В квартире она намеревается сразу заглянуть в комнату брата — проверить дома ли он и все ли в порядке — но Рома толкает девушку к их спальне и говорит, что проверит сам.
Кира заваливается на кровать прямо в платье, даже не умывшись и не помыв руки. И абсолютно все равно, что о ней подумает Карелин.
С места не сдвинется и будет спать так.
Сквозь беспокойную дрему она улавливает момент, когда он укладывается рядом.
И поворачивается к мужчине лицом.
Как только он притягивает ее за бедро к себе поближе, Кира заставляет губы шевелиться:
— Пообещай мне, что не убьешь их.
Она вслепую, на ощупь всовывает свою ладонь в его, и мозолистые пальцы прячут тонкую руку у мерно бьющегося сердца.
— Если бы ты спросила, собираюсь ли я их убивать, — вполголоса говорит Карелин, — то я бы ответил, что не собираюсь.
Но она уже спит.
Глава 8
Утро не предвещает ничего плохого — только потому что худшее случается, как только начинается само утро.
Проснувшись на рассвете, Кира и Роман минуту-другую воркуют, уткнувшись друг другу в лицо. Для отвлечения и сглаживания вчерашней ссоры он обсуждает их планы на Рим, а она задает вопросы.
От обволакивающего тепла поглаживания бедра он переходит к стягиванию платья, и Кира приподнимается для удобства.
Слегка нависая над мужчиной, Кира скребет ногтями жесткие волосы на затылке, а затем убаюкивает его голову растопыренными ладонями.
В тишине еще сырого рассвета шорохи оглушительно откровенны.
Приходится дрессировать легкие — Рома бродит губами по залившейся краской шее и настойчиво спускается ниже и ниже.
Поцелуй в волосы, мазок ногтями по необъятному плечу. Кира сжимает ноги, надеясь, что ненасытные уста сейчас успокоят лаской ноющие грудки… но этого не случается.
Замерший под ней Карелин не моргает и, кажется, вмиг каменеет будто и впрямь в статую превращается.
Кира подается назад и снова приподнимается, чтобы получше рассмотреть мужчину.
Рука сковывает ее запястье, с хлопком по коже, словно щелчком захлопнулись наручники.
— Рома, что так…
Она осматривает саму себя, чтобы понять куда это он так глядит.
Синяк на животе, безжалостно цельный в насыщенности багрового цвета, смотрится… намного-намного хуже, чем ощущается.
Блин, по виду, это гематома жуткая, а не синяк.
Свободной рукой она прощупывает кожу с кровоподтеком, но кое-где плоть даже не отдает дискомфортом.
Сам-то ушиб в три раза меньше, чем темно-красный отек — последний занимает площадь всего ее торса.
— Это только на вид такой ужас, — старается говорить она бойко, — болит только по середине, потому что вот туда… Рома?
Он неподвижно смотрит на синяк.
— Рома, бога ради…
Одновременно пытаясь прикрыться и повернуть его голову, Кира начинает подниматься на коленях. И Карелин, слава богу, оживает.
Он протягивает руку к телефону и одним резким движением садится в кровати.
Кира, даже посмеиваясь, намеревается развернуть его к себе, но он все игнорирует. Даже поворотом головы не выдает, что ощущает нахождение девушки рядом.
Он звонит кому-то и поднимается с кровати.
Ползти за ним в такой кровати нелегкое дело, особенно пытаясь натянуть платье обратно. И, проиграв одной прорези в битве, она отбрасывает ткань в сторону и пытается подняться за ним следом обнаженная.
— Рома, что ты… Да подожди…
— Подъедь на Кузнечную сейчас, я буду через двадцать минут. И чтобы все, что у нас есть на Долинск было собрано сегодня.
Он говорит по телефону и направляется к выходу.
Покинув кровать, Кира все-таки хватает платье, чтобы прикрыться и практически бежит за ним.
Дверь, что он захлопнул за собой, не сдвигается.
Она в замешательстве смотрит на дверную ручку.
И дергает, дергает, дергает.
— Рома! — срывается на крик Кира — Ты! Открой дверь сейчас же. Открой.
Дело не только в замке. Она может различить обрывки фраз и его низкий, размеренный голос.
Будто он стоит, прислонившись к двери, по противоположную сторону. Чтобы наверняка не выпустить ее.
— Открой немедленно! Ты…
Она барабанит по створке, но не в полную силу — в надежде все-таки не разбудить брата тревожной сценой.
— Если ты сейчас же не откроешь ее, клянусь богом, я…
Голос на пределе, срывается и рвется. Она поправляет руковину платья, взмахивая рукой и едва не разрывая шов. Оборачиваясь, осматривает узкую комнату в поисках чего-то… чего-то… Сама не знает чего.
Когда Кира наваливается на дверь еще раз, та оказывается открытой.
Подлеца в коридоре нет, а в ванной шумит душ.
На кухне еще не убрано с позавчера, но ничего — Кира не собирается домохозяйничать. Петя уберет со стола, как она и напоминала еще вчерашним утром, а его мафиозное величество вымоет посуду. Под дулом пистолета, если понадобится.
Вместо того, чтобы собираться на работу, она сидит за столом и ест кунжутное печенье.
Оно немного почерствело, но ничего — прогрызть можно.
Кира прислоняется спиной к двери их спальни, когда Рома, с мокрыми волосами и не застегнутыми манжетами свежей рубашки, выходит из ванной.
Он поднимает на девушку глаза не сразу, сначала забирает телефон с коридорной тумбы. Конверт с деньгами, оставленный здесь в день их въезда, все еще лежит возле покатой вызы с искусственной вербой.
— Док это видел вчера?
Он указывает на ее живот, мрачно оглядывая вытянувшуюся вдоль створки фигуру.
— Синяки формируются в течении нескольких часов, поэтому видеть он «это» не мог, Рома. Я сделала УЗИ, и он предупреждал, что будет синяк. Это выглядит намного хуже, чем есть на самом деле.
Он кивает. Очевидно несогласный ни с ее доводами, ни с тоном.
— Выглядит хуже, чем есть на самом деле. Ага. Последнее, что можно сказать о ранениях и травмах. Потому что они могут выглядеть только лучше, чем являются на самом деле.
— Куда ты звонил и причем здесь Долинск?
Молчат, наверное, несколько минут.
— Долбаебы из группировки Долинска. Город — спорная территория некоторое время, но был без проблем. Они давно нарываются. Они никому нахрен не нужны были никогда, на самом деле.
Пограничный Долинск относился к их области, но примыкал еще к границам двух областей, одной из которой являлась столичная.
— Зачем звонить надо было вот так? — допытывается она прямо. Ручку двери за спиной сжимает крепче, чем та способна выдержать.
— Планы поменялись, — медленно говорит он. Предупреждающе.
— Какие… планы? — нервно сглатывает она. — Ты будешь… разбираться с их… их людьми, этой группировкой из Долинска?
— Завтра уже не будет никакой группировки в Долинске, — просто отвечает он.
Глядя в лицо суровое и отрешенное, она понимает, что незнакома с Брусом на самом деле. Она даже никогда не встречала его до этого разговора в коридоре. Мужчина, разговаривающий с Кирой сейчас, — это не тот Роман, попросивший у нее поцелуй. Не тот, кто сразу понял как неуверенно девушка себя чувствовала в ресторане. Не тот, кто обещал сделать каждый ее сладострастный вздох — своим.
Стоящий напротив Карелин, напряженно отслеживающий каждое ее движение, непреклонен и самоуверен.
Она поворачивает дверную ручку позади себя, но остается стоять на месте.
— Когда… когда ты приставишь ко мне людей? — старается говорить ровно Кира.
— Уже. Они внизу. Когда выйдешь, поедут с тобой. Купили тебе новый телефон.
— Если… если ты не будешь начинать разборки в Долинске, — облизывает сухие губы она и слегка вскидывает голову, — то я буду полностью согласна с охраной. Я… соглашусь. Буду следовать… всем инструкциям.
— Никаких разборок не будет, я же сказал: завтра группировки в Долинске не будет.
— Рома… Ты слышал, что я предложила?
— Сделка — это когда обе стороны пожимают руки напоследок, уверенные что получили желаемое, Кира. А то что ты предлагаешь — это шантаж. Ты не выйдешь из этой квартиры без моих людей. А долинские не останутся безнаказанными.
— То, что ты сейчас говоришь, это… это ощущается намного хуже, чем удар в живот вчера. Хуже… мне.
Он втягивает воздух ноздрями, и кладет телефон в карман.
— Так и ощущается, наверное. Но это касается не только тебя. Это то, как я поступал и до тебя.
Карелин степенно подходит к ней и целует в висок, а затем ласкает языком рот. Неторопливо. Приятной тяжестью возбуждение оседает у нее внизу живота, и невозможно не наслаждаться откровенным покорением ее рта. Но ладонь с дверной ручки не отпускает.
— Ты побудешь милосердной, — шепчет он потом Кире на ухо, — за нас обоих.
Глава 9
В Рим на выходных они все-таки вылетают.
Хоть атмосфера в автомобиле, а затем в самолете еще несколько напряженная.
По дороге в аэропорт темно-серый джип Карелина прикрывают два минивена.
Кира переживает о своих документах и процедуре таможенного контроля, но их подвозят к самолету без единой проверки. В салоне лишь работник аэропорта мельком смотрит ее новый паспорт.
У трапа Роман непродолжительно разговаривает с Кириллом. Пока девушка толком так и не познакомилась с налысо бритым охранником, впечатляющим своим немногословностью.
С собой у нее чемодан, купленный помощницей Карелина, а внутри — половина вещей, выбранных и купленных тоже помощницей. Все это завез ее новый водитель — смуглый верзила по имени Ираклий — вечером в квартиру без какого-либо предупреждения.
Тогда Кира решает избежать выяснений отношений, и молча перебирает накупленное. Скрепя сердце, вынуждена признать: большинство вещей — от одежды до косметики для путешествий — ей подходят.
Солнечные улицы Рима уже плавятся душнотой, когда машина останавливается у отеля. В фойе Кира и не скрывает восхищения при разглядывании зеленого бархата на позолоченной мебели и сочетаний старины с китчем современного искусства.
Рома обращается к встречающему их генеральному менеджеру на безупречном английском, а Кира удостаивается вежливого комплимента от пожилого мужчины, который оказывается американцем.
Он сдержан, так как очевидно побаивается Карелина, хоть и открыто улыбается Кире, когда показывает гостям бар и проводит до лифта.
Их номер — самый верхний и самый лучший — весьма скромных размеров, но роскошную кровать, обласканную порывами молочно-белых штор и примыкающую к просторной темно-оранжевой террасе, вряд ли что-то способно превзойти по очарованию.
Парапет утопает в асимметричных гирляндах зелени, а со столика на улице открывается вид на бесконечные каскады городских крыш.
Роман стоит у ведущих на террасу окон-дверей, занимая собой весь проход — Кире приходится залезть на кровать, чтобы дотянуться до кипы меню на тумбе с противоположной стороны спальни.
В полете отказалась от плотного завтрака, а впечатления нагнали аппетит.
На девушке бежевое хлопковое платье, — просто, но безупречно фигуре — такой бывает готовая одежда только по баснословной цене.
Листая меню, она чувствует, как Роман смотрит на нее, а не на Рим за вздымающимися шторами. Настойчивость взгляда ползет по открытой коже шелковистой гусеницей, заползающей кое-где и под воланы ткани.
Нахлынывает внезапное смущение и Кира тянется к бутылке воды на тумбе. Неуклюже переворачивает вельветовые подставки для стаканов на пол.
Она пытается их поднять, свесившись с матраса, и Карелин протягивает упавшее: он уже обошел кровать и остановился рядом с полулежащей девушкой.
Поднять на него глаза, когда шершавые пальцы проводят по щеке, приближаясь к губам, — испытание для рвущегося из горла вздоха.
Роман не сдерживается первым, и протяжно выдыхает. Глядя на нее сверху вниз.
— Не хочу оставлять тебя голодной, — с тщательно скрываемым сожалением выговаривает он и забирает меню. Смотрит на прикроватный телефон, видимо, планируя сделать заказ.
— Готовить будут не менее часа, каким бы крутым этот номер не был, — бесстрастно комментирует она и приподнимается на руках. Шлейка платья спадает с плеча.
Карелин возвращает ее на место, задумчиво крутя полоску между пальцев.
— Что если час — это мало? — негромко произносит он.
— Ты… издеваешься надо мной? — спрашивает она расстроенно, поворачиваясь в сторону лишь немного.
Даже не собирается скрывать обиды, глупо или нет. Он что ли хочет, чтобы она набросилась на него?
Кулаком он тянет подол ее платья вниз, будто его так можно стянуть. Несмотря на подтекст беседы, движение застает девушку врасплох.
— Издеваюсь я давно. Над собой.
— Ты собираешься наконец-то поцеловать меня или нет, Карелин?— сопит она.
Самостоятельное стягивание платья лежа оборачивается каторгой, когда он махом раздвигает ей ноги и, небрежно отводя белье в сторону, припадает к жару складочек требовательным ртом.
Она крутится и вертится, в какой-то момент он приподнимается, чтобы помочь — но сбившееся складками платье остается на девушке, потому что теперь они жадно целуются.
Она расстегивает его ширинку и пытается совладать с неуклюжестью собственных рук. То задевая пальцами колом стоящий член, то костяшками упираясь в ремень, то прислоняя ладонь к разрезу кармана.
Вынуждена выгнуться под ним, унять головокружение от безжалостности лихорадочного рта, помечающего ее тело засосами словно ожогами.
Беспорядочно припадая к разным участкам кожи и не выдерживая, Карелин врывается в нее с коротким, приглушенным рыком.
Держаться руками за его шею. Нужно держаться за что-то, ибо их тела схлёстываются, как в битве. Как можно лежать спиной на кровати, под грузом заходящегося в рывках тела, и бояться упасть? Бояться сигануть вниз, теряя не только опору, но ощущение своего тела?
Кира и боится, и надеется. Одновременно. Мукой отзываются одинокие участки кожи, к которым он не может сейчас дотянуться.
— Рома, — вскрикивает она, от бессилия впиваясь ногтями в жесткие волоски на шее и пытаясь разглядеть, как он в ней двигается, — Рома!
Он только сжимает крепче. Мотнув головой, будто приводя себя в чувство, просовывает и закрепляет свои руки под ее подмышками и теперь дергает на себя все ее тело.
Утыкаясь лбом в переносицу, он умоляет жестким, гортанным голосом:
— Да, — вынуждая ее подмахивать каждому проникновению, дышит со свистом, — да. Кира… Да, давай. Не сдерживайся. Не молчи.
Пот стекает ей на глаза, но Роман утирает каплю носом.
— Мне нужно, — задыхается Кира, — мне нужно…
— Что тебе нужно?
Она мотает головой, теряя нити мыслей.
Обрывки путаются и комом перекатываются по сознанию.
Увязает в противоречиях желаний, намерений и нужде.
Одежда мешает, и жара мешает, и пламя, свирепствующее внутри, — тоже.
Нет никаких ударов и всполохов тока, искрящихся каждым толчком. Ток льется бесперебойным журчащим протоком, еще сплошной заряженной стеной обрушившись на них с самого начала.
