Влюбленные.
"В краю, где вьюги спят мятежные
Живет принцесса снежная
И ждет любви печальная".
Г. Козловский слова к песне "Принцесса снежная"
В спальне чуть приоткрылась форточка, морозный воздух забежал с порывом ветра, отбросил прочь тонкие занавески, рассыпал кругом искристый утренний снег. Снежинки тут же опали мелким дождем на яркий ковер у кровати. Кот внимательно наблюдал движение занавесей, жмурился, тарахтел, прислушивался к спокойному дыханию хозяйки.
Мобильный завибрировал, и раздалась уже привычная “Under Pressure” группы Queen. Кот встал, потянулся и начал лапой откапывать из-под одеяла хозяйку. Та жмурилась, зевала, просила “еще немного, да оставь же ты меня в покое, адское создание”, но Бошка был неумолим: потом сама же станет жаловаться, почему не разбудил.
Девушка села на кровати, подоткнув под спину подушки. Довольно оглядела свой уютный и яркий мир: покрывало из лоскутков, старинный отреставрированный комод с разноцветными ручками, картины с экзотическими яркими животными, поймала свое растрепанное отражение в зеркале и хмыкнула. Доброе утро, мир уюта. Маленький рай, в котором демон-Бошка, наводит свой порядок пока ее нет. Рай, в котором она – единственный лучезарный синеглазый ангел с гнездом на голове вместо приличного нимба.
Подпрыгивая и кривляясь, с телефоном в руке, чтобы музыка не отставала, она перешла в ванную. Затем открыла створки своего шкафа.
Он был поделен на две равные части: одну из них составляли яркие, красочные вещи, а вторую – только черные. Так же была поделена ее жизнь. Черное – для работы. Яркое – для встреч с друзьями, выходных и поездок. Черное - потому что не хотела, чтобы ее заметили, а цветное – потому что была такой на самом деле.
Было время, когда черного в ее гардеробе не было вообще. Но предательство – не просто нож в спину, оно оставляет кровавый след в твоей жизни, пока пытаешься отползти в укрытие. Не доверять никому, не дружить с коллегами по работе: только приятное общение в часы совместного труда, не более. Таков ее девиз: работа и личная жизнь не должны совпадать. Нигде. Даже в шкафу.
Морозный воздух приятно будил, в утреннем полумраке Светлана добралась до метро, с облегчением расстегнула дубленку и сняла шапку – поездка будет долгой. В пути она обычно читала мистические романы, приятно пощекотать себе нервы перед работой, но в этот раз книга закончилась на полпути. Она спрятала ее в сумку и принялась разглядывать пассажиров. Вагон был праздничным, с новогодними огоньками, а дикторы помимо объявления остановок желали всем счастливого Нового Года.
Она вздохнула. Счастливого Нового Года – это не для нее. Хотя, спасибо, все равно приятно, когда вокруг люди надеются на новогоднее чудо, которое все изменит. Она уже в волшебство не верит. Счастье – когда не нужно делить свою жизнь на доли и правила. Когда не ждешь от людей подлости и предательства. И, наконец, когда твое творчество радует не только тебя и галериста Женю, который каждую ее картину расхваливает и берет на выставку, а более широкую публику. А про любовь… - она усмехнулась, - про любовь она и мечтать перестала.
Как доверять, если уже макнули с головой в смолу и вываляли в перьях? Когда публично растоптали, выставили на посмешище и унизили? После этого ты уже не полная личность, ты – половина себя. Бережешь свою сердцевину: яркую, огнедышащую, вспыхивающую как северное сияние. А вокруг нее, как вокруг ядра – земная кора: серая, тихая, спокойная и ледяная. Это не состояние для любви. Спасти бы себя и уберечь.
На очередной станции в вагон вошел мужчина, которого она сперва приняла за чудовище из прошлого: та же стрижка, тот же профиль. Страх и горечь окатили внутренности кипятком, пока он не повернулся в анфас. Нет, успокойся, это не он. Это в тебе клубятся воспоминания, накладывая свой отпечаток на реальность. Забудь. Ты в Москве. Он остался в Питере. Ты теперь работаешь в другом месте, ты осторожна, и тебе уже не больно, слышишь? Твоя остановка, Лана. Выходи.
Гидроподъемник аккуратно и медленно вытаскивал из машины климатический ящик. Светлана задержала дыхание: это была ее небольшая суеверная примета: если не дышать, выгрузка или погрузка ценного произведения искусства пройдет успешно. Вокруг уже столпились нетерпеливые реставраторы, любопытные сотрудники музея, скучающий таможенник, равнодушная охрана, а из кузова грузовика вслед за климатическим ящиком вышли эксперты и охрана, сопровождавшая картину из Нью-Йорка.
Эта машина была последней. Теперь оставалось самое волнительное: раскрыть ящики, достать картины, пройти заверение таможней, а также показать эксперту-гостю музей, чтобы он убедился, что климат для его подопечных подходящий.
Из кузова машины последним спустился высокий мужчина в строгом костюме и распахнутом сером пальто.
- Джулио, - коротко представился он и пожал ей руку, сняв со своей руки кожаную перчатку.
- Светлана, - и, зная, как сложно ее имя иностранцу, она тут же добавила, - можно просто Лана.
Она переводила советы Джулио по открытию ящиков. Рабочие сняли верхнюю крышку и отошли: к картине подступили реставраторы в белых перчатках и таможенник. Джулио протянул ему документы, а сам тихо давал указания. Светлана с волнением смотрела, как из ящика поднимается первый холст. Когда Джулио оформил документы и убедился в сохранности картин, они поднялись наверх в музей, чтобы он замерил показатели влажности и температуры.
- У нас абсолютно новое оборудование, - показывала ему Светлана.
- Потребуется снизить влажность на 2 процента, - сказал он, внимательно просмотрев показатели.
- Хорошо.
Светлана знала, даже малейшее колебание во влажности может привести к повреждению красочного слоя холста или его провисанию.
- Обещают сильный снегопад завтра, - вдруг заметил Джулио.
- Да, мы предусмотрели отрегулировать данные, если это повлияет на микроклимат музея.
- Я о том, что открытие выставки может пройти спокойнее, без ажиотажа.
- Это ваш первый приезд в Москву, Джулио?
- Да.
- Тогда вы просто не знаете, что народ будет стоять в очереди даже на морозе, лишь бы увидеть практически все произведения Магритта. В прошлом году мы проводили выставку работ Серова, и пришлось ее продлевать, такие очереди были каждый день.
Джулио кивнул, сбросил пальто и перекинул его себе на руку. Его движения были неторопливыми и элегантными. Он поймал ее взгляд, и девушка смутилась, словно подглядывала за чем-то непристойным.
- Пойдемте, я покажу Вам, где гардероб, - Светлана провела рукой по шапке кудряшек, чтобы сгладить неловкость.
Девушка поспешила по лестнице вниз. Она не знала ничего об этом эксперте, прежний, Джон Фитц, не смог приехать по семейным обстоятельствам, его поменяли в последний момент. К Джону она привыкла, они встречались уже пять раз, а Джулио был его полной противоположностью: Джон ходил исключительно в джинсах и черной майке, лицо его было красным от загара или алкоголя, вечно сальные волосы схвачены в хвост старой вытянутой резинкой. Но с Джоном было весело, он все время травил байки про свои поездки. А Джулио был элегантен, как английский аристократ, так же выверен в движениях, и, казалось, так же холоден. Хотя внешность у него была скорее южная: аккуратно стриженные каштановые волосы, ровный загар, карие глаза. Он подходил на роль безупречно элегантного итальянского мафиози. И, конечно, смотрелись они странно: Светлана видела это в глазах Раисы Петровны, гардеробщицы музея.
- Раиса Петровна, это Джулио, эксперт из музея в Нью-Йорке.
- Давай, голубчик, свое пальто, - с Раисой Петровной разговор был короткий. Светлана еле сдержала улыбку. Голубчик Джулио.
- Тонкое какое, - ворчала, между тем, старушка. – Он же замерзнет, этот твой эксперт, смотри, не доживет до конца выставки.
- Может, у него есть с собой более теплые вещи, просто уехали уже в отель, - предположила Светлана. Она чувствовала на себе тяжелый взгляд Джулио и прикладывала усилие, чтобы не передернуть плечами.
- Какой-то он тихий, - заметила гардеробщица, выдавая гостю номерок. – Ты поосторожнее с ним, Света. В тихом омуте…
- Черти водятся, - неожиданно заговорил на русском с сильным акцентом интурист. Светлана подскочила на месте. Джулио белозубо улыбнулся и пояснил уже на английском:
- Я знаю только это. Уж простите, учил русский давно, но на эту поговорку всегда реагирую мгновенно. Похоже на итальянское «черто».
Ему было приятно увидеть ошарашенное выражение лица девушки, синие глаза широко распахнуты, золотистые кудряшки упали на лоб. Ну, хоть какая-то реакция, а то старалась быть серьезной и строгой, даже не улыбнется лишний раз.
И одета так, словно собирается проскользнуть незамеченной: черные брюки, черная кофточка, только ее золотые кудри, совершенно непослушные в короткой стрижке, и яркие глаза выбиваются из общей картины.
Девушка сложила руки на груди.
- Какие еще сюрпризы ждать от Вас, Джулио?
- Только приятные, - спрятал он улыбку и снова принял позу скучающего аристократа. – Я хотел бы поговорить с директором музея, пока у нас есть время. Это возможно?
- Да, конечно.
Они прошли мимо реставрационного цеха, в котором сейчас было тихо: все работники ушли встречать картины. Сейчас прибывшие произведения искусства помещают в специальный отсек, где они должны отстояться и привыкнуть к новому микроклимату.
Кабинет директора музея был маленьким, стол секретаря еле вмещался в маленьком предбаннике. Зная, что директор говорит на английском свободно, Света оставила гостя и поспешила проверить, как идет процесс расстановки картин. Савелий, информатик, веб-дизайнер и еще плюс сто одна специальность, включая электрика, палочка-выручалочка музея, как раз заканчивал приблизительную расстановку в виртуальной версии залов.
Света сидела с ним, обсуждая логику оформления выставки с учетом полученных картин. До последнего момента было неизвестно, успеют ли пропустить на таможне посылку, и теперь долгожданные картины в спешном порядке «развешивали» в проекте.
Но на тонкой грани мыслей она крутила в памяти яркие черты Джулио, ей нравились необычные лица, полные характера и экспрессии. И это лицо ее тоже интересовало: выпуклые скулы и подбородок, очень четкие, такие можно обозначить одним движением мастихина. Руки у него тоже были очень красивые, когда он перебрасывал пальто, она обратила внимание на ширину кисти, на длинные пальцы с коротко-стриженными ногтями. Было в них что-то невероятно мужественное. С такой мужской рукой, женская кисть будет выглядеть уязвимой, нежной, еще более прекрасной, чем в отдельности. Если переплести с ним пальцы и сфотографировать… Ох, Лана, остановись. Думай о выставке.
Неизвестно о чем проговорили два часа директор и эксперт, только всем стало ясно, что задержка с отправкой картин из Нью-Йорка имела за собой куда более серьезную причину, чем бумажная волокита и смена сопровождающего. Директор сразу же велел усилить охрану, и вечером приехала группа одинаковых вежливых мужчин в костюмах. Судя по всему, это была какая-то государственная служба.
Даша, секретарь директора, долго и неприлично таращилась на них, потом покачала головой:
- Прям как тридцать три богатыря – все одинаковые, как они друг друга различают?
- По порядковому номеру, - предположил Савелий.
Даша фыркнула и потеряла интерес к богатырям, вернувшись к своему столу.
Сгущались сумерки за окном, реставраторы и рабочие приступили к развешиванию картин в залах. Светлана наблюдала за расстановкой и пользовалась моментом осмотреть выставку без суеты и завтрашней толчеи.
Рене Магритт славится своими странными картинами в стиле сюрреализма. То человек в котелке с яблоком вместо лица, то дождь из джентльменов в котелках, то курительная трубка с надписью «Это не трубка», то женский торс с напяленным поверх париком, при этом соски смотрятся как глаза, пупок как нос. «Изнасилование», - прочитала Светлана. Да, художник прав, смотреть на женщину и видеть только тело, которое можно использовать для утоления похоти, может только насильник. Она переходила вслед за реставраторами из зала в зал, Джулио тоже гулял рядом, но держался в стороне.
Последняя картина называлась «Влюбленные». Она была небольшой, реставраторы быстро справились с ней и ушли. В наступившей тишине, которая вдруг тяжелым покрывалом накрыла зал, девушка застыла перед двумя фигурами: мужской и женской. Они были изображены по плечи. Их головы укрывали белые платки и лиц не было видно. Однако же, несмотря на ткань, разделявшую их, влюбленные целовались.
Светлана села на пуф напротив. Глупо было думать, что художник выразил ее чувства. Но, глядя на картину, она понимала, почему испытывает страх перед любовью. Влюбиться означало потерять лицо, а то и голову. Раствориться в другом человеке. А она желала сохранить свое пространство, испытывая всякий раз отвращение, когда мужчина пытался пересечь одной ей известные границы. Накрой ее любовью и останется только страх и чувство загнанности, слепота. Вот, что он хотел выразить. Любовь слепа. И слепит. И становится опасной. Эти двое не осознают, что происходит вокруг них, и даже не знают, кто перед ними, даже частично теряют самих себя.
Света обняла себя руками, вдруг стало холодно.
- Моя любимая картина, - раздался голос Джулио рядом с ней. Он присел на другой край кожаного пуфа, сложил пальцы вместе и чуть наклонился вперед. Пока он говорил, его взгляд блуждал по картине. Глядя на него в профиль, девушка не могла не заметить, как мягкие полутени и глубокие тени от приглушенного освещения выгодно подчеркивают резковатую мужскую красоту его лица.
- Влюбленные погружаются в свой особенный, никому не ведомый мир. Он прекрасен, но у каждого он свой. И одновременно, они делятся чем-то, что скрыто от взоров посторонних. Мы не видим их настоящими, видим только внешнее, но тот контакт, физический контакт, что есть между ними, разжигает их чуткость и фантазию. Они изучают друг друга несмотря на преграду в виде покрывала… или маски, тут, я думаю, эти понятия равнозначны. И за счет того, что они лишены возможности видеть, остальные чувства обостряются до предела. Под пальцами они ощущают ткань одежды, кожу, изгибы. Они чувствуют запах, они ощущают прикосновения тела. А губы говорят в немом диалоге, который неслышен более никому. Они единственные, кто знает правду. А остальным остается только созерцать их силуэты.
- Я думала о ней в другом ключе, - возразила Света.
- Это было видно по Вам.
Теперь он повернулся к ней, положив одну ладонь на пуф. Свете показалось, что так дистанция между ними сократилась.
- Вы чувствовали себя неуютно, эта картина пробуждала неприятные ассоциации или воспоминания. Вы так обхватили себя, что мне показалось, Вам страшно и холодно.
- Так и есть.
- Чего Вы боитесь?
- Я… теперь, после того, как Вы ее описали совсем иначе, мне сложно объяснить.
- Искусство вечно, потому что его можно понимать по-разному. Вы когда-нибудь накрывались с головой одеялом?
- В детстве, - пожала плечами Света. Разговор был странным, но после напряженного и волнительного дня было приятно осознавать, что к открытию выставки все готово, и можно говорить о чем-то другом, кроме бумаг и печатей.
"В краю, где вьюги спят мятежные
Живет принцесса снежная
И ждет любви печальная".
Г. Козловский слова к песне "Принцесса снежная"
В спальне чуть приоткрылась форточка, морозный воздух забежал с порывом ветра, отбросил прочь тонкие занавески, рассыпал кругом искристый утренний снег. Снежинки тут же опали мелким дождем на яркий ковер у кровати. Кот внимательно наблюдал движение занавесей, жмурился, тарахтел, прислушивался к спокойному дыханию хозяйки.
Мобильный завибрировал, и раздалась уже привычная “Under Pressure” группы Queen. Кот встал, потянулся и начал лапой откапывать из-под одеяла хозяйку. Та жмурилась, зевала, просила “еще немного, да оставь же ты меня в покое, адское создание”, но Бошка был неумолим: потом сама же станет жаловаться, почему не разбудил.
Девушка села на кровати, подоткнув под спину подушки. Довольно оглядела свой уютный и яркий мир: покрывало из лоскутков, старинный отреставрированный комод с разноцветными ручками, картины с экзотическими яркими животными, поймала свое растрепанное отражение в зеркале и хмыкнула. Доброе утро, мир уюта. Маленький рай, в котором демон-Бошка, наводит свой порядок пока ее нет. Рай, в котором она – единственный лучезарный синеглазый ангел с гнездом на голове вместо приличного нимба.
Подпрыгивая и кривляясь, с телефоном в руке, чтобы музыка не отставала, она перешла в ванную. Затем открыла створки своего шкафа.
Он был поделен на две равные части: одну из них составляли яркие, красочные вещи, а вторую – только черные. Так же была поделена ее жизнь. Черное – для работы. Яркое – для встреч с друзьями, выходных и поездок. Черное - потому что не хотела, чтобы ее заметили, а цветное – потому что была такой на самом деле.
Было время, когда черного в ее гардеробе не было вообще. Но предательство – не просто нож в спину, оно оставляет кровавый след в твоей жизни, пока пытаешься отползти в укрытие. Не доверять никому, не дружить с коллегами по работе: только приятное общение в часы совместного труда, не более. Таков ее девиз: работа и личная жизнь не должны совпадать. Нигде. Даже в шкафу.
Морозный воздух приятно будил, в утреннем полумраке Светлана добралась до метро, с облегчением расстегнула дубленку и сняла шапку – поездка будет долгой. В пути она обычно читала мистические романы, приятно пощекотать себе нервы перед работой, но в этот раз книга закончилась на полпути. Она спрятала ее в сумку и принялась разглядывать пассажиров. Вагон был праздничным, с новогодними огоньками, а дикторы помимо объявления остановок желали всем счастливого Нового Года.
Она вздохнула. Счастливого Нового Года – это не для нее. Хотя, спасибо, все равно приятно, когда вокруг люди надеются на новогоднее чудо, которое все изменит. Она уже в волшебство не верит. Счастье – когда не нужно делить свою жизнь на доли и правила. Когда не ждешь от людей подлости и предательства. И, наконец, когда твое творчество радует не только тебя и галериста Женю, который каждую ее картину расхваливает и берет на выставку, а более широкую публику. А про любовь… - она усмехнулась, - про любовь она и мечтать перестала.
Как доверять, если уже макнули с головой в смолу и вываляли в перьях? Когда публично растоптали, выставили на посмешище и унизили? После этого ты уже не полная личность, ты – половина себя. Бережешь свою сердцевину: яркую, огнедышащую, вспыхивающую как северное сияние. А вокруг нее, как вокруг ядра – земная кора: серая, тихая, спокойная и ледяная. Это не состояние для любви. Спасти бы себя и уберечь.
На очередной станции в вагон вошел мужчина, которого она сперва приняла за чудовище из прошлого: та же стрижка, тот же профиль. Страх и горечь окатили внутренности кипятком, пока он не повернулся в анфас. Нет, успокойся, это не он. Это в тебе клубятся воспоминания, накладывая свой отпечаток на реальность. Забудь. Ты в Москве. Он остался в Питере. Ты теперь работаешь в другом месте, ты осторожна, и тебе уже не больно, слышишь? Твоя остановка, Лана. Выходи.
Гидроподъемник аккуратно и медленно вытаскивал из машины климатический ящик. Светлана задержала дыхание: это была ее небольшая суеверная примета: если не дышать, выгрузка или погрузка ценного произведения искусства пройдет успешно. Вокруг уже столпились нетерпеливые реставраторы, любопытные сотрудники музея, скучающий таможенник, равнодушная охрана, а из кузова грузовика вслед за климатическим ящиком вышли эксперты и охрана, сопровождавшая картину из Нью-Йорка.
Эта машина была последней. Теперь оставалось самое волнительное: раскрыть ящики, достать картины, пройти заверение таможней, а также показать эксперту-гостю музей, чтобы он убедился, что климат для его подопечных подходящий.
Из кузова машины последним спустился высокий мужчина в строгом костюме и распахнутом сером пальто.
- Джулио, - коротко представился он и пожал ей руку, сняв со своей руки кожаную перчатку.
- Светлана, - и, зная, как сложно ее имя иностранцу, она тут же добавила, - можно просто Лана.
Она переводила советы Джулио по открытию ящиков. Рабочие сняли верхнюю крышку и отошли: к картине подступили реставраторы в белых перчатках и таможенник. Джулио протянул ему документы, а сам тихо давал указания. Светлана с волнением смотрела, как из ящика поднимается первый холст. Когда Джулио оформил документы и убедился в сохранности картин, они поднялись наверх в музей, чтобы он замерил показатели влажности и температуры.
- У нас абсолютно новое оборудование, - показывала ему Светлана.
- Потребуется снизить влажность на 2 процента, - сказал он, внимательно просмотрев показатели.
- Хорошо.
Светлана знала, даже малейшее колебание во влажности может привести к повреждению красочного слоя холста или его провисанию.
- Обещают сильный снегопад завтра, - вдруг заметил Джулио.
- Да, мы предусмотрели отрегулировать данные, если это повлияет на микроклимат музея.
- Я о том, что открытие выставки может пройти спокойнее, без ажиотажа.
- Это ваш первый приезд в Москву, Джулио?
- Да.
- Тогда вы просто не знаете, что народ будет стоять в очереди даже на морозе, лишь бы увидеть практически все произведения Магритта. В прошлом году мы проводили выставку работ Серова, и пришлось ее продлевать, такие очереди были каждый день.
Джулио кивнул, сбросил пальто и перекинул его себе на руку. Его движения были неторопливыми и элегантными. Он поймал ее взгляд, и девушка смутилась, словно подглядывала за чем-то непристойным.
- Пойдемте, я покажу Вам, где гардероб, - Светлана провела рукой по шапке кудряшек, чтобы сгладить неловкость.
Девушка поспешила по лестнице вниз. Она не знала ничего об этом эксперте, прежний, Джон Фитц, не смог приехать по семейным обстоятельствам, его поменяли в последний момент. К Джону она привыкла, они встречались уже пять раз, а Джулио был его полной противоположностью: Джон ходил исключительно в джинсах и черной майке, лицо его было красным от загара или алкоголя, вечно сальные волосы схвачены в хвост старой вытянутой резинкой. Но с Джоном было весело, он все время травил байки про свои поездки. А Джулио был элегантен, как английский аристократ, так же выверен в движениях, и, казалось, так же холоден. Хотя внешность у него была скорее южная: аккуратно стриженные каштановые волосы, ровный загар, карие глаза. Он подходил на роль безупречно элегантного итальянского мафиози. И, конечно, смотрелись они странно: Светлана видела это в глазах Раисы Петровны, гардеробщицы музея.
- Раиса Петровна, это Джулио, эксперт из музея в Нью-Йорке.
- Давай, голубчик, свое пальто, - с Раисой Петровной разговор был короткий. Светлана еле сдержала улыбку. Голубчик Джулио.
- Тонкое какое, - ворчала, между тем, старушка. – Он же замерзнет, этот твой эксперт, смотри, не доживет до конца выставки.
- Может, у него есть с собой более теплые вещи, просто уехали уже в отель, - предположила Светлана. Она чувствовала на себе тяжелый взгляд Джулио и прикладывала усилие, чтобы не передернуть плечами.
- Какой-то он тихий, - заметила гардеробщица, выдавая гостю номерок. – Ты поосторожнее с ним, Света. В тихом омуте…
- Черти водятся, - неожиданно заговорил на русском с сильным акцентом интурист. Светлана подскочила на месте. Джулио белозубо улыбнулся и пояснил уже на английском:
- Я знаю только это. Уж простите, учил русский давно, но на эту поговорку всегда реагирую мгновенно. Похоже на итальянское «черто».
Ему было приятно увидеть ошарашенное выражение лица девушки, синие глаза широко распахнуты, золотистые кудряшки упали на лоб. Ну, хоть какая-то реакция, а то старалась быть серьезной и строгой, даже не улыбнется лишний раз.
И одета так, словно собирается проскользнуть незамеченной: черные брюки, черная кофточка, только ее золотые кудри, совершенно непослушные в короткой стрижке, и яркие глаза выбиваются из общей картины.
Девушка сложила руки на груди.
- Какие еще сюрпризы ждать от Вас, Джулио?
- Только приятные, - спрятал он улыбку и снова принял позу скучающего аристократа. – Я хотел бы поговорить с директором музея, пока у нас есть время. Это возможно?
- Да, конечно.
Они прошли мимо реставрационного цеха, в котором сейчас было тихо: все работники ушли встречать картины. Сейчас прибывшие произведения искусства помещают в специальный отсек, где они должны отстояться и привыкнуть к новому микроклимату.
Кабинет директора музея был маленьким, стол секретаря еле вмещался в маленьком предбаннике. Зная, что директор говорит на английском свободно, Света оставила гостя и поспешила проверить, как идет процесс расстановки картин. Савелий, информатик, веб-дизайнер и еще плюс сто одна специальность, включая электрика, палочка-выручалочка музея, как раз заканчивал приблизительную расстановку в виртуальной версии залов.
Света сидела с ним, обсуждая логику оформления выставки с учетом полученных картин. До последнего момента было неизвестно, успеют ли пропустить на таможне посылку, и теперь долгожданные картины в спешном порядке «развешивали» в проекте.
Но на тонкой грани мыслей она крутила в памяти яркие черты Джулио, ей нравились необычные лица, полные характера и экспрессии. И это лицо ее тоже интересовало: выпуклые скулы и подбородок, очень четкие, такие можно обозначить одним движением мастихина. Руки у него тоже были очень красивые, когда он перебрасывал пальто, она обратила внимание на ширину кисти, на длинные пальцы с коротко-стриженными ногтями. Было в них что-то невероятно мужественное. С такой мужской рукой, женская кисть будет выглядеть уязвимой, нежной, еще более прекрасной, чем в отдельности. Если переплести с ним пальцы и сфотографировать… Ох, Лана, остановись. Думай о выставке.
Неизвестно о чем проговорили два часа директор и эксперт, только всем стало ясно, что задержка с отправкой картин из Нью-Йорка имела за собой куда более серьезную причину, чем бумажная волокита и смена сопровождающего. Директор сразу же велел усилить охрану, и вечером приехала группа одинаковых вежливых мужчин в костюмах. Судя по всему, это была какая-то государственная служба.
Даша, секретарь директора, долго и неприлично таращилась на них, потом покачала головой:
- Прям как тридцать три богатыря – все одинаковые, как они друг друга различают?
- По порядковому номеру, - предположил Савелий.
Даша фыркнула и потеряла интерес к богатырям, вернувшись к своему столу.
Сгущались сумерки за окном, реставраторы и рабочие приступили к развешиванию картин в залах. Светлана наблюдала за расстановкой и пользовалась моментом осмотреть выставку без суеты и завтрашней толчеи.
Рене Магритт славится своими странными картинами в стиле сюрреализма. То человек в котелке с яблоком вместо лица, то дождь из джентльменов в котелках, то курительная трубка с надписью «Это не трубка», то женский торс с напяленным поверх париком, при этом соски смотрятся как глаза, пупок как нос. «Изнасилование», - прочитала Светлана. Да, художник прав, смотреть на женщину и видеть только тело, которое можно использовать для утоления похоти, может только насильник. Она переходила вслед за реставраторами из зала в зал, Джулио тоже гулял рядом, но держался в стороне.
Последняя картина называлась «Влюбленные». Она была небольшой, реставраторы быстро справились с ней и ушли. В наступившей тишине, которая вдруг тяжелым покрывалом накрыла зал, девушка застыла перед двумя фигурами: мужской и женской. Они были изображены по плечи. Их головы укрывали белые платки и лиц не было видно. Однако же, несмотря на ткань, разделявшую их, влюбленные целовались.
Светлана села на пуф напротив. Глупо было думать, что художник выразил ее чувства. Но, глядя на картину, она понимала, почему испытывает страх перед любовью. Влюбиться означало потерять лицо, а то и голову. Раствориться в другом человеке. А она желала сохранить свое пространство, испытывая всякий раз отвращение, когда мужчина пытался пересечь одной ей известные границы. Накрой ее любовью и останется только страх и чувство загнанности, слепота. Вот, что он хотел выразить. Любовь слепа. И слепит. И становится опасной. Эти двое не осознают, что происходит вокруг них, и даже не знают, кто перед ними, даже частично теряют самих себя.
Света обняла себя руками, вдруг стало холодно.
- Моя любимая картина, - раздался голос Джулио рядом с ней. Он присел на другой край кожаного пуфа, сложил пальцы вместе и чуть наклонился вперед. Пока он говорил, его взгляд блуждал по картине. Глядя на него в профиль, девушка не могла не заметить, как мягкие полутени и глубокие тени от приглушенного освещения выгодно подчеркивают резковатую мужскую красоту его лица.
- Влюбленные погружаются в свой особенный, никому не ведомый мир. Он прекрасен, но у каждого он свой. И одновременно, они делятся чем-то, что скрыто от взоров посторонних. Мы не видим их настоящими, видим только внешнее, но тот контакт, физический контакт, что есть между ними, разжигает их чуткость и фантазию. Они изучают друг друга несмотря на преграду в виде покрывала… или маски, тут, я думаю, эти понятия равнозначны. И за счет того, что они лишены возможности видеть, остальные чувства обостряются до предела. Под пальцами они ощущают ткань одежды, кожу, изгибы. Они чувствуют запах, они ощущают прикосновения тела. А губы говорят в немом диалоге, который неслышен более никому. Они единственные, кто знает правду. А остальным остается только созерцать их силуэты.
- Я думала о ней в другом ключе, - возразила Света.
- Это было видно по Вам.
Теперь он повернулся к ней, положив одну ладонь на пуф. Свете показалось, что так дистанция между ними сократилась.
- Вы чувствовали себя неуютно, эта картина пробуждала неприятные ассоциации или воспоминания. Вы так обхватили себя, что мне показалось, Вам страшно и холодно.
- Так и есть.
- Чего Вы боитесь?
- Я… теперь, после того, как Вы ее описали совсем иначе, мне сложно объяснить.
- Искусство вечно, потому что его можно понимать по-разному. Вы когда-нибудь накрывались с головой одеялом?
- В детстве, - пожала плечами Света. Разговор был странным, но после напряженного и волнительного дня было приятно осознавать, что к открытию выставки все готово, и можно говорить о чем-то другом, кроме бумаг и печатей.
