Как выяснилось, безумца.
Алонкеи не могут жить на суше, иначе последует разрушение разума, тела, а потом и смерть. Даже опустившись, спившись, упав на самое дно жизни – в Пену, что тает на гребне волны и остаётся на грязном берегу – они продолжают жить, всегда ощущая движение моря под ногами: на старых, стоящих на вечном приколе кораблях; лодках; выстроенных над водой помостах. Или на таких вот заброшенных пристанях.
Но некоторых и это не спасает.
Как не спасло существо, лежавшее перед ним. Именно существо, потому что назвать это алонкеем или даже туземцем невозможно. Плевать на вонь немытого тела и заскорузлые тряпки, которым в костре самое место. Плевать, что у этого… хм… двигались только руки. Главное – у него не было разума, памяти – того, что Арону было единственно нужно.
Поначалу старик очень испугался, со стонами и причитаниями попытался уползти, зарыться в лежанку, состоящую из лохмотьев, соломы и испражнений. Стараясь успокоить, Арон говорил с ним, как с раненым испуганным животным – ровным, тихим голосом, не делая резких движений, присев на корточки, а потом опустившись на колени. Называл себя, напоминал о прошлом, спрашивал о том, что с ним случилось…
Прошло немало времени, прежде чем хозяин хижины, выстроенной прямо на досках пристани, перестал вскрикивать-дрожать и выбрался обратно на свет луны, заглядывавшей в откинутый полог. Что мозг старого Альбатроса поражен трепетом земли, неизбывным проклятием всех алонкеев на свете, Арон понял гораздо быстрее – даже слишком быстро, чтобы смириться, проститься с последней надеждой, что вела и грела его столько времени. Оставалось только бить кулаками в колени и сыпать проклятиями – не слишком громкими, чтобы не испугать старика, в котором и следа не осталось от того, кого он помнил с детства.
Арон не обратил внимания на звук приближавшихся уверенных шагов. Оглянулся – и то нехотя – лишь когда за спиной раздалось звонкое:
– Ну, старый ворчун, как ты тут? Гляди, чего я тебе принесла!
Тёмная на фоне проёма фигура замерла с поднятой рукой, в которой покачивалась сумка с чем-то заманчиво позвякивающим. Арон не успел даже удивиться, как давешняя воришка ворвалась внутрь, оказавшись между ним и старым алонкеем, продолжавшим свои бессвязные речи, обращённые то ли к незваному сородичу, то ли к луне.
– Что вам ещё от него нужно?! Проваливай!
Казалось, она сейчас вцепится ему в лицо. Или – что вероятнее – выхватит метательные ножи: разумеется, он понял, что именно спрятано под одеждой, не так уж девица слаба и беззащитна. Арон поднялся, разминая затёкшие ноги, показательно тщательно отряхнул колени: мол, мне до тебя и твоих воплей и дела нет. Глянул сверху на вздёрнутое оскаленное лицо воришки: того гляди укусит!
Вместо того чтобы отвесить отрезвляющую оплеуху или просто развернуться и уйти, Арон спросил:
– Что значит «ещё»? Кто-то уже искал его? От кого ты его защищаешь?
– От таких, как ты, от алонкеев! – если бы интонация могла убивать, Арон сразу бы скончался от яда, пропитавшего это её «алонкеев». На Таричесе привычно совершенно другое отношение: их если не боготворили, то почитали наравне с туземными князьками. И впрямь, цинично думалось Арону, с кого ещё можно поиметь столько денег? Указал справедливости ради:
– Он тоже алонкей.
Девчонка отмахнулась:
– Да какой… алонкей! Давно свихнулся от вашей… болячки! А ноги у него были в порядке, пока не появились эти ваши… лекари со своей… облавой!
Арон поморщился: сквернословия он не жаловал, а каждое слово воришки перемежалось ругательствами, части которых он даже не знал, но о смысле догадывался.
– При чём тут Круг Обсидиана?
– Вот у них и спроси! – огрызнулась она, склоняясь над дёргавшим за подол рубахи безумцем: явно признавший девчонку, тот пытался чего-то от неё добиться. – Погоди, Ворчун, сейчас этого спроважу и покормлю тебя!
– При чём тут Обсидиан? – невозмутимо повторил Арон. Поняв, что без ответа незваный гость не уйдёт, девица принялась рассказывать, попутно занимаясь немощным: ворочала его, меняя загаженные тряпки, отмывая, натирая какими-то мазями. Арон пошире откинул полог, морщился, но не уходил.
Слушал.
Обнаружив Альбатроса в хижине Ворчуна, Рика поначалу решила, что тот хватился пропажи и, прознав, где она живёт, явился карать. Самое умное было сразу делать ноги, но девушка взбесилась из-за испуганного старика: что этим ещё от него надо?!
Альбатрос задавал вопросы невыносимо ровным, до скучности, голосом, стоя в крохотной хижине, как грот-мачта на палубе – только топорами руби, иначе с места не сдвинешь. Ещё и старик начал скулить, просить есть, пить и обезболивающего одновременно. Пришлось махнуть рукой на разборки и заняться Ворчуном. Ворчала прежде всего она сама; старик хныкал-стонал, отталкивал её руки и побить грозился. Рика привычно утихомиривала его, в перерывах рассказывая любопытному Альбатросу историю калеки.
Или он не знает, что лекари со стражей устраивают облавы на Пену? Выискивают специально таких, после трепета. Конечно, выбирают помоложе, но иногда выгребают всех начисто. Что делают? Не могу знать, сама не присутствовала, но кто вернулся, говорят, кровь сосут. Смеётесь, господин Торо? Говорите, Обсидиан – не ночные кровопийцы, а врачи? Ну, алонкеям, конечно, виднее, кто у вас кто! Только рассказывали это не один и не двое. Ворчун-то старый, его когда не брали, когда спрятаться успевал, а однажды всё-таки попался. Если до этого худо-бедно передвигался на своих двоих, то вернулся на плечах таких же неудачников. Ноги отказали. Когда ещё в себе был, говорил, тыкали ему прямо в позвоночник вот такенной иглой, выкачивали что-то. Боль, говорит – помереть легче. Господин Торо может верить, может не верить, но своими собственными глазами видела следы… нет, не от зубов, от игл на венах и по позвоночнику. Кое-кто после возвращения лёг и больше не проснулся – видно, слишком много крови взяли. А Ворчун вот… лежит уже год. Так мало того, к нему опять приходили за кровью!
Рика закончила обёртывать калеку сухими водорослями и тряпками: теперь хорошо, чисто и сухо. Сейчас у нас Ворчун поест и выпьет, выпить-то он мастак, правда, старый? Сумасшедшему отвечать было некогда: ел себе, причмокивая и отхлёбывая из полной кружки.
– Не спеши! – сердито скомандовала девушка, когда старик поперхнулся, вытерла ему заплёванный рот. – Вечно ты… Никто у тебя ничего не отнимет!
Безумец стрельнул опасливым взглядом, и Рика спохватилась, что чуть не забыла о наблюдавшем за ними Альбатросе. Повинилась:
– Ну вот потому я и набросилась с ходу: испугалась, опять обидите Ворчуна!
– Кто он тебе? – неожиданно спросил алонкей.
– Да так… никто.
– И ты заботишься об этом «никто»? Кормишь, защищаешь?
Она вновь начала злиться: чего привязался? Или этим Альбатросам до всего надо докопаться – даже почему кто-то помогает их же брошенным калекам?
– Господин Торо, похоже, Ворчуна специально искал – и кто он вам?
У алонкея дёрнулись губы: да, вернула ему его собственный вопрос! Альбатрос, конечно, не ответил, продолжая допрашивать:
– Ты общалась с ним, когда он был в своём уме?
Рика скривилась:
– Общалась? Это он сейчас смирный, как дряхлая собака, да, Ворчун? – И она потрепала старика по спутанным волосам, действительно как добродушного беззубого пса. Тот не обращал на неё внимания: урча от удовольствия, выскребал миску. – А раньше с таким-то норовом его все за километр обходили!
Приметила на лице алонкея тень улыбки: похоже, о характере Ворчуна знает не понаслышке.
– Может, он рассказывал что-нибудь… – Альбатрос помедлил, подбирая слова. – Эдакое? Интересное?
Рика фыркнула:
– Он-то? Да все Пенные поют, как жабы на болоте: и грондов-то они на крючок ловили, и людоедов как мух убивали, и на птеронимфусах летали… Сколько я всего наслушалась – начни рассказывать, до самой смерти хватит.
– Ну и начни, – легко отозвался алонкей, – а я послушаю.
– Это у господина Торо времени на болтовню хоть отбавляй, а нам, бедным островитянам, работать надо…
– То есть воровать? – учтиво поддержал беседу Альбатрос.
– Каждый выживает как может, – буркнула Рика. – Жрать всем хочется, даже вон… калекам алонкейским.
Настырный посетитель спросил насмешливо:
– Намекаешь, чтобы я поспособствовал вашему пропитанию? Так и быть, разрешаю использовать содержимое кошелька, который ты у меня срезала с пояса.
Он всё-таки заметил! Взгляд Рики заметался по хижине в поисках пути бегства. Стена совсем хлипкая, можно выбить её собственным телом…
Подметивший испуг девушки алонкей хмыкнул:
– Не пугайся, не прибью я тебя и к Ртути не поволоку. Считай это платой за уход за ним. – Наклонившись, заглянул в лицо сумасшедшего. – Что ж, прощай… старик.
Ворчун, считай, впервые за всё время посмотрел на него прямо, почудилось, даже осмысленно. Произнёс неожиданно ясно:
– Отправляйся в пасть дракону!
На лице алонкея не дрогнул ни единый мускул.
– Спасибо, хоть не в задницу!
Повернулся и вышел в ночь. Девушка прислушалась к удалявшимся шагам, ещё и за дверь для верности выглянула: тёмный крупный силуэт размеренно шагал прочь по скрипящим доскам пристани. Фу-ух… Рика от облегчения даже на пол опустилась: коленки позорно дрожали.
– Ну, Ворчун, нам с тобой сегодня просто сказочно свезло! Даже два раза! Мне – что я осталась жива и цела! И тебе – что я осталась жива и цела!
Сытый и пьяный старик кивал лохматой головой. Улыбался. Обращаясь к лунному свету, вёл свой вечный бессвязный монолог. Рика пила дорогущее вино, как обычную воду при жажде, не ощущая ни редкого аромата, ни изысканного вкуса. Обдумывала сегодняшнее, отложив на потом непонятного Альбатроса, зачем-то донимавшего Ворчуна и ушедшего восвояси явно разочарованным. Своя шкура ближе к телу.
Каким бы ни был большим архипелаг Таричес, теперь он стал ей слишком тесен. Смертельно тесен – как камера пыток с надвигающимся потолком-прессом, который неизбежно раздавит, если кто-то не остановит рычаг. Вот только такой дружеской руки на рычаге у неё не было. Сегодня люди Хозяина искали её для того, чтобы тот смог получить какой-то ответ. Потом она станет ему не нужна. А как поступают с ненужными вещами? Выкидывают или уничтожают. Бывает, ещё кому-то дарят – тоже что-то вариант не очень…
Значит, надо быстро убираться отсюда. Поселиться временно на безымянном крохотном островке, где обитают лишь птицы? На некоторых имеются источники с пресной водой. Можно питаться яйцами, рыбой и моллюсками. Так ведь моряки обязательно разнесут по архипелагу историю об одинокой островной бабе.
Пойти под руку Мамы, покровительницы всех местных борделей? Как бы новоявленную проститутку не укокошил в ту же ночь первый напившийся горячий клиент – с её-то характером. Или она его. Или Мама её.
Наняться в кабак, на виноградники, рисовые поля, к рыбакам? Рика перебирала варианты, понимая, что просто откладывает настоящее решение. Надо выбираться с архипелага. Куда угодно, хоть на соседнюю Ундару. Но чем дальше от Таричеса, тем больше шансов, что её не узнают, не увидят и не найдут охотники.
Осталось всего-навсего решить, как это провернуть.
И – Рика глянула на умиротворённо храпевшего старика – что тогда делать с Ворчуном?
Арон помедлил перед тем, как взойти на корабль. Вся команда сейчас на берегу, веселится, отдыхает, радуется, что капитану приспичило отправиться именно на Таричес. Так что на альбуле сейчас только вахтенный, но рисковать показывать своё «опрокинутое» лицо не хотелось: он ведь гордится собственной невозмутимостью, тем, что окружающим трудно угадать его эмоции, его мысли! Пришлось глубоко вздохнуть-выдохнуть, выдавливая душащее ощущение провала, расслабить мышцы лица – и уже потом взбежать по сходням, выкликая вахтенного.
Но вместо дежурного навстречу неожиданно вышла Марисса. Последний раз Арон видел её в объятьях двух красивых мальчишек-островитян, уводивших корабельного врача в квартал удовольствий: та выглядела довольной, как кошка в предвкушении миски со сливками. Ещё и помахала ему с неким злорадством: ты, мол, беги по своим неотложным делам, а у меня тут кое-что поважнее намечается! Помнится, он ещё искренне позавидовал, не особо анализируя кому: то ли Мариссе, то ли самим островитянам.
– Ты что-то рано вернулась!
Женщина широко зевнула и впрямь, как кошка: подняв голову, изогнувшись-потянувшись всем своим крепким телом.
– А с чего мне там оставаться-то? Мальчики отработали программу по полной, да ещё и сверх того, так что я во-от какая довольная. А раз уж я всё равно здесь, отпустила вахтенного, пускай развеется. Спать я предпочитаю в собственной уютной роскошной каютке!
Арон невольно хмыкнул: на его «Гончей» ни роскоши, ни уюта сроду не водилось. Вот ещё одна бродяжья душа, для которой дворцы местных царьков и дома? зажиточного Круга Серебра всегда слишком громоздки, нелепы. Чужие.
– А ты, я смотрю, – продолжила Марисса всё тем же легкомысленным тоном, – никакого удовольствия от Таричеса в этот раз не получил?
Тёмные её глаза внимательно вглядывались в его лицо: иногда Арон забывал, как проницательна эта шумная ехидная женщина.
– Что, не нашел его?
Притворяться больше не имело смысла: Альбатрос махнул рукой и уселся прямо на палубу. Увидел подсунутую под нос сигарету, издающую знакомый приторный аромат. Травка? Самое то сейчас. С силой затянувшись, придержал выдох и протянул хозяйке. Та выставила перед собой ладонь:
– Пропускаю. Рассказывай!
Для разгона он начал всё-таки с воришки. Врач с удовольствием похихикала над тем, как благодарная девчонка обокрала своего спасителя. К концу рассказа уже двое сидели бок о бок на тёплых досках палубы и заботливо передавали друг другу тлеющую сигарету.
– Вот так, – как бы ставя точку, Арон сделал последнюю длинную затяжку и отправил сигарету за борт. Оба машинально проводили глазами полёт стремительной звёздочки. Травка помогла, приглушила разочарование и злость от неудачи – как будто случилась она энное время назад. – Чего только невзначай не наслушаешься о нас, об алонкеях: ещё и Круг Обсидиана в кровососы записали!
Марисса вымолвила – крайне серьёзно:
– Очень советую не интересоваться, из чего делаются наши лекарства. Во-первых, не отвечу, во-вторых, вовсе лечиться перестанешь.
Арон внял совету – у него имелись более важные вопросы.
– Я уже на пристани прикидывал взять старика с собой, показать сильным врачам. Как думаешь, может вернуться память к больному трепетом?
– Навряд ли. Судя по признакам, этот твой… Ворчун пережил массивное кровоизлияние в мозг. И если ничего не изменилось за последний год, дальше будет только хуже.
– А на вашем Алом Трепете кто-то пытался работать с такими больными? Лечили или хотя бы улучшали состояние?
Женщина помедлила с ответом, показалось даже, что машинально нащупывает только что выброшенную травку. Не нашла и вздохнула.
– Пытались. И пытаются.
– И?
– Что – и? – уже раздражённо откликнулась Марисса: всегда нервничает, когда приходится говорить об Алом Трепете. Женщина покинула этот плавучий остров-госпиталь-лабораторию пару лет назад. Как Арон предполагал, не совсем добровольно: или из-за внутриполитических дрязг Круга Обсидиана, или вовсе удрала, натворив каких-то дел. Альбатрос никогда не лез «под шкуру» своему экипажу, предпочитая испытывать в деле.
Алонкеи не могут жить на суше, иначе последует разрушение разума, тела, а потом и смерть. Даже опустившись, спившись, упав на самое дно жизни – в Пену, что тает на гребне волны и остаётся на грязном берегу – они продолжают жить, всегда ощущая движение моря под ногами: на старых, стоящих на вечном приколе кораблях; лодках; выстроенных над водой помостах. Или на таких вот заброшенных пристанях.
Но некоторых и это не спасает.
Как не спасло существо, лежавшее перед ним. Именно существо, потому что назвать это алонкеем или даже туземцем невозможно. Плевать на вонь немытого тела и заскорузлые тряпки, которым в костре самое место. Плевать, что у этого… хм… двигались только руки. Главное – у него не было разума, памяти – того, что Арону было единственно нужно.
Поначалу старик очень испугался, со стонами и причитаниями попытался уползти, зарыться в лежанку, состоящую из лохмотьев, соломы и испражнений. Стараясь успокоить, Арон говорил с ним, как с раненым испуганным животным – ровным, тихим голосом, не делая резких движений, присев на корточки, а потом опустившись на колени. Называл себя, напоминал о прошлом, спрашивал о том, что с ним случилось…
Прошло немало времени, прежде чем хозяин хижины, выстроенной прямо на досках пристани, перестал вскрикивать-дрожать и выбрался обратно на свет луны, заглядывавшей в откинутый полог. Что мозг старого Альбатроса поражен трепетом земли, неизбывным проклятием всех алонкеев на свете, Арон понял гораздо быстрее – даже слишком быстро, чтобы смириться, проститься с последней надеждой, что вела и грела его столько времени. Оставалось только бить кулаками в колени и сыпать проклятиями – не слишком громкими, чтобы не испугать старика, в котором и следа не осталось от того, кого он помнил с детства.
Арон не обратил внимания на звук приближавшихся уверенных шагов. Оглянулся – и то нехотя – лишь когда за спиной раздалось звонкое:
– Ну, старый ворчун, как ты тут? Гляди, чего я тебе принесла!
Тёмная на фоне проёма фигура замерла с поднятой рукой, в которой покачивалась сумка с чем-то заманчиво позвякивающим. Арон не успел даже удивиться, как давешняя воришка ворвалась внутрь, оказавшись между ним и старым алонкеем, продолжавшим свои бессвязные речи, обращённые то ли к незваному сородичу, то ли к луне.
– Что вам ещё от него нужно?! Проваливай!
Казалось, она сейчас вцепится ему в лицо. Или – что вероятнее – выхватит метательные ножи: разумеется, он понял, что именно спрятано под одеждой, не так уж девица слаба и беззащитна. Арон поднялся, разминая затёкшие ноги, показательно тщательно отряхнул колени: мол, мне до тебя и твоих воплей и дела нет. Глянул сверху на вздёрнутое оскаленное лицо воришки: того гляди укусит!
Вместо того чтобы отвесить отрезвляющую оплеуху или просто развернуться и уйти, Арон спросил:
– Что значит «ещё»? Кто-то уже искал его? От кого ты его защищаешь?
– От таких, как ты, от алонкеев! – если бы интонация могла убивать, Арон сразу бы скончался от яда, пропитавшего это её «алонкеев». На Таричесе привычно совершенно другое отношение: их если не боготворили, то почитали наравне с туземными князьками. И впрямь, цинично думалось Арону, с кого ещё можно поиметь столько денег? Указал справедливости ради:
– Он тоже алонкей.
Девчонка отмахнулась:
– Да какой… алонкей! Давно свихнулся от вашей… болячки! А ноги у него были в порядке, пока не появились эти ваши… лекари со своей… облавой!
Арон поморщился: сквернословия он не жаловал, а каждое слово воришки перемежалось ругательствами, части которых он даже не знал, но о смысле догадывался.
– При чём тут Круг Обсидиана?
– Вот у них и спроси! – огрызнулась она, склоняясь над дёргавшим за подол рубахи безумцем: явно признавший девчонку, тот пытался чего-то от неё добиться. – Погоди, Ворчун, сейчас этого спроважу и покормлю тебя!
– При чём тут Обсидиан? – невозмутимо повторил Арон. Поняв, что без ответа незваный гость не уйдёт, девица принялась рассказывать, попутно занимаясь немощным: ворочала его, меняя загаженные тряпки, отмывая, натирая какими-то мазями. Арон пошире откинул полог, морщился, но не уходил.
Слушал.
***
Обнаружив Альбатроса в хижине Ворчуна, Рика поначалу решила, что тот хватился пропажи и, прознав, где она живёт, явился карать. Самое умное было сразу делать ноги, но девушка взбесилась из-за испуганного старика: что этим ещё от него надо?!
Альбатрос задавал вопросы невыносимо ровным, до скучности, голосом, стоя в крохотной хижине, как грот-мачта на палубе – только топорами руби, иначе с места не сдвинешь. Ещё и старик начал скулить, просить есть, пить и обезболивающего одновременно. Пришлось махнуть рукой на разборки и заняться Ворчуном. Ворчала прежде всего она сама; старик хныкал-стонал, отталкивал её руки и побить грозился. Рика привычно утихомиривала его, в перерывах рассказывая любопытному Альбатросу историю калеки.
Или он не знает, что лекари со стражей устраивают облавы на Пену? Выискивают специально таких, после трепета. Конечно, выбирают помоложе, но иногда выгребают всех начисто. Что делают? Не могу знать, сама не присутствовала, но кто вернулся, говорят, кровь сосут. Смеётесь, господин Торо? Говорите, Обсидиан – не ночные кровопийцы, а врачи? Ну, алонкеям, конечно, виднее, кто у вас кто! Только рассказывали это не один и не двое. Ворчун-то старый, его когда не брали, когда спрятаться успевал, а однажды всё-таки попался. Если до этого худо-бедно передвигался на своих двоих, то вернулся на плечах таких же неудачников. Ноги отказали. Когда ещё в себе был, говорил, тыкали ему прямо в позвоночник вот такенной иглой, выкачивали что-то. Боль, говорит – помереть легче. Господин Торо может верить, может не верить, но своими собственными глазами видела следы… нет, не от зубов, от игл на венах и по позвоночнику. Кое-кто после возвращения лёг и больше не проснулся – видно, слишком много крови взяли. А Ворчун вот… лежит уже год. Так мало того, к нему опять приходили за кровью!
Рика закончила обёртывать калеку сухими водорослями и тряпками: теперь хорошо, чисто и сухо. Сейчас у нас Ворчун поест и выпьет, выпить-то он мастак, правда, старый? Сумасшедшему отвечать было некогда: ел себе, причмокивая и отхлёбывая из полной кружки.
– Не спеши! – сердито скомандовала девушка, когда старик поперхнулся, вытерла ему заплёванный рот. – Вечно ты… Никто у тебя ничего не отнимет!
Безумец стрельнул опасливым взглядом, и Рика спохватилась, что чуть не забыла о наблюдавшем за ними Альбатросе. Повинилась:
– Ну вот потому я и набросилась с ходу: испугалась, опять обидите Ворчуна!
– Кто он тебе? – неожиданно спросил алонкей.
– Да так… никто.
– И ты заботишься об этом «никто»? Кормишь, защищаешь?
Она вновь начала злиться: чего привязался? Или этим Альбатросам до всего надо докопаться – даже почему кто-то помогает их же брошенным калекам?
– Господин Торо, похоже, Ворчуна специально искал – и кто он вам?
У алонкея дёрнулись губы: да, вернула ему его собственный вопрос! Альбатрос, конечно, не ответил, продолжая допрашивать:
– Ты общалась с ним, когда он был в своём уме?
Рика скривилась:
– Общалась? Это он сейчас смирный, как дряхлая собака, да, Ворчун? – И она потрепала старика по спутанным волосам, действительно как добродушного беззубого пса. Тот не обращал на неё внимания: урча от удовольствия, выскребал миску. – А раньше с таким-то норовом его все за километр обходили!
Приметила на лице алонкея тень улыбки: похоже, о характере Ворчуна знает не понаслышке.
– Может, он рассказывал что-нибудь… – Альбатрос помедлил, подбирая слова. – Эдакое? Интересное?
Рика фыркнула:
– Он-то? Да все Пенные поют, как жабы на болоте: и грондов-то они на крючок ловили, и людоедов как мух убивали, и на птеронимфусах летали… Сколько я всего наслушалась – начни рассказывать, до самой смерти хватит.
– Ну и начни, – легко отозвался алонкей, – а я послушаю.
– Это у господина Торо времени на болтовню хоть отбавляй, а нам, бедным островитянам, работать надо…
– То есть воровать? – учтиво поддержал беседу Альбатрос.
– Каждый выживает как может, – буркнула Рика. – Жрать всем хочется, даже вон… калекам алонкейским.
Настырный посетитель спросил насмешливо:
– Намекаешь, чтобы я поспособствовал вашему пропитанию? Так и быть, разрешаю использовать содержимое кошелька, который ты у меня срезала с пояса.
Он всё-таки заметил! Взгляд Рики заметался по хижине в поисках пути бегства. Стена совсем хлипкая, можно выбить её собственным телом…
Подметивший испуг девушки алонкей хмыкнул:
– Не пугайся, не прибью я тебя и к Ртути не поволоку. Считай это платой за уход за ним. – Наклонившись, заглянул в лицо сумасшедшего. – Что ж, прощай… старик.
Ворчун, считай, впервые за всё время посмотрел на него прямо, почудилось, даже осмысленно. Произнёс неожиданно ясно:
– Отправляйся в пасть дракону!
На лице алонкея не дрогнул ни единый мускул.
– Спасибо, хоть не в задницу!
Повернулся и вышел в ночь. Девушка прислушалась к удалявшимся шагам, ещё и за дверь для верности выглянула: тёмный крупный силуэт размеренно шагал прочь по скрипящим доскам пристани. Фу-ух… Рика от облегчения даже на пол опустилась: коленки позорно дрожали.
– Ну, Ворчун, нам с тобой сегодня просто сказочно свезло! Даже два раза! Мне – что я осталась жива и цела! И тебе – что я осталась жива и цела!
Сытый и пьяный старик кивал лохматой головой. Улыбался. Обращаясь к лунному свету, вёл свой вечный бессвязный монолог. Рика пила дорогущее вино, как обычную воду при жажде, не ощущая ни редкого аромата, ни изысканного вкуса. Обдумывала сегодняшнее, отложив на потом непонятного Альбатроса, зачем-то донимавшего Ворчуна и ушедшего восвояси явно разочарованным. Своя шкура ближе к телу.
Каким бы ни был большим архипелаг Таричес, теперь он стал ей слишком тесен. Смертельно тесен – как камера пыток с надвигающимся потолком-прессом, который неизбежно раздавит, если кто-то не остановит рычаг. Вот только такой дружеской руки на рычаге у неё не было. Сегодня люди Хозяина искали её для того, чтобы тот смог получить какой-то ответ. Потом она станет ему не нужна. А как поступают с ненужными вещами? Выкидывают или уничтожают. Бывает, ещё кому-то дарят – тоже что-то вариант не очень…
Значит, надо быстро убираться отсюда. Поселиться временно на безымянном крохотном островке, где обитают лишь птицы? На некоторых имеются источники с пресной водой. Можно питаться яйцами, рыбой и моллюсками. Так ведь моряки обязательно разнесут по архипелагу историю об одинокой островной бабе.
Пойти под руку Мамы, покровительницы всех местных борделей? Как бы новоявленную проститутку не укокошил в ту же ночь первый напившийся горячий клиент – с её-то характером. Или она его. Или Мама её.
Наняться в кабак, на виноградники, рисовые поля, к рыбакам? Рика перебирала варианты, понимая, что просто откладывает настоящее решение. Надо выбираться с архипелага. Куда угодно, хоть на соседнюю Ундару. Но чем дальше от Таричеса, тем больше шансов, что её не узнают, не увидят и не найдут охотники.
Осталось всего-навсего решить, как это провернуть.
И – Рика глянула на умиротворённо храпевшего старика – что тогда делать с Ворчуном?
***
Арон помедлил перед тем, как взойти на корабль. Вся команда сейчас на берегу, веселится, отдыхает, радуется, что капитану приспичило отправиться именно на Таричес. Так что на альбуле сейчас только вахтенный, но рисковать показывать своё «опрокинутое» лицо не хотелось: он ведь гордится собственной невозмутимостью, тем, что окружающим трудно угадать его эмоции, его мысли! Пришлось глубоко вздохнуть-выдохнуть, выдавливая душащее ощущение провала, расслабить мышцы лица – и уже потом взбежать по сходням, выкликая вахтенного.
Но вместо дежурного навстречу неожиданно вышла Марисса. Последний раз Арон видел её в объятьях двух красивых мальчишек-островитян, уводивших корабельного врача в квартал удовольствий: та выглядела довольной, как кошка в предвкушении миски со сливками. Ещё и помахала ему с неким злорадством: ты, мол, беги по своим неотложным делам, а у меня тут кое-что поважнее намечается! Помнится, он ещё искренне позавидовал, не особо анализируя кому: то ли Мариссе, то ли самим островитянам.
– Ты что-то рано вернулась!
Женщина широко зевнула и впрямь, как кошка: подняв голову, изогнувшись-потянувшись всем своим крепким телом.
– А с чего мне там оставаться-то? Мальчики отработали программу по полной, да ещё и сверх того, так что я во-от какая довольная. А раз уж я всё равно здесь, отпустила вахтенного, пускай развеется. Спать я предпочитаю в собственной уютной роскошной каютке!
Арон невольно хмыкнул: на его «Гончей» ни роскоши, ни уюта сроду не водилось. Вот ещё одна бродяжья душа, для которой дворцы местных царьков и дома? зажиточного Круга Серебра всегда слишком громоздки, нелепы. Чужие.
– А ты, я смотрю, – продолжила Марисса всё тем же легкомысленным тоном, – никакого удовольствия от Таричеса в этот раз не получил?
Тёмные её глаза внимательно вглядывались в его лицо: иногда Арон забывал, как проницательна эта шумная ехидная женщина.
– Что, не нашел его?
Притворяться больше не имело смысла: Альбатрос махнул рукой и уселся прямо на палубу. Увидел подсунутую под нос сигарету, издающую знакомый приторный аромат. Травка? Самое то сейчас. С силой затянувшись, придержал выдох и протянул хозяйке. Та выставила перед собой ладонь:
– Пропускаю. Рассказывай!
Для разгона он начал всё-таки с воришки. Врач с удовольствием похихикала над тем, как благодарная девчонка обокрала своего спасителя. К концу рассказа уже двое сидели бок о бок на тёплых досках палубы и заботливо передавали друг другу тлеющую сигарету.
– Вот так, – как бы ставя точку, Арон сделал последнюю длинную затяжку и отправил сигарету за борт. Оба машинально проводили глазами полёт стремительной звёздочки. Травка помогла, приглушила разочарование и злость от неудачи – как будто случилась она энное время назад. – Чего только невзначай не наслушаешься о нас, об алонкеях: ещё и Круг Обсидиана в кровососы записали!
Марисса вымолвила – крайне серьёзно:
– Очень советую не интересоваться, из чего делаются наши лекарства. Во-первых, не отвечу, во-вторых, вовсе лечиться перестанешь.
Арон внял совету – у него имелись более важные вопросы.
– Я уже на пристани прикидывал взять старика с собой, показать сильным врачам. Как думаешь, может вернуться память к больному трепетом?
– Навряд ли. Судя по признакам, этот твой… Ворчун пережил массивное кровоизлияние в мозг. И если ничего не изменилось за последний год, дальше будет только хуже.
– А на вашем Алом Трепете кто-то пытался работать с такими больными? Лечили или хотя бы улучшали состояние?
Женщина помедлила с ответом, показалось даже, что машинально нащупывает только что выброшенную травку. Не нашла и вздохнула.
– Пытались. И пытаются.
– И?
– Что – и? – уже раздражённо откликнулась Марисса: всегда нервничает, когда приходится говорить об Алом Трепете. Женщина покинула этот плавучий остров-госпиталь-лабораторию пару лет назад. Как Арон предполагал, не совсем добровольно: или из-за внутриполитических дрязг Круга Обсидиана, или вовсе удрала, натворив каких-то дел. Альбатрос никогда не лез «под шкуру» своему экипажу, предпочитая испытывать в деле.
