Глава 1
Осенний утренний туман накрыл маленькую деревушку. Над гладью мутного пруда он висел как большое белое покрывало. Промозглый ветер обрывал последние листы с деревьев и устилал слякотную землю. Дождя в эту осень выпало больше обычного. Земля пропиталась влагой, была жидкой и вязкой.
Рассветало. Кое-где сонно мычали коровы, гавкали громогласные псы, просыпались первые петухи и начинали возвещать о наступлении нового дня. Люди в деревне ещё спали, их ветхие избенки молчали.
В это унылое время на деревенском прогоне показалась повозка. Старая, рыжая лошадь с трудом тянула телегу. Каждый её шаг был затруднен обилием налипшей на копыта жидкой грязи. Телега выглядела не лучше — деревянные колеса были густо обмотаны красной липкой глиной. На особо сложных участках пути, телега застревала в глубоких колеях, и лошаденке приходилось туго. Бедняга притомилась, но почуяв человеческое жилье, следовала по намеченному пути, ожидая скорейший отдых и корм.
Путешественников было двое. Кроме возничего, на телеге сидела юная девушка. Чтобы не замерзнуть от студеного ветра, она завернулась в теплый овечий тулуп, который был явно с чужого плеча. Такие носили зимой мужчины: овчинные шкуры грубой выделки сшивали мехом внутрь. Запах от таких шуб шел неприятный, кислый, зато это хорошая защита от холода. На голове у попутчицы был надет бурый шерстяной полушалок, выцветший и побитый молью. Пальтишко на девушке — залатанное, местами с заплатами другого цвета. Было ясно, что девушка из бедной семьи, может даже нищей. Свесив с телеги худенькие ножки в лапотках, молодица смотрела на обочину.
Спутник, мужчина средних лет, наоборот, был добротно одет: длинное суконное пальто, меховая шапка, кожаные сапоги.
На первый взгляд, можно было подумать, что они чужие друг другу люди. Просто попутчики.
— Тпру, окаянная! — воскликнул мужчина и резко дернул за вожжи. Лошадка послушно остановилась, при этом продолжая раскачивать хвостом в память о жгучих насекомых, преследовавших её все лето. Но стоять скотинка спокойно не могла, то и дело переминалась с ноги на ногу, дергала головой, громко фыркала.
— Ишь расходилась! — продолжал кричать мужчина на лошадку, словно ждал от неё ответа.
Настроение у возничего было плохое, потому скверное расположение духа он вымещал на безропотном животном. Еще раз, вздернув вожжи для оснастки, он махнул прутом по лошадиному крупу.
Про себя он думал, вовсе не о лошадке: «Гори все синим пламенем, так будет лучше!» Повторял бесконечное число раз одну и ту же фразу, при этом нервничал ещё больше. Изнутри его разжигало чувство вины.
— Ну вот, родимая, добрались! — оглянулся он на попутчицу, — теперь надо узнать в каком доме твоя тётка Катерина живет. Рановато пока. Гляди, спит ещё в деревне народ. Давай, подождём немного. А пока и ты подремли. Наверняка устала?
Девушка не ответила, лишь тяжело вздохнула, а после прилегла в телеге на бочок. Только заснуть не смогла, с трудом скрывала своё волнение. Никогда прежде ей не приходилось уезжать из дома в такую даль. В деревне ей сразу не понравилось: серо, домов мало, грязь кругом, сплошные леса без конца и края. В уездном городке, где до этого жила, гораздо устроеннее: дома из кирпича, церковь, фабрика, лесопилка.
Мужчина тем временем обошёл упряжь, покачал головой, понимая, что нужно чистить колеса. Недолго думая, он сходил в березняк и вернулся с большой острой палкой. Этим нехитрым приспособлением принялся отковыривать грязь с телеги, то и дело, проклиная всеми чертями разбитую от дождей дорогу.
Скоро в деревне началось движение. Через два дома от прогона поднялся скрипучий колодезный журавль, зазвенели ведра.
Мужчина встрепенулся, бросил палку наземь:
— Машутка, вставай! Бери пожитки! Поспешим, вдруг нам повезет!
Девица убрала с плеч тулуп, взяла небольшой узелок, после ловко соскочила с телеги.
— Скорее, не отставай! Застать бы деревенского «жаворонка», — бодро зашагал мужчина вдоль по деревенской тропке.
Маша едва поспевала за его широким шагом, не понимая, к чему такая спешка?
Быстро домчались до участка, где было заметно оживление. Возле дома резными наличниками, суетилась полная круглолицая женщина. Над крышей клубился густой дым, а сама хозяйка набирала воду из колодца.
— Хозяюшка! — окликнул мужчина, — остановись на минутку! Скажи, где Катерина Ермиловна живет?
Женщина поставила полные ведра наземь, уперла руки в бока и нахмурилась.
— Не знаю я никакой Катерины Ермиловны! — в её голосе послышались грозные интонации.
— Не может быть! — отреагировал мужчина, — здесь она. Давно уже живет. Лет десять, может и больше.
— Десять? М-м-м! Постойте! Бабушка Катя в крайнем доме живет, возле горелого места, по правому порядку. Её Ермиловной не величают, вот я и не вспомнила.
Мужчина довольно заулыбался:
— Она родимая. Так в какую сторону нам идти?
— А чего вы до неё? Отродясь здесь гостей к ней не видели.
Лицо деревенской жительницы скривилось в презрительной ухмылке. Заезжие у неё всегда вызывали недоверие. А эти двое сразу с наскоку зашли, да еще и спозаранок!
— Племянницу к ней на проживание привез. Сиротка она — ни отца, ни матери, — зачем-то откровенно выдал мужчина.
Женщина окинула оценивающим взглядом племянницу Катерины, хмыкнула, типа: «Ходят тут всякие, от дел отвлекают!».
Вялым движением руки махнула в сторону, куда должны идти непрошеные гости.
— Ступайте до самого конца, не ошибётесь. Да, не испугайтесь сильно.
— Не испугаться? — не понял мужчина.
— Хуже дома во всей деревне не сыскать, — снова с желчью ответила крестьянка. Потом повернулась к чужакам спиной, подхватила тяжелые ведра, и уверенным шагом направилась в дом. Все — разговор окончен. Даже воды испить не предложила!
Чужаки пошли по узкой тропе вдоль деревни, в указанном направлении. Пока доплелись до сгоревшего дома, на ногах по целому килограмму грязи налепилось. Мужчина ворчал всю дорогу, что новые сапоги испортил.
В конце пути их ждал сюрприз. Избенка оказалась так мала, что походила больше на баньку или амбар, в котором хранили зерно.
«Как же можно здесь жить?» — мелькнуло у Маши в голове. Ей было с чем сравнивать: у дяди был большой дом, обустроенный, с просторной горницей, двумя спальнями, с резными сенями. Вокруг дома много построек и для скота, и для хранения запасов.
А возникшую сейчас перед ними халупу жильем назвать было трудно. У Маши внутри всё сжалось в комок. По её мнению, в такой избушке могла жить только страшная-престрашная Баба Яга, которой родители пугают детей в случае непослушания.
На Машеньку навалился страх. Хотелось кричать, что ни за что на свете она не останется здесь. Будет выполнять самую грязную работу, лишь бы дядя забрал её обратно. Она часто-часто моргала глазами и взволнованно вздыхала. Дядька же делал вид, что не замечает её состояния.
— Ну и нищета! — возмутился он, оценивая избушку. — Я, думал, что оставлю тебя в хороших руках. А тут — сарай, будка собачья.
Возле теткиной избы не было таких построек, как у остальных домов: ни дровяника, ни хлева, где разводили скот. Зато вокруг высокий в человеческий рост бурьян, да крапива. Дверь покосилась, оконца маленькие. Ветхое жилье: подгнившие бревна, худая крыша. Казалось, что от сильного ветра она может сложиться в кучу.
Маша вцепилась дяде в рукава и подняла на него жалостливые глаза. Но куда там, лишь холод в ответном взгляде. Конечно, он чувствовал отчаяние племянницы. Ему было жалко обездоленную судьбой, безвинную девочку, но другого выхода у него не было.
— Постой, Маша! Сейчас всё прояснится, — освободил он руки. Вина по-прежнему не давала ему покоя, но не для того он проехал такие километры, чтобы сдать назад.
Пробираться к заросшему бурьяном дому было трудно. Дядьке пришлось протаптывать ногами проход среди мокрой высоченной травы и жгучей крапивы.
— Чтоб тебе! — отмахивался он от нависающих веток, жалящих лицо.
Чтобы Маше было легче продираться вслед за ним сквозь заросли крапивы, он тянул её за руку.
— Берегись, жжется, — указывал на едкие сорняки, почесывая ошпаренное место.
Наконец, получилось добраться до стены дома, где было одно-единственное оконце, размером в два локтя. Сквозь стекло внутри не разглядеть ничего, тьма-тьмущая. Дядька свернул кулак и постучал по стеклу. Тук-тук-тук! — раздалось по округе.
Ответа не последовало, даже шороха внутри не случилось. Выждав минуту, дядька ещё раз постучал.
— Глухая, что ли? — возмутился он с досадой.
Но отступать в его планы не входило. Поразмыслив немного, подошел к покосившейся двери, едва державшейся на петлях, и забарабанил в неё что есть мочи. Дернул за ручку, дверь оказалась не заперта, что вызвало у него удивление.
— Похоже, обманули нас, не живет здесь никто. Ну и шуточки у местных! — начал ворчать дядька.
Вдруг в доме послышался шорох. И скоро сухонькая старушка маленького ростика вышла к ним из темных сеней и встала в дверном проеме.
«Долго копалась!», — хотелось ругнуться дядьке. Поверьте, в другой раз он бы отчитал её по-полной. Не посмотрел бы на разницу в возрасте, ведь он умел быть грубым на слова. Только сегодняшний интерес загнал его самолюбие в угол, ведь прибыл он в роли просителя.
Обменялись со старушкой первым взглядом. Хозяйка домика зевнула от души, поправила съехавший платок и как ни в чем, ни, бывало, поинтересовалась:
— Кого принесло в такую рань? Не ждала я никого!
Прищурила глаза, пытаясь опознать гостей. К своему удивлению, видела она их впервые. Обычно до неё только соседи захаживали и то по нужде — проверить, жива ли.
Мужчина не стал медлить и выдал, как на духу:
— Тут дело такое, Катерина Ермиловна, я племянницу твою насовсем привез, девать мне её некуда.
— Племянницу? — засомневалась старушка.
— Ты осталась единственная её родня. Забирай, а то пропадет.
— Молодая, здоровая. Чего ей пропадать-то?
— Калека она!
— Да, какая же она калека, — удивилась старушка, разглядывая девушку, — девка и девка: руки, ноги на месте? Чего наговариваешь? А то я не вижу!
Дядька на минуту замешкался, стушевал перед напором. После нашелся, что ответить:
— Безмолвная. Пока маленькая была, мычала, как бычок, а теперь, вообще ни звука. Кто хочешь обидит, а она ни закричать не сможет, ни пожаловаться. Посмотри на нее, что снегурочка, беленькая, красивая. Как пятнадцатый годок исполнился, парни проходу давать не стали. Боюсь я за неё — испортят девку. Хоть дома навсегда закрывай. А здесь деревня, все равно не как в городе. Глядишь, замуж выйдет, мужа доброго найдет. К тому же хозяйственная, услужливая, к любой работе приучена, да и нраву кроткого. Забирай, Екатерина Ермиловна, не пожалеешь, ты уж старая, тяжело одной без помощи.
— Василий, наконец, узнала тебя, давненько не виделись, — удивилась Катерина.
— Да, лет десять минуло. С тех самых похорон...
Старушка оборвала его на полуслове:
— Хорошо вещаешь, гладко, как по писаному, наверное, долго речь репетировал. Только мне невдомек твои заботы. Сейчас, вижу, что на меня обузу перевешиваешь, а у самого душа не на месте. Говори, в чем причина, а то назад пошлю! От ворот поворот!
— Причина… — замялся мужчина, подбирая нужные слова, — не ужилась она с женой моей. Ссоры, неурядицы каждый день с утра до ночи. Хоть всех святых выноси!
— А говоришь немая! Как же она без слов ругаться— то может?
— Не знаю! — махнул рукой мужчина, — жена сказала, что поперечная она, что ни укажи, все на вред сделает. Кому такое понравится?
— Ясно, на поводу у своей женщины пошёл. Путь выбрал самый простой.
— Не такой уж и простой.
— Гляди, потом угрызениями совести не мучайся. Сам-то дома ничего не решаешь?
— Зря ты так, Катерина Ермиловна, жена моя — женщина добрая, деловитая, считай, весь дом на ней. Грех жаловаться!
— Ты и не жалуйся, больно мне нужно! — ответила Катерина, — живи с женой в согласии и сытости, а девчонку-сиротку — по миру пусти! Безвинная она, сам понимаешь, за себя не постоит.
— Я и так растил её, сколько мог.
— Не мне тебя к совести призывать, науке учить, взрослый муж, решай сам!
Дядька был неумолим и продолжал стоять на своём. Из деревни ему нужно было вернуться одному. Сотню раз пересказано-передумано. Жена напутствие дала, до сих пор звон в ушах стоит.
— Именно, десять лет, как дочь растил, — продолжил уговоры, — время видно пришло.
— Куда пришло? — не поняла тетка.
— Во взрослую жизнь племяннице пора.
— Горькой такая судьбина станет, оглядись вокруг. Не хоромы перед тобой, да и в сусеках пусто!
— Вижу, — согласился мужчина, — только семья у меня: дети, жена, хозяйство. Забот полон рот, работаю с рассвета до заката. Каждая копейка на счету.
— О себе печёшься. О сытости своей и покое. Понятно, лишний рот никому не в радость.
— Не стыди, Ермиловна, и так кошки на душе скребут.
Пока шла перепалка, Маша пристально рассматривала тётушку. Для себя отметила, что ближайшая родственница — приятной наружности старушка. С первого взгляда понравилась. Речи разумные, в дядькину сторону говорит. А он будто виновный стоит, оправдывается.
После нелепых его доводов, Маша поняла, что вряд ли обратно ей дорога будет. До последней минутки надеялась на дядькино сострадание, но все чаяния развеялись, словно дым.
Дядька присел на лавочку возле дома, наклонил голову и обхватил её руками. К его усталости от дальней дороги, ещё навалилось чувство стыда и бессилия. Он не знал, как убедить Катерину.
В воздухе повисло молчание. Катерина Ермиловна тоже задумалась: «Самой есть нечего, а тут еще нахлебница объявилась. С другой стороны — родная кровинушка, надежда в старости. Будет кому стакан воды подать на смертном одре. Да и кровь не вода — памятка от сестрицы младшей. Девчушке и так в жизни настрадалось. Отца убили за три колоса, мать с горя повесилась. Уступлю, оставлю бедняжку у себя».
Добросердечная женщина никогда не проходила мимо чужого горя, всегда старалась помочь. Не всегда в ответ платили той же монетой, но ни разу она не покаялась в содеянном. Верила, что всем воздаётся на небесах, так и жила до этих пор.
История младшей сестрицы милой, матери новоявленной племянницы, что ножом по сердцу. Поглядела на неё, и всплакнуть захотелось. Вот, участь-то горькая!
Машины родители — хорошие люди, трудолюбивые, между собой славно жили, в любви и согласии. Работали, не ленились: хлеба много сеяли. Деревня хорошая, зажиточная, да и от уезда близко. Дом добрый справили, хозяйство крепкое — живи да радуйся! Только не всем на роду, видно, благословение даётся.
Как-то раз после сбора урожая, отец Маши с десятью мешками пшеницы поехал в город на базар, не один, а еще с двумя друзьями-соседями. Обозом — безопаснее, грабежа на тракте было много. По пути-дорожке завистливые односельчане зарезали его, а тело в реку бросили. Следы преступления в той же воде смыли. Зерно же от себя продали, а барыш между собой поделили. По возвращении домой, всем твердили, что до города без проблем доехали, торг провели. А назад ехать Машин отец с ними не явился, где-то в городе в лавке суконщика задержался. Ждали-ждали, полдня прошло, оглобли к дому без него поворотили.
Долго искали отца, всей округой ходили: кто в лес, кто в городе справлялся. В недолгих, после дождя он в реке всплыл, страшный надутый. Деревенские смекнули, чьих это рук дело. Прижали к стенке тех самых дружков, они во всем и сознались.
