Вдруг возникло непреодолимое желание выплакаться не бездушному дневнику, а человеку. В минуты одиночества я иногда делилась со Стейси о наболевшем. Она как взрослая состоявшаяся женщина понимает меня лучше всех. С мамой я не люблю откровенничать. Как-то сказала ей, что у меня ни разу не было месячных. У всех женщин они есть, даже у Сьюзен начались года полтора назад, а у меня — нет. Она не восприняла мои страхи всерьез. Я долго переживала, но потом по секрету открылась Стейси. До мамы дошел наш разговор. Не сохранился он в тайне и от общины. Маме пришлось оправдываться о моем... редчайшем генетическом заболевании.
Сплетенные в клубок мысли не распутывались. Тянущиеся ниточки переплелись в узел из обиды, боли и фантастического видения. Призрак возник из пустоты. Смуглый мужчина в стильном костюме. Он улыбался, такой реалистичный, но ненастоящий. Вчера, когда он появился, я вскрикнула:
— Кто ты? Что ты тут делаешь?
Брюс опешил. Он оглянулся по сторонам, а затем перевел на меня жесткий взгляд:
— Умеешь испортить кайф! — Пощечина обожгла. Вторая. Еще одна. Щеки полыхали. Он слез с меня, перевязался полосками ткани, отвернулся и захрапел, а призрак исчез. Он безучастно наблюдал за моим унижением.
Об этом я хотела поделиться со Стейси. Она не поверит, посчитает меня сумасшедшей, но какая разница?
Стейси много болтала, но смысл не доходил до моего смутного сознания. Я начала понимать с фразы:
— Община — это большая семья, а, как известно, — в семье все общее. Своей недоступностью ты ставишь себя выше других. Не обижайся, но ты сама виновата в случившемся!
Меня затошнило от ее наставлений. Резкая боль ужалила в пах. Свернулась в клубочек, накрылась ветровкой и погрузилась в свои мысли.
Собачница схватила мой рюкзачок и вытащила дневник со словами:
— Воровка! Мы, видите ли, жопу пальцем вытираем, а она розовые слюни размазывает! — И выбежала.
Оставшись одна, сжала саднившую правую мочку уха — вернее, маленькую выпуклость у ушной раковины. Ранее не обращала внимания на это уплотнение.
В комнате появился он — мужчина в белом костюме. Он не отбрасывал тени, но был вполне реален. Он повторил ту же фразу, что и вчера:
— Приветствую тебя, пользователь. Введи код активации НБИ.
В этот раз я не испугалась и вступила с ним в разговор:
— Где мне получить этот код?
— Кодом активации является идентификационный номер вашего хоста. — На вопрос об НБИ я получила короткую справку: — НБИ означает нейробиологический имплантат.
— Что такое хост?
— С кем разговариваешь? — спросил Зак из-за спины. Он обошел комнату. Пройдя сквозь галлюцинацию, вручил мне дневник: — За мной числился должок. Держи и больше не теряй.
— Какой долг?
— Ты не проболталась, когда я сходил в самоволку. Я поговорил с отцом. Он не против, чтобы ты юзала дневник. Он твой. А теперь ответь, что у вас приключилось с Брюсом?
Я замотала головой.
Он схватил меня за плечи и потребовал выложить правду.
— Ну! Стейси все растрепала. Это правда?!
Я сжала кулаки, чтобы не разреветься. Пришлось сознаться, опустив мерзкие подробности, что Брюс взял меня силой. Чем дольше Зак слышал мой скомканный рассказ, тем сильнее он закипал. Я попыталась заверить его, что почти не обижаюсь.
Он вылетел из комнаты, а спустя мгновение донеслась возня и глухие удары. Командирский голос Чака и вмешательство Фроди прекратили драку.
— Достаточно! Мы с людоедами должны сражаться, а не убивать друг друга!
Проковыляла в залу. Мама сидела на том же месте, где и накануне, когда разделывали Макса. Взгляд у мамы был отсутствующий — такой пустой и безразличный. Рядом приютилась Труди. Голова Стикса возлежала на ее коленках. Когда я вошла, Дика даже не повернулась, продолжая всматриваться в темноту коридора. И только в Заке и Брюсе кипело остервенение.
У моего защитника из рассеченной брови хлестала кровь, а Брюс лишился передних зубов. Он сплюнул кусок десны с торчащим резцом и прошипел:
— Безоружный кусок дерьма! Ты проспорил мне дневную норму воды. Сьюзен подохла! — К акценту добавилось беззубая шепелявость.
Стейси не поленилась сказать мне на ухо гадость:
— Рано радуешься, ведьмочка! Он вернул твою колдовскую книгу, чтобы понравиться тебе и разозлить меня. Он вытрет о тебя свою спермокачку, как вытер ее об меня, а потом вышвырнет.
Даже перед смертью в ней говорило задетое женское самолюбие. Она строит планы, будто мы выберемся из этой передряги.
День тянулся долго и мучительно. Трупоеды заняли выжидательную позицию и не предпринимали попыток ворваться на нашу территорию. Они были сыты, и спешить им было некуда.
Понимание того, что шансов вырваться из западни нет, пришло сразу и всем. Чак перестал строить планы атаки, а Зак — побега; Фроди больше не ковырял стены в надежде найти потайной лаз или замурованный дымоход. Разговоры о религии стали главенствующими. Не было места шуткам, колкостям и анекдотам. Все разом заговорили о спасении души. В них жила надежда, что после смерти сознание сохранится или трансформируется в некую сущность. Я не могла заставить себя, как ни старалась, поверить в рай, перерождение, охапку девственниц на небесах или голографическую сущность бытия. Смерть в моем понимании –– это прекращение страданий, затухание разума, темнота. Это как сон без сновидений, который никогда не кончится.
Вода закончилась. Бутылку умудрились растянуть на два дня. Тринадцать крышечек на человека в день. Стейси увидела в числе нехороший знак. Кто бы сомневался?
К невыносимому голоду добавился тошнотворный трупный запах. Слишком поздно я вспомнила о куске полиэтилена, которым можно было обвернуть покойника. Труп вытолкнули в коридор, а противопехотный еж немедля вернули на место.
Обрывочные мысли то и дело возвращались к призраку. Похоже, у меня от голода галлюцинации или я лишаюсь рассудка. Одеревеневшие пальцы и те с трудом удерживают фонтмастер. Пиши я обычной ручкой, почерк было бы не разобрать.
Ночная атака была молниеносной, но обошлось без потерь и ранений с обеих сторон. Две группы нападавших штурмовали с разных сторон: одни долбили оконные щиты, — но это было скорее отвлечением внимания, — другие, прикрываясь ржавой автомобильной дверью как щитом, пересекли коридор и подцепили крюком подгнивший труп своей боевой подруги. Они не предпринимали попыток перелезть через противопехотный еж, их целью было мертвое тело, которое они уволокли с собой.
Три дня блокады позади. Обезвоживание и голод превратили людей в сонных мух, ползающих в полудреме. Почему воспоминания о еде притупляют остальные чувства? Редкие разговоры исключительно о еде, способах ее разделки и добычи. Попробовали питаться всем, что нашлось в пустых комнатах, помещалось в рот или жевалось: капли смолы с деревянных балок, ломтики краски, засохший клей, испражнения Стикса, ремни, лямки.
Мы уже не способны к сопротивлению. Очередной готовящийся штурм мы не переживем.
Рана на плече собачницы загноилось, а прижечь нечем.
Я продолжаю писать, хотя желания никакого нет.
Пришел Зак. Сел рядом. Прижался ко мне плечом. Почему-то захотелось, чтобы он обнял, просто так, по-человечески. Этого не случилось.
Удивилась выдержке Труди. Она не плакала и не билась в истерике, воспринимая происходящее как некую необратимость.
Приходила мама. Попрощались.
Чудо! Невероятное чудо! Иначе бесследное исчезновение трупоедов никак не объяснить. Именно так мы подумали, когда они скрылись в неизвестном направлении, чего-то испугавшись, но только не Стены, которая была довольно далеко.
В то утро Чака разбудили выстрелы. Дика, сторожившая подступы, тоже слышала непонятные звуки. Покидать темницу не спешили, опасаясь западни.
После затхлых помещений свежий воздух опьянял. Бесконечная синева неба ослепляла. Мы щурились. Держались кучно. Несмотря на жару, от голода леденели конечности и кончик носа. Тело казалось невесомым. Подуй ветерок, и нас бы сдуло.
На улице нас поджидало еще одно чудо: молодой человек в опрятной одежде без прорех, с пистолетом наперевес и с сумкой через плечо. Ворот белоснежной рубашки с длинными рукавами, засученными по локоть, прикрывал повязанный вокруг шеи темный платок, с легкостью натягивающийся на голову, оставляя прорези для глаз. Мужчина показался невероятно толстым.
Оружие исчезло в кобуре, висевшей на ремне. Широкий ремень поддерживал коричневые штаны из грубой ткани, спадавшие на громоздкие ботинки. Мужчина сдернул солнцезащитные очки, задержав на секунду блуждающий взгляд на обугленном черепе Макса, а потом посмотрел на нас –– толпу ходячих скелетов, крадущихся ему навстречу. Простое, бесхитростное лицо приобрело оттенок печали.
— Я это тоже вижу? — удивилась Дика.
— Кто-нибудь, держите собаку! — завопила Стейси.
Пес набросился на незнакомца. Он уткнулся в стальные наколенники штанов, лизал руки, гладившие его короткую шерсть. Не просто руки — две болтающиеся головешки, — а ковши от экскаватора. Лопатообразная ладонь заботливо мяла висевший на выпирающих ребрах грубый мех, отчего бугристые мышцы предплечья наливались силой, а засученная ткань рубашки трещала.
— Кто ж тебя так исполосовал? — Его ковши, зачерпнув складки шерсти, наткнулись на незаживший порез. За такую наглость Стикс оттяпал бы любому руку по локоть, но незнакомцу он жалостливо тявкнул, жалуясь на боль.
— Он обязательно поправится, — заверила Стейси.
Мужчина улыбнулся, продемонстрировав плотный ряд белых зубов. Впечатление нереальности довершала его здоровая кожа — светлее клыков Стикса, без признаков аллергии, язв, гнойников, болячек и укусов вшей — и темные. ровно подстриженные волосы, упрямо торчащие над широким лбом. Когда подошла поближе, поняла, как ошиблась: он не был толстым. Его атлетическую фигуру, какими обладали герои из комиксов Зака, легко было спутать с нездоровой отечностью.
— Кёртис, — представился незнакомец.
— Кёртис, значит. Докладывай, Кёртис, какая нелегкая тебя занесла? — сказал Чак, выйдя ему навстречу.
Чужак вкратце поведал, как спасся от надвигающейся Стены, пока не натолкнулся на людоедов. Пары выстрелов хватило, чтобы распугать их. Откуда у него взялось оружие, он не уточнил. Вообще, он показался немногословным, в чем-то надменным.
— Мне некуда податься. Не откажете в любезности влиться в ваше племя? — попросил он. Его вежливые выражения звучали необычно: «отказать в любезности», «влиться в племя». Кто ж так говорит?
— Нам нужно посоветоваться, — ответил Чак.
Мужчина отошел на почтительное расстояние, а мы собрались в круг. Чак, наконец-то признав во Фроди полноправного члена общины, заслужившего доверие, дал ему право высказаться первым. Повар не увидел в нем опасности:
— Человечиной он явно не питается, от голода не страдает, а тогда какой смысл убивать нас? Ничего ценного у нас нет.
С его мнением согласились все, кроме мамы. Она безучастно стояла каменной статуей, держась за Труди. Она была далеко. Приобняла ее. Она удивленно посмотрела не меня и прошептала:
— Это ты? А где Макс?
— Будем считать, что воздержалась, — заявил Чак, и более громко объявил: — Кёртис, ты принят.
Мужчина подошел к нам.
— Чак Стилски, командующий ротой, — представился наш предводитель. — Это мой сын Зак, командир «Брони». Семейство Марты с тремя… двумя дочерьми: мелкая — Гертруда, долговязая — Дори. Марта руководит «Разведкой». Пса звать Стиксом, а его хозяйку — Стейси. Не перепутай! Дика — новобранец — хорошенькая, но только снаружи. Это Фроди. Башка как футбольный мяч, но вкусно готовит хавчик. Смуглый — это Брюс. По-английски понимает на уровне Стикса, но если говоришь по-мексикански — или на каком языке он лялякает? — то можете подружиться, что, впрочем, вряд ли.
— Брюс? — неожиданно спросила мама. — Что ты сделал с Максом?
— Проснись! Твоего Макса сожрали, — завопила Стейси, — а твою дочь изнасиловали!
Мама будто очнулась от гипнотической дремы. Округлившимися глазами она обвела общину, называя каждого по имени. До нее дошли события той жуткой ночи. Грудь тяжело хватала воздух, вздымаясь в приступе бешенства. Ее взгляд застыл на Брюсе. Она выкрикнула что-то невнятное, похожее на боевой рев, и вцепилась в его волосы мертвой хваткой.
Реакция незнакомца была молниеносной. Мощными клешнями он отшвырнул обеих, будто топориком полено разрубил. Мама удержалась на ногах, сжимая меж пальцев клочья волос. На Брюса силенок не пожалел; тот растянулся на земле. Мама со злости притопнула, рванулась в бой, но чужак преградил ей путь, а Фроди схватил ее железной хваткой.
Мне стало жутко стыдно. Я отстранилась, спрятавшись за спины товарищей.
— А у вас здесь весело! — заключил Кёртис.
— Макс, командир отряда «Кости», получил увольняшку, — кивнул Чак на пепелище костра. — Займешь его место. Будешь озадачивать Фроди и Гертруду, если, конечно, умеешь обращаться с провиантом…
Мужчина согласился и тут же приступил к новым обязанностям. Пока одни охотились на грызунов и искали доски для костра, — благо в городских условиях полно и того и другого, — он с Труди занялся подготовкой питьевой воды. Сестренка показывала ему, куда нужно заливать жидкость, как создать давление и дезинфицировать водосборник.
Голодный Стикс унюхал крысиное логово в подвале соседнего дома. Мы едва успевали махать сачками и набивать мешок оглушенными тушками.
Вернулись в лагерь. Чан с водой уже закипал, а небо коптилось сизым дымом. Сунули мешок растерянному Кёртису. Он вытянул двумя пальцами за хвост будущий обед, и, скрывая брезгливость, спросил, что делать дальше.
— Прокипятить и выпотрошить, — ответила сестра. Выхватив крысу, она нетерпеливо кинула ее в чан. Туда же вывернула содержимое мешка. Дав, как следует, повариться, она извлекла порозовевшие тушки, разложила их на резальной доске. — Теперь будет легче свежевать. Двумя пальцами зажимаешь кожу на брюхе и осторожно вспарываешь, не повреждая пищевода, иначе придется кипятить еще раз. Потом надрезаешь вот тут и выворачиваешь содержимое в ту миску. — Новичок в точности копировал ее движения. — Подожди, она брюхатая! Зародышей мы не выкидываем, а едим целиком. Можно сырыми, но иногда жарим. — Кёртис натужно сглотнул.
— Будет запеканка! — объявил шеф-повар.
Около полудня солнце накрыла полутень. Наступили короткие сумерки.
Кёртис отказался от своей порции, чем вызвал удивленные вздохи облегчения. Потрескивание полыхающей груды паркета сопровождалось жадным чавканьем и плевками. Готовили в спешке, да и дробилка Фроди затерялась, отчего меж зубов застревали осколки плохо перемолотых косточек и крысиные коготки. Стейси попался кусочек мордочки с торчащими усами.
После трех дней голодухи запеканка показалась волшебным деликатесом. Зак поделился со мной водичкой, а я отблагодарила его теплой улыбкой.
Брюс обедал в одиночестве. Я не простила его, но и не злилась, не испытывала ненависти и не желала ему зла. Его поступок был продиктован затуманенным рассудком. Любая другая девушка на моем месте прикончила бы его, а не придумывала бы оправдания, но это не излечит меня. Я не хочу потерять себя, ставя перед собой цель мстить и ненавидеть.
По окончании трапезы навалилась усталость. Нервы после многодневного напряжения наконец-то расслабились. Захотелось спать, но голос Чака взбудоражил:
Сплетенные в клубок мысли не распутывались. Тянущиеся ниточки переплелись в узел из обиды, боли и фантастического видения. Призрак возник из пустоты. Смуглый мужчина в стильном костюме. Он улыбался, такой реалистичный, но ненастоящий. Вчера, когда он появился, я вскрикнула:
— Кто ты? Что ты тут делаешь?
Брюс опешил. Он оглянулся по сторонам, а затем перевел на меня жесткий взгляд:
— Умеешь испортить кайф! — Пощечина обожгла. Вторая. Еще одна. Щеки полыхали. Он слез с меня, перевязался полосками ткани, отвернулся и захрапел, а призрак исчез. Он безучастно наблюдал за моим унижением.
Об этом я хотела поделиться со Стейси. Она не поверит, посчитает меня сумасшедшей, но какая разница?
Стейси много болтала, но смысл не доходил до моего смутного сознания. Я начала понимать с фразы:
— Община — это большая семья, а, как известно, — в семье все общее. Своей недоступностью ты ставишь себя выше других. Не обижайся, но ты сама виновата в случившемся!
Меня затошнило от ее наставлений. Резкая боль ужалила в пах. Свернулась в клубочек, накрылась ветровкой и погрузилась в свои мысли.
Собачница схватила мой рюкзачок и вытащила дневник со словами:
— Воровка! Мы, видите ли, жопу пальцем вытираем, а она розовые слюни размазывает! — И выбежала.
Оставшись одна, сжала саднившую правую мочку уха — вернее, маленькую выпуклость у ушной раковины. Ранее не обращала внимания на это уплотнение.
В комнате появился он — мужчина в белом костюме. Он не отбрасывал тени, но был вполне реален. Он повторил ту же фразу, что и вчера:
— Приветствую тебя, пользователь. Введи код активации НБИ.
В этот раз я не испугалась и вступила с ним в разговор:
— Где мне получить этот код?
— Кодом активации является идентификационный номер вашего хоста. — На вопрос об НБИ я получила короткую справку: — НБИ означает нейробиологический имплантат.
— Что такое хост?
— С кем разговариваешь? — спросил Зак из-за спины. Он обошел комнату. Пройдя сквозь галлюцинацию, вручил мне дневник: — За мной числился должок. Держи и больше не теряй.
— Какой долг?
— Ты не проболталась, когда я сходил в самоволку. Я поговорил с отцом. Он не против, чтобы ты юзала дневник. Он твой. А теперь ответь, что у вас приключилось с Брюсом?
Я замотала головой.
Он схватил меня за плечи и потребовал выложить правду.
— Ну! Стейси все растрепала. Это правда?!
Я сжала кулаки, чтобы не разреветься. Пришлось сознаться, опустив мерзкие подробности, что Брюс взял меня силой. Чем дольше Зак слышал мой скомканный рассказ, тем сильнее он закипал. Я попыталась заверить его, что почти не обижаюсь.
Он вылетел из комнаты, а спустя мгновение донеслась возня и глухие удары. Командирский голос Чака и вмешательство Фроди прекратили драку.
— Достаточно! Мы с людоедами должны сражаться, а не убивать друг друга!
Проковыляла в залу. Мама сидела на том же месте, где и накануне, когда разделывали Макса. Взгляд у мамы был отсутствующий — такой пустой и безразличный. Рядом приютилась Труди. Голова Стикса возлежала на ее коленках. Когда я вошла, Дика даже не повернулась, продолжая всматриваться в темноту коридора. И только в Заке и Брюсе кипело остервенение.
У моего защитника из рассеченной брови хлестала кровь, а Брюс лишился передних зубов. Он сплюнул кусок десны с торчащим резцом и прошипел:
— Безоружный кусок дерьма! Ты проспорил мне дневную норму воды. Сьюзен подохла! — К акценту добавилось беззубая шепелявость.
Стейси не поленилась сказать мне на ухо гадость:
— Рано радуешься, ведьмочка! Он вернул твою колдовскую книгу, чтобы понравиться тебе и разозлить меня. Он вытрет о тебя свою спермокачку, как вытер ее об меня, а потом вышвырнет.
Даже перед смертью в ней говорило задетое женское самолюбие. Она строит планы, будто мы выберемся из этой передряги.
День тянулся долго и мучительно. Трупоеды заняли выжидательную позицию и не предпринимали попыток ворваться на нашу территорию. Они были сыты, и спешить им было некуда.
Понимание того, что шансов вырваться из западни нет, пришло сразу и всем. Чак перестал строить планы атаки, а Зак — побега; Фроди больше не ковырял стены в надежде найти потайной лаз или замурованный дымоход. Разговоры о религии стали главенствующими. Не было места шуткам, колкостям и анекдотам. Все разом заговорили о спасении души. В них жила надежда, что после смерти сознание сохранится или трансформируется в некую сущность. Я не могла заставить себя, как ни старалась, поверить в рай, перерождение, охапку девственниц на небесах или голографическую сущность бытия. Смерть в моем понимании –– это прекращение страданий, затухание разума, темнота. Это как сон без сновидений, который никогда не кончится.
Вода закончилась. Бутылку умудрились растянуть на два дня. Тринадцать крышечек на человека в день. Стейси увидела в числе нехороший знак. Кто бы сомневался?
К невыносимому голоду добавился тошнотворный трупный запах. Слишком поздно я вспомнила о куске полиэтилена, которым можно было обвернуть покойника. Труп вытолкнули в коридор, а противопехотный еж немедля вернули на место.
Обрывочные мысли то и дело возвращались к призраку. Похоже, у меня от голода галлюцинации или я лишаюсь рассудка. Одеревеневшие пальцы и те с трудом удерживают фонтмастер. Пиши я обычной ручкой, почерк было бы не разобрать.
Глава - 30 марта
Ночная атака была молниеносной, но обошлось без потерь и ранений с обеих сторон. Две группы нападавших штурмовали с разных сторон: одни долбили оконные щиты, — но это было скорее отвлечением внимания, — другие, прикрываясь ржавой автомобильной дверью как щитом, пересекли коридор и подцепили крюком подгнивший труп своей боевой подруги. Они не предпринимали попыток перелезть через противопехотный еж, их целью было мертвое тело, которое они уволокли с собой.
Три дня блокады позади. Обезвоживание и голод превратили людей в сонных мух, ползающих в полудреме. Почему воспоминания о еде притупляют остальные чувства? Редкие разговоры исключительно о еде, способах ее разделки и добычи. Попробовали питаться всем, что нашлось в пустых комнатах, помещалось в рот или жевалось: капли смолы с деревянных балок, ломтики краски, засохший клей, испражнения Стикса, ремни, лямки.
Мы уже не способны к сопротивлению. Очередной готовящийся штурм мы не переживем.
Рана на плече собачницы загноилось, а прижечь нечем.
Я продолжаю писать, хотя желания никакого нет.
Пришел Зак. Сел рядом. Прижался ко мне плечом. Почему-то захотелось, чтобы он обнял, просто так, по-человечески. Этого не случилось.
Удивилась выдержке Труди. Она не плакала и не билась в истерике, воспринимая происходящее как некую необратимость.
Приходила мама. Попрощались.
Глава - 31 марта
Чудо! Невероятное чудо! Иначе бесследное исчезновение трупоедов никак не объяснить. Именно так мы подумали, когда они скрылись в неизвестном направлении, чего-то испугавшись, но только не Стены, которая была довольно далеко.
В то утро Чака разбудили выстрелы. Дика, сторожившая подступы, тоже слышала непонятные звуки. Покидать темницу не спешили, опасаясь западни.
После затхлых помещений свежий воздух опьянял. Бесконечная синева неба ослепляла. Мы щурились. Держались кучно. Несмотря на жару, от голода леденели конечности и кончик носа. Тело казалось невесомым. Подуй ветерок, и нас бы сдуло.
На улице нас поджидало еще одно чудо: молодой человек в опрятной одежде без прорех, с пистолетом наперевес и с сумкой через плечо. Ворот белоснежной рубашки с длинными рукавами, засученными по локоть, прикрывал повязанный вокруг шеи темный платок, с легкостью натягивающийся на голову, оставляя прорези для глаз. Мужчина показался невероятно толстым.
Оружие исчезло в кобуре, висевшей на ремне. Широкий ремень поддерживал коричневые штаны из грубой ткани, спадавшие на громоздкие ботинки. Мужчина сдернул солнцезащитные очки, задержав на секунду блуждающий взгляд на обугленном черепе Макса, а потом посмотрел на нас –– толпу ходячих скелетов, крадущихся ему навстречу. Простое, бесхитростное лицо приобрело оттенок печали.
— Я это тоже вижу? — удивилась Дика.
— Кто-нибудь, держите собаку! — завопила Стейси.
Пес набросился на незнакомца. Он уткнулся в стальные наколенники штанов, лизал руки, гладившие его короткую шерсть. Не просто руки — две болтающиеся головешки, — а ковши от экскаватора. Лопатообразная ладонь заботливо мяла висевший на выпирающих ребрах грубый мех, отчего бугристые мышцы предплечья наливались силой, а засученная ткань рубашки трещала.
— Кто ж тебя так исполосовал? — Его ковши, зачерпнув складки шерсти, наткнулись на незаживший порез. За такую наглость Стикс оттяпал бы любому руку по локоть, но незнакомцу он жалостливо тявкнул, жалуясь на боль.
— Он обязательно поправится, — заверила Стейси.
Мужчина улыбнулся, продемонстрировав плотный ряд белых зубов. Впечатление нереальности довершала его здоровая кожа — светлее клыков Стикса, без признаков аллергии, язв, гнойников, болячек и укусов вшей — и темные. ровно подстриженные волосы, упрямо торчащие над широким лбом. Когда подошла поближе, поняла, как ошиблась: он не был толстым. Его атлетическую фигуру, какими обладали герои из комиксов Зака, легко было спутать с нездоровой отечностью.
— Кёртис, — представился незнакомец.
— Кёртис, значит. Докладывай, Кёртис, какая нелегкая тебя занесла? — сказал Чак, выйдя ему навстречу.
Чужак вкратце поведал, как спасся от надвигающейся Стены, пока не натолкнулся на людоедов. Пары выстрелов хватило, чтобы распугать их. Откуда у него взялось оружие, он не уточнил. Вообще, он показался немногословным, в чем-то надменным.
— Мне некуда податься. Не откажете в любезности влиться в ваше племя? — попросил он. Его вежливые выражения звучали необычно: «отказать в любезности», «влиться в племя». Кто ж так говорит?
— Нам нужно посоветоваться, — ответил Чак.
Мужчина отошел на почтительное расстояние, а мы собрались в круг. Чак, наконец-то признав во Фроди полноправного члена общины, заслужившего доверие, дал ему право высказаться первым. Повар не увидел в нем опасности:
— Человечиной он явно не питается, от голода не страдает, а тогда какой смысл убивать нас? Ничего ценного у нас нет.
С его мнением согласились все, кроме мамы. Она безучастно стояла каменной статуей, держась за Труди. Она была далеко. Приобняла ее. Она удивленно посмотрела не меня и прошептала:
— Это ты? А где Макс?
— Будем считать, что воздержалась, — заявил Чак, и более громко объявил: — Кёртис, ты принят.
Мужчина подошел к нам.
— Чак Стилски, командующий ротой, — представился наш предводитель. — Это мой сын Зак, командир «Брони». Семейство Марты с тремя… двумя дочерьми: мелкая — Гертруда, долговязая — Дори. Марта руководит «Разведкой». Пса звать Стиксом, а его хозяйку — Стейси. Не перепутай! Дика — новобранец — хорошенькая, но только снаружи. Это Фроди. Башка как футбольный мяч, но вкусно готовит хавчик. Смуглый — это Брюс. По-английски понимает на уровне Стикса, но если говоришь по-мексикански — или на каком языке он лялякает? — то можете подружиться, что, впрочем, вряд ли.
— Брюс? — неожиданно спросила мама. — Что ты сделал с Максом?
— Проснись! Твоего Макса сожрали, — завопила Стейси, — а твою дочь изнасиловали!
Мама будто очнулась от гипнотической дремы. Округлившимися глазами она обвела общину, называя каждого по имени. До нее дошли события той жуткой ночи. Грудь тяжело хватала воздух, вздымаясь в приступе бешенства. Ее взгляд застыл на Брюсе. Она выкрикнула что-то невнятное, похожее на боевой рев, и вцепилась в его волосы мертвой хваткой.
Реакция незнакомца была молниеносной. Мощными клешнями он отшвырнул обеих, будто топориком полено разрубил. Мама удержалась на ногах, сжимая меж пальцев клочья волос. На Брюса силенок не пожалел; тот растянулся на земле. Мама со злости притопнула, рванулась в бой, но чужак преградил ей путь, а Фроди схватил ее железной хваткой.
Мне стало жутко стыдно. Я отстранилась, спрятавшись за спины товарищей.
— А у вас здесь весело! — заключил Кёртис.
— Макс, командир отряда «Кости», получил увольняшку, — кивнул Чак на пепелище костра. — Займешь его место. Будешь озадачивать Фроди и Гертруду, если, конечно, умеешь обращаться с провиантом…
Мужчина согласился и тут же приступил к новым обязанностям. Пока одни охотились на грызунов и искали доски для костра, — благо в городских условиях полно и того и другого, — он с Труди занялся подготовкой питьевой воды. Сестренка показывала ему, куда нужно заливать жидкость, как создать давление и дезинфицировать водосборник.
Голодный Стикс унюхал крысиное логово в подвале соседнего дома. Мы едва успевали махать сачками и набивать мешок оглушенными тушками.
Вернулись в лагерь. Чан с водой уже закипал, а небо коптилось сизым дымом. Сунули мешок растерянному Кёртису. Он вытянул двумя пальцами за хвост будущий обед, и, скрывая брезгливость, спросил, что делать дальше.
— Прокипятить и выпотрошить, — ответила сестра. Выхватив крысу, она нетерпеливо кинула ее в чан. Туда же вывернула содержимое мешка. Дав, как следует, повариться, она извлекла порозовевшие тушки, разложила их на резальной доске. — Теперь будет легче свежевать. Двумя пальцами зажимаешь кожу на брюхе и осторожно вспарываешь, не повреждая пищевода, иначе придется кипятить еще раз. Потом надрезаешь вот тут и выворачиваешь содержимое в ту миску. — Новичок в точности копировал ее движения. — Подожди, она брюхатая! Зародышей мы не выкидываем, а едим целиком. Можно сырыми, но иногда жарим. — Кёртис натужно сглотнул.
— Будет запеканка! — объявил шеф-повар.
Около полудня солнце накрыла полутень. Наступили короткие сумерки.
Кёртис отказался от своей порции, чем вызвал удивленные вздохи облегчения. Потрескивание полыхающей груды паркета сопровождалось жадным чавканьем и плевками. Готовили в спешке, да и дробилка Фроди затерялась, отчего меж зубов застревали осколки плохо перемолотых косточек и крысиные коготки. Стейси попался кусочек мордочки с торчащими усами.
После трех дней голодухи запеканка показалась волшебным деликатесом. Зак поделился со мной водичкой, а я отблагодарила его теплой улыбкой.
Брюс обедал в одиночестве. Я не простила его, но и не злилась, не испытывала ненависти и не желала ему зла. Его поступок был продиктован затуманенным рассудком. Любая другая девушка на моем месте прикончила бы его, а не придумывала бы оправдания, но это не излечит меня. Я не хочу потерять себя, ставя перед собой цель мстить и ненавидеть.
По окончании трапезы навалилась усталость. Нервы после многодневного напряжения наконец-то расслабились. Захотелось спать, но голос Чака взбудоражил:
