Оцепенение сна все никак не спадало, хотя бедная не была уверена, что спала: со вчерашнего вечера она старалась не открывать глаз, хотя младший из разбойников требовал, чтобы она смотрела ему в лицо. Он и разбил ей нос после попытки отвести взгляд от безобразного шрама, рассекающего ему щеку ровно пополам. Тогда боли от удара она не почувствовала: боль от бесконечного насилия была в разы сильнее. Сейчас же, увидев на пальцах кровавые разводы, она побоялась снова тронуть лицо. Тихо всхлипнув, поспешно вытереть руку о юбку, которая, как и хозяйка, представляла собой жалкое зрелище. Еще вчера яркие цветы превратились в серое месиво, нижняя кружевная оборка наполовину оторвалась, а из переплетения нитей кружева ёжиком торчала солома.
Когда отец упал, обхватив руками всаженный в живот нож, они с братом спрыгнули с телеги и опрометью кинулись с дороги в лес. Пока разбойники соображали, куда те девались, беглецы успели скатиться по сухим листьям в овраг. Мальчишка проворно взбирался по склону, а вот юбка сестры намертво зацепилась за первое же поваленное дерево, и пока она рвала кружева, драгоценные минуты убежали без нее. Она только успела крикнуть брату, чтобы тот не останавливался и не оборачивался, и она не разрешила себе закричать, когда ее поволокли обратно к телеге.
Где же сейчас её мучители? Свесившись с телеги, девчушка попыталась осмотреться, но сколько ни щурилась, разбойников так и не увидела, хотя кони по-прежнему были привязаны к деревьям, хотя и пытались вырваться на свободу, бешено крутясь и вставая на дыбы. Должно быть, она и вправду уснула и разбудило ее как раз конское ржание. Только боль и горькие мысли сыграли со слухом злую шутку, и она не сразу заметила беснующихся лошадей.
Превозмогая ужасную боль, скрутившую низ живота, пленница слезла с телеги, разодрав вдобавок к другим потерям еще и ногу о надломленную доску. Только на новую боль не обратила никакого внимания, потому что при виде мертвого отца у нее из глаз градом полились слезы. Громко всхлипывая, она медленно продвигалась вдоль телеги к тому месту, где с простреленной головой лежал их тяжеловоз. Отец бездумно пустил его по горной дороге галопом в глупой надежде уйти от погони. Старый конь, конечно же, оступился и завалился на бок, увлекая за собой и телегу. Под дугой, придавленное оглоблей, лежало бездыханное тело отца: руки по-прежнему сжимали рукоять ножа. Разбойник — тот самый, со шрамом — не вытащил его из мертвого тела.
Дочь всхлипнула на этот раз совсем тихо, будто то листья, подгоняемые ветром, прошелестели совсем рядом с мертвым конем и хозяином. Из-под густых чёрных бровей остекленевшие глаза родителя смотрели в почти чёрное небо с одинокой мутной луной, едва выглядывавшей из облаков. Ещё мгновение, и всё кругом окутает кромешная горная ночь. Вчера отец надеялся успеть спуститься в долину до сумерек и найти в деревне приют на время или навсегда, коли устроится плотником. К несчастью, разбойники настигли их слишком далеко от человеческого жилья.
Что стало с братом? Сумел ли Михей добежать до человеческого жилья? Только бы успел, тогда ее жертва не была напрасной.
Девчушка опустилась на колени подле остывшего тела отца, резким движением вынула из смертельной раны нож, чтобы швырнуть в придорожные кусты, и тут же схватилась за собственный живот, глотая ледяной осенний воздух. Её мутило не от вида крови. Со смертью матери ей самой приходилось рубить петухам головы. Просто она давно ничего не ела и даже не пила. Но не пришло еще время жалеть себя.
Она оперлась о вторую оглоблю и прикрыла глаза, но лишь на мгновение: нельзя терять ни минуты — ночь скроет от неё тропы, но не скроет её саму от разбойников. Только уйти, не простившись с отцом, нельзя…
Она провела рукой по взъерошенным волосам покойного, сумела закрыть мёртвому глаза и поцеловала в ледяной лоб. Затем, тяжело вздохнув, распахнула рубаху с вышитым воротом и двумя руками рванула шнурок, на котором висел простой серебряный крест — свой она потеряла, пока разбойники швыряли её друг другу. Увы, толстый шнурок не поддался, только оставил на ладонях красные бороздки. Тогда дочь осторожно приподняла мертвому отцу голову и сняла крест, положила на ладонь, поцеловала и, зажмурившись, повесила себе на шею. А когда открыла глаза, чуть не закричала — отец вновь смотрел в небо и на нее.
— Нет, нет… — замотала она головой. — Не забирай меня с собой!
Попятившись, она наступила босой ногой на что-то мягкое и на этот раз закричала, но быстро сообразила, что это всего-навсего отцовская шапка. Схватила её и, водрузив на голову, спрятала под неё растрёпанные чёрные кудри.
Лошади продолжали бесноваться, и девчушке стоило неимоверного труда протиснуться между ними, чтобы отвязать один повод. Почувствовав свободу, конь тут же рванулся прочь от новой хозяйки, но беглянка из последних сил удержала поводья в руках. Конь взвился, дико заржав, но девчушка не отступала — она умело отпрыгнула в сторону, чтобы конь не растоптал ее, и потянула за повод, отводя от товарища, и только тогда заметила, что конь рассёдлан. Из последних сил ухватилась она за гриву, подпрыгнула, чтобы перевалиться через круп, и сумела, окончательно порвав юбку, перекинуть ногу. Конь дико мотнул головой, и несчастная еле успела припасть к гриве, когда задние ноги животного взметнулись вверх. Жесткая щетина щекотала нос, но наездница, вжавшись в шею коня, только еще сильнее напрягала колени, чтобы во что бы то ни стало удержаться верхом.
Конь бесновался и лягался. Бессильные слёзы выступили на слипшихся от страха ресницах несчастной, и она принялась молиться. Но Бог не услышал ее и даже отвернулся, оставив на погибель — пальцы разжались сами собой, и беглянка начала скатываться по боку лошади, теряя повод и надежду на спасение — но даже почувствовав на себе сильные мужские руки, остановившие ее падение, она не закричала, только еще сильнее заплакала: не успела, не успела убежать, и кошмар прошлой ночи повторится. Если б только она не выкинула нож, он помог бы сейчас закончить её страдания, нынешние и грядущие…
— Я все записал, — с трудом выговорил Вацлав, когда в тишине прошла минута, а то и целых две. — Продолжайте. Пожалуйста, — добавил он поспешно.
— Не хочу, — ответила женщина так же спешно, и голос ее вновь сделался глухим, будто простуженным. — Не хочу вспоминать…
Вацлав вжался в спинку стула — так и есть, это ее история, поэтому за весь рассказ он так и не услышал имени той несчастной девушки. Но раз она сейчас здесь перед ним, вернее, у него за спиной, значит, как-то сумела убежать от разбойников и добраться до деревни. Неужели так и не расскажет, как?
— Вы натрете медью мозоль, — хмыкнула хозяйка.
Вацлав отложил медный держатель и схватил простой карандаш.
— Благодарю за заботу, — проговорил он с надеждой на продолжение: не просто же так рассказчица отточила для него карандаш.
— Вы ведь собираете не фольклор? Вам не даёт покоя наш замок?
— Какой замок? — нерешительно переспросил Вацлав.
Он не слышал про замок от завсегдатаев трактира, хотя и спрашивал, есть ли поблизости старые крепости. Он имел страсть к старым камням, как любой мальчишка, выросший в городе с пышными дворцами.
— Обыкновенный замок…
Что упало на пол? Бутылка? Она пила или наливала только ему? Вацлав выждал и тихо спросил:
— В ваших краях действительно есть замок?
Ответа не последовало, и Вацлав принялся чирикать в блокноте, сам не понимая причин охватившего его беспокойства. Замок? Ему казалось, что в округе не осталось ни одной деревеньки, которую бы он не посетил. Нигде он не слышал ничего про замок, да и негде здесь спрятаться развалинам.
— Вы же собираете песни. Так я могла бы вам спеть… Хотите?
— Как вам будет угодно, — проговорил Вацлав, оглядываясь назад, но там по-прежнему царила непроглядная тема. Как такое возможно? Обман зрения, усталость, последствие самогона — да все вместе!
— Мне угодно рассказать историю, которую я начала, — проговорила хозяйка сухо, и голос ее перекрыл далекий волчий вой.
Вацлав инстинктивно взглянул на огонь, ища в нем защиту от диких зверей.
— Замок есть, но не приведи вас Господь шагнуть через его порог. Никто не знает, почему старые башни до сих пор не рассыпались в прах… Кроме, конечно, самого хозяина замка…
Рассказчица вдруг закашлялась и надолго замолчала.
— Никогда не следует забегать вперед истории. Вы слишком нетерпеливы, молодой человек, а спешка, да будет вам известно, никого еще не доводила до добра. Вы не умеете рисовать… Но рукописи всегда начинаются с рисунка. Верно?
— Да, — Вацлав опустил глаза к тетради.
— Тогда нарисуйте осенний лист, — голос на этот раз зазвучал будто с потолка, и Вацлав на мгновение запрокинул голову, но утонул взглядом в прежней темноте. — Почерневший по краям, скукожившейся, с жёсткими прожилками, хрупкий… Этот лист будет героем нашей истории. Она будет коротка… И всё же эта история стоит того, чтобы её записать… Порой то, что должно было пройти незаметно, остаётся в вечности…
На столе вспыхнула свеча, осветив бумагу. Пальцы Вацлава перестали дрожать, и графит жирной линией вывел контур — слишком красивый для того, чтобы быть его собственным творением. Оттого стало ещё более страшно, и пальцы похолодели, а голова отяжелела, словно он вдохнул какого-то запретного зелья.
— Осенняя тьма давно укрыла ледяным крылом горы, — прохрипела рассказчица над самым ухом Вацлава.
Но отчетливо почувствовал исходящий от неё запах самогона, но даже не шелохнулся, боясь оборвать и так не совсем связную нить неспешного рассказа.
— Но в деревнях все ещё тлели очаги и звучали леденящие душу истории. Люди нехотя оставляли теплую кухню, чтобы улечься под овчины и, осенив себя крестом, проспать до третьих петухов.
И замолчала, почувствовав видимо, что гость не просто так остановил карандаш, не дописав предложения.
— Я позволю вам задать последний вопрос, и больше вы не произнесете ни слова, пока я не закончу. Иначе я закончу навсегда. Вы меня поняли?
— Да, определенно понял, — кивнул Вацлав. — Позвольте уточнить год…
Хозяйка хрипло рассмеялась и зашлась диким кашлем. Ему сделалось не по себе, и он вдруг вспомнил про последнюю волю умирающей — вдруг она больна чахоткой?
— Вы же не некролог пишете, право слово. Это случилось, когда я была молода и красива. Такой ответ вас устроит?
— Да.
— Позвольте полюбопытствовать…
Тонкая рука в черной перчатке вырвала из рук Вацлава тетрадь, и он содрогнулся от взрыва нервного хохота, спустя краткое мгновение раздавшегося у него за спиной.
— Начать жизнь с чистого листа… — зачитала хозяйка первую фразу, написанную им на первой странице тетради. — Даже смешно, как порою избитые фразы обретают новый смысл. Сначала я думал написать, как в далеком детстве, “Дорогой дневник”, но понял, что вышел уже из того возраста, когда ведут дневники, но еще не дорос до того, чтобы превратить дешевый блокнот в хранилище умных мыслей… Как самокритично, молодой человек. Похвально, похвально… Такая честность с самим собой достойна награды.
Вацлав непроизвольно схватился за шею, когда ее обожгло прикосновение толстой ледяной цепочки. На руку упал кулон — в тусклом свете не разобрать, что за камень лежит на ладони.
— Это рубин. Древний, потому очень дорогой, так что постарайтесь не продешевить, молодой человек. Я знаю, что у вас совсем не осталось денег…
— С чего вы взяли? — поспешно отдернул руку Вацлав, и тяжелый камень ударил его в грудь.
— Знаю… — хмыкнула за его спиной таинственная хозяйка. — Догадалась. Или нашептали ваши таинственные доброжелатели или доброжелательницы. Ну право, будь вы при деньгах, не задержались в нашей деревушке даже на лишний час. Но так же поспешу заметить, что этот камень приносит несчастья…
Он снова вздрогнул, а она снова рассмеялась.
— Избавьтесь от него как можно скорее, вот вам мой совет. Не брать его вы не можете. Это мое желание, а желание умирающей закон даже для незнакомого человека.
— Вы больны? — спросил Вацлав поспешно, пряча странный подарок под толстый шарф.
— Да… Но жалеть меня не стоит. Я прожила довольно интересную жизнь и не боюсь смерти. Я ее жду. Нетерпеливо. Как ждут возлюбленного. Вы были когда-нибудь влюблены?
— Я?
От неожиданности вопроса Вацлав обломил грифель и пришлось схватиться за медь и дрожащими пальцами быстро подкрутить кольцо держателя, ведь хозяйка могла в любую минуту продолжить свой рассказ.
— Вы, вы! — смеялась она за спиной у гостя. — Мы с вами одни, так что можете ничего от меня не скрывать. Я унесу много секретов с собой в могилу. Так что у вашего секрета будет отличная компания. И я буду с вами честна. Скажу, зачем позвала вас, зачем рассказываю вам все это…
Хозяйка избушки обошла стол, и Вацлав впервые увидел ее силуэт: довольно высокая, слишком худая, в черном? И с вуалью на лице. Вдова? Должно быть… Она присела на чурбанчик у огня и сгорбилась. Сколько ей лет? Явно не старуха, но давно и не молодуха.
— Не спорьте, — заговорила траурная дама глухо. — Ведь чертовски приятно говорить о другом неприкрытую правду, смаковать чужое падение, упиваться чужой болью, смеяться над прожигающими чужое сердце слезами, заранее зная исход… — замолчала на мгновение, чтобы разворошить огонь. — Я не скрою от вас ничего. Расскажу все так, как было однажды рассказано мне в одной довольно доверительной беседе.
Дама зашуршала тетрадью и поднесла ближе к огню, чтобы прочитать:
— У меня остался один приличный костюм. Тот, что достался от старого барона, у которого матушка служила кухаркой, благодаря чему ели мы всегда досыта. До тех самых пор, пока барон, вконец разорившись, не продал городской дом и не забрал матушку с собой в деревню. Оставшись в городе один одинешенек…
Хозяйка замолчала и, вырвав лист, поднесла к огню, но в самый последний момент отдернула руку:
— О, черт! — выругалась она из-под вуали, и Вацлав понял, что за восклицанием последуют его собственные слова: — Поезд дернулся, и клякса растеклась на всю страницу. Наверное, правы те, кто делает записи карандашом. При повторном прочтении, их можно стереть и сохранить чистый лист чистым. Места на странице почти не осталось, а следующий лист марать жалко. Стану писать, когда случится что-то действительно примечательное. И что же? — голос чтицы иронически взвился, как пламя в очаге. — Так ничего примечательного и не случилось за всю вашу долгую поездку по Трансильвании?
— Нет.
— Тогда ответьте правдиво на мой вопрос. Знаете ли вы, что такое любить?
— Нет.
Вацлав так сильно замотал головой, что дрогнули концы шарфа и даже тяжелый кулон.
— Ну, а хотя бы влюбленность вам знакома? — голос хозяйки саркастически дрогнул.
— Нет, — прошептал молодой человек, но шепот его потонул в звонком смехе траурной дамы.
— Полноте! Вы же не станете отрицать, что вам приглянулась рыжая дочка трактирщика?
— Нет, — отрезал Вацлав зло. — Я расспрашивал ее о культурном наследии деревни.
Дама шаркнула ногой и хлопнула себя по коленке чужой тетрадью.
— Жаль, если это так…
Хозяйка бросила вырванный листок в огонь и отвернулась в темноту.
