сына? – спросил он, зло глядя на меня. – Я сегодня приду к тебе, готовься, - прибавил он.
Вечером Пеппа помогла мне раздеться и уложила меня в постель. Мне было всё равно. Когда мой муж пришел ко мне, я не почувствовала ни страха, ни отвращения. Я закрыла глаза и только ждала, чтобы он поскорее ушел. Мне надо было вытерпеть, и я вытерпела. Внутри я даже смеялась: удовольствие? Пошлите мне, небеса, терпения! И слава вам, что боль не бывает бесконечной, как не бывает бесконечным всё. Уходя, муж положил руку мне на живот.
-Надо же, как быстро в твоём чреве приживается семя. Будь ты другой, я бы подумал, что ты та самая… - задумчиво сказал он. – Но глядя на тебя, я не могу в это поверить. Ты ничтожная, слабая… В тебе нет ни капли дара… Да к тому же ты холодная, твоё тело как деревяшка. Даже те, кого я брал силой, и они были мягче и горячее тебя. Посмотрим, родишь ли ты мне сына. Если родишь, и он выживет, то я ещё подумаю… - прибавил он.
Я не шелохнулась, не посмотрела на него и не ответила ему ни словом. Он некоторое время смотрел на меня, а потом поднялся и ушёл. А я пролежала всю ночь без сна.
Скоро я и сама почувствовала робкие ростки жизни. Моё равнодушие и отчаяние отступили, и я испытала надежду. Я даже достала ткани и ниток и принялась шить. И сшила маленькую белую рубашечку. Я держала ее в руках и думала: ребенок, который родится, всё же изменит мою жизнь к лучшему. Он принесёт в неё радость.
А через два месяца муж пришел ко мне, опять положил руку мне на живот и изрёк страшное богохульство. Таких слов я ни от кого прежде не слышала.
-Девка! Это будет девка! – крикнул он.
Муж тут же покинул мои покои, но довольно быстро вернулся, неся в руках чашу.
-Пей! – велел он.
-Что это? – спросила я.
-Пей!
-Я не стану этого делать, - я испугалась и попятилась, закрывая руками живот. – Я не стану, пока ты не скажешь, что это…
-Мне не нужна девка, - сказал он. – Пей!
-Я не буду… я не буду… Зачем пить? – я отступала, пока не наткнулась на стену.
-Это зелье избавит тебя от плода! – сказал муж.
-Но я не хочу! – только и успела крикнуть я.
-Не хочешь? Ты – не хочешь? Да кто ты такая, чтобы хотеть чего-либо здесь! – крикнул он.
Цезарио кинулся ко мне, одной рукой схватил меня за косу, а другой влил зелье мне в рот. Я отбивалась, как могла, но он был сильнее и, хотя я и расплескала часть зелья, но все же много выпила. Наконец, он отбросил чашу, а меня, больно потянув за волосы, заставил опуститься на колени.
-Тебе же хуже, - сказал он. – Если бы ты выпила всё, плод вышел бы быстро и безболезненно. А теперь тебе придётся помучиться. Может быть, ты даже умрёшь. Но это и к лучшему!
Он усмехнулся, глядя мне прямо в глаза и, отпустив мою косу, толкнул меня на пол. Я упала, и слышала только его шаги и хлопанье двери.
Он оказался прав. Следующие несколько часов я промучилась, чувствуя, как меня покидает жизнь моего ребёнка. И это было хуже, много хуже, чем роды. Пеппа и Уррака выхаживали меня, но мне было всё равно. Я думала о том, что мне шестнадцать лет, а моя жизнь уже окончена. И самым главным было то, что мне больше и не хотелось жить.
Предательство
Шли годы, а с ними и утекала моя жизнь. В то время по всей нашей земле шли бесконечные войны. Герцоги делили владения меж собой, ведьмаки никак не могли успокоиться, служа то тому, то другому, ведь каждый из них искал своего сокровища: герцоги – земель, а ведьмаки – силы и знаний. Короли и иные властители искали себе союзников даже среди вампиров. Всё вокруг бродило, как вино в меху, но что должно было получиться в результате – того никто не мог тогда знать.
Мой муж в те времена долго отсутствовал дома. Порой, целый год мог пройти между временем его отъезда и возвращения. В тот последний раз, уезжая, он сказал мне:
-Впервые ты не понесла от меня. Видно, твоё время подходит к концу. Уверен, что, когда я вернусь, ты будешь уже мертва.
Я смотрела с башни вслед всадникам и во мне не было ни гнева, ни сожаления, а только надежда на скорое освобождение – смерть. Но предсказание Цезарио не сбылось и, как бы это ни показалось странным, но я досадовала. Мне было не жалко умирать. Что я видела в своей жизни? Дом опекуна я уже почти забыла и не вспоминала уже много лет о родных умбрийских просторах. Здоровье моё было подорвано, красота давно угасла. Мне было лишь двадцать пять лет, а выглядела я как измождённая старуха. Супружество? Материнство? Я и этого была лишена. Ночами я просыпалась, дрожа и обливаясь потом, и всё прислушивалась к чему-то. Я стала бояться темноты и одиночества, спала только днем, а по ночам жгла огонь и всё чего-то ждала.
В одну из таких ночей я вспомнила, как несколько лет назад (муж мой был тогда в отъезде) к нам в замок явился гость – ещё один ведьмак и знатный рыцарь Агостино Бентивольо, а с ним был странствующий менестрель Лукка. Тогда я ещё была молода и красива, и Бентивольо заставил Лукку сложить в мою честь канцону и спеть её для меня. А сам рыцарь так на меня смотрел, что я сразу догадалась о его желаниях. Бентивольо был хорош собой и одну ночь он провёл в замке. И весь вечер он ухаживал за мной и наговорил мне столько красивых слов, сколько я не слышала и за всю жизнь. Но я смотрела на него и думала, что ничто не свете не заставит меня лечь в постель с мужчиной по доброй воле. Мысль эта была холодной и отстранённой, и немало позабавила меня, когда я представляла себе лицо Агостино, если б была у меня возможность сказать ему всё, что я думаю, прямо в глаза.
Компанию в те дни мне составляли Пеппа и Уррака. Пеппа следила за мной, приносила мне еду, а когда холодало, укутывала меня в тёплое (сама я почти не чувствовала холода). А Уррака приносила мне травяные отвары и мази, да сказывала свои страшные сказки.
С того дня, как муж первый раз лишил меня дочери, я ни разу не понесла мальчика. А всех девочек, а их было ровным счетом пять, мой муж хладнокровно убивал в моём чреве. И я больше не сопротивлялась, потому что это не имело никакого смысла. Я даже радовалась их преждевременной смерти. Какая жизнь ждала бы их в этом замке над мареммой? Мой муж проявил милосердие к ним, усмехаясь, думала я. Странно только, что он столько лет терпит меня подле себя. Я украла тринадцать лет его жизни, так он часто говорил мне. Теперь ему было уже тридцать четыре. Да, ведьмаки живут долго, много дольше обычных людей, но мой Цезарио не любил терять попусту время. А со мной он его терял. И только одно удивляло меня: почему он не даст мне зелья, которое избавит его от меня? Что сдерживало его? Я не могла этого понять.
Мысли эти вяло перекатывались в моей голове, порой вызывая у меня изумление, а порой и смех. В те дни я неспособна была мыслить быстро и здраво.
Единственным моим развлечением было огромное венецианское зеркало, которое мой муж с превеликой осторожностью доставил из своей последней поездки. Случилось это полтора года назад. Огромное стекло, чуть тёмное, покрытое лёгкой патиной, оно было обрамлено в искусно сделанную раму из темного золота. Муж распорядился поставить его на лестнице, наверху первого пролёта, ведущего в главный зал. Зеркало это притягивало меня. И в самый первый раз мы отразились в нём с мужем вместе: и меня поразил контраст между нами. Он – цветущий мужчина которому и не дашь его годов, и я, годившаяся ему по виду не то, что в старшие сёстры, а скорее в матери. Я увидела и отвращение на лице Цезарио. В тот же вечер он пришёл ко мне, а, уходя, сказал:
-Ты стала старой. Надеюсь, это был последний раз. Роди мне здорового сына, и я оставлю тебя в покое.
Как бы мне хотелось исполнить его желание! Но то было не в моей воле, а в воле небес, а небеса опять не вняли желаниям Цезарио.
Пока муж был дома, я могла смотреться в зеркало только мельком, а потом Цезарио и вовсе завесил его, запретив мне смотреться.
-Ты слишком уродлива, - сказал он тогда. – А это зеркало должно отражать только красавиц.
Когда после очередной дочери, которой он меня лишил, мой муж уехал – а уехал он спешно и не было его после того более года – я велела снять с зеркала занавес и подолгу простаивала, рассматривая себя в нём. Именно так я поняла, что время ко мне было очень жестоко. Я видела худые руки, измождённое лицо, морщины, окружавшие мой рот и мои глаза. Видела волосы, которые стали редкими и тусклыми. И всё же я не могла отойти от зеркала и всё смотрела в него и смотрела. Однако в какой-то момент притяжение зеркала ослабло, и я всё меньше и меньше стала смотреться в него. Наконец, я приказала его завесить и заперлась в своей башне. Я перестала выходить из своих покоев и мне стало всё равно, что творится в замке и как прислуга встретит господина.
Однажды я, как обычно, сидела у окна с вышиванием, которое меня мало интересовало. И я бы и вовсе ничего не держала в руках, но, когда я сидела вот так, пустым взглядом уставившись в окно, верная Пеппа пугалась и начинала причитать. А ее причитания резали мой слух и сводили меня с ума. А потому я держала в руках вышивание, будто бы я занята каким-то делом.
Так вот, однажды я услышала взволнованный голос:
-Госпожа! Госпожа!
Я вздрогнула и выронила вышивание из рук. В комнату вбежала Пеппа.
-Госпожа! Они тут! Они прибыли!
Я поднялась, подошла к окну и стала вглядываться в него. Вот поднимаются ворота, опускается подъездной мост, и первые всадники въезжают на двор замка. Впереди – он. В светлом доспехе. Волосы над высоким лбом разметал ветер, прекрасные черты, надменный взгляд, который режет не хуже ножа. Вот он поднимает голову и, кажется, смотрит на меня оттуда, снизу. Так бы никто не смог, но он – видит, я это знаю. Говорят, что самое страшное зло нашего мира вампиры и чёрные ведьмаки, но Цезарио страшнее их всех вместе взятых, ибо он не знает любви и жалости, и никогда не знал.
Я опустилась обратно в своё кресло и не стала спускаться вниз. К чему? Я слышала, как ржут и топочат кони, кричат рыцари и даже различала голос своего мужа: он холодно и зло что-то выговаривал конюшему. Я ждала.
И вот мой муж поднялся по лестнице, и я слышала каждый его шаг, потому что нервы мои были напряжены до предела. Дверь распахнулась и Пеппа присела от страха.
-Ты жива? – услышала я голос мужа. – Впрочем, я не удивлён. Я знал, что ты ещё тут.
Я медленно подняла на него глаза.
-В замке мерзость запустения, - сказал он. – Ты что, не выходила из башни?
-Нет, - ответила я. – К чему?
-Ты ещё более никчёмна, чем я думал, - ответил он, скривив губы, и подошёл ко мне.
Я смотрела на него и дивилась тому, что он не постарел ни на день за прошедшие десять лет. В то время, как я уже вовсе ни на что не похожа.
-Собирайся, - сказал он. – Ты уезжаешь отсюда.
Пеппа охнула, а я тихо спросила:
-Куда?
-Я отдал тебя венецианцу Матео д’Эсте, - ответил мне муж. – Хватит, пора от тебя избавляться. Сыновей мне от тебя не дождаться, а что до прочего, то тут ты ещё более никчёмна.
Я услышала, как тихо запричитала Пеппа.
-Отдал? Как это? – спросила я.
Я всякого могла ждать от мужа, но чтобы он меня отдал? Разве такое возможно?
-Ты ни на что не годишься. Ты даже не могла вовремя освободить меня от себя, - сказал мне Цезарио. – Посему я отдал тебя венецианцу. Я кое-что ему задолжал, - прибавил он неохотно, - и тот потребовал отдать мне тебя в уплату долга. Тебя в обмен на мои земли и этот замок. Зачем ты ему нужна я не знаю. Но это хороша сделка. Когда он увидит тебя, то поймёт, что сильно продешевил. И, верно, избавится от тебя. Я передал ему все права на тебя и отныне я свободен.
-Как ты мог отдать меня? – это известие потрясло даже мой отупевший мозг. – Я же жена твоя, а не рабыня! Если я так наскучила тебе, лучше бы ты убил меня!
Я увидела в глазах Цезарио интерес:
-Вот как? Впервые вижу, чтобы ты так разгорячилась, жена! Ты ждала смерти и надеялась на неё? Так ты её не получишь. Не из моих рук! Но уверен, венецианец живо отправит тебя к праотцам.
-Но кто он такой этот венецианец? – крикнула я. – Кому ты отдал меня? Он тоже ведьмак?
Но вместо ответа мой муж произнёс:
-Собирайся, завтра я прикажу воинам сопровождать тебя до подножия горы. Там тебя уже ждут люди венецианца.
С этими словами он вышел, а я обернулась к Пеппе:
-Ты слышала? Пеппа!
-Да, госпожа, слышала!
Я почти не ела и исхудала так, что одежды на мне приходилось подвязывать поясом несколько раз. Наконец, Пеппа заплакала и на коленях стала молить меня о том, чтобы я начала есть. И я, через силу, что-то ела, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. И по-прежнему пила отвар знахарки.
Но хуже всего этого было то, что я не знала, где похоронен мой сын. И похоронен ли он? Я спрашивала у слуг, где его могила, но никто ничего не знал. Все отворачивали глаза и что-то невнятно отвечали мне. А Уррака однажды накричала на меня, велев мне прекратить расспросы.
Так шёл день за днём моей унылой жизни. Но однажды я проснулась с каким-то удивительным ощущением силы. Это чувство побудило меня встать и, не дожидаясь Пеппы, одеться и покинуть мою комнату. Давно я уже не чувствовала такой бодрости, как в тот день! Я поднялась на самый верх башни, в которой находились мои покои, и остановилась перед узенькой деревянной дверью. Я толкнула ее рукой и дверь отворилась. Я вошла внутрь и поняла, что нахожусь под самой замковой кровлей. Помещение было узкое, тесное, освещенное солнцем, ярко бившим через две бойницы. Лучи солнца падали прямо на деревянный сундук, что стоял ровно посередине этой маленькой комнатки. Я с любопытством приблизилась к нему и откинула крышку. В сундуке лежали легкие доспехи, а сверху них – меч. Мои руки невольно потянулись к оружию. Я думала, меч будет тяжел для меня, но он неожиданно легко лёг мне в ладонь. Я аккуратно отложила его в сторону и принялась рассматривать доспехи, которые оказались мягкими и теплыми наощупь. Я с интересом рассматривала тонкой ковки кольчугу с длинными рукавами, изящные пластины верхнего доспеха, украшенные затейливым узором неведомого мастера, кованые наручи и перчатки из плотной кожи. И вдруг мне пришло в голову, что я могла бы их надеть и, быть может, уехать из замка. Что этот меч и эти доспехи помогли бы мне освободиться. Да-да! Я подумала именно так! Любой бы рассмеялся, услышав такое: чтобы женщина надела кольчугу и взяла в руки меч! Зачем? Это же не иголка и не веретено! Но в тот миг мое желание не показалось это странным. И более того: я была уверена, что смогла бы орудовать мечом не хуже, чем орудую иголкой!
Но я со вздохом убрала находку в сундук. Если б я была мужчиной, вот тогда… Меня опять охватило чувство тоски и бессилия. Я тихо вышла из комнаты под башенной кровлей и, никем не замеченная, спустилась вниз. И дальше моя жизнь потекла по-прежнему…
Когда мой муж явился домой, он нашёл меня бледной, исхудавшей и сильно подурневшей. О чём он и объявил мне с порога.
-Как ты выносишь мне другого сына? – спросил он, зло глядя на меня. – Я сегодня приду к тебе, готовься, - прибавил он.
Вечером Пеппа помогла мне раздеться и уложила меня в постель. Мне было всё равно. Когда мой муж пришел ко мне, я не почувствовала ни страха, ни отвращения. Я закрыла глаза и только ждала, чтобы он поскорее ушел. Мне надо было вытерпеть, и я вытерпела. Внутри я даже смеялась: удовольствие? Пошлите мне, небеса, терпения! И слава вам, что боль не бывает бесконечной, как не бывает бесконечным всё. Уходя, муж положил руку мне на живот.
-Надо же, как быстро в твоём чреве приживается семя. Будь ты другой, я бы подумал, что ты та самая… - задумчиво сказал он. – Но глядя на тебя, я не могу в это поверить. Ты ничтожная, слабая… В тебе нет ни капли дара… Да к тому же ты холодная, твоё тело как деревяшка. Даже те, кого я брал силой, и они были мягче и горячее тебя. Посмотрим, родишь ли ты мне сына. Если родишь, и он выживет, то я ещё подумаю… - прибавил он.
Я не шелохнулась, не посмотрела на него и не ответила ему ни словом. Он некоторое время смотрел на меня, а потом поднялся и ушёл. А я пролежала всю ночь без сна.
Скоро я и сама почувствовала робкие ростки жизни. Моё равнодушие и отчаяние отступили, и я испытала надежду. Я даже достала ткани и ниток и принялась шить. И сшила маленькую белую рубашечку. Я держала ее в руках и думала: ребенок, который родится, всё же изменит мою жизнь к лучшему. Он принесёт в неё радость.
А через два месяца муж пришел ко мне, опять положил руку мне на живот и изрёк страшное богохульство. Таких слов я ни от кого прежде не слышала.
-Девка! Это будет девка! – крикнул он.
Муж тут же покинул мои покои, но довольно быстро вернулся, неся в руках чашу.
-Пей! – велел он.
-Что это? – спросила я.
-Пей!
-Я не стану этого делать, - я испугалась и попятилась, закрывая руками живот. – Я не стану, пока ты не скажешь, что это…
-Мне не нужна девка, - сказал он. – Пей!
-Я не буду… я не буду… Зачем пить? – я отступала, пока не наткнулась на стену.
-Это зелье избавит тебя от плода! – сказал муж.
-Но я не хочу! – только и успела крикнуть я.
-Не хочешь? Ты – не хочешь? Да кто ты такая, чтобы хотеть чего-либо здесь! – крикнул он.
Цезарио кинулся ко мне, одной рукой схватил меня за косу, а другой влил зелье мне в рот. Я отбивалась, как могла, но он был сильнее и, хотя я и расплескала часть зелья, но все же много выпила. Наконец, он отбросил чашу, а меня, больно потянув за волосы, заставил опуститься на колени.
-Тебе же хуже, - сказал он. – Если бы ты выпила всё, плод вышел бы быстро и безболезненно. А теперь тебе придётся помучиться. Может быть, ты даже умрёшь. Но это и к лучшему!
Он усмехнулся, глядя мне прямо в глаза и, отпустив мою косу, толкнул меня на пол. Я упала, и слышала только его шаги и хлопанье двери.
Он оказался прав. Следующие несколько часов я промучилась, чувствуя, как меня покидает жизнь моего ребёнка. И это было хуже, много хуже, чем роды. Пеппа и Уррака выхаживали меня, но мне было всё равно. Я думала о том, что мне шестнадцать лет, а моя жизнь уже окончена. И самым главным было то, что мне больше и не хотелось жить.
Глава 2
Предательство
Шли годы, а с ними и утекала моя жизнь. В то время по всей нашей земле шли бесконечные войны. Герцоги делили владения меж собой, ведьмаки никак не могли успокоиться, служа то тому, то другому, ведь каждый из них искал своего сокровища: герцоги – земель, а ведьмаки – силы и знаний. Короли и иные властители искали себе союзников даже среди вампиров. Всё вокруг бродило, как вино в меху, но что должно было получиться в результате – того никто не мог тогда знать.
Мой муж в те времена долго отсутствовал дома. Порой, целый год мог пройти между временем его отъезда и возвращения. В тот последний раз, уезжая, он сказал мне:
-Впервые ты не понесла от меня. Видно, твоё время подходит к концу. Уверен, что, когда я вернусь, ты будешь уже мертва.
Я смотрела с башни вслед всадникам и во мне не было ни гнева, ни сожаления, а только надежда на скорое освобождение – смерть. Но предсказание Цезарио не сбылось и, как бы это ни показалось странным, но я досадовала. Мне было не жалко умирать. Что я видела в своей жизни? Дом опекуна я уже почти забыла и не вспоминала уже много лет о родных умбрийских просторах. Здоровье моё было подорвано, красота давно угасла. Мне было лишь двадцать пять лет, а выглядела я как измождённая старуха. Супружество? Материнство? Я и этого была лишена. Ночами я просыпалась, дрожа и обливаясь потом, и всё прислушивалась к чему-то. Я стала бояться темноты и одиночества, спала только днем, а по ночам жгла огонь и всё чего-то ждала.
В одну из таких ночей я вспомнила, как несколько лет назад (муж мой был тогда в отъезде) к нам в замок явился гость – ещё один ведьмак и знатный рыцарь Агостино Бентивольо, а с ним был странствующий менестрель Лукка. Тогда я ещё была молода и красива, и Бентивольо заставил Лукку сложить в мою честь канцону и спеть её для меня. А сам рыцарь так на меня смотрел, что я сразу догадалась о его желаниях. Бентивольо был хорош собой и одну ночь он провёл в замке. И весь вечер он ухаживал за мной и наговорил мне столько красивых слов, сколько я не слышала и за всю жизнь. Но я смотрела на него и думала, что ничто не свете не заставит меня лечь в постель с мужчиной по доброй воле. Мысль эта была холодной и отстранённой, и немало позабавила меня, когда я представляла себе лицо Агостино, если б была у меня возможность сказать ему всё, что я думаю, прямо в глаза.
Компанию в те дни мне составляли Пеппа и Уррака. Пеппа следила за мной, приносила мне еду, а когда холодало, укутывала меня в тёплое (сама я почти не чувствовала холода). А Уррака приносила мне травяные отвары и мази, да сказывала свои страшные сказки.
С того дня, как муж первый раз лишил меня дочери, я ни разу не понесла мальчика. А всех девочек, а их было ровным счетом пять, мой муж хладнокровно убивал в моём чреве. И я больше не сопротивлялась, потому что это не имело никакого смысла. Я даже радовалась их преждевременной смерти. Какая жизнь ждала бы их в этом замке над мареммой? Мой муж проявил милосердие к ним, усмехаясь, думала я. Странно только, что он столько лет терпит меня подле себя. Я украла тринадцать лет его жизни, так он часто говорил мне. Теперь ему было уже тридцать четыре. Да, ведьмаки живут долго, много дольше обычных людей, но мой Цезарио не любил терять попусту время. А со мной он его терял. И только одно удивляло меня: почему он не даст мне зелья, которое избавит его от меня? Что сдерживало его? Я не могла этого понять.
Мысли эти вяло перекатывались в моей голове, порой вызывая у меня изумление, а порой и смех. В те дни я неспособна была мыслить быстро и здраво.
Единственным моим развлечением было огромное венецианское зеркало, которое мой муж с превеликой осторожностью доставил из своей последней поездки. Случилось это полтора года назад. Огромное стекло, чуть тёмное, покрытое лёгкой патиной, оно было обрамлено в искусно сделанную раму из темного золота. Муж распорядился поставить его на лестнице, наверху первого пролёта, ведущего в главный зал. Зеркало это притягивало меня. И в самый первый раз мы отразились в нём с мужем вместе: и меня поразил контраст между нами. Он – цветущий мужчина которому и не дашь его годов, и я, годившаяся ему по виду не то, что в старшие сёстры, а скорее в матери. Я увидела и отвращение на лице Цезарио. В тот же вечер он пришёл ко мне, а, уходя, сказал:
-Ты стала старой. Надеюсь, это был последний раз. Роди мне здорового сына, и я оставлю тебя в покое.
Как бы мне хотелось исполнить его желание! Но то было не в моей воле, а в воле небес, а небеса опять не вняли желаниям Цезарио.
Пока муж был дома, я могла смотреться в зеркало только мельком, а потом Цезарио и вовсе завесил его, запретив мне смотреться.
-Ты слишком уродлива, - сказал он тогда. – А это зеркало должно отражать только красавиц.
Когда после очередной дочери, которой он меня лишил, мой муж уехал – а уехал он спешно и не было его после того более года – я велела снять с зеркала занавес и подолгу простаивала, рассматривая себя в нём. Именно так я поняла, что время ко мне было очень жестоко. Я видела худые руки, измождённое лицо, морщины, окружавшие мой рот и мои глаза. Видела волосы, которые стали редкими и тусклыми. И всё же я не могла отойти от зеркала и всё смотрела в него и смотрела. Однако в какой-то момент притяжение зеркала ослабло, и я всё меньше и меньше стала смотреться в него. Наконец, я приказала его завесить и заперлась в своей башне. Я перестала выходить из своих покоев и мне стало всё равно, что творится в замке и как прислуга встретит господина.
Однажды я, как обычно, сидела у окна с вышиванием, которое меня мало интересовало. И я бы и вовсе ничего не держала в руках, но, когда я сидела вот так, пустым взглядом уставившись в окно, верная Пеппа пугалась и начинала причитать. А ее причитания резали мой слух и сводили меня с ума. А потому я держала в руках вышивание, будто бы я занята каким-то делом.
Так вот, однажды я услышала взволнованный голос:
-Госпожа! Госпожа!
Я вздрогнула и выронила вышивание из рук. В комнату вбежала Пеппа.
-Госпожа! Они тут! Они прибыли!
Я поднялась, подошла к окну и стала вглядываться в него. Вот поднимаются ворота, опускается подъездной мост, и первые всадники въезжают на двор замка. Впереди – он. В светлом доспехе. Волосы над высоким лбом разметал ветер, прекрасные черты, надменный взгляд, который режет не хуже ножа. Вот он поднимает голову и, кажется, смотрит на меня оттуда, снизу. Так бы никто не смог, но он – видит, я это знаю. Говорят, что самое страшное зло нашего мира вампиры и чёрные ведьмаки, но Цезарио страшнее их всех вместе взятых, ибо он не знает любви и жалости, и никогда не знал.
Я опустилась обратно в своё кресло и не стала спускаться вниз. К чему? Я слышала, как ржут и топочат кони, кричат рыцари и даже различала голос своего мужа: он холодно и зло что-то выговаривал конюшему. Я ждала.
И вот мой муж поднялся по лестнице, и я слышала каждый его шаг, потому что нервы мои были напряжены до предела. Дверь распахнулась и Пеппа присела от страха.
-Ты жива? – услышала я голос мужа. – Впрочем, я не удивлён. Я знал, что ты ещё тут.
Я медленно подняла на него глаза.
-В замке мерзость запустения, - сказал он. – Ты что, не выходила из башни?
-Нет, - ответила я. – К чему?
-Ты ещё более никчёмна, чем я думал, - ответил он, скривив губы, и подошёл ко мне.
Я смотрела на него и дивилась тому, что он не постарел ни на день за прошедшие десять лет. В то время, как я уже вовсе ни на что не похожа.
-Собирайся, - сказал он. – Ты уезжаешь отсюда.
Пеппа охнула, а я тихо спросила:
-Куда?
-Я отдал тебя венецианцу Матео д’Эсте, - ответил мне муж. – Хватит, пора от тебя избавляться. Сыновей мне от тебя не дождаться, а что до прочего, то тут ты ещё более никчёмна.
Я услышала, как тихо запричитала Пеппа.
-Отдал? Как это? – спросила я.
Я всякого могла ждать от мужа, но чтобы он меня отдал? Разве такое возможно?
-Ты ни на что не годишься. Ты даже не могла вовремя освободить меня от себя, - сказал мне Цезарио. – Посему я отдал тебя венецианцу. Я кое-что ему задолжал, - прибавил он неохотно, - и тот потребовал отдать мне тебя в уплату долга. Тебя в обмен на мои земли и этот замок. Зачем ты ему нужна я не знаю. Но это хороша сделка. Когда он увидит тебя, то поймёт, что сильно продешевил. И, верно, избавится от тебя. Я передал ему все права на тебя и отныне я свободен.
-Как ты мог отдать меня? – это известие потрясло даже мой отупевший мозг. – Я же жена твоя, а не рабыня! Если я так наскучила тебе, лучше бы ты убил меня!
Я увидела в глазах Цезарио интерес:
-Вот как? Впервые вижу, чтобы ты так разгорячилась, жена! Ты ждала смерти и надеялась на неё? Так ты её не получишь. Не из моих рук! Но уверен, венецианец живо отправит тебя к праотцам.
-Но кто он такой этот венецианец? – крикнула я. – Кому ты отдал меня? Он тоже ведьмак?
Но вместо ответа мой муж произнёс:
-Собирайся, завтра я прикажу воинам сопровождать тебя до подножия горы. Там тебя уже ждут люди венецианца.
С этими словами он вышел, а я обернулась к Пеппе:
-Ты слышала? Пеппа!
-Да, госпожа, слышала!
