– Тяжелый? Барышня любит рок-музыкантов, а они сплошь увлекаются наркотой и разрушают свои творческие личности?
– Я имела в виду – роковое стечение обстоятельств.
– А-а! Это другое дело.
Его раздражало здесь все – от грудастой стриптизерши до назойливой музыки и мелькающих огней. Зря он уступил Кате и притащился в этот чертов клуб. От нечего делать Роман разглядывал публику – исподволь, чтобы дамы и господа не заметили и, чего доброго, не возмутились.
– Ты не понимаешь, – покачала головой Катя. – Она жаловалась мне, что к ней боятся свататься.
– Не мудрено. С таким характером нелегко найти себе мужа.
– Дело не в характере.
– А в чем? За Дорой дают мало приданого? Всего-то какую-нибудь ювелирную фирму или пару-тройку ресторанов?
– Ты циник, – нахмурилась Катя.
Она была прелестна в тонком летящем коралловом платье, и от нее по-прежнему пахло фиалковыми духами. Ей приходилось повышать голос, чтобы перекричать музыку.
– Дора уже потеряла двух женихов, – сообщила она, нагнувшись через столик к Роману, и он увидел в вырезе ее платья округлые крепкие груди, которые не нуждались в поддержке бюстгальтера. – Один отправился в горы и попал под лавину, а второй…
Стриптизерша ловким движением сбросила прозрачную блузку, и восторженные мужские возгласы помешали Лаврову услышать концовку фразы.
– Что? – переспросил он.
– Куда ты смотришь?
– На тебя.
– А по-моему, на нее, – Катя сидела к сцене спиной, но догадалась, куда направлен взгляд ее визави. – Кстати, вблизи девица страшненькая. Краска, блестки, силикон и солярий! За душой ни гроша, и больная мама в Конотопе, которой нужны деньги на лекарства.
– Откуда ты знаешь? – усмехнулся он.
– Можешь заменить Конотоп на Нижневартовск, а больную маму на брата-инвалида. В остальном все сходится. Спорим?
– Ты злая.
– Циник и злюка! Чем не подходящая пара?
Лаврову стало неловко за нее. Он с удовольствием бы сбежал из этого заведения, стилизованного под игорный клуб. Впрочем, не исключено, что здесь имеется потайное казино для доверенных лиц. Где-нибудь за стеной или в подвальном зале, куда допускают только избранных.
– Давай уйдем, – предложил он Кате, но та вдруг откинулась на спинку стула и расплылась в любезной улыбке.
Лавров обернулся. К ним приближалась Дора под руку с мужчиной лет тридцати. Он был чуть выше ее, подтянутый, с короткой черной бородкой и орлиным носом. В манжетах его рубашки сверкали бриллиантовые запонки.
«Цирконий», – подумал сыщик и недовольно покосился на Катю.
– Генрих, мой жених, – с сияющим лицом объявила Дора. – Знакомьтесь.
Лавров представился с натянутой любезностью. Катя подала Генриху руку для поцелуя. На ее запястье переливался браслет с гранатами.
Едва Генрих коснулся губами руки Кати, Дора увлекла его прочь, знакомить с другими гостями.
– Ты была права, это презентация, – буркнул Лавров, когда жених и невеста удалились. – Генрих похож на артиста.
– Вряд ли Дору выдадут за человека столь легкомысленной профессии.
– Кто ее родители?
– Отец занимается коммерцией, а мама – домохозяйка. В прошлом дикторша на ТВ. Дора была проблемным подростком: пила, погуливала. Мечтала стать стилистом, но так и не выучилась. Потом взялась рисовать. Организовала собственную выставку.
– На деньги папика?
– Не на свои же? Дора не работает. Прожигает жизнь в ночных клубах, тусуется на всяких богемных сборищах. Называет себя свободной художницей.
– Ты видела ее картины?
– Я не разбираюсь в живописи, но… по-моему, жуткая мазня. Курица лапой лучше нарисует.
Катя захихикала. Лавров с недовольной гримасой отставил в сторону коктейль – зеленоватую бурду отвратительного вкуса.
– Ну и гадость!
– Дорина живопись?
– Это пойло, которое ты попросила заказать.
– Извини. Я думала, тебе понравится.
Стриптизерша закончила танец и удалилась. Гости, разгоряченные эротикой и спиртными напитками, развлекались кто как мог. Лавров наблюдал за Дорой, которая всем по очереди показывала своего жениха. Она была под хмельком, Генрих поддерживал ее за талию. Если бы не он, невеста могла бы упасть. Дора качалась на здоровенных шпильках, как тонкое деревце на ветру.
– Она перебрала абсента, – заметила Катя.
– Я понял.
– Таким, как Дора, трудно найти общий язык с окружающими.
– А кто обещал легкую жизнь?
Лавров слушал болтовню Кати и сожалел, что сидит здесь, а не проводит время с Глорией в Черном Логе. Почему он отказался работать с ней? Верно, что худший из грехов – гордыня.
«Я не хотел быть мальчиком на побегушках, а превратился в мальчика по вызову, – корил он себя. – Катя наверняка рассчитывает продолжить вечеринку у себя в квартире. Я обязан проводить ее, а там…»
– О чем ты задумался?
– Интересная у тебя подруга, – выкрутился Роман.
– Знаешь, как ее полное имя? Айседора. Так звали жену поэта Есенина. Отец Доры в молодости зачитывался Есениным.
– Айседора была танцовщицей и трагически погибла. Она села в автомобиль, а ее шарф попал в колесо. Минута – и все было кончено.
– Шарф затянулся на ее шее? – удивленно спросила Катя.
– Да. Жуткая случайность.
– Жизнь – это рулетка! Так говорит Дора…
* * *
Генрих нервничал и постоянно оглядывался. У него пересохло в горле, и он выпил пару фужеров шампанского. Но тревога не проходила.
Дора заметила его нервозность.
– Что с тобой?
– Туфли жмут, – скривился жених. – Я натер ноги.
– Какие проблемы? Сними обувь и ходи босиком.
– В носках? – ужаснулся Генрих. – Здесь, в клубе?
– Можно без носков. В конце концов, мы – дети природы. Я охотно составлю тебе компанию.
Не дожидаясь его согласия, она рванула ремешки модных босоножек и осталась босиком. Ярко-желтые босоножки остались лежать на ковре, словно две птицы с длинными острыми клювами-каблуками.
– Это не обязательно… – мямлил Генрих, стараясь не вертеть головой по сторонам. Его шея напряглась, и воротник сорочки впился в кожу. Он с трудом расстегнул верхнюю пуговку.
– Да у тебя руки дрожат! Что-то случилось?
– Нет… нет… не обращай внимания, дорогая. Я просто немного волнуюсь. Не хочу ударить в грязь лицом перед твоими друзьями.
– Перед этими, что ли? Плюнь на них! Хочешь, я разденусь и буду танцевать голая, вместо стриптизерши?
– Что ты!.. Не надо!.. – испугался Генрих.
– Идем со мной! – Дора потянула его за руку к помосту, где уже устраивалось инструментальное трио.
Генрих упирался. Он так и не осмелился сбросить туфли. Если честно, причина его беспокойства была в другом. Он сам не понимал, что его вдруг «закрутило». Он чувствовал себя прекрасно, пока… пока…
Генрих пытался сообразить, чего он боится, и не мог. Ему мешала Дора, которая своими действиями нарушала ход его мыслей. У него не получалось сосредоточиться. В ушах нарастал странный звон, воздуху не хватало. Куда бы он ни повернулся, повсюду натыкался на любопытные взгляды гостей.
Они с Дорой представляли забавную пару. Не удивительно, что на них смотрят.
Генрих ощутил, как по его спине катится ледяной пот, и дернулся. Невеста крепко вцепилась в его руку и не отпускала.
– Боже мой, дорогая… – бормотал он. – Умоляю, не надо… что о нас подумают?..
– Плевать!
– Дора… Дора…
– Привыкай, милый, – улыбалась она, пробираясь между столиков. – Со мной не заскучаешь.
Трио музыкантов – пианист, саксофонист и скрипач, – заняли свои места на освещенной эстраде, куда рвалась Дора. Генриху стало по-настоящему плохо. Что она делает? Шампанское ударило ему в голову, перед глазами все плыло.
Публика увлеклась новым представлением. Кое-кто вставал, чтобы лучше видеть Дору и ее жениха. Некоторые подбадривали невесту криками и хлопками.
– Что сейчас будет? – протянула Катя, показывая Лаврову на подругу. – Ох, и закатит Дора сцену! Закачаешься!
Лавров не разделял ее восторга. Женщины, подобные Доре, раздражали его. Ему было жаль Генриха, над которым откровенно потешались. Сыщик чувствовал себя чужим здесь, среди роскошных дам и состоятельных мужчин. Эпатажные личности, которых в зале хватало, тоже не вдохновляли его. Он не признавал крайностей и предпочитал золотую середину.
Настроение публики было ему не по душе. Благополучие и большие деньги порой делают людей неуправляемыми. Те ищут приключений на свою голову и вовлекают в эту опасную орбиту других. Им все нипочем.
– Не нравится мне это…
– Ты о чем? – улыбнулась Катя.
– Кто такой Генрих? На бизнесмена он не похож, на мажора тоже.
Чутье бывшего опера подсказывало Лаврову, что зреет беда. Что-то в самой атмосфере зала, в возбужденных возгласах гостей, в надрыве, с которым Дора обращалась с женихом, настораживало его. Он пробежался взглядом по лицам присутствующих. Жаль, что он не умеет читать их мысли, как Глория. Впрочем, когда людей много в замкнутом пространстве, легко спутать, кто о чем думает. Это густой суп из обрывков фраз и образов.
Вон та блондинка в платье с декольте до пупка явно расстроена. Вероятно, тот, кого она надеялась здесь встретить, не пришел. Вон тот молодой человек озабочен, где бы раздобыть дозу. Вон та накрашенная дама бальзаковского возраста завидует юной девушке с тонкой талией и свежей кожей. Господин с брюшком в распаленном воображении раздевает спутницу своего соседа…
Один мужчина привлек внимание Лаврова демонической внешностью. У него были волнистые черные волосы, выразительные черты и высокий лоб. Костюм сидел на нем, как влитой. Развернувшись в пол оборота, он широкой грудью загораживал свою даму.
– Кто это стоит там, у колонны?
– Где? – вытянула шею Катя. – А! Знаю… господин Красовский. Таинственная личность. Никому доподлинно неизвестно, как он зарабатывает деньги. Иногда занимается биржевыми спекуляциями. Женат. Живет уединенно, закрыто. Что еще?.. Пользуется успехом у женщин, но относится к ним равнодушно. Ко всем, кроме жены. Везде появляется только с ней… либо один. О нем ходят разные слухи.
– Какие?
– Мне не хочется сплетничать.
– Барышня рядом с ним – его жена?
– Да, кажется. Мне не видно. Она намного моложе… красавица, но умом не блещет. Молчунья. Красовскому такая и нужна. Говорят, они обожают друг друга.
Между тем Дора взобралась на эстраду, потеснив музыкантов. Пианист сидел за роялем и с веселым недоумением наблюдал за ней. Скрипач стоял, опустив скрипку и смычок. Лысый паренек с саксофоном попятился.
Генрих выглядел поникшим и бледным. Он смахивал со лба испарину и качался, как пьяный. Дора выставила его на всеобщее обозрение. Никто не понимал, зачем она вытащила жениха на сцену.
– Давай, Дора! Зажги! – кричали ей из-за столиков.
– Музыку! – потребовала она.
Генрих с радостью убежал бы прочь, не держи она его за руку. Он был словно не в себе. Дора, одурманенная абсентом, собиралась раздеться и станцевать с ним брачный танец. Это было в ее духе.
Пианист приготовился. Скрипач потрогал струны смычком, раздалось несколько жалобных звуков. Скрипка постанывала от нетерпения. Лысый поднес мундштук саксофона к губам. Зал стих в преддверии небывалого развлечения. Когда стриптиз показывает девушка из высшего общества, это не то же самое, что танец профессионалок.
– От Доры можно ожидать чего угодно, – обронила Катя. – Не жалеешь, что пришел со мной?
– Нет, – прошептал Лавров.
Генрих побледнел от избытка чувств, он чудом держался на ногах. Дора приподняла подол платья и вызвала этим плотоядный вздох в зале.
– Неужели, ее никто не остановит? – раздалось у Лаврова за спиной. – Она же пьяна!
Он не успел повернуться, потому что в тот же миг скрипач взмахнул смычком, пианист коснулся клавиш, протяжно запел саксофон, Дора начала танец и выпустила руку Генриха. Тот дернулся, будто пронзенный электрическим разрядом, и с грохотом рухнул вниз…
ДНЕВНИК УНУ
Скрипнула дверь, и в коридоре показался человек, который проводил отбор девушек для своего шоу.
– Много вас еще?
Я вскочила. Меня охватило радостное возбуждение, будто перед Новым годом. К слову, я всего пару раз в жизни получала от Деда Мороза конфеты в нарядной упаковке, и те у меня отбирали братья.
Я низко опустила голову, боясь, что меня прогонят, да еще вдобавок отругают. Но красивые кожаные туфли приблизились и замерли рядом с моими рваными кроссовками.
– Ну, чего испугалась? – строго произнес мужской голос.
Я ничего не смогла выдавить. Губы онемели, язык прилип к небу, ладони вспотели, а в горле образовался комок. Я смотрела на туфли и молчала.
– Как тебя зовут? – спросил мужчина. – Не бойся, говори.
По моему нескладному телу прокатилась дрожь. Что это был за голос! Бархатный, с нотками удивления и довольства. Привыкшая к брани и хмельным крикам, я была поражена и очарована.
– Инна! Инна! – раздалось с разных сторон. – Ее зовут Инна!
– Уродина! – вставил кто-то из моих конкуренток.
– Чучело!
– Кто это сказал? – рассердился мужчина.
Собравшиеся в коридоре девчонки притихли. Никто не признался. Мужчина протянул руку и коснулся моего подбородка. По моим щекам текли слезы. Казалось, я разучилась обижаться. Меня столько раз обзывали, оскорбляли и дразнили, что я перестала реагировать. Мне было все равно. Но в этот миг во мне проснулось чувство собственного достоинства.
Мужчина опустил руку, и я мельком увидела перстень на его пальце. Это был черный камень в золотой оправе, совершенно круглый и гладкий. Гораздо позже мне стало известно, что такая огранка называется кабошон.
Перстень заворожил меня. Я чуть не потеряла сознание.
– Что с тобой? – воскликнул мужчина, когда я начала оседать на пол.
Он подхватил меня на руки и понес. В моей голове зашумело, последнее, что я услышала, были фразы:
– Она, наверное, хлебнула для смелости…
– Нанюхалась…
Меня поглотила тьма, прорезываемая странными звуками. В нос ударил резкий неприятный запах.
– Нашатырь подействовал, – произнес кто-то надо мной. – Она пришла в себя.
– Что это было, доктор?
– Глубокий обморок. Вероятно, от голода. Видите, какая она худышка? Кожа и кости. Она из неблагополучной семьи. Мать – горькая пьяница. Ее давно пора лишить родительских прав. У нее на уме только водка.
– Где они живут? Могу я поговорить с ее матерью?
– Не советую. Это конченая алкоголичка. С утра до вечера не просыхает. Вишь, до чего довела девчонку? Я бы таких…
Доктор не договорил и махнул рукой.
– Надо отвезти ее домой, – произнес обладатель перстня.
– Я отвезу, – предложил доктор.
– Спасибо, но я все же хочу взглянуть на ее родню. Я сам отвезу ее.
– Как хотите. Ее братья – наркоманы и бандюги, – добавил доктор. – Мы все перекрестились, когда они уехали из поселка. Яблочко от яблоньки недалеко падает.
Что-то звякнуло, щелкнуло, и раздались шаги. Это доктор покинул комнату с пыльными шторами. Я лежала на казенном диване и боялась пошевелиться. Меня тошнило, голова кружилась. Не хватало еще вырвать! Мне часто приходилось вытирать блевотину за матерью, и я знала, как это неприятно.
Обладатель перстня опустился на стул и погладил меня по волосам.
– Тебе лучше?
– Да… – выдохнула я. – Я хочу пить…
Через минуту у моих губ оказался граненый стакан, и в рот потекла холодная вода. Она была солоноватая и колючая. Я сделала несколько глотков и закашлялась.
Мужчина приподнял мне голову и вытер мой подбородок.
– Ты еще совсем ребенок…
– Я имела в виду – роковое стечение обстоятельств.
– А-а! Это другое дело.
Его раздражало здесь все – от грудастой стриптизерши до назойливой музыки и мелькающих огней. Зря он уступил Кате и притащился в этот чертов клуб. От нечего делать Роман разглядывал публику – исподволь, чтобы дамы и господа не заметили и, чего доброго, не возмутились.
– Ты не понимаешь, – покачала головой Катя. – Она жаловалась мне, что к ней боятся свататься.
– Не мудрено. С таким характером нелегко найти себе мужа.
– Дело не в характере.
– А в чем? За Дорой дают мало приданого? Всего-то какую-нибудь ювелирную фирму или пару-тройку ресторанов?
– Ты циник, – нахмурилась Катя.
Она была прелестна в тонком летящем коралловом платье, и от нее по-прежнему пахло фиалковыми духами. Ей приходилось повышать голос, чтобы перекричать музыку.
– Дора уже потеряла двух женихов, – сообщила она, нагнувшись через столик к Роману, и он увидел в вырезе ее платья округлые крепкие груди, которые не нуждались в поддержке бюстгальтера. – Один отправился в горы и попал под лавину, а второй…
Стриптизерша ловким движением сбросила прозрачную блузку, и восторженные мужские возгласы помешали Лаврову услышать концовку фразы.
– Что? – переспросил он.
– Куда ты смотришь?
– На тебя.
– А по-моему, на нее, – Катя сидела к сцене спиной, но догадалась, куда направлен взгляд ее визави. – Кстати, вблизи девица страшненькая. Краска, блестки, силикон и солярий! За душой ни гроша, и больная мама в Конотопе, которой нужны деньги на лекарства.
– Откуда ты знаешь? – усмехнулся он.
– Можешь заменить Конотоп на Нижневартовск, а больную маму на брата-инвалида. В остальном все сходится. Спорим?
– Ты злая.
– Циник и злюка! Чем не подходящая пара?
Лаврову стало неловко за нее. Он с удовольствием бы сбежал из этого заведения, стилизованного под игорный клуб. Впрочем, не исключено, что здесь имеется потайное казино для доверенных лиц. Где-нибудь за стеной или в подвальном зале, куда допускают только избранных.
– Давай уйдем, – предложил он Кате, но та вдруг откинулась на спинку стула и расплылась в любезной улыбке.
Лавров обернулся. К ним приближалась Дора под руку с мужчиной лет тридцати. Он был чуть выше ее, подтянутый, с короткой черной бородкой и орлиным носом. В манжетах его рубашки сверкали бриллиантовые запонки.
«Цирконий», – подумал сыщик и недовольно покосился на Катю.
– Генрих, мой жених, – с сияющим лицом объявила Дора. – Знакомьтесь.
Лавров представился с натянутой любезностью. Катя подала Генриху руку для поцелуя. На ее запястье переливался браслет с гранатами.
Едва Генрих коснулся губами руки Кати, Дора увлекла его прочь, знакомить с другими гостями.
– Ты была права, это презентация, – буркнул Лавров, когда жених и невеста удалились. – Генрих похож на артиста.
– Вряд ли Дору выдадут за человека столь легкомысленной профессии.
– Кто ее родители?
– Отец занимается коммерцией, а мама – домохозяйка. В прошлом дикторша на ТВ. Дора была проблемным подростком: пила, погуливала. Мечтала стать стилистом, но так и не выучилась. Потом взялась рисовать. Организовала собственную выставку.
– На деньги папика?
– Не на свои же? Дора не работает. Прожигает жизнь в ночных клубах, тусуется на всяких богемных сборищах. Называет себя свободной художницей.
– Ты видела ее картины?
– Я не разбираюсь в живописи, но… по-моему, жуткая мазня. Курица лапой лучше нарисует.
Катя захихикала. Лавров с недовольной гримасой отставил в сторону коктейль – зеленоватую бурду отвратительного вкуса.
– Ну и гадость!
– Дорина живопись?
– Это пойло, которое ты попросила заказать.
– Извини. Я думала, тебе понравится.
Стриптизерша закончила танец и удалилась. Гости, разгоряченные эротикой и спиртными напитками, развлекались кто как мог. Лавров наблюдал за Дорой, которая всем по очереди показывала своего жениха. Она была под хмельком, Генрих поддерживал ее за талию. Если бы не он, невеста могла бы упасть. Дора качалась на здоровенных шпильках, как тонкое деревце на ветру.
– Она перебрала абсента, – заметила Катя.
– Я понял.
– Таким, как Дора, трудно найти общий язык с окружающими.
– А кто обещал легкую жизнь?
Лавров слушал болтовню Кати и сожалел, что сидит здесь, а не проводит время с Глорией в Черном Логе. Почему он отказался работать с ней? Верно, что худший из грехов – гордыня.
«Я не хотел быть мальчиком на побегушках, а превратился в мальчика по вызову, – корил он себя. – Катя наверняка рассчитывает продолжить вечеринку у себя в квартире. Я обязан проводить ее, а там…»
– О чем ты задумался?
– Интересная у тебя подруга, – выкрутился Роман.
– Знаешь, как ее полное имя? Айседора. Так звали жену поэта Есенина. Отец Доры в молодости зачитывался Есениным.
– Айседора была танцовщицей и трагически погибла. Она села в автомобиль, а ее шарф попал в колесо. Минута – и все было кончено.
– Шарф затянулся на ее шее? – удивленно спросила Катя.
– Да. Жуткая случайность.
– Жизнь – это рулетка! Так говорит Дора…
* * *
Генрих нервничал и постоянно оглядывался. У него пересохло в горле, и он выпил пару фужеров шампанского. Но тревога не проходила.
Дора заметила его нервозность.
– Что с тобой?
– Туфли жмут, – скривился жених. – Я натер ноги.
– Какие проблемы? Сними обувь и ходи босиком.
– В носках? – ужаснулся Генрих. – Здесь, в клубе?
– Можно без носков. В конце концов, мы – дети природы. Я охотно составлю тебе компанию.
Не дожидаясь его согласия, она рванула ремешки модных босоножек и осталась босиком. Ярко-желтые босоножки остались лежать на ковре, словно две птицы с длинными острыми клювами-каблуками.
– Это не обязательно… – мямлил Генрих, стараясь не вертеть головой по сторонам. Его шея напряглась, и воротник сорочки впился в кожу. Он с трудом расстегнул верхнюю пуговку.
– Да у тебя руки дрожат! Что-то случилось?
– Нет… нет… не обращай внимания, дорогая. Я просто немного волнуюсь. Не хочу ударить в грязь лицом перед твоими друзьями.
– Перед этими, что ли? Плюнь на них! Хочешь, я разденусь и буду танцевать голая, вместо стриптизерши?
– Что ты!.. Не надо!.. – испугался Генрих.
– Идем со мной! – Дора потянула его за руку к помосту, где уже устраивалось инструментальное трио.
Генрих упирался. Он так и не осмелился сбросить туфли. Если честно, причина его беспокойства была в другом. Он сам не понимал, что его вдруг «закрутило». Он чувствовал себя прекрасно, пока… пока…
Генрих пытался сообразить, чего он боится, и не мог. Ему мешала Дора, которая своими действиями нарушала ход его мыслей. У него не получалось сосредоточиться. В ушах нарастал странный звон, воздуху не хватало. Куда бы он ни повернулся, повсюду натыкался на любопытные взгляды гостей.
Они с Дорой представляли забавную пару. Не удивительно, что на них смотрят.
Генрих ощутил, как по его спине катится ледяной пот, и дернулся. Невеста крепко вцепилась в его руку и не отпускала.
– Боже мой, дорогая… – бормотал он. – Умоляю, не надо… что о нас подумают?..
– Плевать!
– Дора… Дора…
– Привыкай, милый, – улыбалась она, пробираясь между столиков. – Со мной не заскучаешь.
Трио музыкантов – пианист, саксофонист и скрипач, – заняли свои места на освещенной эстраде, куда рвалась Дора. Генриху стало по-настоящему плохо. Что она делает? Шампанское ударило ему в голову, перед глазами все плыло.
Публика увлеклась новым представлением. Кое-кто вставал, чтобы лучше видеть Дору и ее жениха. Некоторые подбадривали невесту криками и хлопками.
– Что сейчас будет? – протянула Катя, показывая Лаврову на подругу. – Ох, и закатит Дора сцену! Закачаешься!
Лавров не разделял ее восторга. Женщины, подобные Доре, раздражали его. Ему было жаль Генриха, над которым откровенно потешались. Сыщик чувствовал себя чужим здесь, среди роскошных дам и состоятельных мужчин. Эпатажные личности, которых в зале хватало, тоже не вдохновляли его. Он не признавал крайностей и предпочитал золотую середину.
Настроение публики было ему не по душе. Благополучие и большие деньги порой делают людей неуправляемыми. Те ищут приключений на свою голову и вовлекают в эту опасную орбиту других. Им все нипочем.
– Не нравится мне это…
– Ты о чем? – улыбнулась Катя.
– Кто такой Генрих? На бизнесмена он не похож, на мажора тоже.
Чутье бывшего опера подсказывало Лаврову, что зреет беда. Что-то в самой атмосфере зала, в возбужденных возгласах гостей, в надрыве, с которым Дора обращалась с женихом, настораживало его. Он пробежался взглядом по лицам присутствующих. Жаль, что он не умеет читать их мысли, как Глория. Впрочем, когда людей много в замкнутом пространстве, легко спутать, кто о чем думает. Это густой суп из обрывков фраз и образов.
Вон та блондинка в платье с декольте до пупка явно расстроена. Вероятно, тот, кого она надеялась здесь встретить, не пришел. Вон тот молодой человек озабочен, где бы раздобыть дозу. Вон та накрашенная дама бальзаковского возраста завидует юной девушке с тонкой талией и свежей кожей. Господин с брюшком в распаленном воображении раздевает спутницу своего соседа…
Один мужчина привлек внимание Лаврова демонической внешностью. У него были волнистые черные волосы, выразительные черты и высокий лоб. Костюм сидел на нем, как влитой. Развернувшись в пол оборота, он широкой грудью загораживал свою даму.
– Кто это стоит там, у колонны?
– Где? – вытянула шею Катя. – А! Знаю… господин Красовский. Таинственная личность. Никому доподлинно неизвестно, как он зарабатывает деньги. Иногда занимается биржевыми спекуляциями. Женат. Живет уединенно, закрыто. Что еще?.. Пользуется успехом у женщин, но относится к ним равнодушно. Ко всем, кроме жены. Везде появляется только с ней… либо один. О нем ходят разные слухи.
– Какие?
– Мне не хочется сплетничать.
– Барышня рядом с ним – его жена?
– Да, кажется. Мне не видно. Она намного моложе… красавица, но умом не блещет. Молчунья. Красовскому такая и нужна. Говорят, они обожают друг друга.
Между тем Дора взобралась на эстраду, потеснив музыкантов. Пианист сидел за роялем и с веселым недоумением наблюдал за ней. Скрипач стоял, опустив скрипку и смычок. Лысый паренек с саксофоном попятился.
Генрих выглядел поникшим и бледным. Он смахивал со лба испарину и качался, как пьяный. Дора выставила его на всеобщее обозрение. Никто не понимал, зачем она вытащила жениха на сцену.
– Давай, Дора! Зажги! – кричали ей из-за столиков.
– Музыку! – потребовала она.
Генрих с радостью убежал бы прочь, не держи она его за руку. Он был словно не в себе. Дора, одурманенная абсентом, собиралась раздеться и станцевать с ним брачный танец. Это было в ее духе.
Пианист приготовился. Скрипач потрогал струны смычком, раздалось несколько жалобных звуков. Скрипка постанывала от нетерпения. Лысый поднес мундштук саксофона к губам. Зал стих в преддверии небывалого развлечения. Когда стриптиз показывает девушка из высшего общества, это не то же самое, что танец профессионалок.
– От Доры можно ожидать чего угодно, – обронила Катя. – Не жалеешь, что пришел со мной?
– Нет, – прошептал Лавров.
Генрих побледнел от избытка чувств, он чудом держался на ногах. Дора приподняла подол платья и вызвала этим плотоядный вздох в зале.
– Неужели, ее никто не остановит? – раздалось у Лаврова за спиной. – Она же пьяна!
Он не успел повернуться, потому что в тот же миг скрипач взмахнул смычком, пианист коснулся клавиш, протяжно запел саксофон, Дора начала танец и выпустила руку Генриха. Тот дернулся, будто пронзенный электрическим разрядом, и с грохотом рухнул вниз…
ГЛАВА 4
ДНЕВНИК УНУ
Скрипнула дверь, и в коридоре показался человек, который проводил отбор девушек для своего шоу.
– Много вас еще?
Я вскочила. Меня охватило радостное возбуждение, будто перед Новым годом. К слову, я всего пару раз в жизни получала от Деда Мороза конфеты в нарядной упаковке, и те у меня отбирали братья.
Я низко опустила голову, боясь, что меня прогонят, да еще вдобавок отругают. Но красивые кожаные туфли приблизились и замерли рядом с моими рваными кроссовками.
– Ну, чего испугалась? – строго произнес мужской голос.
Я ничего не смогла выдавить. Губы онемели, язык прилип к небу, ладони вспотели, а в горле образовался комок. Я смотрела на туфли и молчала.
– Как тебя зовут? – спросил мужчина. – Не бойся, говори.
По моему нескладному телу прокатилась дрожь. Что это был за голос! Бархатный, с нотками удивления и довольства. Привыкшая к брани и хмельным крикам, я была поражена и очарована.
– Инна! Инна! – раздалось с разных сторон. – Ее зовут Инна!
– Уродина! – вставил кто-то из моих конкуренток.
– Чучело!
– Кто это сказал? – рассердился мужчина.
Собравшиеся в коридоре девчонки притихли. Никто не признался. Мужчина протянул руку и коснулся моего подбородка. По моим щекам текли слезы. Казалось, я разучилась обижаться. Меня столько раз обзывали, оскорбляли и дразнили, что я перестала реагировать. Мне было все равно. Но в этот миг во мне проснулось чувство собственного достоинства.
Мужчина опустил руку, и я мельком увидела перстень на его пальце. Это был черный камень в золотой оправе, совершенно круглый и гладкий. Гораздо позже мне стало известно, что такая огранка называется кабошон.
Перстень заворожил меня. Я чуть не потеряла сознание.
– Что с тобой? – воскликнул мужчина, когда я начала оседать на пол.
Он подхватил меня на руки и понес. В моей голове зашумело, последнее, что я услышала, были фразы:
– Она, наверное, хлебнула для смелости…
– Нанюхалась…
Меня поглотила тьма, прорезываемая странными звуками. В нос ударил резкий неприятный запах.
– Нашатырь подействовал, – произнес кто-то надо мной. – Она пришла в себя.
– Что это было, доктор?
– Глубокий обморок. Вероятно, от голода. Видите, какая она худышка? Кожа и кости. Она из неблагополучной семьи. Мать – горькая пьяница. Ее давно пора лишить родительских прав. У нее на уме только водка.
– Где они живут? Могу я поговорить с ее матерью?
– Не советую. Это конченая алкоголичка. С утра до вечера не просыхает. Вишь, до чего довела девчонку? Я бы таких…
Доктор не договорил и махнул рукой.
– Надо отвезти ее домой, – произнес обладатель перстня.
– Я отвезу, – предложил доктор.
– Спасибо, но я все же хочу взглянуть на ее родню. Я сам отвезу ее.
– Как хотите. Ее братья – наркоманы и бандюги, – добавил доктор. – Мы все перекрестились, когда они уехали из поселка. Яблочко от яблоньки недалеко падает.
Что-то звякнуло, щелкнуло, и раздались шаги. Это доктор покинул комнату с пыльными шторами. Я лежала на казенном диване и боялась пошевелиться. Меня тошнило, голова кружилась. Не хватало еще вырвать! Мне часто приходилось вытирать блевотину за матерью, и я знала, как это неприятно.
Обладатель перстня опустился на стул и погладил меня по волосам.
– Тебе лучше?
– Да… – выдохнула я. – Я хочу пить…
Через минуту у моих губ оказался граненый стакан, и в рот потекла холодная вода. Она была солоноватая и колючая. Я сделала несколько глотков и закашлялась.
Мужчина приподнял мне голову и вытер мой подбородок.
– Ты еще совсем ребенок…
