Это показалось Эйфории странным, но торопясь увидеть Реми она не придала тому должного значения. Легко взбежав на крыльцо, она постучала в дверь, нетерпеливо приплясывая на месте и вглядываясь в тускло блестевшие цветные стеклышки, ожидая его появления. Не сразу за дверью послышались неуверенные шаги и за стеклом замаячила чья-то тень. Человек подошел к двери, но не спешил открывать.
- Реми, - закричала Эйфория, снова постучав. - Это я, открой, пожалуйста.
Наконец, дверь распахнулась и на пороге возник Джой, красный и почему-то сильно смущенный. Он молча втащил ее в дом и закрыл за ней дверь. Потом также ни слова ни говоря, опустив голову и как-то странно сгорбив плечи, пошел по коридору в комнату. Эйфории не понравилось, как выглядела его спина, как у сильно виноватого или расстроенного человека. Ее мгновенно окатило тревожным холодом.
- Джой, - позвала она, следуя за ним по пятам. – Что ты здесь делаешь? А где Реми? У тебя все в порядке? Почему ты молчишь?
Они вошли в комнату, и Эйфория остановилась, пораженная до глубины души. Обычно у Реми было очень чисто и прибрано, на подоконниках и столе высились аккуратные стопки книг, в старомодном шкафу хранились его скудный гардероб и походное снаряжение, на полках стояло несколько цветочных горшков и снова книжные томики. Сейчас все это было сброшено на пол, разорвано и растоптано, тетрадные страницы, исписанные знакомым ей почерком засыпаны землей и залиты чернилами, карандаши переломаны, его любимые книги разорваны по корешкам и ветер, залетавший в открытое окно, шевелил на полу обрывки страниц, на которых виднелись чьи-то пыльные следы. Эйфория в ужасе посмотрела на Джоя и прошептала побелевшими губами:
- Где Реми? Это сделали вороны? Да, Джой? Они напали на него здесь? Но как?
Джой тяжело вздохнул, отвернулся и отошел к окну, еще больше поникнув плечами. Потом произнес не поворачиваясь, глухим, несчастным голосом:
- Нет, не вороны. Его забрала утром городская стража. Я знал, что ты придешь, поэтому решил дождаться тебя здесь.
- Но что случилось, Джой? – голос ее задрожал от близко подступивших слез, готовых вот-вот прорваться. Эйфория продолжала с недоумением и ужасом рассматривать учиненный стражами разгром. – Почему его забрали? За что?
- Я не знаю, - Джой развернулся, перестав наконец созерцать за окном все тот же безмятежный пейзаж, очарование которого без Реми значительно поблекло. – Он отдал мне вчера живые камни, и как мы договорились я отнес их к источнику Посвящения, чтобы сдать на хранение и сегодня получить в городской управе оплату. Вот, кстати, возьми. Здесь твоя доля. Реми сказал, чтобы я разделил на всех троих поровну, хотя он и добыл почти все камни. Ну так ему и труда нет их ловить. Ты ведь заметила, что они сами к нему липнут.
Джой протянул ей небольшой полотняный мешочек, по виду довольно тяжелый, где что-то негромко брякало. Но Эйфи отшатнулась от него, взглянув на Джоя так, словно он совал ей не деньги, а змею, по меньшей мере ядовитую гадюку с распахнутой в оскале пастью. Джой смущенно кашлянул, покраснел и положил мешочек на стол, потом продолжил:
- А Брант, ну тот, что заведует казной, он и говорит, что видел, как Реми вели в городскую каталажку. Он тоже не знает, что случилось и спрашивал меня. Я ответил ему, что мы только вернулись из похода и все прошло благополучно. Я не стал им говорить, Эйфория, что было там на самом деле. Ведь все вроде обошлось и живых камней теперь у города достаточно, чтобы Посвящение состоялось. Может это какая-то ошибка.
Эйфория молча опустилась на стул, тот, что не так сильно скрипел, и прикусила в волнении палец. Мысли ее метались как раненые птицы, сердце билось в тревожном болезненном ритме. Она покачала головой, пробормотав:
- Нет, это просто невозможно. Он не мог так поступить. Никогда…
Потом смахнула набежавшие слезы и произнесла решительно:
- Я должна увидеть Реми.
- Нет, Эйфи! Нет, подумай, как это будет выглядеть. Что скажет твой отец, когда узнает!
- Отец! - воскликнула Эйфория, лицо ее запылало, а в глазах зажегся очень злой, нехороший огонек. – Что ж, он что-то скажет, наверное. Вот только буду ли я его теперь слушать. Все, Джой, пропусти меня.
Но Джой, заступив ей дорогу, не спешил отходить в сторону, схватил за руки и сам не свой от беспокойства, забормотал:
- Нет-нет, Эйфория! Пожалуйста, будет лучше, если я сам схожу, узнаю в чем там дело. Тебе не нужно идти, послушай меня.
Но Эйфория с упрямым, сердитым выражением лица, молча стряхнула его руки, обошла стороной и быстрыми шагами направилась к выходу, но у самой двери задержалась, подобрала грязную, порванную тетрадь с записями Реми, собрав все до единого листочки, и только после этого ушла. Джой с досадой пристукнул по столу крепко сжатым кулаком и, немного постояв в тяжелом напряженном раздумье, двинулся вслед за Эйфорией, не забыв плотно прикрыть дверь в разгромленное жилище.
…В узкое, забранное решеткой окно, лился неяркий вечерний свет, бросая на противоположную стену красноватый отблеск, с каждой минутой все больше тускневший. Реми лежал на голой, каменной скамье, закинув руки за голову и наблюдал, как гаснет день. Час назад его посетил человек из управы и сообщил, что Город больше не нуждается в его услугах и завтра на рассвете он, по распоряжению губернатора, должен покинуть пределы этих земель без права на возвращение. Ему также запретили перед уходом куда-либо заходить и с кем-либо видеться. До границы края его доставят стражи, а пока ему надлежит находиться под замком, как лицу, чья благонадежность вызывает серьезные сомнения. Посетивший его чиновник также добавил внушительно, что в случае, если после выдворения, он будет вновь замечен на территории города или в окрестностях, его объявят опасным для общества преступником, со всеми вытекающими отсюда последствиями. В чем заключалась вина Реми, человек из управы не счел нужным ответить.
И теперь Реми в сотый раз перебирал в уме, что из событий последних недель могло послужить поводом для изгнания. Но вместо ответа, каждый раз перед его мысленным взором вставал образ Эйфории. С тоской и печалью он думал, что вряд ли им суждено увидеться хотя бы еще раз, что чувства их едва зародившись уже должны быть убиты разлукой. И что вспыхнувшая в нем надежда на счастье оказалась всего лишь мимолетной улыбкой судьбы, а радостные ожидания сгорев, рассыпались пеплом.
За дверью его темницы послышались чьи-то приглушенные голоса, затем в замок вставили ключ и со скрипом повернули. Реми приподнялся, гадая кому в такой поздний час он обязан визитом. Дверь медленно приоткрылась и в помещение, уже погруженное в сумерки, скользнула невысокая, закутанная в темный плащ фигура, а следом страж. Он зыркнул на Реми глазами, искривив в усмешке губы, затем негромко произнес, обращаясь к посетителю и одновременно заталкивая себе за пазуху что-то похожее на пухлый кошелек, с характерным звяканьем монет: «Пять минут, дамочка. Дольше нельзя». Потом неслышно выскользнул за дверь.
- Реми! – Эйфория, а это была она, не стала терять ни секунды и первым делом кинулась ему на шею, заключив в крепкие объятия. И половину отведенного времени они без сожаления потратили на долгий, жаркий поцелуй. Наконец, оторвавшись от ее сладко дурманивших сознание губ, он произнес озабочено:
- Эйфи, тебе не следовало приходить сюда.
- Так ты не рад меня видеть? – она вскинула на него ярко блестевшие от слез глаза.
- Нет-нет, что ты! Очень рад. Я уж и не мечтал увидеть тебя еще раз. Боюсь только, что у меня плохие новости. Не понимаю, как так вышло, но на рассвете мне предписано покинуть Город и эти земли без права на возвращение.
- Я знаю, Реми, милый. Я что-нибудь придумаю, обязательно что-нибудь придумаю, - она снова обняла его, прижавшись к груди и порывисто вздохнула. – Он еще пожалеет об этом.
- Кто он, Эйфи? – Реми слегка отстранился и внимательно взглянул ей в глаза. – О ком ты говоришь?
- Об отце, - Эйфория вновь спрятала лицо у него на груди. – Это из-за него ты сейчас здесь, но…
- Нет, постой, - Реми вновь уклонился от объятий и взяв ее обеими руками за плечи пристально посмотрел в глаза. – Ты же рассказывала, что живешь на ферме с дедушкой, что у тебя больше нет родных. А сейчас ты утверждаешь, что твой отец виноват в том, что я здесь. Как это понимать? Почему ты раньше ничего о нем не говорила? Кто твой отец Эйфория? И почему он хочет выдворить меня из города?
- Советник Лэптон, - опустив голову, едва слышно прошептала Эйфи, стремительно покрываясь краской. – Он считает, что мы не должны быть вместе, что чужаку не место рядом с его дочерью.
- Советник Лэптон, - растерянно пробормотал Реми, отступая от девушки. – Ну, конечно. Близкий друг губернатора и мэра города, среди первых людей городской управы… Да как же ты могла, Эйфория.
Он смотрел на нее потрясенным взглядом, в котором смешались горечь внезапного понимания, боль и разочарование.
- Так значит, все это время ты лгала мне? Зачем?.. Зачем, Эйфи? Ответь мне, пожалуйста. А впрочем, нетрудно догадаться. Чтобы я взял тебя в поход за живыми камнями, чтобы исполнил твой каприз? Ты ведь не привыкла к отказам, верно? И жизнь других не имеет при этом для тебя значения, особенно таких как я, пришлых чужаков. Ведь так, Эйфория? Тебе, наверное, стало скучно в твоем благополучном мире. Ты получила, что хотела, ты довольна?
- Реми, прости меня, - Эйфория не в силах вынести этот его взгляд, опустила голову и спрятав лицо в ладонях, горестно зарыдала. Глубокий стыд и раскаянье охватили ее в один момент. Он снова отступил от нее и сказал потерянно:
- Иди домой, Эйфория. Тебе здесь не место.
Отворилась со скрежетом дверь и стражник, просунув в проем голову, пробурчал торопливо:
- Все, дамочка, вам пора! Не ровен час, кто из начальства заглянет.
Эйфи всхлипнула и умоляюще взглянула на Реми:
- Пожалуйста, прости меня. Я не могу тебя потерять. Только не это. Я так люблю тебя.
Он посмотрел на нетерпеливо переминавшегося в дверях стражника и сказал с глубоким, тяжелым вздохом:
- Да есть ли в твоих словах хоть доля правды… Если тебе нужно мое прощение, Эйфория, то не волнуйся. Я прощаю тебя. А сейчас иди домой, пожалуйста.
Но Эйфи стремительно приблизившись к нему, порывисто обняла и горячо зашептала на ухо, не обращая внимания на недовольное ворчание стражника:
- Да, Реми! Да, я врала тебе, потому что боялась. Боялась, что ты не захочешь иметь со мной дела. Но то, что я люблю тебя всем своим сердцем, всей своей душой – это самая настоящая, истинная правда. Вспомни, я была с тобой в стране мечты, а ведь это должно что-то значить. И в поход я пошла только потому, что хотела быть к тебе ближе. И мне все равно, что другие называют тебя чужаком, для меня нет никого ближе и лучше тебя. Теперь ты можешь презирать меня за обман, и за то, что я разрушила сама того не желая, твою жизнь. Но я не перестану любить тебя никогда. И я обязательно, что-нибудь придумаю, Реми, чтобы все исправить. Вот увидишь! Пожалуйста, поверь мне! Пожалуйста! А иначе, я не знаю зачем мне тогда жить.
- Ох, Эйфи! – только и смог сказать он в ответ, не в силах противиться искреннему порыву девушки. – Несносная ты девчонка.
Когда Эйфория ушла, на прощанье закрепив примирение торопливым, но очень пылким поцелуем, Реми вновь опустился на узкую, неудобную скамью. Он ничего не мог предпринять до утра, а значит следовало набраться терпения, все хорошо обдумать и найти какой-то выход из этой непростой ситуации. Так, в раздумьях он и задремал, уже глубокой ночью. Но сон его был тревожен, в него проникало далекое воронье карканье, заставлявшее его беспокойно метаться на жестком, каменном ложе. Ему опять снилась воронья цитадель, прошлое не отпускало своего пленника.
В крепости Реми отвели в большой каменный сарай, где вороны иногда держали пленных, прежде чем определить их дальнейшую судьбу: обычно тех, кто покрепче отправляли в ямы, чтобы затем использовать как рабов, кого-то могли прикончить сразу, просто за дерзкий взгляд, молодых женщин отделяли и уводили в купальни, где по несколько дней затем шли игрища для взрослых воронов. Тех, кто не пригождался в купальнях ждала тяжелая, черная работа на кухне и в прачечных. Также отдельно содержали тех, с кем можно было позабавиться, устроив представление в клетке. Как правило, это были опытные в военном деле скроги. Их закрывали поодиночке в небольших помещениях с прочными засовами на дверях. В одну из таких клетушек, где не было ничего кроме голых каменных стен, стражи и засунули Реми. Приковав его к кольцу в стене, они вышли, заперли крепкую железную дверь и унесли с собой огарок свечи, погрузив помещение во тьму. Реми был даже рад, что вронги и не подумали оставить ему свет, причинявший нестерпимую, резкую боль глазам, привыкшим к могильной тьме рудников, где царила вечная ночь, и неделю за неделей он проводил в сплошном мраке, вращая вместе с другими рабами тяжелый деревянный барабан механизма, поднимавшего наверх руду или отбивая ее киркой в глубоких штольнях, действуя почти на ощупь.
Оставшись один, Реми встал с колен и подошел к маленькому, не больше двух его ладоней окошку, прорубленному под низким потолком, радуясь, что длины цепи хватает это сделать. Закрыв глаза, он с наслаждением вдыхал холодный, свежий воздух, пил его всей своей душой, истомленной теснотой штолен, где рабы, запертые в каменных норах глубоко под землей, порой едва могли дышать. Потом осторожно открыл глаза и прищурившись с жадностью стал всматриваться в клочок темно-синего, бархатного неба с двумя крохотными звездными блестками, чувствуя томительную тоску по его безбрежному простору. Он так засмотрелся, что когда услышал скрип отворяющейся железной двери, не сразу смог оторваться. Потом обернулся и увидев входящего в клетушку скарга, опустил голову и снова встал на колени, с невольным трепетом ожидая, что тот ему скажет.
Моррис подошел к Реми, на котором кроме цепей были только похожие на лохмотья штаны, и не скрывая удовлетворения, оглядел его. Заметив покрывавшие истощенное, грязное тело рубцы и кровоподтеки, среди которых было немало свежих, довольно ухмыльнулся и произнес:
- Я вижу, что не зря отправил тебя к скрогам. Надеюсь, это краткое время послужило исправлению твоего характера, и ты как следует усвоил все преподанные тебе уроки.
Реми молча склонил в поклоне голову, не поднимая взгляда, его ослепил свет, принесенной скаргом толстой свечи в большом медном подсвечнике, вновь вызвав нестерпимое жжение и резь в глазах. Он знал, что с наступлением утра и восходом солнца, боль усилится и он скорее всего совсем ослепнет на какое-то время, пока воспаленные от напряжения глаза не привыкнут к яркости дня. Но если его хоть немного оставят в покое, он мог бы держать их плотно закрытыми в самые светлые, дневные часы, спрятав под густыми прядями отросших волос.
- Я полагаю ты догадываешься, - заговорил Моррис, закончив осмотр, - зачем я распорядился перевести тебя сюда. Через два дня, вместе с другими ронгонками, вам предстоит пройти обряд, чтобы стать воронами. До тех пор побудешь здесь, чтобы подготовиться.
- Реми, - закричала Эйфория, снова постучав. - Это я, открой, пожалуйста.
Наконец, дверь распахнулась и на пороге возник Джой, красный и почему-то сильно смущенный. Он молча втащил ее в дом и закрыл за ней дверь. Потом также ни слова ни говоря, опустив голову и как-то странно сгорбив плечи, пошел по коридору в комнату. Эйфории не понравилось, как выглядела его спина, как у сильно виноватого или расстроенного человека. Ее мгновенно окатило тревожным холодом.
- Джой, - позвала она, следуя за ним по пятам. – Что ты здесь делаешь? А где Реми? У тебя все в порядке? Почему ты молчишь?
Они вошли в комнату, и Эйфория остановилась, пораженная до глубины души. Обычно у Реми было очень чисто и прибрано, на подоконниках и столе высились аккуратные стопки книг, в старомодном шкафу хранились его скудный гардероб и походное снаряжение, на полках стояло несколько цветочных горшков и снова книжные томики. Сейчас все это было сброшено на пол, разорвано и растоптано, тетрадные страницы, исписанные знакомым ей почерком засыпаны землей и залиты чернилами, карандаши переломаны, его любимые книги разорваны по корешкам и ветер, залетавший в открытое окно, шевелил на полу обрывки страниц, на которых виднелись чьи-то пыльные следы. Эйфория в ужасе посмотрела на Джоя и прошептала побелевшими губами:
- Где Реми? Это сделали вороны? Да, Джой? Они напали на него здесь? Но как?
Джой тяжело вздохнул, отвернулся и отошел к окну, еще больше поникнув плечами. Потом произнес не поворачиваясь, глухим, несчастным голосом:
- Нет, не вороны. Его забрала утром городская стража. Я знал, что ты придешь, поэтому решил дождаться тебя здесь.
- Но что случилось, Джой? – голос ее задрожал от близко подступивших слез, готовых вот-вот прорваться. Эйфория продолжала с недоумением и ужасом рассматривать учиненный стражами разгром. – Почему его забрали? За что?
- Я не знаю, - Джой развернулся, перестав наконец созерцать за окном все тот же безмятежный пейзаж, очарование которого без Реми значительно поблекло. – Он отдал мне вчера живые камни, и как мы договорились я отнес их к источнику Посвящения, чтобы сдать на хранение и сегодня получить в городской управе оплату. Вот, кстати, возьми. Здесь твоя доля. Реми сказал, чтобы я разделил на всех троих поровну, хотя он и добыл почти все камни. Ну так ему и труда нет их ловить. Ты ведь заметила, что они сами к нему липнут.
Джой протянул ей небольшой полотняный мешочек, по виду довольно тяжелый, где что-то негромко брякало. Но Эйфи отшатнулась от него, взглянув на Джоя так, словно он совал ей не деньги, а змею, по меньшей мере ядовитую гадюку с распахнутой в оскале пастью. Джой смущенно кашлянул, покраснел и положил мешочек на стол, потом продолжил:
- А Брант, ну тот, что заведует казной, он и говорит, что видел, как Реми вели в городскую каталажку. Он тоже не знает, что случилось и спрашивал меня. Я ответил ему, что мы только вернулись из похода и все прошло благополучно. Я не стал им говорить, Эйфория, что было там на самом деле. Ведь все вроде обошлось и живых камней теперь у города достаточно, чтобы Посвящение состоялось. Может это какая-то ошибка.
Эйфория молча опустилась на стул, тот, что не так сильно скрипел, и прикусила в волнении палец. Мысли ее метались как раненые птицы, сердце билось в тревожном болезненном ритме. Она покачала головой, пробормотав:
- Нет, это просто невозможно. Он не мог так поступить. Никогда…
Потом смахнула набежавшие слезы и произнесла решительно:
- Я должна увидеть Реми.
- Нет, Эйфи! Нет, подумай, как это будет выглядеть. Что скажет твой отец, когда узнает!
- Отец! - воскликнула Эйфория, лицо ее запылало, а в глазах зажегся очень злой, нехороший огонек. – Что ж, он что-то скажет, наверное. Вот только буду ли я его теперь слушать. Все, Джой, пропусти меня.
Но Джой, заступив ей дорогу, не спешил отходить в сторону, схватил за руки и сам не свой от беспокойства, забормотал:
- Нет-нет, Эйфория! Пожалуйста, будет лучше, если я сам схожу, узнаю в чем там дело. Тебе не нужно идти, послушай меня.
Но Эйфория с упрямым, сердитым выражением лица, молча стряхнула его руки, обошла стороной и быстрыми шагами направилась к выходу, но у самой двери задержалась, подобрала грязную, порванную тетрадь с записями Реми, собрав все до единого листочки, и только после этого ушла. Джой с досадой пристукнул по столу крепко сжатым кулаком и, немного постояв в тяжелом напряженном раздумье, двинулся вслед за Эйфорией, не забыв плотно прикрыть дверь в разгромленное жилище.
…В узкое, забранное решеткой окно, лился неяркий вечерний свет, бросая на противоположную стену красноватый отблеск, с каждой минутой все больше тускневший. Реми лежал на голой, каменной скамье, закинув руки за голову и наблюдал, как гаснет день. Час назад его посетил человек из управы и сообщил, что Город больше не нуждается в его услугах и завтра на рассвете он, по распоряжению губернатора, должен покинуть пределы этих земель без права на возвращение. Ему также запретили перед уходом куда-либо заходить и с кем-либо видеться. До границы края его доставят стражи, а пока ему надлежит находиться под замком, как лицу, чья благонадежность вызывает серьезные сомнения. Посетивший его чиновник также добавил внушительно, что в случае, если после выдворения, он будет вновь замечен на территории города или в окрестностях, его объявят опасным для общества преступником, со всеми вытекающими отсюда последствиями. В чем заключалась вина Реми, человек из управы не счел нужным ответить.
И теперь Реми в сотый раз перебирал в уме, что из событий последних недель могло послужить поводом для изгнания. Но вместо ответа, каждый раз перед его мысленным взором вставал образ Эйфории. С тоской и печалью он думал, что вряд ли им суждено увидеться хотя бы еще раз, что чувства их едва зародившись уже должны быть убиты разлукой. И что вспыхнувшая в нем надежда на счастье оказалась всего лишь мимолетной улыбкой судьбы, а радостные ожидания сгорев, рассыпались пеплом.
За дверью его темницы послышались чьи-то приглушенные голоса, затем в замок вставили ключ и со скрипом повернули. Реми приподнялся, гадая кому в такой поздний час он обязан визитом. Дверь медленно приоткрылась и в помещение, уже погруженное в сумерки, скользнула невысокая, закутанная в темный плащ фигура, а следом страж. Он зыркнул на Реми глазами, искривив в усмешке губы, затем негромко произнес, обращаясь к посетителю и одновременно заталкивая себе за пазуху что-то похожее на пухлый кошелек, с характерным звяканьем монет: «Пять минут, дамочка. Дольше нельзя». Потом неслышно выскользнул за дверь.
- Реми! – Эйфория, а это была она, не стала терять ни секунды и первым делом кинулась ему на шею, заключив в крепкие объятия. И половину отведенного времени они без сожаления потратили на долгий, жаркий поцелуй. Наконец, оторвавшись от ее сладко дурманивших сознание губ, он произнес озабочено:
- Эйфи, тебе не следовало приходить сюда.
- Так ты не рад меня видеть? – она вскинула на него ярко блестевшие от слез глаза.
- Нет-нет, что ты! Очень рад. Я уж и не мечтал увидеть тебя еще раз. Боюсь только, что у меня плохие новости. Не понимаю, как так вышло, но на рассвете мне предписано покинуть Город и эти земли без права на возвращение.
- Я знаю, Реми, милый. Я что-нибудь придумаю, обязательно что-нибудь придумаю, - она снова обняла его, прижавшись к груди и порывисто вздохнула. – Он еще пожалеет об этом.
- Кто он, Эйфи? – Реми слегка отстранился и внимательно взглянул ей в глаза. – О ком ты говоришь?
- Об отце, - Эйфория вновь спрятала лицо у него на груди. – Это из-за него ты сейчас здесь, но…
- Нет, постой, - Реми вновь уклонился от объятий и взяв ее обеими руками за плечи пристально посмотрел в глаза. – Ты же рассказывала, что живешь на ферме с дедушкой, что у тебя больше нет родных. А сейчас ты утверждаешь, что твой отец виноват в том, что я здесь. Как это понимать? Почему ты раньше ничего о нем не говорила? Кто твой отец Эйфория? И почему он хочет выдворить меня из города?
- Советник Лэптон, - опустив голову, едва слышно прошептала Эйфи, стремительно покрываясь краской. – Он считает, что мы не должны быть вместе, что чужаку не место рядом с его дочерью.
- Советник Лэптон, - растерянно пробормотал Реми, отступая от девушки. – Ну, конечно. Близкий друг губернатора и мэра города, среди первых людей городской управы… Да как же ты могла, Эйфория.
Он смотрел на нее потрясенным взглядом, в котором смешались горечь внезапного понимания, боль и разочарование.
- Так значит, все это время ты лгала мне? Зачем?.. Зачем, Эйфи? Ответь мне, пожалуйста. А впрочем, нетрудно догадаться. Чтобы я взял тебя в поход за живыми камнями, чтобы исполнил твой каприз? Ты ведь не привыкла к отказам, верно? И жизнь других не имеет при этом для тебя значения, особенно таких как я, пришлых чужаков. Ведь так, Эйфория? Тебе, наверное, стало скучно в твоем благополучном мире. Ты получила, что хотела, ты довольна?
- Реми, прости меня, - Эйфория не в силах вынести этот его взгляд, опустила голову и спрятав лицо в ладонях, горестно зарыдала. Глубокий стыд и раскаянье охватили ее в один момент. Он снова отступил от нее и сказал потерянно:
- Иди домой, Эйфория. Тебе здесь не место.
Отворилась со скрежетом дверь и стражник, просунув в проем голову, пробурчал торопливо:
- Все, дамочка, вам пора! Не ровен час, кто из начальства заглянет.
Эйфи всхлипнула и умоляюще взглянула на Реми:
- Пожалуйста, прости меня. Я не могу тебя потерять. Только не это. Я так люблю тебя.
Он посмотрел на нетерпеливо переминавшегося в дверях стражника и сказал с глубоким, тяжелым вздохом:
- Да есть ли в твоих словах хоть доля правды… Если тебе нужно мое прощение, Эйфория, то не волнуйся. Я прощаю тебя. А сейчас иди домой, пожалуйста.
Но Эйфи стремительно приблизившись к нему, порывисто обняла и горячо зашептала на ухо, не обращая внимания на недовольное ворчание стражника:
- Да, Реми! Да, я врала тебе, потому что боялась. Боялась, что ты не захочешь иметь со мной дела. Но то, что я люблю тебя всем своим сердцем, всей своей душой – это самая настоящая, истинная правда. Вспомни, я была с тобой в стране мечты, а ведь это должно что-то значить. И в поход я пошла только потому, что хотела быть к тебе ближе. И мне все равно, что другие называют тебя чужаком, для меня нет никого ближе и лучше тебя. Теперь ты можешь презирать меня за обман, и за то, что я разрушила сама того не желая, твою жизнь. Но я не перестану любить тебя никогда. И я обязательно, что-нибудь придумаю, Реми, чтобы все исправить. Вот увидишь! Пожалуйста, поверь мне! Пожалуйста! А иначе, я не знаю зачем мне тогда жить.
- Ох, Эйфи! – только и смог сказать он в ответ, не в силах противиться искреннему порыву девушки. – Несносная ты девчонка.
Когда Эйфория ушла, на прощанье закрепив примирение торопливым, но очень пылким поцелуем, Реми вновь опустился на узкую, неудобную скамью. Он ничего не мог предпринять до утра, а значит следовало набраться терпения, все хорошо обдумать и найти какой-то выход из этой непростой ситуации. Так, в раздумьях он и задремал, уже глубокой ночью. Но сон его был тревожен, в него проникало далекое воронье карканье, заставлявшее его беспокойно метаться на жестком, каменном ложе. Ему опять снилась воронья цитадель, прошлое не отпускало своего пленника.
Прода от 26.05.2022, 19:22
Глава двадцать восьмая. ПОСЛЕДНЕЕ ИСПЫТАНИЕ
В крепости Реми отвели в большой каменный сарай, где вороны иногда держали пленных, прежде чем определить их дальнейшую судьбу: обычно тех, кто покрепче отправляли в ямы, чтобы затем использовать как рабов, кого-то могли прикончить сразу, просто за дерзкий взгляд, молодых женщин отделяли и уводили в купальни, где по несколько дней затем шли игрища для взрослых воронов. Тех, кто не пригождался в купальнях ждала тяжелая, черная работа на кухне и в прачечных. Также отдельно содержали тех, с кем можно было позабавиться, устроив представление в клетке. Как правило, это были опытные в военном деле скроги. Их закрывали поодиночке в небольших помещениях с прочными засовами на дверях. В одну из таких клетушек, где не было ничего кроме голых каменных стен, стражи и засунули Реми. Приковав его к кольцу в стене, они вышли, заперли крепкую железную дверь и унесли с собой огарок свечи, погрузив помещение во тьму. Реми был даже рад, что вронги и не подумали оставить ему свет, причинявший нестерпимую, резкую боль глазам, привыкшим к могильной тьме рудников, где царила вечная ночь, и неделю за неделей он проводил в сплошном мраке, вращая вместе с другими рабами тяжелый деревянный барабан механизма, поднимавшего наверх руду или отбивая ее киркой в глубоких штольнях, действуя почти на ощупь.
Оставшись один, Реми встал с колен и подошел к маленькому, не больше двух его ладоней окошку, прорубленному под низким потолком, радуясь, что длины цепи хватает это сделать. Закрыв глаза, он с наслаждением вдыхал холодный, свежий воздух, пил его всей своей душой, истомленной теснотой штолен, где рабы, запертые в каменных норах глубоко под землей, порой едва могли дышать. Потом осторожно открыл глаза и прищурившись с жадностью стал всматриваться в клочок темно-синего, бархатного неба с двумя крохотными звездными блестками, чувствуя томительную тоску по его безбрежному простору. Он так засмотрелся, что когда услышал скрип отворяющейся железной двери, не сразу смог оторваться. Потом обернулся и увидев входящего в клетушку скарга, опустил голову и снова встал на колени, с невольным трепетом ожидая, что тот ему скажет.
Моррис подошел к Реми, на котором кроме цепей были только похожие на лохмотья штаны, и не скрывая удовлетворения, оглядел его. Заметив покрывавшие истощенное, грязное тело рубцы и кровоподтеки, среди которых было немало свежих, довольно ухмыльнулся и произнес:
- Я вижу, что не зря отправил тебя к скрогам. Надеюсь, это краткое время послужило исправлению твоего характера, и ты как следует усвоил все преподанные тебе уроки.
Реми молча склонил в поклоне голову, не поднимая взгляда, его ослепил свет, принесенной скаргом толстой свечи в большом медном подсвечнике, вновь вызвав нестерпимое жжение и резь в глазах. Он знал, что с наступлением утра и восходом солнца, боль усилится и он скорее всего совсем ослепнет на какое-то время, пока воспаленные от напряжения глаза не привыкнут к яркости дня. Но если его хоть немного оставят в покое, он мог бы держать их плотно закрытыми в самые светлые, дневные часы, спрятав под густыми прядями отросших волос.
- Я полагаю ты догадываешься, - заговорил Моррис, закончив осмотр, - зачем я распорядился перевести тебя сюда. Через два дня, вместе с другими ронгонками, вам предстоит пройти обряд, чтобы стать воронами. До тех пор побудешь здесь, чтобы подготовиться.
