ПРОЛОГ
– Милка! Почему мое желтое платье мятое?!
– Но, госпожа, вчера ты велела мне погладить голубое платье... – несмело возразила Мила. – Может, ты просто забыла...
– Нет, я велела погладить именно желтое! – раздраженно прервала ее госпожа. – Мама! Чего она опять со мной спорит!
Старшая госпожа не замедлила появиться в открытой двери комнаты дочери.
– Милочка, нечего спорить, надо выполнять то, что тебе говорят, а не то, что тебе взбредет в голову, – сказала она строго. – Как ты могла перепутать желтое платье с голубым? Я от тебя этого не ожидала!
– Я ничего не перепутала! – от обиды Мила даже немного осмелела. – Она сказала погладить голубое платье!
– Я не виновата, что у тебя что-то со слухом! – быстро возразила госпожа Милы.
– Да, дорогая, ты уши давно мыла? – спросила ее мать. – А если не расслышала, какое платье было нужно, могла просто погладить оба!
– Она велела погладить голубое платье! – упрямо повторила Мила. – И уши я мою каждый день!
– Просто сознайся, что ты из вредности погладила не то платье, и тогда я не прикажу посадить тебя под замок на хлеб и воду, – сказала старшая госпожа.
– Я не виновата, что у вашей дочери что-то с памятью! А если вам нужно голубое платье, погладьте его сами!
– Да как ты смеешь!..
Мила не стала ждать, что последует за этими словами, подхватила юбку и выбежала из дома, с твердым намерением никогда больше туда не возвращаться. Слезы застилали глаза девушки, но она всё равно бежала, и остановилась только в лесу у старой развесистой липы с почти человеческим лицом на стволе. Сев под деревом, Мила начала жаловаться на своих хозяек.
– Я это голубое платье полночи гладила! – всхлипнула девушка. – Устала, не выспалась. А она взяла, и передумала утром! Да еще всё так повернула, что я виноватой оказалась! Ну вот что мне делать, а? Я бы ушла от них, но куда мне идти?
– Ну, ну, моя дорогая, – ласково проскрипело дерево. – Не плачь, будет и на твоей улице праздник. Не злись на нее, она просто тебе завидует, потому что у тебя есть волшебный дар, а у нее нет. Ляг, поспи, отдохни, тут тебя никто не найдет, уж я об этом позабочусь.
– Как бы я хотела заснуть, потом проснуться, и увидеть, что всё изменилось, – мечтательно вздохнула Мила, поудобнее устраиваясь среди корней и закрывая глаза. Она уже не первый раз скрывалась под этой липой, и сама видела, как те, кто ее разыскивал, проходили в двух шагах мимо, и не замечали.
– Может быть, я и смогу тебе помочь, – тихо ответила липа. – Спи, милая, спи.
ГЛАВА 1. Я разговариваю с деревом
Я шла по лесной дороге в село Монастырское с каждым шагом все медленнее. Потому что идти туда мне совсем не хотелось. Но что делать, идти-то мне, по сути, больше некуда. И вернуться никак нельзя. Что ж делать-то, а?
Я остановилась, бросила сумку в траву и села рядом. Слезы сами покатились из глаз, хотя я понимала, что слезами горю не поможешь. Но, может, хоть чуточку легче станет.
Ласковое июньское солнышко пригревало, я удобно прислонилась к дереву и вытянула уставшие ноги. И стало мне так хорошо здесь и сейчас, что слезы быстро высохли, и я смогла думать спокойно о своей прежней жизни, и о том, что произошло со мной в последние два года. Я решила, а проведу-ка тут весь день. Никто меня здесь не побеспокоит, потому что телефон я отключила. В сумке у меня есть бутылочка с водой, и пара булочек, так что с голоду не умру. А вечером пойду в Монастырское... и будь что будет. Я устроилась поудобнее, огляделась. Уютненько! Травка мягкая, цветочки вокруг.
Прямо передо мной в двух метрах стояло дерево. Наросты и бороздки на стволе складывались в рисунок, похожий на лицо. И так оно напомнило иву, с которой общалась Покахонтас из диснеевского мультфильма, что я невольно сказала дереву:
– Здрассте.
И подумала, а, может, рассказать ему, почему я тут сижу. Каждому человеку иногда нужно выговориться, рассказать кому-нибудь, хотя бы незнакомому попутчику о своей жизни. А у меня никаких попутчиков нет. По этой лесной дороге, заросшей травой, давно никто не ездит и не ходит, потому что по шоссе хотя и дальше, но дорога лучше. Так что исповедоваться мне некому, кроме этого дерева с лицом.
– Вчера – тридцать первого мая – был день рождения, мне исполнилось восемнадцать лет, а сегодня я должна была выйти замуж по любви. А завтра... ну или в течение нескольких дней я должна была умереть, – сказала я. – Спросите, почему я так решила?
Дерево, как будто соглашаясь, зашелестело листвой. Это, кстати, была не ива, как в мультфильме, а, наверное, липа, с такой морщинистой коричневой корой. А сучки на стволе, сильно напоминающие глаза, будто посмотрели на меня внимательнее. И уголки рта чуть приподнялись в ободряющей улыбке.
– Тогда слушайте. Вы никуда не спешите? Я тоже, поэтому начну с самого начала.
Родилась я в городе Кирове, и до трех лет жила там вместе с мамой и папой. Смутно помнила эти счастливые годы, от них остались только отрывочные воспоминания, как папа несет меня на плечах, или мама вытирает мои волосы мягким пушистым полотенцем после купания. И куча фотографий мамы и папы со мной или без меня.
Но когда мне было три года, мама и папа погибли в автокатастрофе. Близких родственников у них не было, и меня взяли к себе дальние родственники из села Монастырское, мамин троюродный брат с женой, Андрей и Светлана Орловы. У них был большой красивый кирпичный дом, а детей не было, хотя они жили вместе уже семь лет. И им очень хотелось иметь ребенка.
Сначала всё было хорошо, тетя Света попросила меня называть ее мамой, а ее мужа дядю Андрея папой. Я сначала не могла, потому что по своим маме и папе скучала, а тетя Света и дядя Андрей были со мной очень ласковы, покупали мне красивые платья, игрушки и конфеты, называли своей любимой доченькой, играли со мной и утешали меня, если я плакала, читали мне сказки или включали мультфильмы. Самой любимой была сказка о Золушке. Вечерами они укладывали меня спать и желали спокойной ночи. И я, в конце концов, привыкла, что они мои родители, и снова стала счастливой.
В городе мы с мамой и папой жили в однокомнатной квартире, а в доме тети Светы и дяди Андрея было два этажа, на каждом по несколько комнат, и еще мансарда на третьем. И у меня в этом доме на втором этаже была своя комната, светлая и большая. На первом этаже были гостиная, столовая и кухня, на втором три комнаты, а в мансарде огромная летняя комната и кладовка. И еще на первом и втором этажах было по ванной комнате и туалету. Большая печь была только на кухне, а от нее проведены батареи во все комнаты, кроме мансарды. Вообще Орловы жили гораздо богаче моих настоящих родителей, потому что у них были свой дом и машина, и своя лесопилка. В детстве дядя Андрей иногда водил меня туда. Там было много желтых вкусно пахнущих опилок, и я могла строить из них дворцы, как из песка.
А когда я прожила у Орловых два года, и мне исполнилось пять лет, у тети Светы вдруг родилась дочка. Нет, конечно, не вдруг, этому предшествовали девять месяцев беременности, но я была маленькая, и для меня это было вдруг. Тетя и дядя были на седьмом небе от счастья, ведь они думали, что своих детей у них уже никогда не будет. Позже от какой-то из соседок я узнала, что тетя Света долго не могла забеременеть, потому что когда-то давно сделала аборт, тогда дети Орловым были не нужны. А если бы она не сделала аборт, то у меня был бы брат или сестра старше меня примерно на два года.
Я тоже радовалась, что у меня появится младшая сестричка. Поэтому, когда меня переселили из моей большой и светлой комнаты в комнату поменьше, а мою отдали сестре, я не обижалась – разве мне для сестренки Анжелы жалко?
А через год у тети Светы родился еще сын Алеша. И мою комнату отдали ему, а меня снова переселили в другую комнату, переделанную из кладовки, в мансарде, совсем маленькую, с маленьким окошечком под самым потолком. В комнате не было ни печки, ни батарей, как в других помещениях, а была только половина печной трубы, тепло от которой не могло обогреть даже такую маленькую комнату. Поэтому зимой там было холодно. Дядя Андрей поставил в комнате электрокамин, но тетя Света разрешала его включать только в самые сильные морозы.
И уже никто не укладывал меня спать, не желал спокойной ночи, не называл доченькой и не покупал игрушек. Я, хотя сама была еще маленькая, понимала, что тете Свете трудно с двумя младенцами, и старалась во всем ей помогать. Но всё равно чувствовала, что ее отношение ко мне переменилось.
Особенно это стало заметно, когда я немного подросла. Дни рождения у нас, троих детей, были почти рядом, тридцать первого мая у меня, пятого июня у Анжелы, и двадцать первого июня у Алеши. Так вот, дни рождения Анжелы и Алеши праздновали каждый год, а мой – никогда. Сначала я думала, что мой и Анжелкин день рождения мы празднуем вместе, ведь они так близко друг от друга. Но потом до меня дошло, что это не так. Анжела задувала свечки на торте, а я – нет. Ей дарили подарки, а мне – нет. И на Новый год сестра и брат получали много подарков, а я – лишь скромный пакетик с конфетами.
А потом я узнала, что Алешка и Анжелка мне никакие не брат и сестра. Вообще-то я и так знала, но раз родители меня удочерили, значит, мы все родные, все одна семья. Оказалось, я ошибалась. Просветила меня моя одноклассница Наташка, когда мы в третьем классе учились. Она звала меня гулять, а тетя Света не отпустила, потому что они с дядей Андреем собирались поехать в город за покупками, а меня оставили нянчиться с мелкими.
– Милка, зачем ты их слушаешься, они же тебе никто, – сказала Наташка, когда родители уехали.
– Как это никто, они мои мама и папа, – возразила я.
– А я сама слышала, как тетя Света моей маме говорила, что они взяли тебя из милости, – сказала Наташка.
– Они взяли меня, потому что любят! – обиделась я.
– А скажи тогда, почему твои мама и папа и твои сестра и брат все Орловы, а ты – Калитина, а? Почему твои сестра и брат Андреевичи, а ты – Данииловна? – прищурилась Наташка.
Мне ответить было нечего, потому что это была правда. Я раньше как-то не задумывалась, почему у меня другая фамилия и отчество, ведь мама и папа говорили мне, что удочерили меня. Но было очень обидно, и я сказала упрямо:
– Это тебя взяли из милости, а меня родители любят!
Наташка тоже обиделась, и ушла гулять одна, а я играла с четырехлетней Анжелкой и трехлетним Алешкой, и плакала, потому что Наташка была права. Я чувствовала, что родители, особенно мама, не любят меня так, как Анжелку с Алешкой. И понимала, почему. Я ведь им неродная дочка, а Анжелка с Алешкой – родные дети. Значит, они мне действительно не сестра и брат. Но если бы Орловы меня к себе не взяли, я жила бы в детдоме, и мне было бы еще хуже.
Поэтому я никаких претензий родителям не предъявляла. Тем более что дядя Андрей, как мне казалось, почти не делал различий между своими детьми и мной. Они с тетей Светой даже иногда ругались из-за меня.
– Ты почему Анжеле и Алешке купила шоколадки, а Милане не купила? – случайно услышала я однажды, как дядя Андрей сердито спросил тетю Свету.
– Она уже большая, – ответила та, хотя мне было всего-то десять лет, и шоколада мне тогда очень хотелось.
Но обиднее всего было даже не то, что мне не дали шоколадку, а как мне ее не дали. Тетя Света вошла в комнату, где мы сидели втроем, с таинственным видом и спросила: «Ой, что это у нас тут для Анжелочки?» – и сунула руку в сумку. – Шоколадка! На, дочка, кушай». Алешка и я смотрели на тетю Свету с предвкушением, что и нас сейчас тоже чем-нибудь угостят. Тетя Света продолжала: «Ой, а что у нас тут для Алеши? Тоже шоколадка! Бери, сынок, ешь. Ой...» Я думала, что сейчас тетя скажет: «Ой, а что у нас тут для Милочки? И для тебя шоколадка». Или хотя бы чупа-чупс. Но она добавила совсем другое: «Ой... всё кончилось... Ну ничего, в следующий раз».
– А шоколадок в магазине было всего две, я последние взяла, – добавила тетя Света.
Хотя у нас в Монастырском был только один маленький продуктовый магазин, я ни на минутку не поверила, что во всем магазине оказалось всего две шоколадки. А дядя Андрей, похоже, поверил, и сказал:
– Так надо было поделить на троих.
– Ты идиот, что ли? – возмутилась тетя Света. – Как я тебе две шоколадки на три части поделю?
Дядя Андрей, видимо, посчитал, что не стоит из-за меня ссориться с женой, махнул рукой, и не стал больше спорить.
И таких случаев было сколько угодно. Шоколадки, конфеты – ладно, это такие мелочи! А вот когда на самом деле было обидно, так это когда тётя и дядя купили Анжеле и Алешке компьютеры. А им зачем, они же еще совсем мелкие были – Анжелке восемь лет, а Алешке семь. Нет, мне тоже как бы купили компьютер, но поставили его не в моей комнате – маленькая же, некуда! – а в гостиной, и им пользовались и дядя Андрей, и тетя Света. А я – только когда им компьютер был не нужен. Анжелка и Алёшка очень быстро поняли, что я в доме кто-то вроде служанки, и стали относиться ко мне соответственно. Подай, принеси, убери, а если что-то натворили, всё валили на меня.
Я думала, может, плохо помогаю тете Свете, поэтому она меня не любит. И старалась изо всех сил, поливала цветы, подметала полы, прибирала игрушки за младшими, нянчилась с ними, летом полола в огороде грядки. Но тетя Света все равно была недовольна. Постепенно я перестала звать ее мамой, то есть вообще не стала никак называть, а она будто не заметила.
Иногда я сравнивала себя с Золушкой. А Золушка была добрая, тихая, и всем помогала, несмотря на всю несправедливость, с которой к ней относились в доме. Я старалась быть на нее похожей, даже когда была очень обижена на тетю Свету, Анжелку и Алёшку.
Но если разобраться, жилось мне не так уж плохо. Крыша над головой была, голодной я не сидела, ходила не в обносках. Особо тяжелой работой меня не нагружали, всё, чем я занималась по хозяйству, я делала добровольно, потому что мне очень хотелось, чтобы меня похвалили. Дядя Андрей иногда хвалил меня, а тетя Света – никогда. А то, что мне не хватало родительской любви и ласки, кого это волнует? Сыта, одета, обута – и ладно.
Раза три или четыре в год к нам приезжала какая-то женщина, она спрашивала меня, хорошо ли я живу, и я почти честно отвечала, что хорошо. В такие дни тетя Света становилась ласковой, называла меня доченькой, и мне хотелось, чтобы эта женщина приезжала почаще, чтобы хотя бы ненадолго почувствовать себя любимым ребенком.
Став взрослее, я узнала, что эта женщина – инспектор из отдела опеки и попечительства, и она проверяет, хорошо ли ко мне относятся приемные родители, всё ли у меня есть, не бьют ли. Нет, никто меня не бил, ну, разве что тетя Света шлепала иногда по попе под горячую руку, так не только меня, а и Анжелку с Алешкой тоже. Если бы я пожаловалась, меня могли забрать в детдом. А я не хотела туда, я уже тут привыкла. В детдоме плохо, мне тетя Света говорила, и в кино я видела.
Когда мне было тринадцать лет, в семье случилось несчастье: дядя Андрей вдруг сильно запил, и вскоре по пьяни утонул в пруду, что был рядом с лесопилкой. В селе поговаривали, что не просто так это случилось.
Дело было вот в чём. Он начал подозревать, что Анжелка с Алешкой – вовсе не его дети.
