– Сахар в сахарнице, сейчас печенье принесу. – сказала Ольга Юрьевна и юркнула в комнату, откуда послышался звук открывания стеклянных дверей чешского серванта.
Хёг с Прохором оглядели кухню. Тут было простенько, но чисто. Старая посуда с советских времён, поменявшая цвет глазури с белого на серый с оттенком сливочного. Эмалированный чайник на газовой плите, с убавленной до минимума, но постоянно горящей маленькой конфоркой. Металлическая раковина, со сколами эмали, и весящей на краю расправленной серой тряпочкой.
Было видно, что тут живёт аккуратный человек, с очень низким достатком.
Хозяйка вернулась с металлической коробкой, из–под песочного печенья с иностранной надписью «BISQUIT» на крышке. Обычно в таких принято хранить нитки с иголками, но данная коробка явно использовалась по назначению.
– Что ж вы пустой чай то гоняете! – с заботой сказала она и попыталась открыть коробку.
– Позвольте помочь, Ольга Юрьевна, – протянул руку Прохор.
И приняв от старушки коробку с лёгкостью фокусника распахнул створки, освободив заточённую выпечку.
По кухне пополз лёгкий запах затхлости вперемешку с плесенью. Видимо почувствовав его тоже, глаза старушки заблестели от подступивших слёз.
Не дав случится конфузу, Хёг без промедления, сграбастал пару печенек «Мария» выдававших себя за импортных бисквитов, и кинув одну в рот, зачавкал, всем видом показывая как ему вкусно. Быстро разжевав первую, он отправил за ней вторую, и с набитым ртом, поблагодарил хозяйку за угощение.
Прохор, не отставая от товарища, уплетал не хрустящую печенюшку, прихлёбывая её тёплым чаем.
С трудом сдержавшись, Ольга Юрьевна часто заморгала, и поспешно отвернулась от гостей, скрывая готовые прорваться слёзы стыда и благодарности.
Насладившись чаепитием, повели неспешный разговор. Соседка Эрика рассказала какой он хороший и воспитанный юноша. Поведала что Эрик каждую неделю приносил ей гостинцев. И частенько оставался попить чайку, за душевной беседой о былых временах. «И откуда только у молодого человека такие познания» каждый раз удивлялась она его образованность и начитанность.
А последние два месяца Эрик перестал приходить. Ольга Юрьевна отчётливо помнила, когда видела его в последний раз. Возможно тому виной уникальная дата, а может она просто скучала по своему единственному собеседнику, и считала дни от его ухода. Это было двадцать девятого февраля.
В беседе всплыл ещё один заслуживающий внимания момент, спустя четыре дня после последнего визита соседа, Ольга Юрьевна захворала. Ни чего конкретного, просто будто бы разом обострились все старческие болячки. Сердце зашалило, суставы ныли более чем обычно, слабость появилась, активность снизилась, стал плохим сон. Часто снилась разная тревожная муть, которую ей не удавалось вспомнить после пробуждения, но привидевшееся на долго оставляло после себя чувство беспокойства. Старушка списывала всё на сезонное обострение.
Тепло простившись с радушной бабулькой, Хёг заверил её, что с сегодняшнего дня она обязательно пойдёт на поправку.
Выйдя из подъезда, и вдохнув весеннего воздуха полной грудью, приятели переглянулись, и не сказав ни слова, направились не к машине, а в сторону ближайшего продуктового магазина.
Затарив четыре больших пакета различной снедью, вернулись к двери соседки пропавшего приятеля.
– Забыли чего соколики? – спросила она, отворяя дверь.
– Вот, Ольга Юрьевна, мы тут затаились для посиделок, а раз Эрика нет, не выкидывать же. – торопливо огорошил Хёг, и попытался вручить ей пакеты.
– Да что вы Христа ради! – испугалась старушка и замахала руками отступив вглубь квартиры.
– Ольга Юрьевна, ну выручайте, – включился в уговоры Прохор, – мы тут набрали всякого, а его нет. Ну не гулять же нам по городу с пакетами, право слово. Спасите нас.
Уверенность женщины дрогнула под натиском выдуманной ситуации.
– Ну как же так…? Нельзя же так. – причитала она.
Тем временем, Хёг тихонечко вдавливал её в квартиру, не забыв тщательно вытереть ноги. Поставил свои пакеты, за дверью вдоль стены. Повернулся к Прохору, сетовавшему через плечо товарища о тяжёлой судьбе путешественников обременённых лишней поклажей, и забрав распухшие пакеты из его рук, присоединил их к близнецам, уже освоившимся в квартире пожилой дамы.
– Ольга Юрьевна, Вы не беспокойтесь, это нормально, всё хорошо. – успокаивающим голосом произнёс он.
И попытался ретироваться.
Слёзы таки прорвали платины и устремились по руслам морщин. Женщина кинулась на грудь Хёга и заключила его в объятья.
– Спасибо вам сыночки. Спасибо родненькие.
Прохор сидел за рулём, но не заводил машину. Рядом на пассажирском сиденье ссутулился Хёг.
– Не должны старики в одиночестве доживать. – наконец высказал общие мысли Прохор.
– Не должны. – подтвердил Хёг. – А вот ведь, доживают. И раньше так бывало, и неизвестно изменится ли когда.
Посидели ещё немного, смиряя души с неизбежным.
– Ладно, заводи, кажется я знаю куда нам дальше.
Прохор с интересом посмотрел на Хёга, поворачивая ключ в замке зажигания. Мотор соскучившимся рыком поприветствовал друзей.
– Указывай, Эркюль ты мой ненаглядный.
– На Коневец нужно, в Казанский скит, проведаем струю знакомицу.
Во взгляде Прохора не появилось понимания, но машина уже выкатывалась из дворов.
– Если Эрик двадцать девятого февраля ещё был дома, а четвёртого марта Ольга Юрьевна почувствовала недомогание, диапазон сужается до трёх дней. А припомни–ка что в ночь на третье марта случилось?
У Прохора побледнели костяшки на руках, так сильно он сжал руль. На могучей челюсти покрытой трёхдневной щетиной заиграли желваки.
– Она уже не сила. – будто убеждая самого себя, твёрдо сказал Прохор.
– Она нет.
– Тогда почему Коневец?
– Потому что, когда слишком много совпадений, скорей всего это несовпадения, а система. И потому что у нас всё ровно пока нет другого плана. – он помолчал и добавил. – А если я окажусь прав, у нас не так уж и много времени, чтобы оставлять эту версию на потом.
– Естественно ты окажешься прав Хёг. – с горечью подытожил Прохор.
Поддав газа проскочив под жёлтый, цвета волчьих глаз, светофор, вырулил на Садовую. Пролетел пару кварталов и встал на красном. Пользуясь моментом увеличил масштаб карты на дисплее навигатора, не выбирая конкретный пункт ткнул сосиской пальца в район Лосева.
– Главное из города выскочить, минуя пробки. – проговорил он в слух, оценив построенный маршрут. – Во Владимировке будем часа через два. Катер возьмём, и если повезёт засветло высадимся на острове.
Через пол часа они неслись по КАД в сторону Новоприозёрского шоссе.
– Тогда у неё были последователи. Была власть. – продолжал Прохор прощупывать на прочность гипотезу Хёга. – А после поражения, всех последышей повывели. Графиню изолировали. И лишили власти. Теперь она стареет как обычная женщина6. Сколько ей сейчас дать можно?
– Думаю лет шестьдесят, шестьдесят пять. Ну несмотря ни на что она крепкая бабёнка. Я как сейчас попомню ту охоту. Пролилось кровушки, земля местами до сих пор просохнуть не может. А где просохла клёны с красными листьями растут.
Прохор кинул взгляд на друга, смотрящего на дорогу, но видевшего что-то гораздо более далёкое.
– Да такое на забывается.
Машина неслась по кольцевой меняя ряды, будто пытался обогнать котящееся к горизонту солнце.
– Хёг, чего ты смурной такой? Что тебя гложет, старина?
Словно давно ожидая подобного вопроса, или как будто он сам задавался им последнее время, Хёг ответил почти не задумываясь:
– Скучно мне брат. …и скука эта затягивает похуже трясины в беларуских болотах. Раньше ведь как было, есть захочешь, иди потрудись, или на охоту собирайся. А теперь я на кур бройлерных охочусь в супермаркете. Уже выпотрошенных и в пакетик упакованных. Удобно, ничего не скажешь... – Хёг пожевал губами, встопорщив густые усища, и вдруг повернулся к Прохору и с жаром спросил, – Вот скажи мне, ты по утрам как себя встать заставляешь? Когда ты в кузне махал последний раз?
Прохор аж поперхнулся, с тревогой посмотрел на товарища.
– Эвон как тебя хандра обляпала. – поразился Прохор, но тем не менее в серьёз задумался над повисшим в воздухе вопросом.
Несколько минут ехали молча. Хёг ждал ответа.
– Зачем встаю спрашиваешь? Я скажу тебе зачем встаю. Что бы Эрика проведать, вдруг наш повеса в беду угодил. Ещё зачем? Тебя навестить, а то ещё начнёшь о смысле бытия задумываться, так я дружеской оплеухой мыслишки эти паскудненькие из головушки твоей ясненькой повышибаю, повыколачиваю. – зыркнул серьёзно на Хёга.
Тот под взглядом поёжился, поёрзал в кресле, ремень на натяжение проверил. Представил в красках дружескую оплеуху, затылок зачесался, а на лбу проступила испарина. Сразу как-то жить захотелось. Будто краски стали ярче.
Прохор продолжал:
– Или зараза какая голову из канавы подымит, куда её окованным сапогом много лет назад вдавили. Кто ж делу поможет, коли я с постели утром не выберусь, а буду вместо этого в нестиранной майке про обезьянов аморальных истории похабные пересматривать?
– Я исподнее каждый день меняю. – обиделся Хёг на напраслину.
– Ах меняешь?! Ну прости ради Рода. – наигранно повинился Прохор, и нарочито заинтересованным голосом спросил, – А зачем меняешь–то можно поинтересоваться?
Хёг посмотрел на него недоумением, а потом расхохотался так громко и заразительно, что сначала к нему присоединился Прохор, а уж после этого и все стёкла в салоне начали подхахакивать мощным выдохам мужских глоток.
Отсмеявшись, и утерев проступившие слёзы, Хёг продолжая всхлипывать заявил:
– Я обязательно об этом подумаю, дружище, когда Эрика найдём, обещаю. И спасибо тебе.
– За что? – спросил Прохор.
– За то, что находишь повод вставать каждое утро, балбес!
Приехав во Владимировку, сразу вырулили на пристань. Бросили машину на причале, и арендовав моторку, поскакали по гребням невысоких вечерних волн в сторону Коневца. Из под фортштевня вылетали брызги разрезанных водяных валов, и с радостным упоением бросались в лицо Хёга, сидящего на носовой банке.
Казанский скит находился в глубине острова. Товарищам предстояла небольшая пешая прогулка по сумеречному лесу.
Хёг с Прохором оглядели кухню. Тут было простенько, но чисто. Старая посуда с советских времён, поменявшая цвет глазури с белого на серый с оттенком сливочного. Эмалированный чайник на газовой плите, с убавленной до минимума, но постоянно горящей маленькой конфоркой. Металлическая раковина, со сколами эмали, и весящей на краю расправленной серой тряпочкой.
Было видно, что тут живёт аккуратный человек, с очень низким достатком.
Хозяйка вернулась с металлической коробкой, из–под песочного печенья с иностранной надписью «BISQUIT» на крышке. Обычно в таких принято хранить нитки с иголками, но данная коробка явно использовалась по назначению.
– Что ж вы пустой чай то гоняете! – с заботой сказала она и попыталась открыть коробку.
– Позвольте помочь, Ольга Юрьевна, – протянул руку Прохор.
И приняв от старушки коробку с лёгкостью фокусника распахнул створки, освободив заточённую выпечку.
По кухне пополз лёгкий запах затхлости вперемешку с плесенью. Видимо почувствовав его тоже, глаза старушки заблестели от подступивших слёз.
Не дав случится конфузу, Хёг без промедления, сграбастал пару печенек «Мария» выдававших себя за импортных бисквитов, и кинув одну в рот, зачавкал, всем видом показывая как ему вкусно. Быстро разжевав первую, он отправил за ней вторую, и с набитым ртом, поблагодарил хозяйку за угощение.
Прохор, не отставая от товарища, уплетал не хрустящую печенюшку, прихлёбывая её тёплым чаем.
С трудом сдержавшись, Ольга Юрьевна часто заморгала, и поспешно отвернулась от гостей, скрывая готовые прорваться слёзы стыда и благодарности.
Насладившись чаепитием, повели неспешный разговор. Соседка Эрика рассказала какой он хороший и воспитанный юноша. Поведала что Эрик каждую неделю приносил ей гостинцев. И частенько оставался попить чайку, за душевной беседой о былых временах. «И откуда только у молодого человека такие познания» каждый раз удивлялась она его образованность и начитанность.
А последние два месяца Эрик перестал приходить. Ольга Юрьевна отчётливо помнила, когда видела его в последний раз. Возможно тому виной уникальная дата, а может она просто скучала по своему единственному собеседнику, и считала дни от его ухода. Это было двадцать девятого февраля.
В беседе всплыл ещё один заслуживающий внимания момент, спустя четыре дня после последнего визита соседа, Ольга Юрьевна захворала. Ни чего конкретного, просто будто бы разом обострились все старческие болячки. Сердце зашалило, суставы ныли более чем обычно, слабость появилась, активность снизилась, стал плохим сон. Часто снилась разная тревожная муть, которую ей не удавалось вспомнить после пробуждения, но привидевшееся на долго оставляло после себя чувство беспокойства. Старушка списывала всё на сезонное обострение.
Тепло простившись с радушной бабулькой, Хёг заверил её, что с сегодняшнего дня она обязательно пойдёт на поправку.
Выйдя из подъезда, и вдохнув весеннего воздуха полной грудью, приятели переглянулись, и не сказав ни слова, направились не к машине, а в сторону ближайшего продуктового магазина.
Затарив четыре больших пакета различной снедью, вернулись к двери соседки пропавшего приятеля.
– Забыли чего соколики? – спросила она, отворяя дверь.
– Вот, Ольга Юрьевна, мы тут затаились для посиделок, а раз Эрика нет, не выкидывать же. – торопливо огорошил Хёг, и попытался вручить ей пакеты.
– Да что вы Христа ради! – испугалась старушка и замахала руками отступив вглубь квартиры.
– Ольга Юрьевна, ну выручайте, – включился в уговоры Прохор, – мы тут набрали всякого, а его нет. Ну не гулять же нам по городу с пакетами, право слово. Спасите нас.
Уверенность женщины дрогнула под натиском выдуманной ситуации.
– Ну как же так…? Нельзя же так. – причитала она.
Тем временем, Хёг тихонечко вдавливал её в квартиру, не забыв тщательно вытереть ноги. Поставил свои пакеты, за дверью вдоль стены. Повернулся к Прохору, сетовавшему через плечо товарища о тяжёлой судьбе путешественников обременённых лишней поклажей, и забрав распухшие пакеты из его рук, присоединил их к близнецам, уже освоившимся в квартире пожилой дамы.
– Ольга Юрьевна, Вы не беспокойтесь, это нормально, всё хорошо. – успокаивающим голосом произнёс он.
И попытался ретироваться.
Слёзы таки прорвали платины и устремились по руслам морщин. Женщина кинулась на грудь Хёга и заключила его в объятья.
– Спасибо вам сыночки. Спасибо родненькие.
Глава 6 КОНЕВЕЦ
Прохор сидел за рулём, но не заводил машину. Рядом на пассажирском сиденье ссутулился Хёг.
– Не должны старики в одиночестве доживать. – наконец высказал общие мысли Прохор.
– Не должны. – подтвердил Хёг. – А вот ведь, доживают. И раньше так бывало, и неизвестно изменится ли когда.
Посидели ещё немного, смиряя души с неизбежным.
– Ладно, заводи, кажется я знаю куда нам дальше.
Прохор с интересом посмотрел на Хёга, поворачивая ключ в замке зажигания. Мотор соскучившимся рыком поприветствовал друзей.
– Указывай, Эркюль ты мой ненаглядный.
– На Коневец нужно, в Казанский скит, проведаем струю знакомицу.
Во взгляде Прохора не появилось понимания, но машина уже выкатывалась из дворов.
– Если Эрик двадцать девятого февраля ещё был дома, а четвёртого марта Ольга Юрьевна почувствовала недомогание, диапазон сужается до трёх дней. А припомни–ка что в ночь на третье марта случилось?
У Прохора побледнели костяшки на руках, так сильно он сжал руль. На могучей челюсти покрытой трёхдневной щетиной заиграли желваки.
– Она уже не сила. – будто убеждая самого себя, твёрдо сказал Прохор.
– Она нет.
– Тогда почему Коневец?
– Потому что, когда слишком много совпадений, скорей всего это несовпадения, а система. И потому что у нас всё ровно пока нет другого плана. – он помолчал и добавил. – А если я окажусь прав, у нас не так уж и много времени, чтобы оставлять эту версию на потом.
– Естественно ты окажешься прав Хёг. – с горечью подытожил Прохор.
Поддав газа проскочив под жёлтый, цвета волчьих глаз, светофор, вырулил на Садовую. Пролетел пару кварталов и встал на красном. Пользуясь моментом увеличил масштаб карты на дисплее навигатора, не выбирая конкретный пункт ткнул сосиской пальца в район Лосева.
– Главное из города выскочить, минуя пробки. – проговорил он в слух, оценив построенный маршрут. – Во Владимировке будем часа через два. Катер возьмём, и если повезёт засветло высадимся на острове.
Через пол часа они неслись по КАД в сторону Новоприозёрского шоссе.
– Тогда у неё были последователи. Была власть. – продолжал Прохор прощупывать на прочность гипотезу Хёга. – А после поражения, всех последышей повывели. Графиню изолировали. И лишили власти. Теперь она стареет как обычная женщина6. Сколько ей сейчас дать можно?
– Думаю лет шестьдесят, шестьдесят пять. Ну несмотря ни на что она крепкая бабёнка. Я как сейчас попомню ту охоту. Пролилось кровушки, земля местами до сих пор просохнуть не может. А где просохла клёны с красными листьями растут.
Прохор кинул взгляд на друга, смотрящего на дорогу, но видевшего что-то гораздо более далёкое.
– Да такое на забывается.
Машина неслась по кольцевой меняя ряды, будто пытался обогнать котящееся к горизонту солнце.
– Хёг, чего ты смурной такой? Что тебя гложет, старина?
Словно давно ожидая подобного вопроса, или как будто он сам задавался им последнее время, Хёг ответил почти не задумываясь:
– Скучно мне брат. …и скука эта затягивает похуже трясины в беларуских болотах. Раньше ведь как было, есть захочешь, иди потрудись, или на охоту собирайся. А теперь я на кур бройлерных охочусь в супермаркете. Уже выпотрошенных и в пакетик упакованных. Удобно, ничего не скажешь... – Хёг пожевал губами, встопорщив густые усища, и вдруг повернулся к Прохору и с жаром спросил, – Вот скажи мне, ты по утрам как себя встать заставляешь? Когда ты в кузне махал последний раз?
Прохор аж поперхнулся, с тревогой посмотрел на товарища.
– Эвон как тебя хандра обляпала. – поразился Прохор, но тем не менее в серьёз задумался над повисшим в воздухе вопросом.
Несколько минут ехали молча. Хёг ждал ответа.
– Зачем встаю спрашиваешь? Я скажу тебе зачем встаю. Что бы Эрика проведать, вдруг наш повеса в беду угодил. Ещё зачем? Тебя навестить, а то ещё начнёшь о смысле бытия задумываться, так я дружеской оплеухой мыслишки эти паскудненькие из головушки твоей ясненькой повышибаю, повыколачиваю. – зыркнул серьёзно на Хёга.
Тот под взглядом поёжился, поёрзал в кресле, ремень на натяжение проверил. Представил в красках дружескую оплеуху, затылок зачесался, а на лбу проступила испарина. Сразу как-то жить захотелось. Будто краски стали ярче.
Прохор продолжал:
– Или зараза какая голову из канавы подымит, куда её окованным сапогом много лет назад вдавили. Кто ж делу поможет, коли я с постели утром не выберусь, а буду вместо этого в нестиранной майке про обезьянов аморальных истории похабные пересматривать?
– Я исподнее каждый день меняю. – обиделся Хёг на напраслину.
– Ах меняешь?! Ну прости ради Рода. – наигранно повинился Прохор, и нарочито заинтересованным голосом спросил, – А зачем меняешь–то можно поинтересоваться?
Хёг посмотрел на него недоумением, а потом расхохотался так громко и заразительно, что сначала к нему присоединился Прохор, а уж после этого и все стёкла в салоне начали подхахакивать мощным выдохам мужских глоток.
Отсмеявшись, и утерев проступившие слёзы, Хёг продолжая всхлипывать заявил:
– Я обязательно об этом подумаю, дружище, когда Эрика найдём, обещаю. И спасибо тебе.
– За что? – спросил Прохор.
– За то, что находишь повод вставать каждое утро, балбес!
Приехав во Владимировку, сразу вырулили на пристань. Бросили машину на причале, и арендовав моторку, поскакали по гребням невысоких вечерних волн в сторону Коневца. Из под фортштевня вылетали брызги разрезанных водяных валов, и с радостным упоением бросались в лицо Хёга, сидящего на носовой банке.
Казанский скит находился в глубине острова. Товарищам предстояла небольшая пешая прогулка по сумеречному лесу.
