Она заблудилась.
Приняла одну тропу за другую в глупой уверенности, что та обязательно приведет к человеческому жилью. В тепло. Но утоптанная поначалу тропка становилась все у?же, глубже, пока не заплутала и не утонула окончательно среди торчавших из снега черных прутьев кустарника – видать, сюда забредали лишь редкие собиратели хвороста.
Оставалось возвращаться обратно и надеяться, что неширокая, хоть и наезженная дорога не закончится так же внезапно. Берта прищурилась на клонящееся к туманному горизонту стылое солнце; чем ниже, тем краснее – на ветер и мороз.
Поглубже надвинула капюшон с лисьей оторочкой, в который раз поддернула лямки мешка с тушкой вытащенного из силков зайца: с каждой милей добыча становилась все тяжелее, этак скоро покажется, что тащишь домой целого кабанчика! Побрела по дороге, надеясь, что идет в правильную сторону, что за очередным холмом, наконец, обнаружится приютившая их семью Краинка. Чем ниже садилось солнце, тем холоднее становилось, воздух колол горло снежными иглами, а деревня все никак не желала появляться. Еще немного, и, пока не стемнело окончательно, придется сооружать укрытие для ночлега. С отцом-охотником они попадали и в худшие передряги, так что ни сгинуть в ночном лесу, ни замерзнуть Берта не боялась. Одно плохо: в здешних лесах водятся волки и… другие. От волков у нее есть огонь, а от… от них никакой защиты. Мать жалко, конечно, все глаза выплачет, пока старшая дочь домой не объявится…
Ох, да ладно, всё обойдется, ведь еще даже не полнолуние! Так мысленно на себя прикрикнув-успокоив, Берта остановилась, задумчиво окидывая взглядом ближайшие разлапистые ели: вот и почти готовый шатер. Нарубить веток, забросать снегом, разжечь крохотную дорожную жаровню с угольком из домашней печи, перекусить, укутаться. Так до утра и доживет…
Берта ненароком оглянулась и, вздрогнув, даже отпрянула.
Всего мгновение назад на дороге никого не было: но вот перед ней всадник на светло-сером, почти белом коне, сливающемся в стылых сумерках со снегами вокруг. Нет, не серый, поправила себя Берта, приглядевшись, – горностаевый, с темной гривой и хвостом.
– Ох, как же ты меня напугал! – выдохнула Берта. Голос у нее осип от испуга и долгого молчания. Всадник помедлил, прежде чем перекинуть ногу через седло и мягко спрыгнуть с лошади. Но подходить не стал. Быстро оглядевшись, спросил:
– Ты откуда здесь взялся?
Ну да, в просторном кожухе и меховых штанах, с упрятанной под капюшон косой, ее легко было принять за парня.
– Блукаю маленько, – сипло сказала Берта. Не стала говорить, что это «маленько» длится уже несколько часов. Еще посмеется над ней. Отец бы точно посмеялся.
– Где твоя… родня? – голова парня в лохматой, низко надвинутой шапке вновь завертелась. Голос тоже хриплый.
– Я в одиночку хожу. Не знаешь, далеко еще до Краинки?
– Краинка? – парень помолчал. – А. Двадцать дворов. Речка Щучья. Ты забрал левее. Там, – он махнул рукой с поводьями ей за спину, – Обсидиан.
Значит, она столько времени шла прочь от дома! И мешок и лыжи внезапно стали непосильно тяжелыми. Враз устав, Берта наклонилась, упершись руками в колени.
– Уфф… вот что ты мне раньше не попался, а? – Подумав, спросила без особой надежды: – А поблизости есть еще жилье?
– Нет.
Ну да, люди стараются селиться подальше от реки-границы и от здешних хозяев. Да и вообще деревень-хуторов в Приграничье наперечет. Берта вздохнула и выпрямилась, поводя уставшими плечами. Стой-не стой, надо что-то делать – или возвращаться или ночевать под елью, как собиралась. Наблюдавший за ней незнакомец будто ее мысли подслушал:
– Засветло не успеешь.
А то она не знает! Но прежде чем Берта успела огрызнуться, парень предложил неожиданно:
– Давай отвезу.
Берта даже рот открыла.
– Ты… вернешься со мной назад, что ли?
– Все равно сегодня меня домой не ждут. Довезу, – и, видя, что она мнется, добавил, подняв голову к темнеющему небу: – Уже и Волчья звезда встала. Решай.
Упоминание о волках ее подстегнуло.
– Спасибо, добрый человек. Можешь потом и у нас заночевать заодно!
И, не обратив внимания на странный звук, который он издал: то ли удивленное, то ли насмешливое хмыканье, решительно направилась к лошади. Не дай боги, передумает еще! При ее приближении конь фыркнул, дернул головой и ударил в снег передними копытами. Хозяин предостерег:
– Не так быстро! Дай ему привыкнуть. Протяни руку, пусть он тебя обнюхает. Тихо, Седой, тихо…
– Обнюхает! Он что у тебя, собака?
Берта все же сняла варежку и протянула раскрытую ладонь. Конь и впрямь обнюхал ее руку, согревая горячим дыханием, вырывавшимся из запорошенных инеем ноздрей. Осмелев, она погладила его по бархатному носу. Нет, конь не белый – в очень мелкий цветной крап, как говорится, «в гречку».
– Красавец, – пробормотала Берта. – Какой же ты красавец… Жалко, хлебушка уже не осталось.
Парень привязал ее лыжи рядом со своими сумками и скатками. Эти широкие короткие лыжи еще отец делал, медвежьей шкурой подбивал, чтобы назад с горы не скатывались. Сумку с зайцем Берта не отдала; не могла расстаться с тем, ради чего целый день потеряла.
– Садись.
Уцепившись за протянутую руку, Берта взгромоздилась позади всадника – куда его неуклюжей, привычней ведь на своих ногах и лыжах. Почувствовав, как качнулся круп лошади, неловко обхватила парня за бока.
– Что в мешке? – спросил тот неожиданно, не поворачивая головы. – Рябчик?
– Заяц.
Он молча кивнул. А Берта неожиданно – и для самой себя тоже – начала рассказывать, хотя ее никто ни о чем не спрашивал. Дома мать и трое девок мал-мала меньше. Отца медведь заломал пару лет назад. Налоги подняли, за долги скотину забрали. Как совсем голодно стало, сюда перебрались. Слышали, здешние… лорды обещают переселенцам кусок земли за подъемный оброк – и то не с первого года. Краинка их приютила, староста строгий, но справедливый, выделил старый хуторок. Дедушка знатный бортник, мать по хозяйству, сестры им в помощь…
– А ты охотишься? – спросил парень, не оборачиваясь.
Ну да. Хозяева же только крупную дичь бить запрещают. Понемногу ловим, силками, девчонки, не смотри, что маленькие, едят, аж за ушами трещит. Тут Берта поняла, что зачем-то оправдывается, меж тем как сам парень и слова лишнего не промолвил: едет себе да едет, ее болтовню слушая.
– А ты-то сам откуда и куда? – наконец спросить догадалась. Плечи, обтянутые меховым полушубком, шевельнулись, всадник отозвался неопределенно:
– Да то туда, то сюда… Значит, ты единственный добытчик в семье.
– Ну да.
Мерная рысь лошади укачивала, спина нечаянного спутника грела, что тебе хорошая печка, и умаявшаяся Берта незаметно начала придремывать. Очнулась, когда лошадь перешла на легкий галоп; встрепенулась, чуть не сверзившись на землю – хорошо, парень, заведя руку за спину, придержать успел. Посоветовал через плечо:
– Хочешь подремать, держись крепче.
– Я не сплю, – сонным голосом возразила Берта. Просунула руки в большеватых рукавицах за его ремень, привалилась щекой к меху полушубка и заснула, да так крепко, что и не заметила, как белый конь проскакал несколько ли по белой дороге.
Проснулась вновь – уже от тишины и неподвижности. Выглянула из-за плеча неожиданного попутчика. Хотя давно стемнело, ясный месяц и яркие звезды позволяли разглядеть расчищенную тропу (из-за высоченных сугробов по обеим сторонам скорее провал), ведшую от дороги. А пуще всего на близость жилья указывал далекий теплый свет в окошках дома. Ее дома.
– О! Уже приехали? – Конь переступил всеми четырьмя ногами, но вытерпел бесславное сползание Берты со своего крупа. – Придется спешиться, чтобы лошадь по тропе провести, – сказала она, прилаживая поданные сверху лыжи. – Поешь, обогреешься, а завтра с утреца уже и тронешься.
Оглянулась и удивилась, увидев, что парень даже с места не сдвинулся. Смотрел поверх ее головы на утопавший в снегу хуторок. Тень от лохматой шапки падала на лицо: только подбородок и неулыбчивые губы и разглядишь.
– Ты чего?
– Не думаю, что это хорошая мысль, – сказал всадник. Как-то задумчиво: хочет, чтоб поуговаривали его?
– Ну да, куда как лучше в мороз и в ночь одному ехать! Ты заговоренный, никак? Ни зимы, ни зверей не боишься?
– Не боюсь, – просто сказал парень и двинул с места в галоп, кинув напоследок: – Иди домой, мать беспокоится!
Оторопевшая девушка не успела выкрикнуть вслед ни слов благодарности, ни прощания. Проводила удалявшегося всадника взглядом и помотала головой: ну бедовый малый!
Мать, конечно, беспокоилась, да так, что чуть за косу не оттаскала. Досталось потерявшейся старшенькой тумаков по шапке, да по подставленной спине: хорошо, одежда толстая, и у матери руки не очень сильные. А отведя душу, запричитала над замерзшей дочерью, загнала греться на печку к сонным девчонкам; туда же и горячий сбитень подала. Натянув толстые носки, оттаявшая Берта к похлебке уже слезла сама. Ела, попутно рассказывая о своем заплутании и нежданном помощнике. Мать ахала; дедушка, тачавший у печи сапоги, по обыкновению молчал, но Берта не обманывалась: обычно он ложится спать с курами, значит, ждал задержавшуюся внучку, беспокоился.
Родительница осердилась, что дочь ничего о спутнике не узнала: ни где живет, ни как зовут. Кого благодарить, кого в молитвах поминать? Пристыженная Берта огрызнулась: мол, он тоже ее имени не спросил, да и вообще она могла бы спокойно сама завтра до дому добраться! Получила очередную, хоть и не сильную, затрещину и побрела опять на печку. Укутывая опухшие от мороза ноги-руки, вспомнила, как тепло и надежно было ей за широкой спиной незнакомца: дремала, как младенец, ни о чем беспокоясь-не думая. Уже проваливаясь в сон, прошептала короткую молитву за него, скачущего в ночи – здоровья и благополучия в дороге, куда бы та не вела.
Все ж таки подморозилась Берта знатно: наутро проснулась с отекшим горлом, ломотой во всем теле, кашлем и жаром. До обеда мало-мальски шевелилась по хозяйству, а потом ее опять загнали под одеяло. Так и провела несколько дней, просыпаясь лишь по нужде, да когда встревоженная семья накормить-напоить пыталась. Проглатывала пару ложек, бормотала, что сейчас еще полежит, вот совсем немножечко, и встанет, непременно. Не было у нее привычки хворать, вся извертелась, то зарываясь в одеяла, то скидывая, то пыталась подняться – пора же силки проверять, да и скотина толком не обихожена! Мать ругалась, дед молчком и силком укладывал-укрывал; сестренки то и дело порскали рядом, посверкивая любопытными птичьими глазенками и пытаясь «полечить» ее нехитрым угощением или игрушками.
Жар, наконец, схлынул, забрав с собой немалую толику сил: с лежанки Берта сползла с трясущимися ногами, словно новорожденный теленок. Добралась до стола, за которым в глубокой задумчивости сидели мать с дедом. Опустилась на лавку, спросила с передышкой:
– Это… что?
Рябчики лежали связанные за окоченевшие лапки – будто гроздь собранной по осени репы. Берта пересчитала: два, три… четыре.
– Дедушка ходил проверял мои силки?
Тот аж закряхтел от досады:
– Думай… далеко ли я уйду?
И впрямь, чего это она? У деда зимой так болели кости, что он и по дому-то передвигался с трудом. Лишь летом креп с помощью любимых пчел: лечился их укусами.
– Тогда откуда… кто это принес?
– Вот и мы гадаем.
…Ночью начал беспокоиться Тур, охотничий пес отца, запущенный в дом из-за лютого мороза. Никогда не лаявший подобно деревенским собакам, стал у дверей и рычал так, что у хозяев волосы дыбом. В окнах ни зги не видно, и не слыхать, чтобы дикий зверь – или тать – по двору шастал. Уж и огонь зажгли, чтобы знали, что в дому не спят, сами у дверей замерли, прислушиваясь вместе с псом. Утихомирился Тур далеко за полночь. А утром нашли на пороге вот…
Теперь уже и Берта оглядывала «гостинец» с подозрением. Повертела чуть ли не в поисках записки какой.
– Может, староста подбросил? – неуверенно спросила мать. И сама же себе ответила: – Да уж вряд ли!
Всем известно, краинский староста Акке помереть с голоду не даст, но и откармливать бесполезную бабью ораву ни с того ни с сего не станет.
– А может, кузнец расстарался? – предположила Берта. Не потому что по правде так думала, а чтобы мать поддразнить: ни для кого не секрет, что бобыл Рёрик неровно дышит к приезжей маленькой вдовице. Мать вспыхнула разом, что твоя молоденькая девчонка, отвернулась, ненужно заправляя светлые волосы под платок. И чего стесняется, теряется? Берта же нисколько не против, жили бы вместе, без мужика-то в доме вовсе неподъемно.
– Не охотник он, – подал голос дед, – а тут гляди чего…
Поворошил уже начавший подтаивать «гостинчик», указывая на след от стрел. Да, здоровенный кузнец, запросто управлявшийся с горячим железом, не имел такого острого глаза и твердой руки, а пуще – навыка охотничьего.
Гадания закончила младшая Даринка, давно уже ошивавшаяся у стола:
– Мам, а есть-то когда будем?
И Берта решительно отделила одного рябчика от связки, принявшись сходу ощипывать:
– Ну, кто бы он ни был, скажем ему спасибо! Или за глаза или сам объявится.
Не объявился.
Однако дней через пять на крыльце обнаружили тушку зайца-беляка. Тут уж мать не выдержала, подхватилась до деревни: знакомцев повидать, а заодно разузнать попробовать. Вернулась к вечеру без новостей, зато с кузнецом, который расчистил тропу куда шире, чем могли они с матерью. И дров наколол, хотя с этим Берта запросто бы справилась.
Когда подкинули глухаря, не выдержала уже сама Берта. Несколько ночей спала вполглаза, прислушиваясь к Туру, вновь перебравшемуся в сени. А услышав, наконец, то самое рычание, сунула ноги в обутки и рванула наружу, второпях прихватив лишь теплый платок. Распахнула дверь, вылетела на крыльцо, запнувшись за мешок с очередным «подношением», и азартно бросила в спину нежданного кормильца:
– А-а-а, вот я тебя и застигла!
Ровно вора какого, сообразила запоздало, но менять слова было уже поздно. Да и не застала она уходившего врасплох: тот даже не вздрогнул. Поворачивался медленно; высоко стоявший месяц осветил его полуприкрытое мехом шапки лицо, но Берта все равно узнала. Ахнула:
– Опять ты?!
Не жаловавший чужаков Тур на людей все же никогда не кидался: чай, не медведи! Но тут внезапно принял ее возглас за команду «ату!». Берта едва успела схватить его за жесткий загривок и ошейник. Удержать рвущиеся вперед живые хрипящие, рычащие, захлебывающиеся бешеной слюной два пуда мышц, клыков и когтей было той еще задачкой. Чуть не сорвавшая спину Берта все ж таки втянула его в сени, захлопнула дверь и прокричала наперекор выносящему дверь псу встревоженным голосам, торопливым шагам внутри дома:
– Всё хорошо, не выходите! Тура придержите там!
Незнакомец – то ли храбрый до сумасшествия, то ли просто глупый – даже с места не сдвинулся, Казалось, и не понял, что его могли загрызть насмерть. Хотя, и побеги он, Тур в три прыжка бы догнал, повалил и трепать начал! Под его молчаливым взглядом девушка вспомнила, в каком сейчас виде. Запахнула шаль, огляделась, мимоходом заправляя за уши расплетшиеся волосы.
– А лошадь твоя где?
– Так это ты… – сказал медленно незнакомец.
– Что – я?
– Я тогда думал – парень.
– И чего? – спросила Берта, подивившись своей косноязычности.
Приняла одну тропу за другую в глупой уверенности, что та обязательно приведет к человеческому жилью. В тепло. Но утоптанная поначалу тропка становилась все у?же, глубже, пока не заплутала и не утонула окончательно среди торчавших из снега черных прутьев кустарника – видать, сюда забредали лишь редкие собиратели хвороста.
Оставалось возвращаться обратно и надеяться, что неширокая, хоть и наезженная дорога не закончится так же внезапно. Берта прищурилась на клонящееся к туманному горизонту стылое солнце; чем ниже, тем краснее – на ветер и мороз.
Поглубже надвинула капюшон с лисьей оторочкой, в который раз поддернула лямки мешка с тушкой вытащенного из силков зайца: с каждой милей добыча становилась все тяжелее, этак скоро покажется, что тащишь домой целого кабанчика! Побрела по дороге, надеясь, что идет в правильную сторону, что за очередным холмом, наконец, обнаружится приютившая их семью Краинка. Чем ниже садилось солнце, тем холоднее становилось, воздух колол горло снежными иглами, а деревня все никак не желала появляться. Еще немного, и, пока не стемнело окончательно, придется сооружать укрытие для ночлега. С отцом-охотником они попадали и в худшие передряги, так что ни сгинуть в ночном лесу, ни замерзнуть Берта не боялась. Одно плохо: в здешних лесах водятся волки и… другие. От волков у нее есть огонь, а от… от них никакой защиты. Мать жалко, конечно, все глаза выплачет, пока старшая дочь домой не объявится…
Ох, да ладно, всё обойдется, ведь еще даже не полнолуние! Так мысленно на себя прикрикнув-успокоив, Берта остановилась, задумчиво окидывая взглядом ближайшие разлапистые ели: вот и почти готовый шатер. Нарубить веток, забросать снегом, разжечь крохотную дорожную жаровню с угольком из домашней печи, перекусить, укутаться. Так до утра и доживет…
Берта ненароком оглянулась и, вздрогнув, даже отпрянула.
Всего мгновение назад на дороге никого не было: но вот перед ней всадник на светло-сером, почти белом коне, сливающемся в стылых сумерках со снегами вокруг. Нет, не серый, поправила себя Берта, приглядевшись, – горностаевый, с темной гривой и хвостом.
– Ох, как же ты меня напугал! – выдохнула Берта. Голос у нее осип от испуга и долгого молчания. Всадник помедлил, прежде чем перекинуть ногу через седло и мягко спрыгнуть с лошади. Но подходить не стал. Быстро оглядевшись, спросил:
– Ты откуда здесь взялся?
Ну да, в просторном кожухе и меховых штанах, с упрятанной под капюшон косой, ее легко было принять за парня.
– Блукаю маленько, – сипло сказала Берта. Не стала говорить, что это «маленько» длится уже несколько часов. Еще посмеется над ней. Отец бы точно посмеялся.
– Где твоя… родня? – голова парня в лохматой, низко надвинутой шапке вновь завертелась. Голос тоже хриплый.
– Я в одиночку хожу. Не знаешь, далеко еще до Краинки?
– Краинка? – парень помолчал. – А. Двадцать дворов. Речка Щучья. Ты забрал левее. Там, – он махнул рукой с поводьями ей за спину, – Обсидиан.
Значит, она столько времени шла прочь от дома! И мешок и лыжи внезапно стали непосильно тяжелыми. Враз устав, Берта наклонилась, упершись руками в колени.
– Уфф… вот что ты мне раньше не попался, а? – Подумав, спросила без особой надежды: – А поблизости есть еще жилье?
– Нет.
Ну да, люди стараются селиться подальше от реки-границы и от здешних хозяев. Да и вообще деревень-хуторов в Приграничье наперечет. Берта вздохнула и выпрямилась, поводя уставшими плечами. Стой-не стой, надо что-то делать – или возвращаться или ночевать под елью, как собиралась. Наблюдавший за ней незнакомец будто ее мысли подслушал:
– Засветло не успеешь.
А то она не знает! Но прежде чем Берта успела огрызнуться, парень предложил неожиданно:
– Давай отвезу.
Берта даже рот открыла.
– Ты… вернешься со мной назад, что ли?
– Все равно сегодня меня домой не ждут. Довезу, – и, видя, что она мнется, добавил, подняв голову к темнеющему небу: – Уже и Волчья звезда встала. Решай.
Упоминание о волках ее подстегнуло.
– Спасибо, добрый человек. Можешь потом и у нас заночевать заодно!
И, не обратив внимания на странный звук, который он издал: то ли удивленное, то ли насмешливое хмыканье, решительно направилась к лошади. Не дай боги, передумает еще! При ее приближении конь фыркнул, дернул головой и ударил в снег передними копытами. Хозяин предостерег:
– Не так быстро! Дай ему привыкнуть. Протяни руку, пусть он тебя обнюхает. Тихо, Седой, тихо…
– Обнюхает! Он что у тебя, собака?
Берта все же сняла варежку и протянула раскрытую ладонь. Конь и впрямь обнюхал ее руку, согревая горячим дыханием, вырывавшимся из запорошенных инеем ноздрей. Осмелев, она погладила его по бархатному носу. Нет, конь не белый – в очень мелкий цветной крап, как говорится, «в гречку».
– Красавец, – пробормотала Берта. – Какой же ты красавец… Жалко, хлебушка уже не осталось.
Парень привязал ее лыжи рядом со своими сумками и скатками. Эти широкие короткие лыжи еще отец делал, медвежьей шкурой подбивал, чтобы назад с горы не скатывались. Сумку с зайцем Берта не отдала; не могла расстаться с тем, ради чего целый день потеряла.
– Садись.
Уцепившись за протянутую руку, Берта взгромоздилась позади всадника – куда его неуклюжей, привычней ведь на своих ногах и лыжах. Почувствовав, как качнулся круп лошади, неловко обхватила парня за бока.
– Что в мешке? – спросил тот неожиданно, не поворачивая головы. – Рябчик?
– Заяц.
Он молча кивнул. А Берта неожиданно – и для самой себя тоже – начала рассказывать, хотя ее никто ни о чем не спрашивал. Дома мать и трое девок мал-мала меньше. Отца медведь заломал пару лет назад. Налоги подняли, за долги скотину забрали. Как совсем голодно стало, сюда перебрались. Слышали, здешние… лорды обещают переселенцам кусок земли за подъемный оброк – и то не с первого года. Краинка их приютила, староста строгий, но справедливый, выделил старый хуторок. Дедушка знатный бортник, мать по хозяйству, сестры им в помощь…
– А ты охотишься? – спросил парень, не оборачиваясь.
Ну да. Хозяева же только крупную дичь бить запрещают. Понемногу ловим, силками, девчонки, не смотри, что маленькие, едят, аж за ушами трещит. Тут Берта поняла, что зачем-то оправдывается, меж тем как сам парень и слова лишнего не промолвил: едет себе да едет, ее болтовню слушая.
– А ты-то сам откуда и куда? – наконец спросить догадалась. Плечи, обтянутые меховым полушубком, шевельнулись, всадник отозвался неопределенно:
– Да то туда, то сюда… Значит, ты единственный добытчик в семье.
– Ну да.
Мерная рысь лошади укачивала, спина нечаянного спутника грела, что тебе хорошая печка, и умаявшаяся Берта незаметно начала придремывать. Очнулась, когда лошадь перешла на легкий галоп; встрепенулась, чуть не сверзившись на землю – хорошо, парень, заведя руку за спину, придержать успел. Посоветовал через плечо:
– Хочешь подремать, держись крепче.
– Я не сплю, – сонным голосом возразила Берта. Просунула руки в большеватых рукавицах за его ремень, привалилась щекой к меху полушубка и заснула, да так крепко, что и не заметила, как белый конь проскакал несколько ли по белой дороге.
Проснулась вновь – уже от тишины и неподвижности. Выглянула из-за плеча неожиданного попутчика. Хотя давно стемнело, ясный месяц и яркие звезды позволяли разглядеть расчищенную тропу (из-за высоченных сугробов по обеим сторонам скорее провал), ведшую от дороги. А пуще всего на близость жилья указывал далекий теплый свет в окошках дома. Ее дома.
– О! Уже приехали? – Конь переступил всеми четырьмя ногами, но вытерпел бесславное сползание Берты со своего крупа. – Придется спешиться, чтобы лошадь по тропе провести, – сказала она, прилаживая поданные сверху лыжи. – Поешь, обогреешься, а завтра с утреца уже и тронешься.
Оглянулась и удивилась, увидев, что парень даже с места не сдвинулся. Смотрел поверх ее головы на утопавший в снегу хуторок. Тень от лохматой шапки падала на лицо: только подбородок и неулыбчивые губы и разглядишь.
– Ты чего?
– Не думаю, что это хорошая мысль, – сказал всадник. Как-то задумчиво: хочет, чтоб поуговаривали его?
– Ну да, куда как лучше в мороз и в ночь одному ехать! Ты заговоренный, никак? Ни зимы, ни зверей не боишься?
– Не боюсь, – просто сказал парень и двинул с места в галоп, кинув напоследок: – Иди домой, мать беспокоится!
Оторопевшая девушка не успела выкрикнуть вслед ни слов благодарности, ни прощания. Проводила удалявшегося всадника взглядом и помотала головой: ну бедовый малый!
Мать, конечно, беспокоилась, да так, что чуть за косу не оттаскала. Досталось потерявшейся старшенькой тумаков по шапке, да по подставленной спине: хорошо, одежда толстая, и у матери руки не очень сильные. А отведя душу, запричитала над замерзшей дочерью, загнала греться на печку к сонным девчонкам; туда же и горячий сбитень подала. Натянув толстые носки, оттаявшая Берта к похлебке уже слезла сама. Ела, попутно рассказывая о своем заплутании и нежданном помощнике. Мать ахала; дедушка, тачавший у печи сапоги, по обыкновению молчал, но Берта не обманывалась: обычно он ложится спать с курами, значит, ждал задержавшуюся внучку, беспокоился.
Родительница осердилась, что дочь ничего о спутнике не узнала: ни где живет, ни как зовут. Кого благодарить, кого в молитвах поминать? Пристыженная Берта огрызнулась: мол, он тоже ее имени не спросил, да и вообще она могла бы спокойно сама завтра до дому добраться! Получила очередную, хоть и не сильную, затрещину и побрела опять на печку. Укутывая опухшие от мороза ноги-руки, вспомнила, как тепло и надежно было ей за широкой спиной незнакомца: дремала, как младенец, ни о чем беспокоясь-не думая. Уже проваливаясь в сон, прошептала короткую молитву за него, скачущего в ночи – здоровья и благополучия в дороге, куда бы та не вела.
***
Все ж таки подморозилась Берта знатно: наутро проснулась с отекшим горлом, ломотой во всем теле, кашлем и жаром. До обеда мало-мальски шевелилась по хозяйству, а потом ее опять загнали под одеяло. Так и провела несколько дней, просыпаясь лишь по нужде, да когда встревоженная семья накормить-напоить пыталась. Проглатывала пару ложек, бормотала, что сейчас еще полежит, вот совсем немножечко, и встанет, непременно. Не было у нее привычки хворать, вся извертелась, то зарываясь в одеяла, то скидывая, то пыталась подняться – пора же силки проверять, да и скотина толком не обихожена! Мать ругалась, дед молчком и силком укладывал-укрывал; сестренки то и дело порскали рядом, посверкивая любопытными птичьими глазенками и пытаясь «полечить» ее нехитрым угощением или игрушками.
Жар, наконец, схлынул, забрав с собой немалую толику сил: с лежанки Берта сползла с трясущимися ногами, словно новорожденный теленок. Добралась до стола, за которым в глубокой задумчивости сидели мать с дедом. Опустилась на лавку, спросила с передышкой:
– Это… что?
Рябчики лежали связанные за окоченевшие лапки – будто гроздь собранной по осени репы. Берта пересчитала: два, три… четыре.
– Дедушка ходил проверял мои силки?
Тот аж закряхтел от досады:
– Думай… далеко ли я уйду?
И впрямь, чего это она? У деда зимой так болели кости, что он и по дому-то передвигался с трудом. Лишь летом креп с помощью любимых пчел: лечился их укусами.
– Тогда откуда… кто это принес?
– Вот и мы гадаем.
…Ночью начал беспокоиться Тур, охотничий пес отца, запущенный в дом из-за лютого мороза. Никогда не лаявший подобно деревенским собакам, стал у дверей и рычал так, что у хозяев волосы дыбом. В окнах ни зги не видно, и не слыхать, чтобы дикий зверь – или тать – по двору шастал. Уж и огонь зажгли, чтобы знали, что в дому не спят, сами у дверей замерли, прислушиваясь вместе с псом. Утихомирился Тур далеко за полночь. А утром нашли на пороге вот…
Теперь уже и Берта оглядывала «гостинец» с подозрением. Повертела чуть ли не в поисках записки какой.
– Может, староста подбросил? – неуверенно спросила мать. И сама же себе ответила: – Да уж вряд ли!
Всем известно, краинский староста Акке помереть с голоду не даст, но и откармливать бесполезную бабью ораву ни с того ни с сего не станет.
– А может, кузнец расстарался? – предположила Берта. Не потому что по правде так думала, а чтобы мать поддразнить: ни для кого не секрет, что бобыл Рёрик неровно дышит к приезжей маленькой вдовице. Мать вспыхнула разом, что твоя молоденькая девчонка, отвернулась, ненужно заправляя светлые волосы под платок. И чего стесняется, теряется? Берта же нисколько не против, жили бы вместе, без мужика-то в доме вовсе неподъемно.
– Не охотник он, – подал голос дед, – а тут гляди чего…
Поворошил уже начавший подтаивать «гостинчик», указывая на след от стрел. Да, здоровенный кузнец, запросто управлявшийся с горячим железом, не имел такого острого глаза и твердой руки, а пуще – навыка охотничьего.
Гадания закончила младшая Даринка, давно уже ошивавшаяся у стола:
– Мам, а есть-то когда будем?
И Берта решительно отделила одного рябчика от связки, принявшись сходу ощипывать:
– Ну, кто бы он ни был, скажем ему спасибо! Или за глаза или сам объявится.
***
Не объявился.
Однако дней через пять на крыльце обнаружили тушку зайца-беляка. Тут уж мать не выдержала, подхватилась до деревни: знакомцев повидать, а заодно разузнать попробовать. Вернулась к вечеру без новостей, зато с кузнецом, который расчистил тропу куда шире, чем могли они с матерью. И дров наколол, хотя с этим Берта запросто бы справилась.
Когда подкинули глухаря, не выдержала уже сама Берта. Несколько ночей спала вполглаза, прислушиваясь к Туру, вновь перебравшемуся в сени. А услышав, наконец, то самое рычание, сунула ноги в обутки и рванула наружу, второпях прихватив лишь теплый платок. Распахнула дверь, вылетела на крыльцо, запнувшись за мешок с очередным «подношением», и азартно бросила в спину нежданного кормильца:
– А-а-а, вот я тебя и застигла!
Ровно вора какого, сообразила запоздало, но менять слова было уже поздно. Да и не застала она уходившего врасплох: тот даже не вздрогнул. Поворачивался медленно; высоко стоявший месяц осветил его полуприкрытое мехом шапки лицо, но Берта все равно узнала. Ахнула:
– Опять ты?!
Не жаловавший чужаков Тур на людей все же никогда не кидался: чай, не медведи! Но тут внезапно принял ее возглас за команду «ату!». Берта едва успела схватить его за жесткий загривок и ошейник. Удержать рвущиеся вперед живые хрипящие, рычащие, захлебывающиеся бешеной слюной два пуда мышц, клыков и когтей было той еще задачкой. Чуть не сорвавшая спину Берта все ж таки втянула его в сени, захлопнула дверь и прокричала наперекор выносящему дверь псу встревоженным голосам, торопливым шагам внутри дома:
– Всё хорошо, не выходите! Тура придержите там!
Незнакомец – то ли храбрый до сумасшествия, то ли просто глупый – даже с места не сдвинулся, Казалось, и не понял, что его могли загрызть насмерть. Хотя, и побеги он, Тур в три прыжка бы догнал, повалил и трепать начал! Под его молчаливым взглядом девушка вспомнила, в каком сейчас виде. Запахнула шаль, огляделась, мимоходом заправляя за уши расплетшиеся волосы.
– А лошадь твоя где?
– Так это ты… – сказал медленно незнакомец.
– Что – я?
– Я тогда думал – парень.
– И чего? – спросила Берта, подивившись своей косноязычности.
