Я закатила глаза, с трудом удержавшись от поздравлений и комментариев.
— Потом мы поругались, она исчезла… В общем, нарисовалась через год, когда мне уже на хрен не нужна была… И с ребёнком.
Коля положил руку мне на плечо и изливал душу, как лучшему дружбану. Я сочувственно кивнула, потом сходила к бару и вернулась с коробкой каберне и двумя рюмками. Мне можно, я уже не кормлю Сенечку. Коля вдруг осёкся.
— Слушай, ты на меня не обижаешься?
— Что ты! Всё так интересно, как в бразильском сериале. Телевизор-то смотреть некогда. У меня аж дух захватывает. Что там дальше?
— А дальше …, — сокрушённо вздохнул Коля. — Её все мужики побросали, она думала, что я разведусь и буду с ней, а когда поняла, что не буду, то это… Вены себе порезала.
— На руках или на ногах? — осведомилась я, прихлёбывая.
— Ты можешь хоть минуту не язвить, стерва ты ядовитая? На руках, конечно.
— Значит, осталась жива, — сказала я, внутренне расплывшись от комплимента. — Скажи ей, чтобы в следующий раз резала на ногах.
— Жива, — подтвердил муж. — Ты как догадалась?
— Ну, у меня жизнь за плечами.
И я залпом выпила всю рюмку. Всё-таки этот тип меня сегодня развлёк. Почитал бы с моё медицинской литературы, не задавал бы глупых вопросов. Он замолчал, выпил своё вино, налил ещё нам обоим. Мы чокнулись, я шепнула: «За любовь!» — и опять выпили. Мне стало весело.
— Коль, ну, а в чём проблема-то? Не томи.
Коля собрался с духом и выпалил:
— Проблема в моём сыне. Лёлька после того дела поехала в больницу, и, похоже, там всерьёз и надолго. Её инсулином лечат. Ребёнок у Лёлькиной бабки, а она одной ногой в могиле. В детдом сына не отдам. Так вот… Я его завтра привезу, ты не против? Ты же всегда хотела много детей…
Вот оно в чём дело. А я, грешным делом, подумала, что он мне и впрямь подарки сделать решил. А он меня, значит, задабривает, дурачок. Но вслух я этого не сказала.
— А почему бы мне быть против?
— Все-таки от другой девки прижил. Ты не будешь его обижать?
— Обижать ребёнка? — возмутилась я. — Это вам, мужикам, важно, свой ребёнок или чужой, а для нас все дети общие! Видел когда-нибудь, как кошка котят кормит? Ей всё равно, свои они или другой кошки. А коты злые, они чужих котят и загрызть могут. Вот и вы, мужики, как коты…
Наверно, я сильно распалилась, и Коля тут же начал меня успокаивать, налил ещё выпивки и стал приговаривать оптимистичную чепуху. Мы помирились. А потом, помаленьку трезвея, я пересмотрела все до одной вещички, что он мне купил, примерила некоторые, и жизнь снова обрела свои краски. Завтра я стану матерью четырёх детей. Надо купить кроватку… Или нет, заставлю Колю построить двухэтажную. Две двухэтажные. Или двухъярусные, как они там называются.
Среди подарков и правда были духи — как раз те, которыми пахло от Коли. Выбирал, видать, в магазине, а я на него накинулась. В который раз убедилась, что эмоции нужны человеку единственно для того, чтобы делать глупости. Вот ведь как неожиданно всё повернулось! Я не знала, как изловчиться, чтобы выпросить у Коли разрешение взять приёмного ребёнка, а он сам мне его подсунул, да ещё и виноватым себя чувствует.
О лучшем и мечтать нельзя. Конечно, я пожалела Лёльку, которую лечат инсулином — я читала об этом лечении (это тогда у меня волосы встали дыбом). Но ревновать к несчастной девке и в голову не пришло, и встречу с малышом я ожидала с радостным трепетом.
— Коль, а он ветрянкой уже болел? — выспрашивала я ночью под одеялом.
— Не.
— А ему все прививки сделаны?
— Не знаю.
— А как его зовут?
— Егор.
— Гоша…
— Не. Мне «Гоша» не нравится. Лучше «Жора».
— Нет, Гоша.
— Нет, Жора.
— Гоша!
— Да я тебя сейчас…
В дверь раздался стук и недовольный голос свекрови:
— Вы спать собираетесь? Полпервого ночи! Коля, тебе завтра рано вставать.
Мы умолкли, а через минуту я шёпотом попросила Колю, чтобы завтра он, когда поедет за Егоркой, заодно увёз домой свою матушку. С четырьмя мелкими я и сама справлюсь.
— Бу, — сквозь одеяло неразборчиво ответил он. То ли согласился, то ли нет.
Матушку он все-таки увёз — со скандалом, конечно. Я готовила детскую к приезду Егорки, а мелким обещала, что если они будут себя хорошо вести, то к ним приедет ещё один братик. Во время генеральной уборки я выбросила три упаковки использованных шприцов — как наркоманка какая. Будь неладны эти инфекции. Последние два месяца мы через день кварцевали детскую комнату и зал, а иногда и детские носы с помощью трубочки. Мыла полы, смахивала пыль, а руки дрожали: вдруг что сорвётся? Вдруг маразматическая Лёлькина бабка уронит Егорку?
Но всё прошло хорошо. Из окна я увидела, как Коля вышел из машины, открыл пассажирскую дверь, и вылезла незнакомая толстенькая деваха с дитём на руках. Я на всякий случай посадила Сеню в манежик, приготовленный для Егорки, и вышла на порог встречать нашего четвёртого ребёнка. Оформление документов ещё предстояло, всё было оговорено пока лишь на словах, но я уже считала его своим. Деваха — как позже выяснилось, Лёлькина соседка — сдала мне малыша с рук на руки и залезла в нашу машину. Она так спешила, что Коля сразу повёз её
обратно, и я осталась с детьми.
Я вынула Егорку из комбинезона.
— Какой маленький… — разочарованно протянул Ваня. — У нас же уже есть маленький. Надо было большого брать.
— Маленький лучше, — заявила Аля. — Он беспомощный. Чем беспомощнее, тем лучше. А ещё на куклу похож.
Её правда! Это был очаровательный малыш с кудрявыми белыми волосами и синими глазами, в котором не было ничего, ну ничегошеньки от Коли. Лёлька, конечно, молодец, что сумела обвести моего прохиндея вокруг пальца, но если ему взбредёт провести анализ ДНК, ребёнка мне больше не видать. А я уже к нему привязалась. Эти синие глазёнки я сразу узнала. Книга не врала, реинкарнация существует! Это он, мой Гоша. Вечером того дня я выгуливала детей во дворе, благо он у нас почти сорок соток. Алина и Ваня бегали и шумели, Сеня пыхтел, собирая осенние листья, а Егорка спал в коляске.
Я почувствовала себя счастливой. Страх за жизнь детей ушёл на задний план, угрызения совести поутихли, Гоша вернулся ко мне. Хоть я и не решалась его так называть, я знала, что этого приёмного ребенка буду любить сильнее, чем своих родных. И тогда ещё не поздно было притормозить — судьба давала мне третий шанс, но я им не воспользовалась.
Два месяца мы оформляли документы на Егорку. Прокурорская проверка стала у нас частым гостем, нас с Колей по очереди гоняли то на медосмотр, то в областной психдиспансер проходить тест на адекватность. Приходилось с серьёзным видом отвечать на идиотские вопросы и всеми силами душить в себе желание стебануться. Не знаю, кто составлял эти вопросы. Первейшая реакция нормального человека — ответить издёвкой, но ради Егорки я выдержала это унизительное испытание, и наградой мне была новая строка в паспорте в графе «Дети».
Теперь больничная карточка Егорки была в моем распоряжении, и я, не откладывая дела в долгий ящик, повезла малыша на прививки, три из которых ещё не были поставлены. Мне так хотелось его защитить, что я упросила медсестру сделать все три укола сразу. Видя, что она сомневается, я показала ей ксерокопию недавно вышедшего указа, где чёрным по белому разрешалось ставить несколько вакцин в один день. Я не зря штудировала медицинские издания и хорошо подготовилась к поездке в поликлинику. Теперь я была спокойней за его здоровье.
В первый день Нового года, пока все спали, я перемыла вчерашнюю посуду, сложила стол, загрузила стиральную машину, выбила ковры, помыла пол, перегладила бельё, разобрала в шкафу, расчистила снег, вынесла мусор, развесила сушить бельё, загрузила в стирку следующую партию и обнаружила, что мне нечего делать.
Ура, свободное время! Можно почитать или посмотреть на снег в окно. Можно заняться собой. Я причесалась перед зеркалом, выдернула седой волос и коснулась тенями уголков глаз. Надо бы надеть платье из Колиных подарков, а то эти спортивные штаны надоели хуже горькой редьки. В штанах невозможно чувствовать себя женщиной. Нарядившись как принцесса, я села в кресло у окна в зале и открыла «Реинкарнацию». Мне хотелось убедиться, что Егорка — это воплощение Гоши.
Скоро мне понадобился калькулятор и блокнот. Сверив дату рождения Егорки с тем злосчастным днём в больнице, я вычислила, что глупая Лёлька тогда едва перевалила за второй триместр, то есть Егорка никак не может быть Гошиным воплощением. В книге описывалось две теории реинкарнации: согласно первой, душа вселяется в момент рождения, а согласно второй — в момент зачатия. Егорка не подходил ни под первую, ни под вторую. Я с горечью признала, что выдаю желаемое за действительное, но моя вера в реинкарнацию не пошатнулась.
Живой, реальный Егорка потеснил в моей душе образ мёртвого Гоши, но чувство вины никуда не делось. Мне снова захотелось искать Гошино воплощение и помогать брошенным детям, а помочь я могла только одним способом — взять их к себе. И вот тогда-то впервые появилось желание открыть семейный детский дом. Это стало модным в последнее время, таким семьям помогало государство, и о денежной стороне вопроса я не беспокоилась.
Беспокоило другое — выдержу ли физически, но я понимала, что ради детей все матери отдают своё здоровье и молодость, и что если хочу искупить вину перед Гошей, то придётся жертвовать собой. В моей душе горел благородный огонь альтруизма, мысленно я делила мансарду вдоль и поперёк и прикидывала, где во дворе Коля будет строить спортивный угол. Я записала телефон детского дома из рекламного ролика, но не могла выкроить ни минуты, чтобы позвонить.
Так проходил день за днем, пока я не обратила внимания на красные точки на ручках и ножках у Егорки. Вызвали маму и поехали к врачу. Докторша бегло осмотрела ребёнка и долго-долго писала в его карточке.
— Можно одевать? — не выдержала я. — А то простудится.
— Это ваш приёмный сын? — уточнила докторша, не отрываясь от писанины.
— Да, — процедила я и одела Егорку. — У него диатез?
— Женщина, в медицине не бывает понятия «диатез». В медицине есть понятие «аллергия». Этим вашим деревенским словечком можете пользоваться у себя в деревне, а мы в больнице пользуемся словом «аллергия». Фрукты давали? Ну, а что вы хотите. Нужно провести курс антигистаминной терапии.
— Но он и раньше ел фрукты, а аллергия появилась только сейчас.
— Вы меня учить будете? Если вы такая умная, лечитесь сами, зачем ко мне приехали. Ложиться будете или выбираете лечение на дому?
Я выбрала на дому. И опять начались шприцы, таблетки и невероятно дорогие мази. Самое обидное, что никакого эффекта антигистаминные не дали, и Егорка чесался и хныкал всё сильнее. Он ещё не разговаривал, но я подозревала, что у него головные боли. Лично у меня от супрастина всегда болела голова и начиналась крапивница.
Через две недели мы с Колей опять повезли хнычущего Егорку в больницу. Докторша удивилась, что антигистаминные не дали эффекта, и заподозрила генетическое заболевание. Пришлось лечь на обследование. Коля снова начал возить апельсины, а дома царили две мамы. В отличие от моих родных детей Егорка был беспокойным, уколов боялся как огня, и капельницы превращались в сущий ад. Я переживала за него ужасно, похудела и заработала круги под глазами. Докторша посоветовала мне пить глицин, чтобы я успокоилась.
Глицин — это слону дробина, и я стреляла таблетки покрепче у других мамаш. И все, буквально все, от мамаш до персонала, искренне удивлялись: «Почему ты так изводишься, он же приёмный?» В эти дни Коля заценил меня по-настоящему. Его глаза светились благодарностью и чувством вины, он приезжал ежедневно, подолгу сидел у Егоркиной кроватки и однажды сказал:
— Скорее бы вас выписали. Дома такой бедлам. У Алинки тоже аллергия началась, тёща ей супрастин даёт.
— Коль, не покупай больше никогда в жизни апельсины. Если деньги руки жгут, лучше купи лишнюю упаковку шприцов, дети рады будут, — попросила я, пропустив мимо ушей, как он обозвал мою маму.
На следующий день аллергия выскочила на руках у Вани и Сени, а еще через день у моих соседей по палате. Егорке сделали четыре переливания крови, прежде чем уборщица баба Мотя объявила на весь этаж:
— Да у вас чесотка, дорогие мои. Во время войны и то обрабатывали, а сейчас всем на всё плевать, прости ж ты господи…
Она с ведром ушла, а я выматерилась. Шёпотом, чтобы дети не слышали. Нас вымазали с ног до головы, и впервые мой сынок спокойно уснул. Выдворили нас из больницы очень быстро, проинструктировали и дали с собой тюбик мази «с приятным цветочным запахом».
Возвратившись домой, я застала в зале троих инопланетян в скафандрах, опрыскивающих всё вокруг из пульверизаторов. Двери были распахнуты, дети, разинув рты, глазели из-за портьеры, трясущаяся свекровь глотала корвалол пузырьками.
— Они сами припёрлись, — виновато сказал Коля. — Не знаю, кто их навёл. Наверно, уже всё обработали, скоро упрутся.
Инопланетяне молча ушли, не потрудившись прикрыть за собой дверь или сказать хоть слово. Всё было мокрым, включая детские акварельки на стене и Колину гитару.
— Наследили, сволочи, — прокомментировала я чёрные следы на ковре.
Я отнесла Егорку в кровать, посадила рядом Алину и пошла за пылесосом. В зале я застала такую картину: свекровь, брезгливо отодвинув мокрое покрывало, расположилась на диване и накручивала узловатым пальцем диск телефона.
— Алло!!! — услышала я надрывный крик. — Домна Григорьевна!!! Я не отниму у вас много времени. Здравствуйте. Да. Да. Спасибо. У наших — ЧЕСОТКА!!! Представляете, она заразила моих внуков чесоткой! Даже во время войны такого не было…
Складывалось впечатление, что все бабки тоскуют по войне и хотят её разжечь. Я словно бы невзначай включила пылесос на самый громкий режим, но эта престарелая бой-баба рванула шнур из розетки и накрутила другой номер.
— Люсенька? Привет. Должна сообщить, что у наших — чесотка! Дезинсекторы приходили, дети чешутся, все деньги на серную мазь уходят! Какая мать, какая мать…
— Вы не могли бы из своего дома проводить пресс-конференцию? — довольно грубо перебила я. — А то мне прибрать надо.
— Я что, не имею права воспользоваться телефоном в доме своего сына? — вскипела она. — Мне нужно поговорить с моими приятельницами! Алло, Лариса Александровна, у наших чесотка. Нет, по телефону не передаётся. Какая мать, как она могла допустить…
После полутора десятков звонков свекруха выдохлась и прилегла в спальне. У меня хватило ума не говорить ничего в свою защиту, и теперь я надеялась, что в доме воцарится мир. Но плохо я знала Колину матушку!
Когда подошло время вечерних процедур, свекровь вытащила из своего ридикюля замшелый пузырёк серной мази пятидесятого года выпуска и потребовала, чтобы детей обработали не тем, что прописали, а старым проверенным средством. Для убедительности она этот пузырёк ещё и откупорила, и я чуть не задохнулась. Я уже успела почитать про чесотку и заняла оборону:
— Этой пакостью они будут месяц лечиться, если раньше мы все не помрём от вони! Есть же современная мазь почти без запаха. На дворе не девятнадцатый век.
