С ним всегда было легко и приятно общаться, иметь дела, да и просто помолчать. Причем это был не натужный оптимизм, когда человек сам по себе пессимист и в результате многочисленных тренингов психологических или духовных практик, многолетней работы над собой становится оптимистом, выдавливая не смотря ни на что позитив из себя. Это было от природы в нем, в его сути.
Из дальнего угла, где стояло кресло донесся Робкин голос:
— «… Ведь нравственным является человек, реагирующий уже на внутренне испытываемое искушение, при этом ему не поддаваясь. Кто же попеременно то грешит, то, раскаиваясь, ставит себе высокие нравственные цели, — того легко упрекнуть в том, что он слишком удобно для себя строит свою жизнь. Он не исполняет основного принципа нравственности — необходимости отречения, в то время как нравственный образ жизни — в практических интересах всего человечества. Этим он напоминает варваров эпохи переселения народов, варваров, убивавших и затем каявшихся в этом, — так что покаяние становилось техническим примером, расчищавшим путь к новым убийствам. Так же поступал Иван Грозный; эта сделка с совестью характерная русская черта…» — что то в этом есть, а? Как полагаешь?
Он медленно обернулся, всегдазная что не нужно никаких резких движений и лишней суеты. Роберт сидел в кресле, в руках у него была огромная книга в малиновом бархатном переплете, на обложке было написано большими русскими белыми буквами: «З. Фрейд „Достоевский и отцеубийство“» какой то красивой вязью. На нем была серая куртка с большим капюшоном, под которой была синяя сорочка, древесного цвета бабочка и очень черные, с идеально отглаженными стрелками брюки и почему то ярко-желтые, почти оранжевые носки и темно-коричневые ботинки со шнурками.
— Не знаю… Никогда не думал на эту тему — сказал Игорь.
Робка захлопнул книгу, сложил на нее руки и уставился на него отсутствующим взглядом, как будто видел за его спиной совсем другое. Сколько Игорь его помнил, Роберт всегда был с книгой, мать научила его читать в четыре года, с тех пор книга сопровождала Робку всегда и везде. На кухне, в автобусе, на перемене, дома — всегда и везде в руках у Роберта была книга или журнал либо какие то газеты.
— Я вот все хотел спросить тебя, да как то никак не решусь при наших встречах…
Роберт поправил пальцем очки, у него как всегда была на лице растерянная и немного виноватая улыбка, что сопровождает многих интеллигентов по жизни, взор его начал утрачивать веселость и приобрел фокусировку на нем и сказал:
— Да, говори. Но ты же понимаешь, что далеко не обо всем я могу тебе не то что рассказывать, а просто произносить вслух…
— Что стало с тем человеком кто лишил тебя жизни?
Роберт глубоко вздохнул, отвел глаза он него и сказал:
— Ты видимо хочешь чтобы я рассказал о чертях с хвостами и трезубцами?
— Ну а что, что с ним то? Как он, получил наказание, или я не знаю, кипит в котле со смолой или что?
Заиграла на лице у Робки какая то легкая и очень глубокомысленная полуусмешка:
— Ты очень примитивно мыслишь, что впрочем и неудивительно. Как человек в средние века, когда рисовали фрески с адом и раем или по картинам Босха а может начитавшись Моуди, как там труд то его… А, да — «Жизнь после смерти» … нет… Как же … «Жизнь после жизни», точно. Смешная штука, практически на уровне Зощенко. Все очень, очень сложно и запутанно. Я понимаю твой интерес, но большего сказать не могу, мне просто не позволено. Извини.
— А-а… как там? Где ты там?
— Где… я …? В библиотеке, в очень большой, с полными собраниями сочинений в подарочных изданиях, где могу спокойно читать все что хочу. Ты знаешь, если бы я знал, то гораздо раньше бы ушел… Нехорошо об этом именно так говорить, но это правда… Мне здесь свободно и очень легко, много возможностей для, так сказать, творчества…
В этот момент вдруг зазвонил телефон, Игорь обернулся чтобы взять трубку и пока он протягивал руку к телефону, прошло два звонка и все смолкло, в трубке которая уже была возле уха слышался только длинный гудок. Он положил обратно на телефон трубку, начал медленно разворачиваться, готовясь продолжить разговор с Робкой, но уже краем глаза при развороте начал видеть что его нет. Обернувшись полностью, Игорь с облегчением увидел пустое кресло, его очень напрягали такие визиты, он понимал что добром это не закончится и будет в итоге какая то очень темная спираль действий, событий, в которую в итоге его втянут такие визитеры с подобными беседами.
----------
В начале декабря они встретились в центре города, в шесть часов вечера. Сначала он не рассмотрел её толком, было темно, фонари хоть и горели, но была полутьма, приходилось постоянно вглядываться. Высокая, стройная, с длинными волосами поверх дубленки, без головного убора, погода как ни странно стояла тогда плюсовая. Звали ее Ванда, имя было какое то необычное, раньше не встречались ему такие имена.
— Послушай, я замерзла немного… у меня есть ключи от офиса, от моей работы. Может быть там пообщаемся? А?
— Ну ладно…
Они шли молча, искоса только посматривая друга на друга, зашли во дворы и она открыла дверь офиса в одноэтажном здании, зажгла свет. Спросила:
— Может чаю или кофе?
— Нет, спасибо.
— А я выпью. Да ты раздевайся, сними куртку, располагайся.
И тут произошло что то странное для него, никогда такого не видел — у нее вдруг закатились глаза, остались одни белки, левая рука в которой была дубленка замерла на полпути к вешалке, правая рука легла на шею и в самой ее позе было что то угрожающе-злобное, как будто она приготовилась к жертвоприношению и буквально через несколько секунд вспорет глотку живому существу.
Игорь стоял у двери офиса и вдруг он ощутил как в районе солнечного сплетения стала подниматься вверх к голове постепенно пустота, выжигающая и ничего не оставлявшая внутри.
Он смог только сказать:
— Ты… Послушай… Что с тобой? Тебе плохо?
Это длилось минуты три, она не ответила, он уже начал спиной продвигаться к выходу, стараясь не упускать ее из вида. Вдруг все прошло, глаза вернулись на свое место и мигом приобрели осмысленность, рука с дубленкой двинулась к вешалке, правая рука поднялась к челке и одновременно с этим она обернулась и как ни в чем ни бывало спросила:
— Ну что же ты? Сейчас я кофе сделаю, поболтаем, не стесняйся, проходи…
Он сделал вид что ничего не было, прошел, снял куртку, сел за стол.
«… Вот это номер, зачем я вообще пошел с ней, нужно было переговорить на месте и все» — пронеслись легким сквозняком мысли у него в голове.
Придавая себе непринужденное и спокойное выражение лица, он без какого либо интереса рассматривал офис. У окна стояли два стола параллельно друг другу, у двери еще один стол почему то с зеленой настольной лампой, за которым он сидел, перпендикулярно ему черный большой шкаф. Большие окна, куча беспорядочно разбросанных бумаг на столах.
Она вошла с подносом, на котором стояли две чашки кофе, села за стол напротив Игоря. Он все время старался следить за ее движениями и чувство опасности исходящее от нее прямо таки заполнило помещение, он физически начал его чувствовать и понимал что чем быстрее они поговорят, тем лучше.
— Ты кофе вообще не пьешь или сейчас не хочешь? — спросила Ванда.
— Если только с коньяком, желательно неплохим, да и то редко
— С коньяком? Коньяка, да еще хорошего, к сожалению нет. Ну да ладно. Так о чем ты хотел поговорить? И если можно, побыстрее, у меня очень мало времени, минут двадцать-тридцать, не более.
— Мне нужно знать о тех вещах, которые происходят в моей жизни. У меня пробелы с некоторого времени в памяти. А вслед за этим пошла какая то белиберда в жизни, сам не могу понять в чем дело.
— Сядь рядом со мной и дай мне свою руку. И не говори ничего минут десять.
Он пересел на свободный стул с ней рядом и протянул правую руку. Ванда взяла его ладонь левой рукой а правую положила сверху. Закрыла глаза и через несколько секунд он почувствовал как жар начинает его покрывать, он весь стал мокрым, как будто попал под дождь. А у нее забегали белки под веками, она вся вытянулась как струна и все крепче сжимала его руку. Так продолжалось около пятнадцати минут, платок которым он вытирал лицо, стал полностью влажным, вдруг все закончилось. Она отпустила руку и начала говорить.
— У тебя была сложная ситуация в жизни, какое то медицинское вмешательство где то около пяти месяцев назад, летом, вижу пух тополиный. И после операции, когда уже отошел от наркоза, ты от боли терял сознание несколько раз. И в последний случай врачи не могли тебя привести в чувство больше часа. Но это не была так называемой клинической смертью. Так?
— Ну да, операция была, да и больно было очень и сознание уходило, все верно.
— Но что дальше произошло, я не могу тебе объяснить. После этого ты почти не ощущаешь никаких эмоций или чувств. Совсем. Я правду говорю?
В этом время ее черные глаза еще больше потемнели, она даже не то что гипнотизировала его, а смотрела сквозь него, он был для нее прозрачным.
— Да, это так.
— И еще ты перестал болеть, за это время ни одной простуды, воспаления, плохого состояния организма.
— Да.
— Все это у тебя почти на нулевом уровне, эмоций и чувств нет, хотя внешне ты можешь улыбаться или плакать, огорчаться или веселиться, впадать в депрессию — но ты ничего не ощущаешь. Все это лишь снаружи, не более того.
— Да, это так. Так я и хотел узнать что со мной? Что происходит то?
— Что ты помнишь последнее до и после операции?
— Что я помню? что я помню … — он отвел взгляд в сторону и попытался перенестись туда, в ту больницу, в то время — Как поставили укол, успокаивающее что то, в палате, уже через несколько минут после него сонного состояние, практически засыпал, потом медсестра привезла каталку, я с кровати перелез на нее, накрыли простыней белой и повезли. Проехали трое дверей двустворчатых, двери были железные и тяжелые, потому что медсестра с трудом их открывала и закрывала, с маленькими круглыми окнами на каждой их половине, как иллюминатор. Грязно-желтый цвет дверей помню и то что захлопывались они с лязгом и громким щелчком. Потом сама операционная, переложили еще раз на стол, положили на лицо маску, сказали дыши медленно. Немного погодя чувствовал что отхожу, теряю сознание и уже не мог контролировать ничего, руки и ноги стали ватными и безвольными, последнее что ощутил — как привязывали руки и я не мог ничего уже сделать.
— Это была обыкновенная больница, так ведь?
— Да, простая городская больница, правда в палате я лежал один, заплатил за одноместную.
— Видел ли ты лица тех, в операционной?
— Нет, все были в масках.
Ванда отпила кофе и молча кивала головой.
— Так вы можете мне чем то помочь, прояснить ситуацию — спросил наконец он, после долгого молчания.
— Я вижу что произошло с тобой, но сказать тебе этого не могу — сказала Ванда глядя ему куда то в переносицу. Лицо ее почти ничего не выражало, холод и бездна были в ее глазах, ничего живого в них не было.
— Тогда для чего вы меня спрашиваете об этом всем?
— Я думала что могу тебе помочь. Тебе лучше поискать другого человека а еще лучше вообще не втягивать никого больше. Я имею в виду себе подобных, вряд ли кто то возьмется размотать это, очень серьезные последствия могут пойти после соприкосновения и погружения в твою историю. Всё, я больше не буду ни о чем говорить, давай закончим наш разговор и больше не ищи меня для встреч.
Игорь с минуту еще посидел, надеясь услышать от нее еще что-нибудь, но Ванда смотрела в свою чашку с кофе и больше не подняла глаз.
Он встал, снял куртку с вешалки и вышел из офиса на улицу. Закурил, не чувствуя дыма и горечи, горло было онемевшим, как после выпитого несколько секунд назад стакана водки. Надел куртку и решил подсмотреть что будет дальше делать Ванда, окно офиса было на уровне головы. Стараясь особо не хрустеть снегом, он потихоньку двинулся в сторону окна, докуривая сигарету. Когда он подошел к окну, осторожно заглянув, то увидел как Ванда, у которой в руках были три большие черные свечи, что то начала на них наговаривать, по всей видимости делая какой то заговор, потом взяла две красные свечи огромного размера, перекрутила их воедино, придав им спиралевидную форму. Дальше в руках у нее оказалась игла, которой она что то начертила на каждой из всех свечей и зажгла. В правой руке были красные свечи, в левой черные и пошла по офису в круговую, против часовой стрелки. Он не слышал что она говорила, но видел судорожные движения губ и страх на ее лице. Во время движений Ванда обносила свечами себя, стол и стул за которыми он сидел, дальше обошла вешалку, опустила свечи к полу, покрутилась у входной двери - словно изгоняя что то из того, чего он касался или ставила свою защиту от невидимых Игорю опасностей для нее. Далее Ванда вышла в коридор офиса, продолжая убирать его присутствие здесь. Он замер под окном, услышав как она открыла дверь на улицу, немного постояла, через некоторое время вернулась обратно в офис.
Игорь отошел от окна, дошел до бульвара, почувствовал приступ тошноты, развернулся и забежал за угол одноэтажного здания где он разговаривал с Вандой, чтобы его никто не видел и вдруг его неожиданно начало рвать. Его согнуло пополам, потом он присел на корточки, продолжалось все минут пять. Когда это наконец то закончилось, он распрямился, сделал два-три глубоких вдоха-выдоха, вышел из за угла офиса, прошел дальше к бульвару и постарался найти сугроб со снегом почище. Метров через пять он высмотрел такую снежную горку, раскидал верхушку, набрал полные руки белого, невесомого, свежего снега из кучи и стал им яростно натирать лицо. Народу никого не было, никто этого не видел.
Ему стало намного легче после этой процедуры, Игорь постоял еще несколько минут, глубоко и часто отдышался, увидел сквозь небольшую чащу недалеко через дорогу небольшой магазинчик. Выловив среди всякой мелочи в наружном кармане кожаной куртки пачку сигарет и открыв ее увидел, что осталась всего одна. Достал сигарету, смяв пачку выбросил в урну, закурил и направился в этот магазин.
Он встал в очередь за тремя грязновато одетыми мужичками в рабочей одежде, минут через десять подобрался к прилавку. Через стойку стояла дородная, толстая продавщица, лет тридцати.
— Скажите, есть у вас сигареты «Винстон»?
— Нет, закончились, да и вообще никаких сигарет нет.
— А сгущенное молоко, белорусское?
— Нет, я же сказала что ничего в продаже нет, ни сигарет, ни сгущенки.
И тут Игорь почувствовал как рука сама тянется механически в карман куртки, где у него лежал большой складной нож. Когда то давно его привез знакомый в подарок, покупал в одном из оружейных магазинов в Америке. Это был необычный складник, такого он никогда не видел раньше, большое и широкое лезвие длиной двадцать два сантиметра, по возможной нагрузке не уступающей полноценному, с фиксированным лезвием ножу. В голове начали происходить необъяснимые вещи — для него вся окружающая обстановка пропала.
Из дальнего угла, где стояло кресло донесся Робкин голос:
— «… Ведь нравственным является человек, реагирующий уже на внутренне испытываемое искушение, при этом ему не поддаваясь. Кто же попеременно то грешит, то, раскаиваясь, ставит себе высокие нравственные цели, — того легко упрекнуть в том, что он слишком удобно для себя строит свою жизнь. Он не исполняет основного принципа нравственности — необходимости отречения, в то время как нравственный образ жизни — в практических интересах всего человечества. Этим он напоминает варваров эпохи переселения народов, варваров, убивавших и затем каявшихся в этом, — так что покаяние становилось техническим примером, расчищавшим путь к новым убийствам. Так же поступал Иван Грозный; эта сделка с совестью характерная русская черта…» — что то в этом есть, а? Как полагаешь?
Он медленно обернулся, всегдазная что не нужно никаких резких движений и лишней суеты. Роберт сидел в кресле, в руках у него была огромная книга в малиновом бархатном переплете, на обложке было написано большими русскими белыми буквами: «З. Фрейд „Достоевский и отцеубийство“» какой то красивой вязью. На нем была серая куртка с большим капюшоном, под которой была синяя сорочка, древесного цвета бабочка и очень черные, с идеально отглаженными стрелками брюки и почему то ярко-желтые, почти оранжевые носки и темно-коричневые ботинки со шнурками.
— Не знаю… Никогда не думал на эту тему — сказал Игорь.
Робка захлопнул книгу, сложил на нее руки и уставился на него отсутствующим взглядом, как будто видел за его спиной совсем другое. Сколько Игорь его помнил, Роберт всегда был с книгой, мать научила его читать в четыре года, с тех пор книга сопровождала Робку всегда и везде. На кухне, в автобусе, на перемене, дома — всегда и везде в руках у Роберта была книга или журнал либо какие то газеты.
— Я вот все хотел спросить тебя, да как то никак не решусь при наших встречах…
Роберт поправил пальцем очки, у него как всегда была на лице растерянная и немного виноватая улыбка, что сопровождает многих интеллигентов по жизни, взор его начал утрачивать веселость и приобрел фокусировку на нем и сказал:
— Да, говори. Но ты же понимаешь, что далеко не обо всем я могу тебе не то что рассказывать, а просто произносить вслух…
— Что стало с тем человеком кто лишил тебя жизни?
Роберт глубоко вздохнул, отвел глаза он него и сказал:
— Ты видимо хочешь чтобы я рассказал о чертях с хвостами и трезубцами?
— Ну а что, что с ним то? Как он, получил наказание, или я не знаю, кипит в котле со смолой или что?
Заиграла на лице у Робки какая то легкая и очень глубокомысленная полуусмешка:
— Ты очень примитивно мыслишь, что впрочем и неудивительно. Как человек в средние века, когда рисовали фрески с адом и раем или по картинам Босха а может начитавшись Моуди, как там труд то его… А, да — «Жизнь после смерти» … нет… Как же … «Жизнь после жизни», точно. Смешная штука, практически на уровне Зощенко. Все очень, очень сложно и запутанно. Я понимаю твой интерес, но большего сказать не могу, мне просто не позволено. Извини.
— А-а… как там? Где ты там?
— Где… я …? В библиотеке, в очень большой, с полными собраниями сочинений в подарочных изданиях, где могу спокойно читать все что хочу. Ты знаешь, если бы я знал, то гораздо раньше бы ушел… Нехорошо об этом именно так говорить, но это правда… Мне здесь свободно и очень легко, много возможностей для, так сказать, творчества…
В этот момент вдруг зазвонил телефон, Игорь обернулся чтобы взять трубку и пока он протягивал руку к телефону, прошло два звонка и все смолкло, в трубке которая уже была возле уха слышался только длинный гудок. Он положил обратно на телефон трубку, начал медленно разворачиваться, готовясь продолжить разговор с Робкой, но уже краем глаза при развороте начал видеть что его нет. Обернувшись полностью, Игорь с облегчением увидел пустое кресло, его очень напрягали такие визиты, он понимал что добром это не закончится и будет в итоге какая то очень темная спираль действий, событий, в которую в итоге его втянут такие визитеры с подобными беседами.
----------
В начале декабря они встретились в центре города, в шесть часов вечера. Сначала он не рассмотрел её толком, было темно, фонари хоть и горели, но была полутьма, приходилось постоянно вглядываться. Высокая, стройная, с длинными волосами поверх дубленки, без головного убора, погода как ни странно стояла тогда плюсовая. Звали ее Ванда, имя было какое то необычное, раньше не встречались ему такие имена.
— Послушай, я замерзла немного… у меня есть ключи от офиса, от моей работы. Может быть там пообщаемся? А?
— Ну ладно…
Они шли молча, искоса только посматривая друга на друга, зашли во дворы и она открыла дверь офиса в одноэтажном здании, зажгла свет. Спросила:
— Может чаю или кофе?
— Нет, спасибо.
— А я выпью. Да ты раздевайся, сними куртку, располагайся.
И тут произошло что то странное для него, никогда такого не видел — у нее вдруг закатились глаза, остались одни белки, левая рука в которой была дубленка замерла на полпути к вешалке, правая рука легла на шею и в самой ее позе было что то угрожающе-злобное, как будто она приготовилась к жертвоприношению и буквально через несколько секунд вспорет глотку живому существу.
Игорь стоял у двери офиса и вдруг он ощутил как в районе солнечного сплетения стала подниматься вверх к голове постепенно пустота, выжигающая и ничего не оставлявшая внутри.
Он смог только сказать:
— Ты… Послушай… Что с тобой? Тебе плохо?
Это длилось минуты три, она не ответила, он уже начал спиной продвигаться к выходу, стараясь не упускать ее из вида. Вдруг все прошло, глаза вернулись на свое место и мигом приобрели осмысленность, рука с дубленкой двинулась к вешалке, правая рука поднялась к челке и одновременно с этим она обернулась и как ни в чем ни бывало спросила:
— Ну что же ты? Сейчас я кофе сделаю, поболтаем, не стесняйся, проходи…
Он сделал вид что ничего не было, прошел, снял куртку, сел за стол.
«… Вот это номер, зачем я вообще пошел с ней, нужно было переговорить на месте и все» — пронеслись легким сквозняком мысли у него в голове.
Придавая себе непринужденное и спокойное выражение лица, он без какого либо интереса рассматривал офис. У окна стояли два стола параллельно друг другу, у двери еще один стол почему то с зеленой настольной лампой, за которым он сидел, перпендикулярно ему черный большой шкаф. Большие окна, куча беспорядочно разбросанных бумаг на столах.
Она вошла с подносом, на котором стояли две чашки кофе, села за стол напротив Игоря. Он все время старался следить за ее движениями и чувство опасности исходящее от нее прямо таки заполнило помещение, он физически начал его чувствовать и понимал что чем быстрее они поговорят, тем лучше.
— Ты кофе вообще не пьешь или сейчас не хочешь? — спросила Ванда.
— Если только с коньяком, желательно неплохим, да и то редко
— С коньяком? Коньяка, да еще хорошего, к сожалению нет. Ну да ладно. Так о чем ты хотел поговорить? И если можно, побыстрее, у меня очень мало времени, минут двадцать-тридцать, не более.
— Мне нужно знать о тех вещах, которые происходят в моей жизни. У меня пробелы с некоторого времени в памяти. А вслед за этим пошла какая то белиберда в жизни, сам не могу понять в чем дело.
— Сядь рядом со мной и дай мне свою руку. И не говори ничего минут десять.
Он пересел на свободный стул с ней рядом и протянул правую руку. Ванда взяла его ладонь левой рукой а правую положила сверху. Закрыла глаза и через несколько секунд он почувствовал как жар начинает его покрывать, он весь стал мокрым, как будто попал под дождь. А у нее забегали белки под веками, она вся вытянулась как струна и все крепче сжимала его руку. Так продолжалось около пятнадцати минут, платок которым он вытирал лицо, стал полностью влажным, вдруг все закончилось. Она отпустила руку и начала говорить.
— У тебя была сложная ситуация в жизни, какое то медицинское вмешательство где то около пяти месяцев назад, летом, вижу пух тополиный. И после операции, когда уже отошел от наркоза, ты от боли терял сознание несколько раз. И в последний случай врачи не могли тебя привести в чувство больше часа. Но это не была так называемой клинической смертью. Так?
— Ну да, операция была, да и больно было очень и сознание уходило, все верно.
— Но что дальше произошло, я не могу тебе объяснить. После этого ты почти не ощущаешь никаких эмоций или чувств. Совсем. Я правду говорю?
В этом время ее черные глаза еще больше потемнели, она даже не то что гипнотизировала его, а смотрела сквозь него, он был для нее прозрачным.
— Да, это так.
— И еще ты перестал болеть, за это время ни одной простуды, воспаления, плохого состояния организма.
— Да.
— Все это у тебя почти на нулевом уровне, эмоций и чувств нет, хотя внешне ты можешь улыбаться или плакать, огорчаться или веселиться, впадать в депрессию — но ты ничего не ощущаешь. Все это лишь снаружи, не более того.
— Да, это так. Так я и хотел узнать что со мной? Что происходит то?
— Что ты помнишь последнее до и после операции?
— Что я помню? что я помню … — он отвел взгляд в сторону и попытался перенестись туда, в ту больницу, в то время — Как поставили укол, успокаивающее что то, в палате, уже через несколько минут после него сонного состояние, практически засыпал, потом медсестра привезла каталку, я с кровати перелез на нее, накрыли простыней белой и повезли. Проехали трое дверей двустворчатых, двери были железные и тяжелые, потому что медсестра с трудом их открывала и закрывала, с маленькими круглыми окнами на каждой их половине, как иллюминатор. Грязно-желтый цвет дверей помню и то что захлопывались они с лязгом и громким щелчком. Потом сама операционная, переложили еще раз на стол, положили на лицо маску, сказали дыши медленно. Немного погодя чувствовал что отхожу, теряю сознание и уже не мог контролировать ничего, руки и ноги стали ватными и безвольными, последнее что ощутил — как привязывали руки и я не мог ничего уже сделать.
— Это была обыкновенная больница, так ведь?
— Да, простая городская больница, правда в палате я лежал один, заплатил за одноместную.
— Видел ли ты лица тех, в операционной?
— Нет, все были в масках.
Ванда отпила кофе и молча кивала головой.
— Так вы можете мне чем то помочь, прояснить ситуацию — спросил наконец он, после долгого молчания.
— Я вижу что произошло с тобой, но сказать тебе этого не могу — сказала Ванда глядя ему куда то в переносицу. Лицо ее почти ничего не выражало, холод и бездна были в ее глазах, ничего живого в них не было.
— Тогда для чего вы меня спрашиваете об этом всем?
— Я думала что могу тебе помочь. Тебе лучше поискать другого человека а еще лучше вообще не втягивать никого больше. Я имею в виду себе подобных, вряд ли кто то возьмется размотать это, очень серьезные последствия могут пойти после соприкосновения и погружения в твою историю. Всё, я больше не буду ни о чем говорить, давай закончим наш разговор и больше не ищи меня для встреч.
Игорь с минуту еще посидел, надеясь услышать от нее еще что-нибудь, но Ванда смотрела в свою чашку с кофе и больше не подняла глаз.
Он встал, снял куртку с вешалки и вышел из офиса на улицу. Закурил, не чувствуя дыма и горечи, горло было онемевшим, как после выпитого несколько секунд назад стакана водки. Надел куртку и решил подсмотреть что будет дальше делать Ванда, окно офиса было на уровне головы. Стараясь особо не хрустеть снегом, он потихоньку двинулся в сторону окна, докуривая сигарету. Когда он подошел к окну, осторожно заглянув, то увидел как Ванда, у которой в руках были три большие черные свечи, что то начала на них наговаривать, по всей видимости делая какой то заговор, потом взяла две красные свечи огромного размера, перекрутила их воедино, придав им спиралевидную форму. Дальше в руках у нее оказалась игла, которой она что то начертила на каждой из всех свечей и зажгла. В правой руке были красные свечи, в левой черные и пошла по офису в круговую, против часовой стрелки. Он не слышал что она говорила, но видел судорожные движения губ и страх на ее лице. Во время движений Ванда обносила свечами себя, стол и стул за которыми он сидел, дальше обошла вешалку, опустила свечи к полу, покрутилась у входной двери - словно изгоняя что то из того, чего он касался или ставила свою защиту от невидимых Игорю опасностей для нее. Далее Ванда вышла в коридор офиса, продолжая убирать его присутствие здесь. Он замер под окном, услышав как она открыла дверь на улицу, немного постояла, через некоторое время вернулась обратно в офис.
Игорь отошел от окна, дошел до бульвара, почувствовал приступ тошноты, развернулся и забежал за угол одноэтажного здания где он разговаривал с Вандой, чтобы его никто не видел и вдруг его неожиданно начало рвать. Его согнуло пополам, потом он присел на корточки, продолжалось все минут пять. Когда это наконец то закончилось, он распрямился, сделал два-три глубоких вдоха-выдоха, вышел из за угла офиса, прошел дальше к бульвару и постарался найти сугроб со снегом почище. Метров через пять он высмотрел такую снежную горку, раскидал верхушку, набрал полные руки белого, невесомого, свежего снега из кучи и стал им яростно натирать лицо. Народу никого не было, никто этого не видел.
Ему стало намного легче после этой процедуры, Игорь постоял еще несколько минут, глубоко и часто отдышался, увидел сквозь небольшую чащу недалеко через дорогу небольшой магазинчик. Выловив среди всякой мелочи в наружном кармане кожаной куртки пачку сигарет и открыв ее увидел, что осталась всего одна. Достал сигарету, смяв пачку выбросил в урну, закурил и направился в этот магазин.
Он встал в очередь за тремя грязновато одетыми мужичками в рабочей одежде, минут через десять подобрался к прилавку. Через стойку стояла дородная, толстая продавщица, лет тридцати.
— Скажите, есть у вас сигареты «Винстон»?
Продавщица посмотрела на него как на пьяницу, который возле магазина просит два рубля добить до бутылки водки.
— Нет, закончились, да и вообще никаких сигарет нет.
— А сгущенное молоко, белорусское?
— Нет, я же сказала что ничего в продаже нет, ни сигарет, ни сгущенки.
И тут Игорь почувствовал как рука сама тянется механически в карман куртки, где у него лежал большой складной нож. Когда то давно его привез знакомый в подарок, покупал в одном из оружейных магазинов в Америке. Это был необычный складник, такого он никогда не видел раньше, большое и широкое лезвие длиной двадцать два сантиметра, по возможной нагрузке не уступающей полноценному, с фиксированным лезвием ножу. В голове начали происходить необъяснимые вещи — для него вся окружающая обстановка пропала.
