Наверное, сам небесный Пастырь вмешался, отправив Тиберика и Альку к ручью в тот солнечный осенний денек. И, верно, тот же пастырь позаботился о том, чтобы Тиберик увлеченно играл с пойманным лягушонком, пока Алька решила сходить за хлебом и ветчиной.
Увиденное отпечаталось в памяти, словно полотно безумного художника. Мама и папа лежали на траве, изломанные, страшно-бледные и одновременно вымазанные в земле и крови. Кровь была повсюду, на одежде, на траве, на смятой скатерти. Алька успела заглянуть в неподвижные глаза мамы и, казалось, медленно каменела и умирала сама. А потом откуда-то сверху, из древесной кроны вывалилось нечто. Он был похож на человека, очень похож. Только за спиной – огромные крылья, и вместо волос перья, и эти перья обрамляют перекошенное в ярости лицо. Глаза кровью налитые и соверенно безумные. В тот миг она даже не поняла, что существо было в одежде, видела только коричневые перья на предплечьях, слипшиеся от пролитой крови.
Существо смотрело на Альку, крылья подрагивали за спиной, и ветер шевелил перышки на голове. А потом тварь указала на Альку страшным когтистым пальцем и прохрипела:
- Ты. Идешь за мной. Пора возвращаться.
Она так и не поняла, что с ней случилось. Мир словно подернулся серой хмарью, тело странно изогнулось, хрустнуло внутри. Звук был такой, как будто кухарка тяжелым ножом рубила куриную тушку. Алька посмотрела на свои руки – сквозь бледную кожу просвечивал ряд ярко-синих перышек, по всему предплечью. А вместо аккуратно постриженных ногтей – жуткие черные когти, загнутые, острые, как у ястреба.
И тогда… заверещав, она вдруг прыгнула на убийцу родителей.
А он то ли не успел, то ли не смог защититься. Это было странно, он ведь был большим и сильным… А она его выпотрошила без особых усилий. Тогда хотелось убивать. Не важно, как… За маму и папу.
…Она сипло рассмеялась и посмотрела на свои руки. Бледные и худые, с обломанными ногтями. И кожа вот содрана на запястьях, браслеты наручников как будто специально с заусенцами.
Скоро, очень скоро у нее и таких рук не будет. И тогда останется просто умереть, потому что никому не нужна безрукая.
«Ты-то умрешь, да. Но как же Тиберик?»
Щеки вспыхнули с новой силой, стоило вспомнить, как она умоляла стража спасти мальчика. Да, надо признаться себе самой: в те мгновения она была готова вылизать гаду сапоги, да и вообще, сделать все что угодно, только бы он забрал Тиба и сдал в приют. В приюте хотя бы не дадут умереть с голоду. А так-то… Даже если маленький послушный Тиберик сможет выбраться из окна… Куда он пойдет? Кому нужен будет?
Алька поняла, что по щекам снова текут слезы. Подняв лицо к единственному окошку, она мысленно молила Пастыря, чтобы спас хотя бы малыша. С тем, что сама она скоро умрет, уже смирилась.
«Он ни за что не пойдет разыскивать Тиба, - мысль отдавала полынной горечью, - это страж. Сколько ни умоляй, хоть в лепешку расшибись – все без толку».
Перед мысленным взором, как по команде, возникло холодно-отрешенное, но очень злое при этом лицо мужчины. Сжатые в тонкую линию губы, нос с горбинкой, высокие скулы и взгляд черных глаз… странный, как будто направленный внутрь себя, как будто и не было Альки. Он не на нее смотрел, а на сполохи давних своих воспоминаний. Что там такого было? Она не знала, да и не очень хотела знать. Самое главное, что от такого пощады не дождешься.
И это означало, что сделать первые шаги по спасению Тиба должна она сама. Но как?
Никак. Она была совершенно беспомощна. Даже наручники так и не сняли.
Ее одолевала странная усталость, и холод, что шел от стены, почти не чувствовался. Алька еще раз потрогала лоб – горячий. Или руки совершенно ледяные. Вздохнув, она прикрыла глаза. Пить хотелось. И есть. Но к голоду она привыкла, а вот жажда мучила. Во рту как будто песка натрусили, и губы болят, потрескались от ее же воплей, когда страж применил магию Надзора.
«Мне нужно, чтобы кто-то забрал Тиба и отвел его в приют».
Кряхтя, Алька поднялась с трудом на ноги, доковыляла до двери, тяжелой, темной от времени, и что есть силы ударила в нее двумя руками.
- Эй! Откройте! Кто-нибудь!
Ответом была звенящая тишина. Звуки вообще умирали в тюрьме еще до того, как их кто-нибудь слышал. Все правильно, тюрьме не нужны свидетели…
Алька еще несколько минут побарабанила в безликую и равнодушную дверь, даже попыталась попинать ее ногами – все тщетно. Она снова заползла в свой угол, прижалась левой щекой, которая все еще пульсировала болью, к холодному камню.
«У приговоренных бывает последнее желание, - вяло вспомнила она, - остается только это».
Закрыла глаза. И незаметно сползла в тяжелую, не приносящую никакого отдыха, дрему.
Но там было хорошо. Можно положить голову на колени маме, вдыхать запах ландышевых духов и слушать, слушать. Ты растешь такой красавицей, Алечка. Знаешь, мы с папой ни разу не пожалели, что оставили тебя у себя. Когда я нашла на пороге сверток, я перепугалась жутко. Думала, что двуликие подбросили ребенка. А ты оказалась самой обычной, здоровой девочкой.
«Как же ты ошибалась, мама».
Алька вскинулась, когда загрохотал отпираемый замок. Тело как будто макнули в прорубь, от ужаса забыла, как дышать. Неужели… вот оно? Так рано? Ведь день в разгаре!
Она даже подняться не успела, как дверь лязгнула о стену, и в камеру ввалился тот самый охранник, который и волок ее сюда. По перекошенной роже было видно, что недоволен он происходящим, ой недоволен. Но почему? Что такого она сделала?
- Поднимайся, ты! – рявкнул злобно.
И, не дожидаясь ответной реакции, в два шага пересек разделявшее их пространство, схватил Альку за шиворот и дернул вверх так, что внутри все екнуло.
- Давай, шевелись, шевелись!
И тут же, подлив в голос яда, добавил:
- Светлейший приор Надзора желает тебя видеть. Крагхи бы его побрали с его поучениями…
И в голове Альки наконец начала оформляться хоть какая-то мысль. Наверное, охранник так зол, потому что сейчас ему досталось от упомянутого приора. Но… Приор Эймс ведь умер, так говорили.
Чувствуя себя тряпочкой в крепкой руке, Алька кое-как успевала перебирать ногами, мимо мелькали небеленые стены, потом сообразила, что ее снова притащили к кабинету судьи Роутона. Дверь была красивой, новой, с золоченой табличкой, и контрастировала с серыми затертыми до сального блеска стенами. Тут охранник остановился, метнул на Альку раздраженный взгляд и очень деликатно постучался.
- Позволите?
- Да, введите приговоренную, - глухо прозвучало в ответ.
Светлое полотнище двери мелькнуло перед взглядом, и Алька растерянно уставилась на судью Брисса, перевела взгляд на еще одного присутствующего и невольно съежилась. Хотелось стать маленькой-маленькой, с муравья, чтобы незаметно убраться куда подальше.
Страж, тот самый. Спокойно стоял у окна, повернувшись спиной к присутствующим и тем самым красноречиво давая понять о своем отношении ко всему происходящему.
Алька уставилась на его широкую спину, затянутую в черную ткань формы Надзора, и тут ее словно тряхнуло. Ей сказали, что приор желает ее видеть. Так что ж, выходит, она со своей везучестью умудрилась залезть именно в дом нового приора Надзора? Взгляд невольно пополз чуть выше – к коротко стриженному затылку. Под линией роста волос начинался толстый рваный шрам и уродливой многоножкой прятался куда-то под воротник.
В животе сделалось противно-щекотно, все как будто замерло, сжалось в тугой комок, и Алька невольно попятилась – чтобы упереться спиной в охранника. Брисс окинул Альку долгим сочувствующим взглядом.
- Вы уверены, что не измените решения, приор Эльдор? Несколько часов назад вы требовали, чтобы девушке отрубили обе руки вместо одной, теперь требуете права выкупа.
- Обстоятельства изменились.
Алька съежилась еще сильнее. Точно, он ведь хотел лишить ее обеих рук. Да что ж за чудовище такое.
- По уложению эти пять лет она должна оставаться жива, - нерешительно напомнил Брисс.
- Хотите сказать, что будут проверки?
Альке в спокойном голосе почудилась усмешка.
Судья смутился и умолк.
- Не тяните время, Брисс, тем более, что надлежащую сумму я уже внес. Ошейник.
Алька затравленно уставилась на судью. Ноги подгибались от ужаса. Что они там еще придумают?!! Какой, к крагху, ошейник?
Судья вздохнул и совершенно внезапно улыбнулся. Едва заметно, уголком рта – но улыбнулся, и именно ей, Альке.
- По желанию приора Святого Надзора, фье Алайна Ритц, вы приговорены к рабству сроком на пять лет. Подойдите ближе, я должен одеть на вас Знак Повиновения.
Ее подтолкнули в спину, и Алька механически сделала несколько шагов вперед. Судья Брисс поднялся, обошел стол, и она наконец увидела в его руке тонкий ремешок из грубой кожи.
- Волосы приподними, - сухо сказал он.
Алька кое-как собрала их и завела вперед, в наручниках по-другому не получалось.
- Ты его снять не сможешь, - спокойно пояснил судья, - но пять лет – невелик срок. Благодарите Пастыря, фье Ритц. И ниата приора тоже.
- Я не понимаю, - сипло шепнула она, - что… дальше будет?
Судья не успел ответить, за него ответил приор.
- Отсечение кистей рук заменяется рабством сроком на пять лет.
Холодея от ужаса, Алька взглянула в его сторону, случайно поймала взгляд и поторопилась опустить голову. Смотрел на нее приор так, как будто, не будь здесь судьи, уже давно бы свернул шею.
- У кого… рабство? - язык едва ворочался, а кровь словно ледяной водицей заменили.
- У меня, - коротко ответил приор и снова отвернулся.
Алька растерянно посмотрела на судью, но тот лишь пожал плечами. Мол, что я тут поделаю. Это же приор Святого Надзора.
Она и сама не знала, как хватило сил прошагать вслед за приором до выхода из здания тюрьмы. Перед глазами маячила широкая спина, взгляд Альки против ее воли цеплялся за белый шрам, похожий на жуткую многоножку, и ей все время казалось, что приор сейчас обернется и ударит ее – так, что лететь через весь коридор. Но он не обернулся и не ударил. Не говоря ни слова, растворил дверь и вышел наружу. Алька, ежась и ощупывая кожаный ремешок на шее, засеменила следом, невольно замерла на высоком крыльце, рассматривая черный закрытый экипаж Святого Надзора.
Приор дернул плечом, сбежал по ступеням и нырнул в его темное нутро. Уже оттуда прозвучал едкий оклик:
- Тебе специальное приглашение нужно? Садись и поехали.
Злить его явно не стоило, и Алька, потирая свободные наконец запястья, юркнула внутрь и уселась в угол кожаного дивана. Приор постучал по стенке экипажа, и они поехали.
Воцарилось тяжелое молчание. Алька сжалась в комок, с тоской глядя на плотно задернутые занавески. Все еще не верилось, что все так изменилось, что ее руки останутся при ней, но… теперь ближайшие пять лет она будет принадлежать приору. Зачем она ему? Почему изменил решение?
И вдруг словно болезненная судорога пошла по телу.
- Тиберик! – вскрикнула она, - ох, Тиберик… Пожалуйста, умоляю вас, давайте заедем… Он же совсем маленький, он пропадет один!
Молчание. Лицо приора словно закаменело, и он как будто ее и не слышал, смотрел куда-то сквозь.
- Ниат… Вы благородный человек, пожалуйста, не отказывайте!
И, понимая, что еще немного – и они окажутся слишком далеко от Горчичного проулка, чтобы возвращаться, Алька скатилась с дивана на пол и бухнулась перед застывшим, словно изваяние, приором на колени.
Он, словно проснувшись, смерил ее тяжелым взглядом. В потемках глаза казались совершенно черными и злыми.
- Перестань. Не раздражай меня. И без того тошно.
- Вам же… ничего не стоит заехать… - промямлила Алька, окончательно теряясь.
С головокружительной скоростью она погружалась в вертящуюся воронку беспросветного отчаяния. Нет, он ни за что не согласится. Не послушает… Но что тогда остается?
- Ниат Эльдор, - прошептала она, ловя его взгляд, - умоляю…
Он молча пожал плечами и вздохнул, как будто Алька была не более чем надоедливой зверушкой. А она, вконец осознав, что от этого бесчувственного бревна не дождешься и толики сострадания, юркой змейкой извернулась, дернула ручку двери экипажа и на полном ходу вывалилась на дорогу. Подняться и рвануть в нужном направлении было сущей ерундой, Алька вскочила, озираясь, увидела проем между соседними домами и припустила туда.
- Стой, дура! – неслось из-за спины, но она не слушала.
Она доберется до Тиберика, чего бы это не стоило. Она обещала маме заботиться о нем, обещала…
Улица, ряд каменных домов внезапно крутнулись перед глазами, рассыпаясь осколками, затылок окатила жаркая волна боли. И как-то Алька поняла, что лежит на мостовой, опрокинувшись навзничь, и совершенно не может пошевелиться. Не было власти над телом, ее желания – отдельно, а руки-ноги – кучка мягких тряпочек. Высоко над головой в осенней синеве медленно плыло пышное облако, словно ком хлопковой ваты. Потом рядом появилась черная фигура.
- Ошейник, - невозмутимо пояснил приор, - ты не убежишь. А в следующий раз я тебя просто задушу, и плевать я хотел на судью Брисса и на дурацкие правила этого городишки. Вставай. Брата твоего я уже забрал.
- Так почему же… сразу не сказали, - мяукнула Алька. Получилось жалко, как у голодного котенка.
- Я не обязан отчитываться, - нахмурился приор, - тем более перед собственной, хм, рабыней.
Алька несмело шевельнулась. Чувствительность возвращалась. А вокруг уже собиралась толпа зевак, трепетали шепотки на ветру. Двуликая, двуликая. Если бы могла… срезала бы щеку к крагхам, только бы не светить этой чернильной гадостью.
Она села, сжала руками голову, затем снова посмотрела на приора и просипела:
- Тогда… позвольте мне зайти туда. Там осталась очень ценная для меня вещь.
Он приподнял бровь, гладкую, перечеркнутую старым шрамом. Когда-то кожу там рассекли, и было видно, что рану зашивали кое-как.
- Пожалуйста, - шепнула Алька, уже ни на что не надеясь.
- Хорошо, пойдем. – внезапно буркнул приор Эльдор, - только быстро. Здесь совсем недалеко.
И, не говоря больше ни слова, пошел вперед. Экипаж остался ждать. Алька торопливо поднялась и потрусила следом.
Выглядело все это, наверное, отвратительно. Все равно что собачонка за хозяином.
«Ну а что, и ошейник имеется», - она потрогала кожаный обруч.
Ее пошатывало, улица то и дело угрожающе кренилась то в одну сторону, то в другую, но Алька мужественно дошла до Горчичного проулка. Сердце екнуло, когда увидела разбитую дверь.
- Это правда? Правда, что вы забрали Тиберика? – оглянулась на замершего приора.
Он сложил руки на груди и уставился на нее так, словно хотел раздавить. Брови нахмурил, и оттого лицо обрело совершенно зловещее выражение.
- К чему мне лгать?
- О, Пастырь обязательно отблагодарит вас, - быстро прошептала она, делая шаг внутрь.
Схватила вазочку с окна, прижала ее к себе и уже смело повернулась к приору.
- И это все? – опять приподнятая бровь, - что такого в этой посудинке?
- Это… мамина, - Алька еще крепче сжала пальцы на керамическом горлышке, - все, что у меня осталось.
Приор резко отвернулся, но Альке показалось, что он пробормотал ругательство. Что-то вроде «проклятый сукин сын».
…Снова оказавшись в полумраке экипажа, Алька прижала к себе вазочку и закрыла глаза. Усталость давила, глаза слипались против воли. А по коже – едкий, словно кислота, взгляд приора.
Увиденное отпечаталось в памяти, словно полотно безумного художника. Мама и папа лежали на траве, изломанные, страшно-бледные и одновременно вымазанные в земле и крови. Кровь была повсюду, на одежде, на траве, на смятой скатерти. Алька успела заглянуть в неподвижные глаза мамы и, казалось, медленно каменела и умирала сама. А потом откуда-то сверху, из древесной кроны вывалилось нечто. Он был похож на человека, очень похож. Только за спиной – огромные крылья, и вместо волос перья, и эти перья обрамляют перекошенное в ярости лицо. Глаза кровью налитые и соверенно безумные. В тот миг она даже не поняла, что существо было в одежде, видела только коричневые перья на предплечьях, слипшиеся от пролитой крови.
Существо смотрело на Альку, крылья подрагивали за спиной, и ветер шевелил перышки на голове. А потом тварь указала на Альку страшным когтистым пальцем и прохрипела:
- Ты. Идешь за мной. Пора возвращаться.
Она так и не поняла, что с ней случилось. Мир словно подернулся серой хмарью, тело странно изогнулось, хрустнуло внутри. Звук был такой, как будто кухарка тяжелым ножом рубила куриную тушку. Алька посмотрела на свои руки – сквозь бледную кожу просвечивал ряд ярко-синих перышек, по всему предплечью. А вместо аккуратно постриженных ногтей – жуткие черные когти, загнутые, острые, как у ястреба.
И тогда… заверещав, она вдруг прыгнула на убийцу родителей.
А он то ли не успел, то ли не смог защититься. Это было странно, он ведь был большим и сильным… А она его выпотрошила без особых усилий. Тогда хотелось убивать. Не важно, как… За маму и папу.
…Она сипло рассмеялась и посмотрела на свои руки. Бледные и худые, с обломанными ногтями. И кожа вот содрана на запястьях, браслеты наручников как будто специально с заусенцами.
Скоро, очень скоро у нее и таких рук не будет. И тогда останется просто умереть, потому что никому не нужна безрукая.
«Ты-то умрешь, да. Но как же Тиберик?»
Щеки вспыхнули с новой силой, стоило вспомнить, как она умоляла стража спасти мальчика. Да, надо признаться себе самой: в те мгновения она была готова вылизать гаду сапоги, да и вообще, сделать все что угодно, только бы он забрал Тиба и сдал в приют. В приюте хотя бы не дадут умереть с голоду. А так-то… Даже если маленький послушный Тиберик сможет выбраться из окна… Куда он пойдет? Кому нужен будет?
Алька поняла, что по щекам снова текут слезы. Подняв лицо к единственному окошку, она мысленно молила Пастыря, чтобы спас хотя бы малыша. С тем, что сама она скоро умрет, уже смирилась.
«Он ни за что не пойдет разыскивать Тиба, - мысль отдавала полынной горечью, - это страж. Сколько ни умоляй, хоть в лепешку расшибись – все без толку».
Перед мысленным взором, как по команде, возникло холодно-отрешенное, но очень злое при этом лицо мужчины. Сжатые в тонкую линию губы, нос с горбинкой, высокие скулы и взгляд черных глаз… странный, как будто направленный внутрь себя, как будто и не было Альки. Он не на нее смотрел, а на сполохи давних своих воспоминаний. Что там такого было? Она не знала, да и не очень хотела знать. Самое главное, что от такого пощады не дождешься.
И это означало, что сделать первые шаги по спасению Тиба должна она сама. Но как?
Никак. Она была совершенно беспомощна. Даже наручники так и не сняли.
Ее одолевала странная усталость, и холод, что шел от стены, почти не чувствовался. Алька еще раз потрогала лоб – горячий. Или руки совершенно ледяные. Вздохнув, она прикрыла глаза. Пить хотелось. И есть. Но к голоду она привыкла, а вот жажда мучила. Во рту как будто песка натрусили, и губы болят, потрескались от ее же воплей, когда страж применил магию Надзора.
«Мне нужно, чтобы кто-то забрал Тиба и отвел его в приют».
Кряхтя, Алька поднялась с трудом на ноги, доковыляла до двери, тяжелой, темной от времени, и что есть силы ударила в нее двумя руками.
- Эй! Откройте! Кто-нибудь!
Ответом была звенящая тишина. Звуки вообще умирали в тюрьме еще до того, как их кто-нибудь слышал. Все правильно, тюрьме не нужны свидетели…
Алька еще несколько минут побарабанила в безликую и равнодушную дверь, даже попыталась попинать ее ногами – все тщетно. Она снова заползла в свой угол, прижалась левой щекой, которая все еще пульсировала болью, к холодному камню.
«У приговоренных бывает последнее желание, - вяло вспомнила она, - остается только это».
Закрыла глаза. И незаметно сползла в тяжелую, не приносящую никакого отдыха, дрему.
Но там было хорошо. Можно положить голову на колени маме, вдыхать запах ландышевых духов и слушать, слушать. Ты растешь такой красавицей, Алечка. Знаешь, мы с папой ни разу не пожалели, что оставили тебя у себя. Когда я нашла на пороге сверток, я перепугалась жутко. Думала, что двуликие подбросили ребенка. А ты оказалась самой обычной, здоровой девочкой.
«Как же ты ошибалась, мама».
Алька вскинулась, когда загрохотал отпираемый замок. Тело как будто макнули в прорубь, от ужаса забыла, как дышать. Неужели… вот оно? Так рано? Ведь день в разгаре!
Она даже подняться не успела, как дверь лязгнула о стену, и в камеру ввалился тот самый охранник, который и волок ее сюда. По перекошенной роже было видно, что недоволен он происходящим, ой недоволен. Но почему? Что такого она сделала?
- Поднимайся, ты! – рявкнул злобно.
И, не дожидаясь ответной реакции, в два шага пересек разделявшее их пространство, схватил Альку за шиворот и дернул вверх так, что внутри все екнуло.
- Давай, шевелись, шевелись!
И тут же, подлив в голос яда, добавил:
- Светлейший приор Надзора желает тебя видеть. Крагхи бы его побрали с его поучениями…
И в голове Альки наконец начала оформляться хоть какая-то мысль. Наверное, охранник так зол, потому что сейчас ему досталось от упомянутого приора. Но… Приор Эймс ведь умер, так говорили.
Чувствуя себя тряпочкой в крепкой руке, Алька кое-как успевала перебирать ногами, мимо мелькали небеленые стены, потом сообразила, что ее снова притащили к кабинету судьи Роутона. Дверь была красивой, новой, с золоченой табличкой, и контрастировала с серыми затертыми до сального блеска стенами. Тут охранник остановился, метнул на Альку раздраженный взгляд и очень деликатно постучался.
- Позволите?
- Да, введите приговоренную, - глухо прозвучало в ответ.
Светлое полотнище двери мелькнуло перед взглядом, и Алька растерянно уставилась на судью Брисса, перевела взгляд на еще одного присутствующего и невольно съежилась. Хотелось стать маленькой-маленькой, с муравья, чтобы незаметно убраться куда подальше.
Страж, тот самый. Спокойно стоял у окна, повернувшись спиной к присутствующим и тем самым красноречиво давая понять о своем отношении ко всему происходящему.
Алька уставилась на его широкую спину, затянутую в черную ткань формы Надзора, и тут ее словно тряхнуло. Ей сказали, что приор желает ее видеть. Так что ж, выходит, она со своей везучестью умудрилась залезть именно в дом нового приора Надзора? Взгляд невольно пополз чуть выше – к коротко стриженному затылку. Под линией роста волос начинался толстый рваный шрам и уродливой многоножкой прятался куда-то под воротник.
В животе сделалось противно-щекотно, все как будто замерло, сжалось в тугой комок, и Алька невольно попятилась – чтобы упереться спиной в охранника. Брисс окинул Альку долгим сочувствующим взглядом.
- Вы уверены, что не измените решения, приор Эльдор? Несколько часов назад вы требовали, чтобы девушке отрубили обе руки вместо одной, теперь требуете права выкупа.
- Обстоятельства изменились.
Алька съежилась еще сильнее. Точно, он ведь хотел лишить ее обеих рук. Да что ж за чудовище такое.
- По уложению эти пять лет она должна оставаться жива, - нерешительно напомнил Брисс.
- Хотите сказать, что будут проверки?
Альке в спокойном голосе почудилась усмешка.
Судья смутился и умолк.
- Не тяните время, Брисс, тем более, что надлежащую сумму я уже внес. Ошейник.
Алька затравленно уставилась на судью. Ноги подгибались от ужаса. Что они там еще придумают?!! Какой, к крагху, ошейник?
Судья вздохнул и совершенно внезапно улыбнулся. Едва заметно, уголком рта – но улыбнулся, и именно ей, Альке.
- По желанию приора Святого Надзора, фье Алайна Ритц, вы приговорены к рабству сроком на пять лет. Подойдите ближе, я должен одеть на вас Знак Повиновения.
Ее подтолкнули в спину, и Алька механически сделала несколько шагов вперед. Судья Брисс поднялся, обошел стол, и она наконец увидела в его руке тонкий ремешок из грубой кожи.
- Волосы приподними, - сухо сказал он.
Алька кое-как собрала их и завела вперед, в наручниках по-другому не получалось.
- Ты его снять не сможешь, - спокойно пояснил судья, - но пять лет – невелик срок. Благодарите Пастыря, фье Ритц. И ниата приора тоже.
- Я не понимаю, - сипло шепнула она, - что… дальше будет?
Судья не успел ответить, за него ответил приор.
- Отсечение кистей рук заменяется рабством сроком на пять лет.
Холодея от ужаса, Алька взглянула в его сторону, случайно поймала взгляд и поторопилась опустить голову. Смотрел на нее приор так, как будто, не будь здесь судьи, уже давно бы свернул шею.
- У кого… рабство? - язык едва ворочался, а кровь словно ледяной водицей заменили.
- У меня, - коротко ответил приор и снова отвернулся.
Алька растерянно посмотрела на судью, но тот лишь пожал плечами. Мол, что я тут поделаю. Это же приор Святого Надзора.
***
Она и сама не знала, как хватило сил прошагать вслед за приором до выхода из здания тюрьмы. Перед глазами маячила широкая спина, взгляд Альки против ее воли цеплялся за белый шрам, похожий на жуткую многоножку, и ей все время казалось, что приор сейчас обернется и ударит ее – так, что лететь через весь коридор. Но он не обернулся и не ударил. Не говоря ни слова, растворил дверь и вышел наружу. Алька, ежась и ощупывая кожаный ремешок на шее, засеменила следом, невольно замерла на высоком крыльце, рассматривая черный закрытый экипаж Святого Надзора.
Приор дернул плечом, сбежал по ступеням и нырнул в его темное нутро. Уже оттуда прозвучал едкий оклик:
- Тебе специальное приглашение нужно? Садись и поехали.
Злить его явно не стоило, и Алька, потирая свободные наконец запястья, юркнула внутрь и уселась в угол кожаного дивана. Приор постучал по стенке экипажа, и они поехали.
Воцарилось тяжелое молчание. Алька сжалась в комок, с тоской глядя на плотно задернутые занавески. Все еще не верилось, что все так изменилось, что ее руки останутся при ней, но… теперь ближайшие пять лет она будет принадлежать приору. Зачем она ему? Почему изменил решение?
И вдруг словно болезненная судорога пошла по телу.
- Тиберик! – вскрикнула она, - ох, Тиберик… Пожалуйста, умоляю вас, давайте заедем… Он же совсем маленький, он пропадет один!
Молчание. Лицо приора словно закаменело, и он как будто ее и не слышал, смотрел куда-то сквозь.
- Ниат… Вы благородный человек, пожалуйста, не отказывайте!
И, понимая, что еще немного – и они окажутся слишком далеко от Горчичного проулка, чтобы возвращаться, Алька скатилась с дивана на пол и бухнулась перед застывшим, словно изваяние, приором на колени.
Он, словно проснувшись, смерил ее тяжелым взглядом. В потемках глаза казались совершенно черными и злыми.
- Перестань. Не раздражай меня. И без того тошно.
- Вам же… ничего не стоит заехать… - промямлила Алька, окончательно теряясь.
С головокружительной скоростью она погружалась в вертящуюся воронку беспросветного отчаяния. Нет, он ни за что не согласится. Не послушает… Но что тогда остается?
- Ниат Эльдор, - прошептала она, ловя его взгляд, - умоляю…
Он молча пожал плечами и вздохнул, как будто Алька была не более чем надоедливой зверушкой. А она, вконец осознав, что от этого бесчувственного бревна не дождешься и толики сострадания, юркой змейкой извернулась, дернула ручку двери экипажа и на полном ходу вывалилась на дорогу. Подняться и рвануть в нужном направлении было сущей ерундой, Алька вскочила, озираясь, увидела проем между соседними домами и припустила туда.
- Стой, дура! – неслось из-за спины, но она не слушала.
Она доберется до Тиберика, чего бы это не стоило. Она обещала маме заботиться о нем, обещала…
Улица, ряд каменных домов внезапно крутнулись перед глазами, рассыпаясь осколками, затылок окатила жаркая волна боли. И как-то Алька поняла, что лежит на мостовой, опрокинувшись навзничь, и совершенно не может пошевелиться. Не было власти над телом, ее желания – отдельно, а руки-ноги – кучка мягких тряпочек. Высоко над головой в осенней синеве медленно плыло пышное облако, словно ком хлопковой ваты. Потом рядом появилась черная фигура.
- Ошейник, - невозмутимо пояснил приор, - ты не убежишь. А в следующий раз я тебя просто задушу, и плевать я хотел на судью Брисса и на дурацкие правила этого городишки. Вставай. Брата твоего я уже забрал.
- Так почему же… сразу не сказали, - мяукнула Алька. Получилось жалко, как у голодного котенка.
- Я не обязан отчитываться, - нахмурился приор, - тем более перед собственной, хм, рабыней.
Алька несмело шевельнулась. Чувствительность возвращалась. А вокруг уже собиралась толпа зевак, трепетали шепотки на ветру. Двуликая, двуликая. Если бы могла… срезала бы щеку к крагхам, только бы не светить этой чернильной гадостью.
Она села, сжала руками голову, затем снова посмотрела на приора и просипела:
- Тогда… позвольте мне зайти туда. Там осталась очень ценная для меня вещь.
Он приподнял бровь, гладкую, перечеркнутую старым шрамом. Когда-то кожу там рассекли, и было видно, что рану зашивали кое-как.
- Пожалуйста, - шепнула Алька, уже ни на что не надеясь.
- Хорошо, пойдем. – внезапно буркнул приор Эльдор, - только быстро. Здесь совсем недалеко.
И, не говоря больше ни слова, пошел вперед. Экипаж остался ждать. Алька торопливо поднялась и потрусила следом.
Выглядело все это, наверное, отвратительно. Все равно что собачонка за хозяином.
«Ну а что, и ошейник имеется», - она потрогала кожаный обруч.
Ее пошатывало, улица то и дело угрожающе кренилась то в одну сторону, то в другую, но Алька мужественно дошла до Горчичного проулка. Сердце екнуло, когда увидела разбитую дверь.
- Это правда? Правда, что вы забрали Тиберика? – оглянулась на замершего приора.
Он сложил руки на груди и уставился на нее так, словно хотел раздавить. Брови нахмурил, и оттого лицо обрело совершенно зловещее выражение.
- К чему мне лгать?
- О, Пастырь обязательно отблагодарит вас, - быстро прошептала она, делая шаг внутрь.
Схватила вазочку с окна, прижала ее к себе и уже смело повернулась к приору.
- И это все? – опять приподнятая бровь, - что такого в этой посудинке?
- Это… мамина, - Алька еще крепче сжала пальцы на керамическом горлышке, - все, что у меня осталось.
Приор резко отвернулся, но Альке показалось, что он пробормотал ругательство. Что-то вроде «проклятый сукин сын».
…Снова оказавшись в полумраке экипажа, Алька прижала к себе вазочку и закрыла глаза. Усталость давила, глаза слипались против воли. А по коже – едкий, словно кислота, взгляд приора.
