Глава 1
«Чёрт!» – это была не просто мысль, а приговор, вынесенный моей собственной глупости.
Наверное, не стоило так рваться в расследование. Не зря же мне, Алисе Воронцовой, криминалисту со стажем, постоянно твердили: «Твоё дело – улики, пробирки и отчёты. А правда… правда должна быть к месту и ко времени». Но нет же! Я, найдя ту самую ниточку, ухватилась за неё как бульдог. Тормошила следователей, писала докладные за докладными, тыкала их носом в нестыковки. И искренне верила, что поступаю правильно.
Правда оказалась не просто неудобной – она стала смертельной. Её решили утопить. Вместе со мной. Моя машина внезапно, на идеально ровном асфальте, вышла из повиновения и сорвалась в тёмную, ледяную воду реки. Холодный шок, когда вода хлынула в приоткрытое по чистой случайности окно. Паническое дёрганье за ремень безопасности, который намертво заклинило. Это не было несчастным случаем. Это был расчётливый, хладнокровный убийца, который не оставил мне ни единого шанса.
Свет, проникший сквозь сомкнутые веки, вызвал во мне отстранённый интерес. Свет означает жизнь, а жизнь означает, что я могу собрать улики. Моё предательское, кошачье любопытство пересилило инстинкт самосохранения – я приложила титаническое усилие, чтобы заставить веки приоткрыться.
Надо мной склонился мужчина. Его глаза были невероятного, ядовито-изумрудного цвета. Они горели на утончённом, почти женственном лице с идеальной фарфоровой кожей, при виде которой у меня, вечно страдающей от недосыпа и стресса, зародилась чёрная зависть. Но эти глаза… Они вызывали куда больше вопросов.
«Надо же, – промелькнула в голове спасительная насмешка, – а я думала, мода на такие кислотные контактные линзы давно прошла».
– Очнулась? – его голос был низким, бархатным, без единой нотки беспокойства.
Не успела я мысленно похлопать себя по плечу за то, что красавец оказался не видением (уж больно он был хорош, так и подмывало протянуть руку, проверить, настоящий ли), как он продолжил:
– Мне нужно знать, как ты оказалась в реке. Постарайся не упустить деталей.
Вся моя кратковременная радость испарилась в одно мгновение. Мужчина оказался следователем. Чувство дежавю ударило по вискам с новой силой. Я уже видела этот взгляд – заинтересованный, но отстранённый. Я уже слышала эти интонации. Уверена, сейчас окажется, что моё ТЭО просрочено, а в крови зашкаливают промилле. Криминалист внутри меня зашептал: «Правило номер один – не говори ни слова, пока не придёшь в себя и не оценишь обстановку». Моя судьба сейчас висела на волоске, и от того, что я скажу в первые минуты, могло зависеть всё.
В ответ на его просьбу я закатила глаза и притворилась, что снова отключилась. Впрочем, особо притворяться и не пришлось. Я чувствовала себя абсолютно разбитой, мысли путались, голова кружилась, мир шатался. Окружающая обстановка не просто казалась нереальной и вызывала всё больше вопросов. Я окончательно в этом убедилась, когда он, поправляя прядь волос, открыл своё ухо. Длинное. Острое. Прямо как у того эльфа Леголаса из Властелина колец.
Поэтому я и взяла тайм-аут.
Мужчина тихо, но выразительно выругался. Видимо, начальство жаждало быстрых результатов. Тем не менее бить меня по щекам, чтобы привести в чувства и силой заставить подписать протокол, он не стал. Вместо этого он подхватил меня на руки и он куда-то понёс. Последнее, что я запомнила, – это стук его сердца, ровный и размеренный, совсем не как у взволнованного спасателя.
***
Неожиданно для себя я и вправду провалилась в небытие. Сколько времени я провела в отключке – не знаю, но место действия сменилось.
В такой ситуации логично ожидать больничную палату. Вот только, в такой момент можно ожидать увидеть больничную палату. Я же лежала в кровати в незнакомой комнате. Остроухого красавчика рядом уже не было. Зато на меня смотрела женщина средних лет.
В её глазах не было сочувствия или беспокойства. Она явно мечтала стереть меня из интерьера помещения и сдерживалась с трудом.
– Офелия, поверить не могу, что ты допустила подобный проступок! Теперь об этом происшествии узнают все! Нашу семью будут осуждать, над нами будут смеяться! Как ты могла быть такой эгоисткой?!
Её слова звучали в моей голове набатом, и именно из-за этого оглушающего шума я не сразу сообразила, что женщина обращается ко мне. Хотя бы потому, что в комнате, кроме нас, никого не было.
Её монолог был длинным, отточенным и до смешного театральным. Эпитеты и аллегории ставили под сомнение его спонтанность. Она была похожа на актрису, отыгрывающую свою коронную роль. Занавес поднят, зрители в шоке, тысячи репетиций позади. Хотя суть можно изложить несколькими фразами: некая Офелия, за которую меня приняли, попала в беду, об этом узнали и теперь обсуждают. Иными словами, она обвиняет жертву, возможно, даже преступления, в том, что с ней произошло!
Всё внутри меня клокотало от ярости. Вот только высказать ничего у меня не получилось. Я буквально не смогла произнести ни слова. Тело отказалось повиноваться. Я не только не могла говорить, даже пальцем пошевелить не получилось.
Ярость быстро сменилась паникой. Полный паралич – синдром «Запертого тела» – это редкий вид. Примерно один на миллион случаев. Здесь требуется оценка специалиста и хирургическое вмешательство. А не лежать в комнате принцессы и слушать бред сумасшедшей!
Видимо, моё отчаяние было написано на моём лице. Женщина искривила губы в неприятной, торжествующей улыбке.
– Я попросила лекаря дать тебе успокоительный настой, чтобы исключить твой очередной необдуманный побег. Возможно, завтра я дам его тебе снова. Буду смотреть по твоему поведению. Твой дядя решит твою судьбу, когда вернётся. Раз уж ты такая неблагодарная, о комфортной жизни можешь забыть. Готовься к тому, что тебя отошлют в дальнее поместье.
Она резко развернулась и направилась к двери, её платье цвета тёмной малахитовой зелени тяжело шуршало по полу. А я, оставшись наедине с собой, вычленила из её тирады ключевое слово – «настой». Значит, это не паралич! Это медикаментозный эффект! Чувство облегчения было мимолётным, но оно позволило мне перевести дух и наконец-то включить наблюдательность. Её платье… Оно было не просто старинным. Это была точная копия туалетов европейской аристократки восемнадцатого века. Сшитое из невероятно дорогой, тяжёлой ткани.
Оставшись одна, я сделала единственное, что мне было доступно, – закрыла глаза. Нужно было успокоиться, проанализировать ситуацию и понять, что происходит и где я. Незнакомая и вычурная обстановка отвлекала: огромное витражное окно с изображением рыцаря на холме, собранное из кусочков цветного стекла; большая кровать с четырьмя резными столбиками и… балдахином из белой марли. И вот это насторожило меня по-настоящему. Такие балдахины использовали в Средневековье не для красоты, а чтобы изолировать тяжелобольных, защитить их от сквозняков и мух, а здоровых от болезни. Возможно, настоящая Офелия была серьёзно больна и в отчаянии попыталась покончить с собой? А при попытке спасти её из реки выловили меня? Но это всё равно не давало ответа на главный вопрос: что это за место?
Логика подсказывала, что это галлюцинация, яркий сон агонизирующего мозга. Но во сне нет таких физических ощущений! Я отчётливо чувствовала сквозняк, одеяло, давящее на ноги, онемевшую спину, отчаянно желавшую повернуться на бок. И, как назло, зачесался кончик носа.
Оказывается, как много я не знала о настоящих страданиях. Окончательно измученная, я провалилась в глубокий, но беспокойный сон.
***
Хичкок был прав: «Нет ничего страшнее закрытой двери». И я, как криминалист, всегда с этим соглашалась. За закрытой дверью может скрываться что угодно – от безобидных секретов до немыслимых ужасов. Во сне я оказалась в бесконечном колодце, стены которого были усеяны сотнями дверей. Все они были наглухо заперты. Чем дольше я искала хоть одну открытую, тем сильнее сжимался от страха желудок. Мои ноги стали ватными, я передвигалась с трудом, как в тех самых детских кошмарах, когда за тобой гонится монстр, а ты не можешь бежать. А потом у меня отнялись и руки. Когда я уже почти смирилась с тем, что мне придётся ползти, я, наконец, нашла её – ту самую, неприметную, незапертую дверцу. Я рванула её на себя и провалилась в очередную бездну.
Падение было долгим и пугающе реалистичным. «Ну вот, теперь почувствуй себя Алисой в кроличьей норе», – ехидно заметила я сама себе. Я успела смириться с мыслью о неизбежном ударе и даже не сразу поняла, что падение прекратилось. Но рано было радоваться. Я просто висела в пространстве, где не было ничего. Абсолютная пустота, которая ничем не отличалась от абсолютной тьмы.
– Ты всё-таки пришла, – прозвучал голос. Он был бесцветным, пустым, лишённым каких-либо эмоций, просто констатация факта.
Я с огромным трудом заставила себя обернуться. В итоге я повисла в пространстве как-то странно, по диагонали, нарушая все законы физики. Передо мной, тоже в невесомости, парила девушка. Всё это напоминало комнату кривых зеркал, где твоё отражение искажено и живёт своей жизнью. Моя собеседница, к примеру, висела ко мне в профиль.
– Кто ты? – выдохнула я.
– Раз ты пришла, я отдаю тебе всё, – прошептала она, не глядя на меня. – Постарайся прожить эту жизнь… за нас обеих.
Прозвучало это одновременно странно, пафосно и пугающе.
– Ты не ответила на мой вопрос, – напомнила я, стараясь говорить твёрже.
– Я Офелия.
Она медленно повернула голову, и у меня перехватило дыхание. На несколько мгновений мне показалось, что я смотрю в зеркало. Мы были похожи как близнецы, но уже через секунду я обнаружила множество отличий. Она была моей младшей, измождённой, почти прозрачной версией. Бледная, худющая, с огромными глазами, полными такой безысходной тоски, что стало физически больно.
– Как это возможно? – пробормотала я, чувствуя, как рушатся последние остатки моего рационального мира.
– Я ухожу.
Офелия улыбнулась печально и ласково, а потом просто рассыпалась на мириады серебристых искр, которые растворились в окружающей нас тьме. Я заморгала и по-настоящему открыла глаза.
***
Я была в той же самой комнате. От досады и бессилия я громко застонала и… закрыла лицо руками. Именно так я и обнаружила, что могу двигаться. Поборов порыв немедленно вскочить с кровати и бежать, я медленно, очень осторожно поднялась. Не хотелось терять сознание от головокружения или внезапной слабости. Ни одна авария с попаданием в ледяную воду не проходит бесследно для организма.
Моя предусмотрительность оказалась не лишней. Тело слушалось меня с большим трудом, мышцы ныли и плохо подчинялись. Едва я успела сесть, как в коридоре послышались быстрые, решительные шаги и знакомое шуршание тяжёлой ткани. Не раздумывая ни секунды, я нырнула обратно под одеяло и прикрыла глаза, стараясь дышать ровно.
В следующий миг дверь распахнулась, и в комнату вошла та самая женщина. Вот только теперь, из того странного сна, я знала, что её зовут Гвинет Хауард. И она моя тётя. По крайней мере, тётя Офелии.
Выражение её лица, напоминавшее человека, унюхавшего нечто неприятное, мне не понравилось. А маленькая стеклянная бутылочка в её руках – и того меньше.
– Я думала продержать тебя здесь под замком до возвращения главы семьи, но твой поступок вызвал больший резонанс, чем я предполагала. Элион желает тебя допросить. Лично. Он хочет подняться сюда. Но в таком виде… – она окинула меня уничижительным взглядом, – …тебя показывать ему нельзя.
Она прикрыла глаза рукой, словно спасаясь от ужасного зрелища.
– Я даже представить боюсь, какая буря поднимется после этого разговора. Элион… он очень дотошный. – Убрав руку, она бросила на меня многозначительный, испытующий взгляд, явно ожидая какой-то реакции.
Мозг, привыкший к допросам и оперативной работе, мгновенно проанализировал ситуацию. Ложь должна быть максимально близка к правде, а лучшая защита – незнание.
– Я… я ничего не помню, – быстро и с наигранной слабостью проговорила я. – Что случилось? Кто я?
После недолгого размышления это показалось единственно верной стратегией. Судя по всему, мне придётся пару дней побыть Офелией, чтобы выиграть время. А как сыграть человека, о котором не знаешь ровным счётом ничего? Только притвориться пострадавшей от амнезии.
– Ничего не помнишь? – её лицо вдруг просветлело. – О, это… это очень хорошо. Особенно если ты не помнишь и его тоже. Тогда все начнут жалеть меня. Ещё бы, столько времени и сил потрачено на твоё воспитание, а в итоге…
Она даже как-то подобрела и посмотрела на меня почти благосклонно. Я решила быть образцовой племянницей и послушно кивнула. Лучше помалкивать. Судя по её психологическому профилю, который я уже составила, она была классическим нарциссом. Такие любят быть «центром вселенной», чтобы все восхищались, жалели (но восхищённо!) и признавали их жертвы. Всё должно быть идеально: семья, репутация, фасад. А я, Офелия, – это позорное пятно на этом безупречном фасаде.
Если с ней не спорить и притвориться сломленной и послушной, она быстро потеряет ко мне интерес. Вот тогда-то можно будет попытаться выяснить, что за чертовщина здесь творится, и найти выход. Всё это было похоже на какую-то секту реконструкторов с элементами коллективного безумия.
Взять хотя бы платье, в которое меня облачили – длинное, многослойное, закрытое от шеи до запястья, из грубоватой, но дорогой ткани. Тётушка Гвинет лично затянула шнуровку корсета так, что я едва могла дышать, а волосы убрала в тугой и неудобный пучок. Каждый элемент этого костюма кричал: «Ты – собственность, и твоя воля ничего не значит».
После этого она крепко, с намёком, ухватила меня за руку выше локтя и повела по лабиринту коридоров.
***
Я воспользовалась моментом, чтобы по-настоящему осмотреться. Дом был не просто большим – он был огромным и старым. Камни в стенах, тяжёлые дубовые двери, факелы в железных держателях вместо электрических светильников. Мы вышли из моей комнаты, поднялись на несколько ступеней, прошли по длинному коридору, свернули в другой, спустились по широкой лестнице с резными перилами и снова попали в очередной коридор. Пахло воском, старым деревом и… чем-то ещё, непривычным, травяным. Примерно на середине нового коридора тётушка Гвинет открыла массивную дверь и с лёгким толчком пропустила меня вперёд.
Незнакомый Элион стоял у высокого окна, ко мне спиной. Но в его осанке, в том, как он держал голову, было что-то знакомое. Правда, меня сразу смутили его волосы – длинные, серебристо-белые, ниспадающие на плечи. А когда он обернулся, моё дыхание снова перехватило. Уши. Длинные, изящные, с лёгким, но недвусмысленным заострённым кончиком. И эти глаза… Я никогда в жизни не видела такого яркого, чистого, почти светящегося изумрудного оттенка. Никакие линзы такого эффекта дать не могли.
– Офелия, я рад, что вы уже очнулись, – его голос был тем самым бархатным баритоном, который я слышала сразу после своего «воскрешения».
– А я как рада, – хмыкнула я.
Тётушка Гвинет моё бормотание не услышала, а вот остроухий – да. Не зря, видимо, у него такие локаторы. Он мягко, и, как мне показалось, с долей снисходительности, улыбнулся. Моя уязвлённая гордость тут же подняла голову. А вместе с ней и я встретила его взгляд с немым вызовом, прямо как на допросе с осуждающим следователем.
