мелодию душ их услышать в себе...
Когда это будет, и верно ли: будет
на этой планете, на этой земле?...
А МАСТЕР СО СВОЕЙ МАРГАРИТОЙ
А Мастер со своей Маргаритой
сидят там себе на облаке,
предаваясь любви и творчеству,
попивая вселенский свой пунш:
"А здорово мы завели их всех,
богов в человечьем облике:
каждый третий грезит о вечности
и любовном слиянии душ."
Но с облака своего райского
однажды найдётся им повод
оторваться в вечность бездонную,
чтобы где-то светиться опять.
И безчувственно-сдержанный Воланд,
кощейно не стар и не молод,
провожая их свет, останется
Воландессу свою ожидать...
СНЕЖНОКОРОЛЕВСКОЕ
Кай, глупый Кай, снова влип, как всегда:
тянет его ледяная вода –
снова он снежную бабу нашёл,
пишет, что с нею ему хорошо.
Так хороша она, так холодна,
как не бывала ещё ни одна.
Всех королев королевей она.
Бедный мой Кай – как не выпит до дна?!
Вот ты сидишь, как всегда, одинок,
горстка кристаллов лежит возле ног:
«вечно», «моя», «дорогая», «люблю» -
тщишься мозаику сладить свою.
Взгляд зачарован, а мозг замутнён.
Нужно слезой оросить этот сон.
Снова очнёшься. Снова бежать.
И королевы окончится власть.
Сдвинуться трудно. И слёз тоже нет.
Что же тебя заставляет, мой свет,
в сто двадцать третий, наверное, раз
быть околдованным холодом глаз?
Звук каблучков… Королева! Она!
Как хороша! Холодна… Холодна…
В проруби глаз серых дерзко смотрю –
словно обрыв, и стою на краю.
Глубже… всё глубже… ныряю в тоннель:
вихри, кристаллы, сугробы, метель…
В сумрачный схрон распечатана дверь.
В скользкой пещере дрожащая тень…
- Кто это? Эй, обернись! Не боюсь!
Льётся потоком тоскливая грусть.
В царство снегов я спустилась до дна.
Ноги – как вата, а сердце – струна.
Медленно тень повернулась ко мне…
- Нет!
Я не верю!
Пожалуйста, нееее…
Хохот Метели,
зеркал карусель,
в них только я отражаюсь теперь.
Я – Королева и Герда – одно!...
Пропасть…
Падение…
Снег…
и… тепло…
В липком поту. Стон из сомкнутых уст…
Кай поливает наш розовый куст.
- Герда, родная, проснись! Что с тобой?
Слёзы безудержно катят рекой.
Кая прижала к себе. В теле жар.
- Здесь ты, любимый… Приснился кошмар…
И СНИТСЯ...
_____________Душе…
Задумчив вечер.
Пьёт коктейль
обрывков пёстрых:
то ль фантазий,
воспоминаний ли, потерь,
приобретений несуразных…
И не могу заснуть.
В мой дом
спешат неугомонно мысли –
перевернуть здесь всё вверх дном
в прямом и переносном смысле.
Душа, не мёрзни в неглиже,
накинь на плечи шёлк молчанья.
Ты не наивная уже,
но хороша всепониманьем.
Земной и поднебесный путь
прошли с тобою не однажды,
и знаем, верно, наизусть,
порок избытка, муку жажды.
Но выйди в сад цветущий свой,
где непременно, знаю, встретишь
рассвет небрежно-голубой.
Порвётся тут же ночи ветошь.
И всё останется внизу,
а то и вовсе растворится.
И я тебя зову, зову…
Да ты уж спишь…
И снится, снится….
В ТОМ ДОМЕ..
В том доме нет света,
задёрнуты наглухо шторы,
задвинуты ставни
и заперты хмуро замки;
всегда на стороже
голодные злые трезоры,
из пыльных кладовок
тревожно глядят пауки.
В том доме хлебают
пустую слепую баланду.
Там звёзды уснули:
тревожно, затяжно, без снов.
И мрак равнодушно
вползает змеёй на веранду
и в щели сочится,
шипит и считает улов.
Но дышит за печкой
и что-то особое знает
до времени тихий
старинный сверчок-светлячок.
Он знает, что морок
горчичный однажды растает,
собаки сбегут и
рассыплется ржою замок.
И звёзды проснутся,
в камине огонь запылает.
Откроются окна –
настанет и этот момент.
Заплещется ветер,
пылищу с углов выметая.
И в сумрачном доме
отныне поселится свет.
Когда я смотрю
на мшистые, стёртые лица,
то хочется верить,
всем логикам пресным в обход,
что в людях любых
сверчок вот такой же таится
и каплю огня
он в них до поры бережёт…
А НЕБО...
Небо…
А небо очень красивое:
голубое, златое и синее.
Я смотрю на него и вижу:
это море живёт в вышине
с островами, лагунами, рифами,
с первозданными, гордыми мифами.
Опустите море пониже –
что-то донное слышится мне –
просолённые запахи прошлого,
чувств и мыслей алмазное крошево…
Помнишь, мы когда-то с тобою
жили в водах, бездонных, как вдох?
Беззаботно резвились дельфинами,
не познавши беды, не грустили мы.
Посвящён седьмою водою,
этот мир был не скучен, не плох.
Но однажды из неба мы выпали
в платьях, плотью дрожащею вытканных.
Колокольцы всё тише, тише –
след и вдох затерялись в раю…
Это было давно ли и правда ли…
А сейчас, облаками задарена,
я смотрю из окна – под крышей,
как дельфины плывут на зарю…
И ПАДАЮТ АНГЕЛЫ В НЕБО
И падают ангелы в небо
однажды за тысячу лет
невинной вине на потребу,
разящему слову в ответ.
Когда всё меняется в мире,
но как-то не так, не туда,
все те, кто отринуты были,
ныряют наверх, в никуда.
И бездна их вновь поглощает,
посланцев давнишних своих,
и лижет им раны, и правит
полётные косточки их.
И снится уставшим, что где-то
на краешке краешка света,
скрывая свою ипостась,
есть море, в котором не тонут,
есть небо – зияющий омут –
с которого не упасть.
ЖЕНЩИНЫ-ПТИЦЫ
"Женщины все, - это птицы,-
Дремлют, о чём-то мечтают...
Может быть, небо им снится,
Где нас, мужчин, не бывает..."
______ В. Калашников
Все эти женщины-птицы
со сложенными руками,
с певучими голосами…
Как можно таким присниться?
В их сны как войти венчально?
Быть может, бесстрастным стражем
закрыт их мирок винтажный
иль полонён изначально?
В себя они не впускают
мужчин –
непонятных, чуждых…
Но шёлковый ветер южный
им крылья в ночи ласкает.
Безстыдно рассвет их синий
целует в жаркие губы,
и каждую ночку губит
в объятьях неизъяснимых…
В тринадцатое полнолунье
им волк с неба звёзды носит.
Деревья им шепчут:
"Колдунья…"
и росы вплетают в косы…
Не нужно спасаться бегством,
хулою имя их пачкать,
молить о любви - тем паче…
Но есть особое средство:
ручным обернуться волком,
колючим, порывистым ветром,
сминающим табу рассветом
и небом - то жарким, то знобким.
И женщина та не заметит
подмены дерзкой и хитрой -
неискушённая в играх -
за чистую примет монету.
Из тёпленькой вылетит клети
уверенно думая:
снится ей сон по какой-то причине,
где небо – это мужчина,
в котором в Евы одежде
летит птицедева,
в надежде,
что сон этот не прекратится…
Женщины все - это птицы…
ОБЫЧНЫЙ ПОЭТ
Михаилу Анищенко – Поэту от Бога
Мы творим свою реальность:
глянь, по небу новый стих
проплывает, как фатальность,
от задумчивости тих.
Помолчал над миром грешным,
а к утру запел дождём.
Мы не ангелы, конечно,
здесь на выселках живём,
но шекспировые воды
нам на голову падут
и, зачатками свободы,
мысли порослью взойдут.
На макушке у народа
запушится лес, тайга,
загрустит с единорогом
там олень - златы рога.
Встретит сударь судар`ицу,
нищий – божию росу,
и роскошную синицу
журавель сведёт к венцу.
С былью небыль породнится,
встанет сказка на крыло.
Усмехнётся небылица:
Эх, с поэтом повезло!
Он же спит себе, обычный:
снится речка, дом, семья…
Но плывёт строка привычно –
оросить собой поля…
БЕЛЕЕ СНЕГА И КУДРЯВЕЕ ОВЕЧЕК
Белее снега и кудрявее овечек,
повыше сини неба самого
висят – глядят на город островков сердечки, –
выискивая что-то иль кого.
И кажется, бока, и дно, и крыша мира
раздались влево, вправо, вширь и вверх.
Но под мостом река – свежа, нетороплива,
живот под солнцем греет без помех.
А по мосту – по паре каждой автотвари:
троллейбусы, УАЗы, Мерседес,
Тойота, Мазда, Хёндай, джипы и Феррари –
томится в пробке скоростной прогресс.
А на мосту старик в застиранном плащишке
на парапет услужливых перил
коробку ставит, беззаботен – что мальчишка,
и открывает крышку – что мессир,
и достаёт из недр нежнейшие созданья –
голубок, что белее не сыскать,
бросает каждую – как букву мирозданья –
крылатым облачком в небес тетрадь.
На миг, на вздох весь мир – недвижим, невменяем:
лишь голубей всё выше трепет крыл.
И мы во чревах лаковых не понимаем –
где птиц, где облаков немой ранжир.
Не понимаем, глядя на лицо и руки
(таких и на иконах не сыскать)
что знает тот старик в обыденной науке,
где зачерпнул простую благодать?
И не старик ли этот кинул нынче смело
и облака, и птиц (смешав в одно),
и солнца диск в распахнутое настежь небо?
Не оттого ли счастливо оно?
КОМУ СВИСТОК, КОМУ-ТО ПРЯНИК
Кому свисток, кому-то пряник
жизнь от щедрот даёт своих.
Не прокурор и не наставник
в стране слепых, немых, глухих -
бесстрастно время наблюдает:
лишь вспыхнет жизнь и быстро тает…
Свистков и пряников завалы –
всё, что останется от нас;
их ушло-хваткие менялы
понаторгуют прозапас,
чтоб заморочить в наважденьи
очередное поколенье.
А на стене – портретик Будды –
/и безучастен, и велик,
он – в никуда из ниоткуда,
и жизни вьющийся родник –
через него и сквозь, и между/
намёком пестует надежду,
что рядом с нами, под рукой,
есть жизни разворот иной,
где первозданной чистотою
сильн`ы, выс`оки и вольн`ы
не быть для тёмной стороны
ни ходкой пищей, ни игрою…
ПЫЛИЛО ПО ХМЕЛЬНОМУ РАЗНОТРАВЬЮ
Пылило по хмельному разнотравью
Пылило по хмельному разнотравью:
то звёздная пурга иль хмарь дорог.
И будто между явью, навью, правью,
из ниоткуда он возник как бог:
как будто бы из праха, но – из света,
из верхних, нижних иль иных глубин...
Он шёл: искал и не искал ответы,
он знал, что этот путь необходим.
И он упал в цветущие дурманы,
и Обнял небо, и приник к земле,
и слушал облака, и слушал травы,
и слушал вглубь, и постигал вовне.
И понял он, что нужно быть колоссом:
во твердь ногами, в небо головой
врасти.
Но в то же время нужно просто
быть человеком, быть самим собой.
Что нужно бытовать посередине -
между земных и горних берегов;
быть сытым и хмельным наполовину;
соединять собою сто миров.
Растить хлеба, но сочинять полёты,
рожать детей, но помнить о Звезде...
Всходило осияннейшее что-то:
так Человек Рождался на Земле...
ВСЕГО-ТО
Согреть камень.
Пройти
по тёмным водам студёным,
стопой не коснувшись.
Найти
перо жар-птицы.
Калёным
железом выжечь обман
из каждой клетки и нерва.
Вдыхать рассветный туман.
Стать и последним, и первым.
Припасть к землице:
"Прости
за всё, что было сверх меры..."
И встать в начало пути.
Зрелым...
ДАНО ПО СИЛАМ
Стою за сыром. А справа киоск «Печать»:
все сплетни мира
не перечитать.
Торгуют бабки: цветы, морковка, редис.
Бал правят «бабки» –
таков парадиз.
Убогий отрок: «Подааайте рублик на хлеб…», –
как на работу
в базарный вертеп.
А где-то, г`оре, забыли что ли про нас?
Нужда и горе
в мошне да в запас.
Но сколько можно зерц`алу, право, пенять,
скрививши рожу?
У нас не отнять
любовь к вопросам: «что делать?», « кто виноват?»,
и дело – не в дело
всё бить в набат.
Ведь, если б в мире могли обойтись без нас,
не я за сыром
стояла б сейчас,
а смуглый отрок крутил кометам хвосты,
играл бы в кубики
средь пустоты.
Дано по силам. От мысли такой тепло
и не уныло,
хоть дождь стеной.
Возьми же, отрок, червончик, а я – свой сыр.
Живём, и, значит,
оправдан мир.
НА ПОБЕРЕЖЬЕ ОБЛАКОВ. СОН
На Побережье Облаков полупрозрачным утром выйду,
зашоренную тень веков хранит здесь одинокий идол.
Его обличью – тыщи лет, и помнит он ещё праМатерь
и праОтца предгорний Свет, он древних капищ обитатель,
он сонных идолов кумир, ему неведомо двуличье,
богов забытых да былин являет ветхое обличье…
«Скажи мне, одинокий бог, каким проклятьем запечатан
судьбы людской подлунный рок? Зачем так человек несчастен?
Зачем мы посланы и кем на эту странную планету:
творить миры иль с подлецом сражаться, силы жгя на это?
Сошёл во тьму наш род людской на рубеже тысячелетий,
мы отшелмованы с лихвой, - мы не герои и не дети.
Растерян всуе щедрый дар, в болоте мыслями увязли,
и каждый одинок…
Финал: святое, смешанное с грязью…
А может, это всё игра, переплетение иллюзий,
и нам домой давно пора, заблудшие под Солнцем люди?...»
Молчит забытый истукан… Слеза смолистая скатилась
из древних глаз его… Туман накрыл седую сиротливость…
На Побережье Облаков…
…приснилось…
ОСЕННЕЕ-ЗАПОЗДАВШЕЕ
«Лишь в весеннем небе засияет солнце,
в лес спешим скорее –
там нас ждёт веселье….»
___ «Музыкальный момент»
___муз. Шуберта сл. Соколова
По краскам цвета осени –
по тёплым восковым,
стремительно уносится
сентябрь в октябрьский дым…
Деньки завидно ясные:
гуляешь – благодать!
Осталась малость, частности:
зачем я здесь, понять…
Народ с пивком по лавочкам
вкушает бытие.
Не позитивно, знаю я,
отчаянье мое.
Зима проходит… Слякотно, -
апрель, уж, на носу.
А я всё непонятное,
всё вздорное несу.
Народ всё так же мается:
а, к чёрту! – трын-трава…
И не желает каяться
дурная голова.
Мне б оптимизм засахарить
да радости вкушать…
Зачем так перетряхивать
себя, моя душа?...
Эхма! Свирелька – вот она-
волшебный инструмент.
Сыграю нынче Шуберта –
тюр-люр-люм-люм – «Момент»…
Забрезжит в сердце истина,
пробьётся алый свет, -
быть может, только мнится нам,
что в жизни смысла нет?...
Быть может, шельма метит нас:
«не годен», «не прошёл»,
а в небе звёздном светится:
«Всё будет хорошо»?
Затянута мелодия
унынья и тоски…
Довольно полифонии!
Брат, Шуберт, подзажги!
Без разноцветных стёклышек
гляжу на мир больной:
пусть нездоров, пусть в шоке он,
но всё-таки он мой.
И щурюсь близоруко я,
но мает`е – на дверь!
Божественными звуками
запой во мне свирель!
ВОТ И ПЯТНИЦА
Вот и пятница.
Люди, на выход
из вагона забот и трудов!
День почти что до краешка выпит,
но продлиться стихами готов.
Поликлиники все в непонятках:
люд рекою течёт на приём
и пеняет на боли в лопатках -
у больных идентичен синдром.
И рентген не скрывает картины -
поголовно диагноз-пароль:
Когда это будет, и верно ли: будет
на этой планете, на этой земле?...
***
А МАСТЕР СО СВОЕЙ МАРГАРИТОЙ
А Мастер со своей Маргаритой
сидят там себе на облаке,
предаваясь любви и творчеству,
попивая вселенский свой пунш:
"А здорово мы завели их всех,
богов в человечьем облике:
каждый третий грезит о вечности
и любовном слиянии душ."
Но с облака своего райского
однажды найдётся им повод
оторваться в вечность бездонную,
чтобы где-то светиться опять.
И безчувственно-сдержанный Воланд,
кощейно не стар и не молод,
провожая их свет, останется
Воландессу свою ожидать...
***
СНЕЖНОКОРОЛЕВСКОЕ
Кай, глупый Кай, снова влип, как всегда:
тянет его ледяная вода –
снова он снежную бабу нашёл,
пишет, что с нею ему хорошо.
Так хороша она, так холодна,
как не бывала ещё ни одна.
Всех королев королевей она.
Бедный мой Кай – как не выпит до дна?!
Вот ты сидишь, как всегда, одинок,
горстка кристаллов лежит возле ног:
«вечно», «моя», «дорогая», «люблю» -
тщишься мозаику сладить свою.
Взгляд зачарован, а мозг замутнён.
Нужно слезой оросить этот сон.
Снова очнёшься. Снова бежать.
И королевы окончится власть.
Сдвинуться трудно. И слёз тоже нет.
Что же тебя заставляет, мой свет,
в сто двадцать третий, наверное, раз
быть околдованным холодом глаз?
Звук каблучков… Королева! Она!
Как хороша! Холодна… Холодна…
В проруби глаз серых дерзко смотрю –
словно обрыв, и стою на краю.
Глубже… всё глубже… ныряю в тоннель:
вихри, кристаллы, сугробы, метель…
В сумрачный схрон распечатана дверь.
В скользкой пещере дрожащая тень…
- Кто это? Эй, обернись! Не боюсь!
Льётся потоком тоскливая грусть.
В царство снегов я спустилась до дна.
Ноги – как вата, а сердце – струна.
Медленно тень повернулась ко мне…
- Нет!
Я не верю!
Пожалуйста, нееее…
Хохот Метели,
зеркал карусель,
в них только я отражаюсь теперь.
Я – Королева и Герда – одно!...
Пропасть…
Падение…
Снег…
и… тепло…
В липком поту. Стон из сомкнутых уст…
Кай поливает наш розовый куст.
- Герда, родная, проснись! Что с тобой?
Слёзы безудержно катят рекой.
Кая прижала к себе. В теле жар.
- Здесь ты, любимый… Приснился кошмар…
***
И СНИТСЯ...
_____________Душе…
Задумчив вечер.
Пьёт коктейль
обрывков пёстрых:
то ль фантазий,
воспоминаний ли, потерь,
приобретений несуразных…
И не могу заснуть.
В мой дом
спешат неугомонно мысли –
перевернуть здесь всё вверх дном
в прямом и переносном смысле.
Душа, не мёрзни в неглиже,
накинь на плечи шёлк молчанья.
Ты не наивная уже,
но хороша всепониманьем.
Земной и поднебесный путь
прошли с тобою не однажды,
и знаем, верно, наизусть,
порок избытка, муку жажды.
Но выйди в сад цветущий свой,
где непременно, знаю, встретишь
рассвет небрежно-голубой.
Порвётся тут же ночи ветошь.
И всё останется внизу,
а то и вовсе растворится.
И я тебя зову, зову…
Да ты уж спишь…
И снится, снится….
***
В ТОМ ДОМЕ..
В том доме нет света,
задёрнуты наглухо шторы,
задвинуты ставни
и заперты хмуро замки;
всегда на стороже
голодные злые трезоры,
из пыльных кладовок
тревожно глядят пауки.
В том доме хлебают
пустую слепую баланду.
Там звёзды уснули:
тревожно, затяжно, без снов.
И мрак равнодушно
вползает змеёй на веранду
и в щели сочится,
шипит и считает улов.
Но дышит за печкой
и что-то особое знает
до времени тихий
старинный сверчок-светлячок.
Он знает, что морок
горчичный однажды растает,
собаки сбегут и
рассыплется ржою замок.
И звёзды проснутся,
в камине огонь запылает.
Откроются окна –
настанет и этот момент.
Заплещется ветер,
пылищу с углов выметая.
И в сумрачном доме
отныне поселится свет.
***
Когда я смотрю
на мшистые, стёртые лица,
то хочется верить,
всем логикам пресным в обход,
что в людях любых
сверчок вот такой же таится
и каплю огня
он в них до поры бережёт…
***
А НЕБО...
Небо…
А небо очень красивое:
голубое, златое и синее.
Я смотрю на него и вижу:
это море живёт в вышине
с островами, лагунами, рифами,
с первозданными, гордыми мифами.
Опустите море пониже –
что-то донное слышится мне –
просолённые запахи прошлого,
чувств и мыслей алмазное крошево…
Помнишь, мы когда-то с тобою
жили в водах, бездонных, как вдох?
Беззаботно резвились дельфинами,
не познавши беды, не грустили мы.
Посвящён седьмою водою,
этот мир был не скучен, не плох.
Но однажды из неба мы выпали
в платьях, плотью дрожащею вытканных.
Колокольцы всё тише, тише –
след и вдох затерялись в раю…
Это было давно ли и правда ли…
А сейчас, облаками задарена,
я смотрю из окна – под крышей,
как дельфины плывут на зарю…
***
И ПАДАЮТ АНГЕЛЫ В НЕБО
И падают ангелы в небо
однажды за тысячу лет
невинной вине на потребу,
разящему слову в ответ.
Когда всё меняется в мире,
но как-то не так, не туда,
все те, кто отринуты были,
ныряют наверх, в никуда.
И бездна их вновь поглощает,
посланцев давнишних своих,
и лижет им раны, и правит
полётные косточки их.
И снится уставшим, что где-то
на краешке краешка света,
скрывая свою ипостась,
есть море, в котором не тонут,
есть небо – зияющий омут –
с которого не упасть.
***
ЖЕНЩИНЫ-ПТИЦЫ
"Женщины все, - это птицы,-
Дремлют, о чём-то мечтают...
Может быть, небо им снится,
Где нас, мужчин, не бывает..."
______ В. Калашников
Все эти женщины-птицы
со сложенными руками,
с певучими голосами…
Как можно таким присниться?
В их сны как войти венчально?
Быть может, бесстрастным стражем
закрыт их мирок винтажный
иль полонён изначально?
В себя они не впускают
мужчин –
непонятных, чуждых…
Но шёлковый ветер южный
им крылья в ночи ласкает.
Безстыдно рассвет их синий
целует в жаркие губы,
и каждую ночку губит
в объятьях неизъяснимых…
В тринадцатое полнолунье
им волк с неба звёзды носит.
Деревья им шепчут:
"Колдунья…"
и росы вплетают в косы…
Не нужно спасаться бегством,
хулою имя их пачкать,
молить о любви - тем паче…
Но есть особое средство:
ручным обернуться волком,
колючим, порывистым ветром,
сминающим табу рассветом
и небом - то жарким, то знобким.
И женщина та не заметит
подмены дерзкой и хитрой -
неискушённая в играх -
за чистую примет монету.
Из тёпленькой вылетит клети
уверенно думая:
снится ей сон по какой-то причине,
где небо – это мужчина,
в котором в Евы одежде
летит птицедева,
в надежде,
что сон этот не прекратится…
Женщины все - это птицы…
***
ОБЫЧНЫЙ ПОЭТ
Михаилу Анищенко – Поэту от Бога
Мы творим свою реальность:
глянь, по небу новый стих
проплывает, как фатальность,
от задумчивости тих.
Помолчал над миром грешным,
а к утру запел дождём.
Мы не ангелы, конечно,
здесь на выселках живём,
но шекспировые воды
нам на голову падут
и, зачатками свободы,
мысли порослью взойдут.
На макушке у народа
запушится лес, тайга,
загрустит с единорогом
там олень - златы рога.
Встретит сударь судар`ицу,
нищий – божию росу,
и роскошную синицу
журавель сведёт к венцу.
С былью небыль породнится,
встанет сказка на крыло.
Усмехнётся небылица:
Эх, с поэтом повезло!
Он же спит себе, обычный:
снится речка, дом, семья…
Но плывёт строка привычно –
оросить собой поля…
***
БЕЛЕЕ СНЕГА И КУДРЯВЕЕ ОВЕЧЕК
Белее снега и кудрявее овечек,
повыше сини неба самого
висят – глядят на город островков сердечки, –
выискивая что-то иль кого.
И кажется, бока, и дно, и крыша мира
раздались влево, вправо, вширь и вверх.
Но под мостом река – свежа, нетороплива,
живот под солнцем греет без помех.
А по мосту – по паре каждой автотвари:
троллейбусы, УАЗы, Мерседес,
Тойота, Мазда, Хёндай, джипы и Феррари –
томится в пробке скоростной прогресс.
А на мосту старик в застиранном плащишке
на парапет услужливых перил
коробку ставит, беззаботен – что мальчишка,
и открывает крышку – что мессир,
и достаёт из недр нежнейшие созданья –
голубок, что белее не сыскать,
бросает каждую – как букву мирозданья –
крылатым облачком в небес тетрадь.
На миг, на вздох весь мир – недвижим, невменяем:
лишь голубей всё выше трепет крыл.
И мы во чревах лаковых не понимаем –
где птиц, где облаков немой ранжир.
Не понимаем, глядя на лицо и руки
(таких и на иконах не сыскать)
что знает тот старик в обыденной науке,
где зачерпнул простую благодать?
И не старик ли этот кинул нынче смело
и облака, и птиц (смешав в одно),
и солнца диск в распахнутое настежь небо?
Не оттого ли счастливо оно?
***
КОМУ СВИСТОК, КОМУ-ТО ПРЯНИК
Кому свисток, кому-то пряник
жизнь от щедрот даёт своих.
Не прокурор и не наставник
в стране слепых, немых, глухих -
бесстрастно время наблюдает:
лишь вспыхнет жизнь и быстро тает…
Свистков и пряников завалы –
всё, что останется от нас;
их ушло-хваткие менялы
понаторгуют прозапас,
чтоб заморочить в наважденьи
очередное поколенье.
А на стене – портретик Будды –
/и безучастен, и велик,
он – в никуда из ниоткуда,
и жизни вьющийся родник –
через него и сквозь, и между/
намёком пестует надежду,
что рядом с нами, под рукой,
есть жизни разворот иной,
где первозданной чистотою
сильн`ы, выс`оки и вольн`ы
не быть для тёмной стороны
ни ходкой пищей, ни игрою…
***
ПЫЛИЛО ПО ХМЕЛЬНОМУ РАЗНОТРАВЬЮ
Пылило по хмельному разнотравью
Пылило по хмельному разнотравью:
то звёздная пурга иль хмарь дорог.
И будто между явью, навью, правью,
из ниоткуда он возник как бог:
как будто бы из праха, но – из света,
из верхних, нижних иль иных глубин...
Он шёл: искал и не искал ответы,
он знал, что этот путь необходим.
И он упал в цветущие дурманы,
и Обнял небо, и приник к земле,
и слушал облака, и слушал травы,
и слушал вглубь, и постигал вовне.
И понял он, что нужно быть колоссом:
во твердь ногами, в небо головой
врасти.
Но в то же время нужно просто
быть человеком, быть самим собой.
Что нужно бытовать посередине -
между земных и горних берегов;
быть сытым и хмельным наполовину;
соединять собою сто миров.
Растить хлеба, но сочинять полёты,
рожать детей, но помнить о Звезде...
Всходило осияннейшее что-то:
так Человек Рождался на Земле...
***
ВСЕГО-ТО
Согреть камень.
Пройти
по тёмным водам студёным,
стопой не коснувшись.
Найти
перо жар-птицы.
Калёным
железом выжечь обман
из каждой клетки и нерва.
Вдыхать рассветный туман.
Стать и последним, и первым.
Припасть к землице:
"Прости
за всё, что было сверх меры..."
И встать в начало пути.
Зрелым...
***
ДАНО ПО СИЛАМ
Стою за сыром. А справа киоск «Печать»:
все сплетни мира
не перечитать.
Торгуют бабки: цветы, морковка, редис.
Бал правят «бабки» –
таков парадиз.
Убогий отрок: «Подааайте рублик на хлеб…», –
как на работу
в базарный вертеп.
А где-то, г`оре, забыли что ли про нас?
Нужда и горе
в мошне да в запас.
Но сколько можно зерц`алу, право, пенять,
скрививши рожу?
У нас не отнять
любовь к вопросам: «что делать?», « кто виноват?»,
и дело – не в дело
всё бить в набат.
Ведь, если б в мире могли обойтись без нас,
не я за сыром
стояла б сейчас,
а смуглый отрок крутил кометам хвосты,
играл бы в кубики
средь пустоты.
Дано по силам. От мысли такой тепло
и не уныло,
хоть дождь стеной.
Возьми же, отрок, червончик, а я – свой сыр.
Живём, и, значит,
оправдан мир.
***
НА ПОБЕРЕЖЬЕ ОБЛАКОВ. СОН
На Побережье Облаков полупрозрачным утром выйду,
зашоренную тень веков хранит здесь одинокий идол.
Его обличью – тыщи лет, и помнит он ещё праМатерь
и праОтца предгорний Свет, он древних капищ обитатель,
он сонных идолов кумир, ему неведомо двуличье,
богов забытых да былин являет ветхое обличье…
«Скажи мне, одинокий бог, каким проклятьем запечатан
судьбы людской подлунный рок? Зачем так человек несчастен?
Зачем мы посланы и кем на эту странную планету:
творить миры иль с подлецом сражаться, силы жгя на это?
Сошёл во тьму наш род людской на рубеже тысячелетий,
мы отшелмованы с лихвой, - мы не герои и не дети.
Растерян всуе щедрый дар, в болоте мыслями увязли,
и каждый одинок…
Финал: святое, смешанное с грязью…
А может, это всё игра, переплетение иллюзий,
и нам домой давно пора, заблудшие под Солнцем люди?...»
Молчит забытый истукан… Слеза смолистая скатилась
из древних глаз его… Туман накрыл седую сиротливость…
На Побережье Облаков…
…приснилось…
***
ОСЕННЕЕ-ЗАПОЗДАВШЕЕ
«Лишь в весеннем небе засияет солнце,
в лес спешим скорее –
там нас ждёт веселье….»
___ «Музыкальный момент»
___муз. Шуберта сл. Соколова
По краскам цвета осени –
по тёплым восковым,
стремительно уносится
сентябрь в октябрьский дым…
Деньки завидно ясные:
гуляешь – благодать!
Осталась малость, частности:
зачем я здесь, понять…
Народ с пивком по лавочкам
вкушает бытие.
Не позитивно, знаю я,
отчаянье мое.
Зима проходит… Слякотно, -
апрель, уж, на носу.
А я всё непонятное,
всё вздорное несу.
Народ всё так же мается:
а, к чёрту! – трын-трава…
И не желает каяться
дурная голова.
Мне б оптимизм засахарить
да радости вкушать…
Зачем так перетряхивать
себя, моя душа?...
Эхма! Свирелька – вот она-
волшебный инструмент.
Сыграю нынче Шуберта –
тюр-люр-люм-люм – «Момент»…
Забрезжит в сердце истина,
пробьётся алый свет, -
быть может, только мнится нам,
что в жизни смысла нет?...
Быть может, шельма метит нас:
«не годен», «не прошёл»,
а в небе звёздном светится:
«Всё будет хорошо»?
Затянута мелодия
унынья и тоски…
Довольно полифонии!
Брат, Шуберт, подзажги!
Без разноцветных стёклышек
гляжу на мир больной:
пусть нездоров, пусть в шоке он,
но всё-таки он мой.
И щурюсь близоруко я,
но мает`е – на дверь!
Божественными звуками
запой во мне свирель!
***
ВОТ И ПЯТНИЦА
Вот и пятница.
Люди, на выход
из вагона забот и трудов!
День почти что до краешка выпит,
но продлиться стихами готов.
Поликлиники все в непонятках:
люд рекою течёт на приём
и пеняет на боли в лопатках -
у больных идентичен синдром.
И рентген не скрывает картины -
поголовно диагноз-пароль:
