Пролог
Я стою у черты — это яма с сырыми краями,
Я, как водится, вою и плачу, но это простое притворство.
Все попытки спастись от себя за вершинами гор и морями
Провалились. И вот я бросаю в могилу три горстки.
.
Там внизу — позабытые всеми мечты и надежды.
Они делят обитую бархатом вечную пропасть.
Чем быстрее мы землю над ними сравняем как прежде,
Тем быстрее мой внутренний стержень почувствует ломкость.
.
Пусть пирует в толпе тот, кто лихо меня обезличил.
И на кладбище, где моё имя напишут над входом
Очень много крестов — деревянных, без цифр и табличек,
И под каждым из них сочных трав пробиваются всходы.
.
Автор
Воздух медленно затекает в мои ноздри, словно горячий кисель. Дышать тяжело. Стоять, оперевшись руками о раковину — тоже. Что я пытаюсь рассмотреть в отражении, кроме правды? Я понимаю, что нет смысла пялиться в зеркало, словно в телевизор, где диктор с медовым голосом вот-вот нас успокоит нас, сказав, что всё в порядке. Со мной уже давно не всё в порядке, но я пытаюсь добровольно впихивать своё тело в смирительную рубашку наших порочных будней. Впихивать, а потом улыбаться и делать вид, что это именно то, о чем я мечтала.
— Вик, ну прекрати, — ласково говорит Саша, подойдя к двери в ванную. — Ты в последнее время привыкла срывать чужие планы в последний момент, будто тебе на всех плевать. Раньше ты была более тактичной. Что происходит, малыш?
В чужие планы сегодня входит попользоваться мной, и я, по мнению Саши, не имею права рушить их. Его голос пропитан фальшью, ведь он только делает вид, что ведёт себя корректно. Это похоже на то, как хозяин собаки ругает её за шалость, но не повышает тон, чтобы не испугать. — Я плохо себя чувствую, — лгу я.
Ванная — худшее место для меня сейчас. Здесь пахнет Сашиным одеколоном, в корзине ещё лежит нестриженое бельё со следами моего прошлого унижения, а ещё я не могу выйти отсюда, потому что Саша ждёт меня.
Я начинаю понимать, что именно тревожит меня в последнее время. То, что я пропустила Сашину трансформацию. Разум пытался долбить по набатному колоколу в моей голове, чтобы я обратила внимание на первые признаки неладного. Но едва моя вера в то, что мы — нормальная пара начинала рушиться, Саша тут же бежал ко мне и латал её. Расстилал передо мной доводы, клятвы, иногда тыкал в меня ультиматумами.
Примерно то же самое происходит сейчас.
— Ты весь день ничего не ела, и у тебя слабость. Пойдём, перекусим вместе, и твоё состояние придёт в норму!
— Мне плохо не от голода. Я просто хочу побыть одна! — кричу я. Терпения становится всё меньше и меньше.
— Вика, я слышу по твоему голосу, что с тобой всё в порядке. У тебя есть силы спорить со мной, но провести с нами время — почему-то нет.
Вдруг я понимаю, что совсем напрасно пытаюсь казаться больной. Я просто приучаю Сашу обходить мои отказы и искать новые аргументы в пользу… того, чем он заставляет меня заниматься. Сколько ещё я буду постоянно лгать, будто на самом деле меня все устраивает, и лишь некоторые шероховатости постоянно мешают Сашиным планам? Я хочу разбить зеркало, выбить чёртову дверь, выскочить на лестничную клетку и прокричать всему миру, что я устала. Я больше этого не хочу. Не хочу! Не хочу, а значит, никто не вправе меня заставлять!
Но в реальности я не произношу ни слова. Зато снова говорит Саша.
— Так, хватит, это разговоры ни о чем… Марк возвращается сегодня из командировки. Вместо того, чтобы просто наплевать на всех, как это делаешь ты, он нашёл время, чтобы приехать к нам. Провести с нами время, как со своими лучшими друзьями. Он будет здесь через несколько минут, и я очень не хочу, чтобы он увидел твою кислую мину вместо той приветливости, которая в тебе была раньше. И я не позволю тебе испортить моему другу вечер.
— Но почему ты позволяешь себе портить мой вечер? — всё-таки не сдерживаюсь я. Кафельная тишина поглощает мой крик, и уже через пару секунд я понимаю, что мы перешагнули невидимую черту. Всё. С этого дня что-то обязательно изменится, но в какую сторону?
Какое-то время Саша молчит. За полтора года я успела выучить его повадки и знаю, что сейчас он переводит взгляд из угла в угол и ищет, чем бы снова атаковать меня в этом споре.
— Чёрт, да я только что понял, что мне становится стыдно за тебя. Да, по-настоящему стыдно. Ты превращаешься в обычную склочную тётку. Из своих двадцати с хвостиком ты резко переходишь в сорок. Завтра я куплю тебе комплект для вязания и заставлю сидеть целый день, перебирая спицами. Такой досуг тебя устроит?
Я не знаю откуда во мне появляются силы. Нет, не физические. Силы на то, чтобы перестать лавировать в узких лабиринтах лазеек, которых Саша с каждым днём оставляет мне всё меньше. Силы на то, чтобы признаться, что некоторые вещи могут мне не нравиться.
Я открыла дверь и шагнула в прихожую. Саша, кажется, не ожидал, что я так легко выйду из ванной. По выражению его лица я понимаю, что сначала он воспринял это, как мою капитуляцию. Верил, что сейчас я пойду в спальню, переоденусь, а затем выйду в гостиную и буду с нетерпением ждать Марка. Докажу им, что я не тётка, которой стоит браться за спицы.
— Я отказываюсь в этом участвовать, — говорю
я.
Саша не перестаёт улыбаться. Сейчас это пугает меня сильнее всего, потому что он видит, насколько серьезны мои слова.
— Позволь уточнить, почему?
— Эй, а с какой стати я должна оправдываться?
— Потому что ничего не происходит просто так. Тебе же это нравилось! Ты с таким удовольствием включилась в процесс, что теперь я просто обязан разобраться, что перевернуло твои мысли на 180 градусов.
Он отделился от стены и встал между мной и входной дверью.
— Мне это никогда не нравилось. Просто я действительно верила, что наши практики — в первую очередь свобода для меня, и ты хочешь демонстрировать это. Что тебе от этого спокойнее. Но теперь я вижу, ради чего ты всё это затеял. Только вы двое получаете от этого выгоду, но никак не я.
— Кому ты врёшь? Мне? — Саша вскидывает брови и растягивает губы так, будто находится на кастинге в цирк и его попросили продемонстрировать, на что способна его мимика. — А, может быть, ты просто хочешь немного грубости? Верёвок на твоих прекрасных руках и ногах? Тогда нам с Марком будет проще поделить тебя, сладкая.
Я попыталась прорваться через него, проскочить через правое плечо Саши. Но он ухватился за моё запястье, и мы оба упали на пол. Саша старался зафиксировать мои руки, поэтому я развела их как можно дальше друг от друга, чтобы у него ничего не получилось. Но он на пару десятков килограммов тяжелее меня, а также выше и банально сильнее. Не проходит и десяти секунд, как я слышу, что Саша достает из тумбочки витую пару и готовится меня связать.
— Вика хочет стать сорокалетней ворчливой тёткой, но ей слишком рановато! Милая, помни, что ты ещё молодая и очень красивая! А значит, ты на самом деле очень хочешь этого свидания. Очень хочешь Марка, признайся! А он захочет тебя обуздать, грязная ты сучка! Ну а я буду смотреть на вас со стороны столько, сколько захочу.
В этот момент открывается дверь нашей квартиры, и вот теперь точка невозврата пройдена окончательно.
Глава 1. Черная полоса
— Слушай меня, пигалица! Скажи спасибо, что я тебя не заставляю с нами за бой посуды рассчитываться! Сколько тарелок было разбито, напомни-ка мне? Десять. Каждая — по сто двадцать рублей. Итого тыща двести!
— Простите меня! — искренне говорю я. — Меня очень сильно торопили! Я решила, что смогу донести их, и…
— Выметайся отсюда, — перебивает меня женщина в нелепом красном платье.
Пытаюсь не паниковать, глядя на пятно в районе левого запястья на красной ткани, словно на гипнотическую мандалу. Впрочем, ещё сутки в одной и той же одежде — и я сама буду выглядеть как лицо без определённого места жительства. Даже несмотря на то, что в Москву я взяла своё лучшее платье, чтобы не ударить в грязь лицом. А в итоге сижу по уши в этой грязи.
Я пришла сюда в девять утра, чтобы следующие двенадцать часов мыть посуду. Просто зашла в первую попавшуюся рыгаловку около автовокзала от отчаяния и предложила им свои руки взамен на тысячу рублей. Меня тошнило от запаха пены, перемешанной с остатками соусов. И вдвойне мерзко было видеть, как другие посудомойки елозят по тарелкам уже почти начавшими гнить губками, изначальный цвет которых невозможно было угадать. Но в моменты собственной слабости брезгливость уходит на второй план, а пустой карман и вовсе делает меня терпимой ко всему.
Когда до конца моей смены оставался час, в зале было особенно много гостей. Посуда прибывала с удвоенной силой, и мне приходилось носить целые стопки тарелок, чашек, кружек и подносов. Видимо, я не до конца отмыла от жира собственные руки, и в какой-то момент башня из широких тарелок соскользнула с них и рухнула на пол. Ещё до того, как дребезжащее эхо укатилось прочь из кухни, я поняла, что дно достигнуто. Моё дно выглядело, как сливное отверстие в раковине, заполненной остатками пищи, очистками и прочей грязью. Самое мерзкое дно из всех.
Сегодня мне обязательно нужно где-то переночевать, потому что я на ногах уже двое суток. Чем темнее становится на улице, тем отчётливее я понимаю, что мой вариант на ближайшую ночь — лавочка в парке.
Главное, если всё-таки позвонит мама — делать вид, что всё нормально. Она переживает за меня, и я не имею права признаться, что сбылись все её опасения касаемо моей первой поездки в Москву.
— Прошу вас, разрешите мне отработать у вас ещё одну смену! Я ничего не разобью, обещаю.
— Ещё раз повторяю, нам не нужен такой криворукий работник. Если я разрешу тебе отработать у нас ещё хоть один день, нам не в чем будет кормить гостей, — женщина в красном бойко шлёпает мясистыми губами, давая мне понять, что второго шанса я не получу.
— Ну поймите же меня, прошу вас! У меня проблемы, и я не преувеличиваю. Я приехала в Москву, чтобы устроиться здесь на нормальную работу, но мне не повезло! Меня не взяли! Я уже собиралась уехать обратно, но какой-то гад вытащил из моей сумки кошелёк! В метро, прямо на эскалаторе! Я просто хочу найти подработку, любую… Может быть я буду убираться в зале? Мыть окна? Столы и протирать? Будьте же человеком! Кроме вас мне больше никто не сможет помочь!
Кажется, я кричу всё это в стену, потому что слова проходят сквозь женщину и не цепляют ни единой струнки в её душе.
— Не мельтеши у меня перед глазами, милочка! У нас здесь своих проблем полно, — тётка захлопывает зелёную папку и встает из-за стола, а потом шагает ко мне, буквально выталкивая из помещения. Мне ничего не остается делать, кроме как вылететь из здания недорогого кафе, вокруг которого роились не самого благопристойного вида мужчины. Один из них шагнул ко мне, из-за чего я сорвалась на бег.
Становится темно, и пора бы где-то скрыться от нетрезвых и явно следящих за мной мужчин. Я нащупываю в кармане сторублевую купюру и срываюсь к светящейся букве «М», что сияет для меня спасительной звездой за деревьями. Дожидаюсь поезда и еду в центр города — кажется, там намного безопаснее.
Наступила полночь. Я сижу на скамейке в каком-то сквере и смотрю на Сталинскую высотку: она кажется такой величественной в темноте, словно мазок золотой краски по зеленовато-чёрному небесному холсту. Какой же дурой нужно быть, чтобы мечтать снимать там квартиру! А ведь я действительно думала, что рано или поздно буду жить именно там. По утрам стоять у окна с чашечкой травяного чая и смотреть, как тысячи автомобилей заполняют собой витиеватые ходы московского лабиринта. Ехать на дорогом авто в сторону любимого бутика, цокая каждый раз, когда очередной пешеход не стремится как можно быстрее перейти по зебре.
Дура, я же говорю.
Только сейчас я понимаю, что сама себе нарисовала сказку, в которую было очень удобно верить. Ведь это действительно звучит трогательно: талантливая девочка из провинциального городка приезжает в столицу, затмевает своими способностями всех конкуренток и сразу получает главную роль.
Мне бы в клоуны пойти, вот что.
В жюри было четыре человека. Режиссёр Савельев-Крамин в смешной шапочке, которую натянул почти до бровей, сидел справа и буравил меня таким грозным и не внушающим оптимизма взглядом, что во мне сразу пошатнулась уверенность. Зря я посмотрела на него, ведь именно после этого в голове появились мысли: «он уже знает, что меня не возьмут!» или «я выгляжу нелепо, может быть, мне сразу уйти?»
На сцене я должна была на пару минут стать девушкой-снайпером и, стоя на воображаемом камне, клясться отомстить врагу за свою советскую Родину. Видимо, будь Савельев-Крамин фашистом — ничуть бы не испугался.
«Викуля, у вас неплохие задатки. Но, понимаете, в вашей интонации маловато эмоций. У вас хорошая мимика, экспрессивные жесты для выбранного сюжета. Но совершенно не чувствуется, что ваша героиня разбита горем и нацелена на вендетту. Если бы я зажал уши, то мне бы показалось, что вы поёте какую-нибудь дурацкую песню про солнышко. Понимаете?»
Понятнее некуда. Может быть, это потому, что я не смотрела военных фильмов?
Мне двадцать лет и вчера я впервые увидела Москву. Вернее, уже позавчера — пару минут назад начался новый календарный день. Наверное, я должна себя успокаивать тем, что далеко не всем везёт с первого раза. Но я слишком долго ждала чуда, поэтому сейчас мне кажется, что от моего сердца варварским образом отхватили бо?льшую его часть. Я даже не знаю, за что мне браться.
— Эй, а ты чего тут одна? — слышу я за спиной чей-то голос. Оборачиваюсь и вижу сомнительной наружности лысого молодого человека. Если, конечно, отметка выше тридцати пяти в Москве подходит под определение «молодой». От него отчётливо исходит запах алкоголя.
— Вы что-то хотели? — спрашиваю безо всяких эмоций.
— Познакомиться с тобой хотел и спросить, чего ты в такое позднее время одна гуляешь. Могли бы вместе погулять!
— Спасибо, я уже собираюсь домой.
Удивляюсь, как после двух суток на ногах и без возможности принять душ я ещё могу привлекать мужчин. Пусть даже таких, как этот забулдыга. Впрочем, с расстояния в десять шагов меня ещё можно посчитать симпатичной: я невысокая, худенькая, у меня длинные рыжие волосы и большие кукольные губы. После того, как я почти два часа проплакала, они стали ещё больше, как и мешки под глазами.
— Ну чего ты, а? — тип сзади перешагивает через скамейку и садится рядом со мной. От него пахнет алкоголем. — Меня зовут Егор. А ты прям одета что-то не по погоде.
Это он верно заметил: я сижу в сквере в длинном платье и лёгкой джинсовке, хотя стоило надеть куртку. Конец августа в Москве выдался очень холодным. Вдруг я ощущаю тепло на коленке, потому что Егор кладёт на неё свою руку.
— Не надо! — сбрасываю с себя противную пятерню с заусенцами и вскакиваю со скамейки. К счастью, моя дорожная сумка уже висит у меня на плече, в ней не так много вещей.
— Стой! Я просто поболтать хотел! — беззлобно, но настойчиво говорит Егор, а потом встаёт и шагает по направлению ко мне.
— А я не хочу с вами разговаривать! — ускоряю шаг и двигаюсь к выходу из сквера. Здесь достаточно светло, но немноголюдно. Даже не вижу, кто первым мог бы отреагировать, если придётся звать на помощь.
