Зато у Волчьей леди ответ уже наготове, и какой – понятно:
– Чтобы ты оставила Эрина в покое и навсегда убралась с глаз долой – его и наших!
Берта почувствовала, как мгновенно вспыхнула вся, от макушки до кончиков пальцев ног. В голове тоненько зазвенело – и она произнесла, внутренне ужасаясь собственным словам:
– Еще раз прошу прощения у высоких Владетелей, но не думаю, что они вправе решать, кого Эрину любить, и кто будет любить его!
Пауза. С обреченным удовольствием Берта убедилась, что Волчья леди потеряла дар речи: да осмеливался ли возражать ей кто-нибудь из людей хоть в жизни раз? Зато лорд воскликнул совершенно простецки:
– Вот так-так-так!
– Не знаю, чего в тебе больше – наглости или безумия, – медленно произнесла Марна – как бы в задумчивости или, наоборот, чтобы не закричать, – но ты не… – прервав саму себя, прислушалась, и откинулась на спинку кресла, обронив с досадой: – Идет!
– Не успели! – неожиданно весело подтвердил лорд. Берта поймала взгляд его карих глаз: показалось, что Ирвин смотрит не как раньше, изучающе-пристально, а скорее с симпатией. Конечно, показалось: кому такой строптивый ответ понравится?
Вскоре и она услышала приближавшиеся стремительные шаги – если даже не бег. Оглянулась вместе с Нарроном на раскрытую дверь и просияла от радости и облегчения:
– Эрин!
Парень задержался на пороге, лишь чтобы окинуть напряженным взглядом Волчьих лордов и Берту. А после всё в одном слитном движении – шагнул вперед, одной рукой задвинул ее себе за спину и низко поклонился Хозяевам. Как в том «танце» у ночного амбара.
– Явился! – кисло приветствовала его леди.
– Зачем ты здесь? – чуть повернув голову, шепнул парень Берте. Тыкать пальцем в Волчьих лордов в качестве объяснения было уж совсем верхом невежества, и она ответила просто:
– Не знаю. Позвали.
– Позвали вернуть подарок, – подала голос Марна. – Поначалу я думала, ты выдал свою добычу за ее. Но, похоже, человечка сама неплохой охотник. В любом случае наш ответ – нет. Пусть забирает выкуп.
– Прошу лорда и леди пересмотреть решение…
– Нет! – резче повторила Марна.
– …или перенести его на позднее время.
– Даже если мы соберем совет всех кланов, ответ останется прежним! Ты выступаешь против всех наших обычаев и законов!
– Времена идут, меняются обычаи, – по-прежнему негромко, но упрямо произнес Эрин. – Разве в наших привычках было брать людей под свою защиту? Но взяли же. Вон и лорд подобрал на зимней дороге замерзающего Наррона…
– Одно дело – защищать, другое… Ар-р-р, как я зла! Ирвин, скажи ты ему: не может быть и речи!
Лорд сохранял прежний ровный тон.
– Эрин. Могу понять твою симпатию к девушке. Но вы двое идете наперекор не только нашим, но и людским порядкам. Ты говорил уже с ее родителями? Каков ответ?
– Не говорил, – подала голос из-за спины парня, наконец хоть что-то понявшая в споре Берта. – Но матери он нравится.
Умолчала, конечно, что за глаза. Волчью леди аж подбросило:
– Вот же семейка! Откуда вы только взялись!
– Из Краинки, – прикинувшись дурочкой, доложилась Берта: уже ничего не страшно, раз Эрин здесь. – А до этого жили во Владении лорда…
Марна отмахнулась:
– Лучше бы вы там и оставались! А ты… мальчишка! Глупый щенок! Не понимаешь, что творится? Всё меньше детей появляется на свет с Даром! А если мы еще смешаем кровь с… – она брезгливо ткнула пальцем в выглядывавшую из-за Эрина девушку. – Он и вовсе исчезнет!
Конечно, покажи вдруг Волчьи лорды свою вторую суть, Берта и рта бы не смогла раскрыть, но с ними-людьми их истинная природа как-то забылась, и её терпения хватило ненадолго: за что ж они так на бедного парня накинулись?! Решительно вышла вперёд, встав с Эрином вровень.
– Не знаю, про какой такой дар и нарушенные обычаи вы всё толкуете, но только наша кровь ничем не хуже, чем у местных! У моей родни все детишки здоровые да смышленые – на загляденье!
Губы леди Марны просто в ниточку вытянулись, невидными стали. А лорд… закинул голову и неожиданно расхохотался: густо, громко. Берта вопросительно поглядела на Эрина: по-прежнему напряженный взгляд его перебегал с леди на лорда и обратно. И сам – как тетива натянутая. Отсмеявшись, Ирвин поднялся со скрипнувшего кресла: не очень высокий, но плотный, мускулистый. Матёрый. Заявил:
– Она мне нравится.
Берта от неожиданности заморгала, неуверенно улыбнулась: ну так что тогда?..
– Но нет, Эрин. Нет. Ответ окончательный.
Сказал это лорд спокойно, даже добродушно, но как-то так, что Берта поняла: ответ и впрямь последний. Эрин помолчал, потом глубоко вздохнул и сказал надтреснутым голосом:
– Тогда я ухожу. С ней.
– Что?! – Теперь Марна взлетела с кресла, чуть не кинувшись на парня в ярости. Лорд остановил её, преградив дорогу вытянутой рукой. Карие его глаза внимательно вглядываясь в бледное решительное лицо Эрина.
– Но ты не спросил саму девушку. Ты ведь до сих пор не сказал ей?
Берта почувствовала, как рядом дернулся и замер Эрин. Повернула голову, вопросительно заглядывая ему в лицо:
– Не сказал – что?
Она велела Наррону вывести ее из замка: таращивший в изумлении светлые глаза парень беспрекословно повел ее по сумрачным коридорам, иногда негромко приговаривая: «тут налево… порожек… голову осторожно». Стремясь как можно скорее убраться из замка, Берта уже не обращала внимания на его обитателей, не боялась: ведь самый главный ее страх неслышно шел следом.
Наррон сказал неловко перед воротами:
– Ну вот…
Берта отвернулась и побрела по дороге к селу: чем дальше, тем быстрее, хотя ноги до того подкашивались, что проще было лечь на снег и попросту скатиться вниз.
Этот все время шел следом: она не слышала, но чувствовала его всей спиной.
Наконец подал голос:
– Берта.
Не обернулась. Вновь:
– Берта…
Ускорила шаг – Волк догнал, пошел вровень, заглядывая ей в лицо. Девушка внимательно глядела под ноги: разогналась, не запнуться, не упасть бы…
– Прости. Не знал, как сказать. Пугать не хотел.
…А горностаев – как это они сказали? выкуп? смешно! – забрать все-таки надо было. Продала бы, да хоть тому же старосте Акке, муки бы прикупила, крупы побольше, зима впереди еще длинная…
– Берта, прошу тебя!
Встал на дороге прямо перед ней; Берта обошла, не глядя. Изо всех сил цеплялась за привычные мысли-заботы, чтобы не провалиться в мысли иные – темные, зыбучие, глубокие, как болото. …Девчонки, поди, соскучились, мать извели расспросами, когда же старшая сестра приедет. Да и она тоже по ним заскучала. Сейчас бы на теплую печку, укрыться с головою; всю колотит – от холода и ветра, ни от чего иного… И спать-спать-спать! Может, сразу до самой весны.
Вон уже и торговые ряды близко. Гомон, толкотня. Люди. Этот понял, что последние минутки идут.
– Послушай меня… Постой же!
За руку схватил. Берту будто плетью хлестнули – вырвалась, толкнула его с такой силой, что едва на ногах удержался, попятился. Крикнула с отчаяньем, отвращением, злобой:
– Не трожь меня!
Вскинул руки, успокаивая: мол, хорошо, даже касаться не буду!
– Не уходи. Выслушай.
– Убирайся, – приказала Берта, ненавидя и презирая в эту минуту его и себя одинаково.
– Берта…
– Уходи. Не хочу ни слушать, ни говорить, не видеть тебя. Я… – вздох, – тебя боюсь!
Уронил руки так, словно они разом у него отнялись. Берта последний раз глянула ему в лицо: бескровное; выцветшие глаза – как у больной собаки. Губы шевельнулись:
– Ты же знаешь… Я бы тебя… никогда… ни за что…
Не было сил слушать его. Обошла, как встретившуюся на дороге лужу, дальше поковыляла. Хорошо, что много людей вокруг… хотя, может, и нелюдей среди них хватает… вон как один замаскировался… Не дают остаться наедине с собой, толкают, говорят что-то, спрашивают. Моргнув, Берта уставилась на уже давно тормошившую ее Гутрун: подруга встревоженно заглядывала в лицо.
– Что молчишь? Мы тебя потеряли, уже весь базар обежала… Собираемся! Хозяева сказали, буран надвигается, вот староста и решил ехать засветло, чтобы к ночи на постоялом дворе быть… Что стоишь, как столб, где была-то?
– Где-где, – ядовито бросил Моди, увязывавший тюки то ли с непроданным, то ли, наоборот, закупленным, – известно где! С дружком своим любилась, никак расстаться не могла!
– Правда? – подружка заговорщицки подтолкнула ее локтем. – Ты же ничего так и не рассказала.
– Нечего… – Берта сухо откашлялась, прежде чем продолжить – как будто долго и надрывно кричала. И в самом деле кричала, но только в собственном сердце. – Нечего рассказывать. Этот нести?
Гутрун вздыхала и грустила, что всё так быстро закончилось, то и дело оборачивалась «посмотреть в последний разочек». Берта тоже оглянулась – но не на село, на замок. Попрощалась. Она-то, в отличие от уже строившей планы на Весеннюю ярмарку подруги, знала, что больше сюда не вернется. Незачем.
Не к кому.
Едва выехали на большак, Берта сообщила уже настроившейся посекретничать Гутрун, что всю ночь глаз не сомкнула, и притворилась спящей. Подружка сперва дулась, жаловалась, пихала-будила, потом и сама задремала. Тогда Берта открыла глаза и просто глядела на темнеющую дорогу. Мягкий топот копыт, редкое цыканье дядьки Вагни, посвистывание полозьев и поземки, хлопки? осыпавшихся с деревьев шапок снега. Серая перина неба нависала все ниже, пока под тяжестью снега не разорвалась напрочь, обрушив на дорогу весь свой пух целиком – сразу в ярде ничего не видно.
Вагни заругался, заозирался, соображая, натянуть ли поводья или, наоборот, гнать быстрее: поспешишь – можешь пропустить нужный свороток, отстанешь – мало ли что случится, когда в несколько ли от тебя ни людей, ни жилья! Берта села прямее.
– Езжайте, дядя Вагни, едьте, пока колокольчики слыхать!
Колокольцы на дугах едущих впереди краинских саней теперь звенели глухо, словно их тоже забило снежным пухом. Но все же были пока слышны: вот вам и указатель пути!
До поры до времени. Потому что и часу не прошло, как стихли и они: отставшие даже покричали хором «Эге-гей! Подождите на-ас!», но безрезультатно. Соловая лошадка мерно шла вперед, лишь боги знают как находя дорогу. Снегопад превратился в метель, потом начал грозить бураном.
Сани съехали с дороги в подлесок; трое, причитая и ругаясь, выпутали их из цеплявшихся веток, вытащили вновь на дорогу… если можно было еще ее так назвать. Но когда это повторилось вновь, лошадь просто отказалась идти дальше – как ее ни понукали, ни уговаривали, и кнутом ни охаживали. Стояла, понуро свесив голову, дергала боками, норовила сдать назад, еще больше заталкивая сани в кусты. Дядька Вагни плюнул, протер лицо снятой шапкой, вновь напялил.
– Ну всё, девки, приехали!
– Может, обратно повернуть? – спросила Гутрун.
– Куда обратно-то?! Что до Высокого, что до постоялого двора уже одинаково, да и заплутать сейчас – раз плюнуть! Надо переждать метель, а там уж дорогу искать.
– А если замерзнем?
– С чего замерзнем-то? – прикрикнула уже Берта. – Нас трое, лошадь еще. Будем греть друг друга. Дядя Вагни, нам бы с подветра убраться, давайте сдадим к тому ельнику, но не далеко, а то совсем увязнем…
Распотрошили сумки, натянули на себя, что могли, сверху остатками прикрылись. Лошадь мешками-попонами укрыли, зарядили овса: прости, родимая, не спать тебе сегодня в теплой конюшне, а нам – у очага!
– Будем спать по очереди! – предупредила Берта. – Замерзаешь – встал, размялся, вокруг саней пробежался…
– Пробежался! – передразнила Гутрун. Она честно старалась не плакать, хоть и чувствовалось, что глаза на мокром месте. – Какой «пробежался»! Шаг шагнул – и в сугроб провалился с головой, никто тебя до самой весны не найдет!
Вагни на дочь заругался, велел обеим утихнуть, подремать; чуть развиднеется или снег утихнет – растолкает. Берта некоторое время крепилась, щурилась в непроглядную тьму, хотя на ресницы налипал снег, а лицо нещадно секло ветром. Наконец спряталась с головой под полог к уже посапывающей Гутрун. Ненадолго прикорнет, потом дядюшку сменит. Не так уж и холодно, до утра не замерзнут…
Наверное.
Она закрыла глаза, и во тьме тут же возникло освещаемое меняющимися цветными огнями лицо. «Ты еще настоящей магии не видела», – сказал он. А может ли кто-то повелевать ветрами и снегами… чтобы не дать ей уехать? Берта встрепенулась: что за чушь в голову лезет! Про колдовство Оборотней много чего болтают, однако не слыхала никогда, что те могут насылать непогоду, вызывать снежную бурю. Может, только их всесильные лорды, но те ясно приказали ей оставить их… Волчонка в покое. Вновь выглянув из-под полога, Берта похлопала по спине неподвижного отца подружки:
– Дядя Вагни, иди погрейся!
Кажется, все-таки успел задремать: встрепенулся так, что с него целый сугроб осыпался. Кряхтя, перебрался к дочери, укрылся, наказав напоследок: не спи, девка! Кто бы говорил… Берта обошла несколько раз вокруг саней, проверила, погладила лошадь: терпеливо пережидая непогоду, та, кажется, тоже спала стоя. Ничего, лошадушка, вон какая у тебя шерсть длинная, зимняя, теплая, переживем эту ночь…
Может быть.
Берта примостилась на облучке, как птица на жердочке – не слишком устойчиво, чтобы сразу свалиться, если засыпать начнет. Время тянулось бесконечно: поди пойми, то ли ночь почти миновала, то ли всего полчаса прошло… Снег валил, ветер шумел по лесу, трещали ломавшиеся под тяжестью ветки. На охоте у нее всегда с собой была жаровенка с углем из печи, огонь бы сейчас развели, согрелись. Представилось, как протягивает к огню руки – сначала в варежках, потом, хорошенько их просушив, стягивает. Тепло – живое, ласковое, пальцы на просвет красные, как тлеющие веточки; так припекает, что аж в сон клонит. Зевнув, Берта устроилась поудобнее, подобрала-обхватила ноги. Вот хорошо, и ведь уже не холодно совсем…
Ты засыпаешь, сказал ей ясный трезвый голос. Ты замерзаешь. Не спи! Не спи, не спи, не спи-и-и… Голос говорил правильные слова, только совершенно не было сил не только шевельнуться-встрепенуться – даже глаза открыть. Очень устала сегодня, сейчас немножко отдохну и…
И Берта скользнула в сон. Скользнула, как неожиданно заскользили сани по нетронутому еще ничьим следом снегу. Скользила по молчащему ночному лесу по неразличимой дороге. По бокам неслышными снами бежали снежные волки, направляли, подгоняли. Вели. Соловая лошадка, успокоенная и зачарованная прикосновением чьей-то руки, споро перебирала ногами – тоже будто в своем лошадином сне, не чуя ни холода, ни хищников рядом.
Их влекло-влекло-влекло, пока движение не замедлилось, а потом и вовсе не остановилось – так резко, что вздрогнувшая Берта, наконец, проснулась. Очнулась. С трудом открыла глаза – те или опухли, или вовсе смерзлись, слеза подернулась ледком. Вокруг толпились люди, шумели, тормошили: она чуток оглохла после лесного бурана или просто спросонья не могла ничего понять. С трудом обернулась – из-под полога вытаскивали таких же ничего не соображающих подружку с родителем.
Наконец прорезался и смысл возбужденных слов:
– Добрались! Не замерзли! Как вы умудрились отстать! Как вы выбрались?
Обнимали, хлопали по спинам, плечам. Ошарашенный дядька Вагни оглядывался и моргал, пока их вели тесной группкой в дом, в тепло. Потом что-то сообразил-вообразил и кинулся обнимать Берту.
– Ну девка! Ну молодец! Вывезла! Вывела! Как смогла?! Как решилась?
– Чтобы ты оставила Эрина в покое и навсегда убралась с глаз долой – его и наших!
Берта почувствовала, как мгновенно вспыхнула вся, от макушки до кончиков пальцев ног. В голове тоненько зазвенело – и она произнесла, внутренне ужасаясь собственным словам:
– Еще раз прошу прощения у высоких Владетелей, но не думаю, что они вправе решать, кого Эрину любить, и кто будет любить его!
Пауза. С обреченным удовольствием Берта убедилась, что Волчья леди потеряла дар речи: да осмеливался ли возражать ей кто-нибудь из людей хоть в жизни раз? Зато лорд воскликнул совершенно простецки:
– Вот так-так-так!
– Не знаю, чего в тебе больше – наглости или безумия, – медленно произнесла Марна – как бы в задумчивости или, наоборот, чтобы не закричать, – но ты не… – прервав саму себя, прислушалась, и откинулась на спинку кресла, обронив с досадой: – Идет!
– Не успели! – неожиданно весело подтвердил лорд. Берта поймала взгляд его карих глаз: показалось, что Ирвин смотрит не как раньше, изучающе-пристально, а скорее с симпатией. Конечно, показалось: кому такой строптивый ответ понравится?
Вскоре и она услышала приближавшиеся стремительные шаги – если даже не бег. Оглянулась вместе с Нарроном на раскрытую дверь и просияла от радости и облегчения:
– Эрин!
Парень задержался на пороге, лишь чтобы окинуть напряженным взглядом Волчьих лордов и Берту. А после всё в одном слитном движении – шагнул вперед, одной рукой задвинул ее себе за спину и низко поклонился Хозяевам. Как в том «танце» у ночного амбара.
– Явился! – кисло приветствовала его леди.
– Зачем ты здесь? – чуть повернув голову, шепнул парень Берте. Тыкать пальцем в Волчьих лордов в качестве объяснения было уж совсем верхом невежества, и она ответила просто:
– Не знаю. Позвали.
– Позвали вернуть подарок, – подала голос Марна. – Поначалу я думала, ты выдал свою добычу за ее. Но, похоже, человечка сама неплохой охотник. В любом случае наш ответ – нет. Пусть забирает выкуп.
– Прошу лорда и леди пересмотреть решение…
– Нет! – резче повторила Марна.
– …или перенести его на позднее время.
– Даже если мы соберем совет всех кланов, ответ останется прежним! Ты выступаешь против всех наших обычаев и законов!
– Времена идут, меняются обычаи, – по-прежнему негромко, но упрямо произнес Эрин. – Разве в наших привычках было брать людей под свою защиту? Но взяли же. Вон и лорд подобрал на зимней дороге замерзающего Наррона…
– Одно дело – защищать, другое… Ар-р-р, как я зла! Ирвин, скажи ты ему: не может быть и речи!
Лорд сохранял прежний ровный тон.
– Эрин. Могу понять твою симпатию к девушке. Но вы двое идете наперекор не только нашим, но и людским порядкам. Ты говорил уже с ее родителями? Каков ответ?
– Не говорил, – подала голос из-за спины парня, наконец хоть что-то понявшая в споре Берта. – Но матери он нравится.
Умолчала, конечно, что за глаза. Волчью леди аж подбросило:
– Вот же семейка! Откуда вы только взялись!
– Из Краинки, – прикинувшись дурочкой, доложилась Берта: уже ничего не страшно, раз Эрин здесь. – А до этого жили во Владении лорда…
Марна отмахнулась:
– Лучше бы вы там и оставались! А ты… мальчишка! Глупый щенок! Не понимаешь, что творится? Всё меньше детей появляется на свет с Даром! А если мы еще смешаем кровь с… – она брезгливо ткнула пальцем в выглядывавшую из-за Эрина девушку. – Он и вовсе исчезнет!
Конечно, покажи вдруг Волчьи лорды свою вторую суть, Берта и рта бы не смогла раскрыть, но с ними-людьми их истинная природа как-то забылась, и её терпения хватило ненадолго: за что ж они так на бедного парня накинулись?! Решительно вышла вперёд, встав с Эрином вровень.
– Не знаю, про какой такой дар и нарушенные обычаи вы всё толкуете, но только наша кровь ничем не хуже, чем у местных! У моей родни все детишки здоровые да смышленые – на загляденье!
Губы леди Марны просто в ниточку вытянулись, невидными стали. А лорд… закинул голову и неожиданно расхохотался: густо, громко. Берта вопросительно поглядела на Эрина: по-прежнему напряженный взгляд его перебегал с леди на лорда и обратно. И сам – как тетива натянутая. Отсмеявшись, Ирвин поднялся со скрипнувшего кресла: не очень высокий, но плотный, мускулистый. Матёрый. Заявил:
– Она мне нравится.
Берта от неожиданности заморгала, неуверенно улыбнулась: ну так что тогда?..
– Но нет, Эрин. Нет. Ответ окончательный.
Сказал это лорд спокойно, даже добродушно, но как-то так, что Берта поняла: ответ и впрямь последний. Эрин помолчал, потом глубоко вздохнул и сказал надтреснутым голосом:
– Тогда я ухожу. С ней.
– Что?! – Теперь Марна взлетела с кресла, чуть не кинувшись на парня в ярости. Лорд остановил её, преградив дорогу вытянутой рукой. Карие его глаза внимательно вглядываясь в бледное решительное лицо Эрина.
– Но ты не спросил саму девушку. Ты ведь до сих пор не сказал ей?
Берта почувствовала, как рядом дернулся и замер Эрин. Повернула голову, вопросительно заглядывая ему в лицо:
– Не сказал – что?
***
Она велела Наррону вывести ее из замка: таращивший в изумлении светлые глаза парень беспрекословно повел ее по сумрачным коридорам, иногда негромко приговаривая: «тут налево… порожек… голову осторожно». Стремясь как можно скорее убраться из замка, Берта уже не обращала внимания на его обитателей, не боялась: ведь самый главный ее страх неслышно шел следом.
Наррон сказал неловко перед воротами:
– Ну вот…
Берта отвернулась и побрела по дороге к селу: чем дальше, тем быстрее, хотя ноги до того подкашивались, что проще было лечь на снег и попросту скатиться вниз.
Этот все время шел следом: она не слышала, но чувствовала его всей спиной.
Наконец подал голос:
– Берта.
Не обернулась. Вновь:
– Берта…
Ускорила шаг – Волк догнал, пошел вровень, заглядывая ей в лицо. Девушка внимательно глядела под ноги: разогналась, не запнуться, не упасть бы…
– Прости. Не знал, как сказать. Пугать не хотел.
…А горностаев – как это они сказали? выкуп? смешно! – забрать все-таки надо было. Продала бы, да хоть тому же старосте Акке, муки бы прикупила, крупы побольше, зима впереди еще длинная…
– Берта, прошу тебя!
Встал на дороге прямо перед ней; Берта обошла, не глядя. Изо всех сил цеплялась за привычные мысли-заботы, чтобы не провалиться в мысли иные – темные, зыбучие, глубокие, как болото. …Девчонки, поди, соскучились, мать извели расспросами, когда же старшая сестра приедет. Да и она тоже по ним заскучала. Сейчас бы на теплую печку, укрыться с головою; всю колотит – от холода и ветра, ни от чего иного… И спать-спать-спать! Может, сразу до самой весны.
Вон уже и торговые ряды близко. Гомон, толкотня. Люди. Этот понял, что последние минутки идут.
– Послушай меня… Постой же!
За руку схватил. Берту будто плетью хлестнули – вырвалась, толкнула его с такой силой, что едва на ногах удержался, попятился. Крикнула с отчаяньем, отвращением, злобой:
– Не трожь меня!
Вскинул руки, успокаивая: мол, хорошо, даже касаться не буду!
– Не уходи. Выслушай.
– Убирайся, – приказала Берта, ненавидя и презирая в эту минуту его и себя одинаково.
– Берта…
– Уходи. Не хочу ни слушать, ни говорить, не видеть тебя. Я… – вздох, – тебя боюсь!
Уронил руки так, словно они разом у него отнялись. Берта последний раз глянула ему в лицо: бескровное; выцветшие глаза – как у больной собаки. Губы шевельнулись:
– Ты же знаешь… Я бы тебя… никогда… ни за что…
Не было сил слушать его. Обошла, как встретившуюся на дороге лужу, дальше поковыляла. Хорошо, что много людей вокруг… хотя, может, и нелюдей среди них хватает… вон как один замаскировался… Не дают остаться наедине с собой, толкают, говорят что-то, спрашивают. Моргнув, Берта уставилась на уже давно тормошившую ее Гутрун: подруга встревоженно заглядывала в лицо.
– Что молчишь? Мы тебя потеряли, уже весь базар обежала… Собираемся! Хозяева сказали, буран надвигается, вот староста и решил ехать засветло, чтобы к ночи на постоялом дворе быть… Что стоишь, как столб, где была-то?
– Где-где, – ядовито бросил Моди, увязывавший тюки то ли с непроданным, то ли, наоборот, закупленным, – известно где! С дружком своим любилась, никак расстаться не могла!
– Правда? – подружка заговорщицки подтолкнула ее локтем. – Ты же ничего так и не рассказала.
– Нечего… – Берта сухо откашлялась, прежде чем продолжить – как будто долго и надрывно кричала. И в самом деле кричала, но только в собственном сердце. – Нечего рассказывать. Этот нести?
Гутрун вздыхала и грустила, что всё так быстро закончилось, то и дело оборачивалась «посмотреть в последний разочек». Берта тоже оглянулась – но не на село, на замок. Попрощалась. Она-то, в отличие от уже строившей планы на Весеннюю ярмарку подруги, знала, что больше сюда не вернется. Незачем.
Не к кому.
Едва выехали на большак, Берта сообщила уже настроившейся посекретничать Гутрун, что всю ночь глаз не сомкнула, и притворилась спящей. Подружка сперва дулась, жаловалась, пихала-будила, потом и сама задремала. Тогда Берта открыла глаза и просто глядела на темнеющую дорогу. Мягкий топот копыт, редкое цыканье дядьки Вагни, посвистывание полозьев и поземки, хлопки? осыпавшихся с деревьев шапок снега. Серая перина неба нависала все ниже, пока под тяжестью снега не разорвалась напрочь, обрушив на дорогу весь свой пух целиком – сразу в ярде ничего не видно.
Вагни заругался, заозирался, соображая, натянуть ли поводья или, наоборот, гнать быстрее: поспешишь – можешь пропустить нужный свороток, отстанешь – мало ли что случится, когда в несколько ли от тебя ни людей, ни жилья! Берта села прямее.
– Езжайте, дядя Вагни, едьте, пока колокольчики слыхать!
Колокольцы на дугах едущих впереди краинских саней теперь звенели глухо, словно их тоже забило снежным пухом. Но все же были пока слышны: вот вам и указатель пути!
До поры до времени. Потому что и часу не прошло, как стихли и они: отставшие даже покричали хором «Эге-гей! Подождите на-ас!», но безрезультатно. Соловая лошадка мерно шла вперед, лишь боги знают как находя дорогу. Снегопад превратился в метель, потом начал грозить бураном.
Сани съехали с дороги в подлесок; трое, причитая и ругаясь, выпутали их из цеплявшихся веток, вытащили вновь на дорогу… если можно было еще ее так назвать. Но когда это повторилось вновь, лошадь просто отказалась идти дальше – как ее ни понукали, ни уговаривали, и кнутом ни охаживали. Стояла, понуро свесив голову, дергала боками, норовила сдать назад, еще больше заталкивая сани в кусты. Дядька Вагни плюнул, протер лицо снятой шапкой, вновь напялил.
– Ну всё, девки, приехали!
– Может, обратно повернуть? – спросила Гутрун.
– Куда обратно-то?! Что до Высокого, что до постоялого двора уже одинаково, да и заплутать сейчас – раз плюнуть! Надо переждать метель, а там уж дорогу искать.
– А если замерзнем?
– С чего замерзнем-то? – прикрикнула уже Берта. – Нас трое, лошадь еще. Будем греть друг друга. Дядя Вагни, нам бы с подветра убраться, давайте сдадим к тому ельнику, но не далеко, а то совсем увязнем…
Распотрошили сумки, натянули на себя, что могли, сверху остатками прикрылись. Лошадь мешками-попонами укрыли, зарядили овса: прости, родимая, не спать тебе сегодня в теплой конюшне, а нам – у очага!
– Будем спать по очереди! – предупредила Берта. – Замерзаешь – встал, размялся, вокруг саней пробежался…
– Пробежался! – передразнила Гутрун. Она честно старалась не плакать, хоть и чувствовалось, что глаза на мокром месте. – Какой «пробежался»! Шаг шагнул – и в сугроб провалился с головой, никто тебя до самой весны не найдет!
Вагни на дочь заругался, велел обеим утихнуть, подремать; чуть развиднеется или снег утихнет – растолкает. Берта некоторое время крепилась, щурилась в непроглядную тьму, хотя на ресницы налипал снег, а лицо нещадно секло ветром. Наконец спряталась с головой под полог к уже посапывающей Гутрун. Ненадолго прикорнет, потом дядюшку сменит. Не так уж и холодно, до утра не замерзнут…
Наверное.
Она закрыла глаза, и во тьме тут же возникло освещаемое меняющимися цветными огнями лицо. «Ты еще настоящей магии не видела», – сказал он. А может ли кто-то повелевать ветрами и снегами… чтобы не дать ей уехать? Берта встрепенулась: что за чушь в голову лезет! Про колдовство Оборотней много чего болтают, однако не слыхала никогда, что те могут насылать непогоду, вызывать снежную бурю. Может, только их всесильные лорды, но те ясно приказали ей оставить их… Волчонка в покое. Вновь выглянув из-под полога, Берта похлопала по спине неподвижного отца подружки:
– Дядя Вагни, иди погрейся!
Кажется, все-таки успел задремать: встрепенулся так, что с него целый сугроб осыпался. Кряхтя, перебрался к дочери, укрылся, наказав напоследок: не спи, девка! Кто бы говорил… Берта обошла несколько раз вокруг саней, проверила, погладила лошадь: терпеливо пережидая непогоду, та, кажется, тоже спала стоя. Ничего, лошадушка, вон какая у тебя шерсть длинная, зимняя, теплая, переживем эту ночь…
Может быть.
Берта примостилась на облучке, как птица на жердочке – не слишком устойчиво, чтобы сразу свалиться, если засыпать начнет. Время тянулось бесконечно: поди пойми, то ли ночь почти миновала, то ли всего полчаса прошло… Снег валил, ветер шумел по лесу, трещали ломавшиеся под тяжестью ветки. На охоте у нее всегда с собой была жаровенка с углем из печи, огонь бы сейчас развели, согрелись. Представилось, как протягивает к огню руки – сначала в варежках, потом, хорошенько их просушив, стягивает. Тепло – живое, ласковое, пальцы на просвет красные, как тлеющие веточки; так припекает, что аж в сон клонит. Зевнув, Берта устроилась поудобнее, подобрала-обхватила ноги. Вот хорошо, и ведь уже не холодно совсем…
Ты засыпаешь, сказал ей ясный трезвый голос. Ты замерзаешь. Не спи! Не спи, не спи, не спи-и-и… Голос говорил правильные слова, только совершенно не было сил не только шевельнуться-встрепенуться – даже глаза открыть. Очень устала сегодня, сейчас немножко отдохну и…
И Берта скользнула в сон. Скользнула, как неожиданно заскользили сани по нетронутому еще ничьим следом снегу. Скользила по молчащему ночному лесу по неразличимой дороге. По бокам неслышными снами бежали снежные волки, направляли, подгоняли. Вели. Соловая лошадка, успокоенная и зачарованная прикосновением чьей-то руки, споро перебирала ногами – тоже будто в своем лошадином сне, не чуя ни холода, ни хищников рядом.
Их влекло-влекло-влекло, пока движение не замедлилось, а потом и вовсе не остановилось – так резко, что вздрогнувшая Берта, наконец, проснулась. Очнулась. С трудом открыла глаза – те или опухли, или вовсе смерзлись, слеза подернулась ледком. Вокруг толпились люди, шумели, тормошили: она чуток оглохла после лесного бурана или просто спросонья не могла ничего понять. С трудом обернулась – из-под полога вытаскивали таких же ничего не соображающих подружку с родителем.
Наконец прорезался и смысл возбужденных слов:
– Добрались! Не замерзли! Как вы умудрились отстать! Как вы выбрались?
Обнимали, хлопали по спинам, плечам. Ошарашенный дядька Вагни оглядывался и моргал, пока их вели тесной группкой в дом, в тепло. Потом что-то сообразил-вообразил и кинулся обнимать Берту.
– Ну девка! Ну молодец! Вывезла! Вывела! Как смогла?! Как решилась?
