ПРОЛОГ
Мычание и искривленное болью лицо покрыто капельками соленого пота. Жар окутывает тело, изнывающее от рвущего ощущения, словно её ножом рассекают вдоль живота, а кожу растягивают, дабы рана увеличилась в размерах. Она пытается не кричать. Её готовили к этому моменту — самому важному в жизни женской особи.
— Тужься.
Молодая семнадцатилетняя девушка плохо разбирает голоса. Мужские и женские — они смешиваются между собой. Не удается распахнуть глаза, веки постоянно сжаты, а сознание пытается морально отгородить еще совсем юную девчонку от боли, выдержать которую она не готова.
Макушкой упирается во влажную подушку, проявляет неспособность действовать по правилам, которым её учили старшие женщины, когда оказалось, что девушка беременна. Это такая честь — родить ребенка одному из представителей местной власти. Выбрали господину очередную женскую особь, учитывая пригодное строение тела. Девушка идеально сложена, и на её кандидатуру подавали заявления многие из господ, но ей посчастливилось быть избранной одним из богатейших людей города.
Ладонями цепляется за края кровати. Давление внизу живота усиливается, перед глазами проявляются черные пятна. Богато обставленная комната погружена в полумрак. На деревянной тумбе горит настольная лампа. С края кровати сброшено узорчатое покрывало. Трое девушек в серых фартуках и простеньких черных платьях бродят вокруг стонущей от болевых спазмов молодой девчонки, то ваткой пропитывая пот с лица, то поправляя подушку под её головой. Мужчина-врач в круглых очках с серьезным видом следит за прохождением родов, сидя между ног девушки, грубовато сдавливая пальцами её колени. Раздает команды, не настигающие ушей рожающей. Она ничего не воспринимает, ни единого звука.
Кроме душераздирающего детского вопля.
Девушка сдавливает пальцами влажную простынь, сжимается, в последний раз, приложив оставшиеся силы, и тужится, изнывая от желания уже вытолкнуть из себя причину её неописуемого дискомфорта.
Роды сопровождаются молчанием. Девушки-помощницы не роняют слов, передвигаются с опущенными головами, стараясь ухаживать за женщиной их господина. Только доктору разрешено открывать рот, но и он делает это редко. Зачем ему словесно тратиться на женскую особь? Он здесь с определенной целью — донести до господина важную новость.
Её не сразу отпускает. Боль не утихает, но явное облегчение наступает. Девушка опадает обратно на влажную простынь, наконец, ощутив, как ткань белой ночной рубашки прилипает к горячему телу. Легкое дуновение ветра со стороны распахнутого окна — и кожа покрывается мурашками. Она разбирает городской шум: рычание мотора машин, голоса гуляющих жителей центрального бульвара, птичий крик и лай дворовых шавок.
Служанки не смеют поглядывать на новорожденного. Даже та, которая принимает кричащего младенца в легкую ткань, дабы закутать его, она не изучает крошечное личико, медленно шаркая ближе к родительнице, послушно ожидая, когда та придет в себя. А она тяжело дышит. Тело дрожит, колени касаются друг друга. Её бросает из холода в жар. Но у неё хватает усилий, чтобы приоткрыть влажные веки обратить затуманенный болью взгляд на лоскуток ткани, который служанка протягивает ей с легким поклоном головы. Девушка сглатывает. С объяснимым страхом пытается присесть, но не выходит, и служанки помогают ей лечь немного выше, подкладывая под спину подушки. Протягивает трясущиеся руки к младенцу, вслушиваясь в тонкий голосок плачущего новорожденного. Ей помогают уложить ребенка на груди, поправив ткань, дабы та не скрывала лица. И девушка принимается жадно изучать черты нового человека: зеленые глаза, большие и светлые, удивительно, белая кожа, измазанная кровью и светлые, слишком светлые короткие волосинки на макушке. Смотрит, разглядывает. И в еще неспокойном сердце начинает усиливаться паника.
Только не это.
Моргает, вскинув голову, и дрожащей ладонью притягивает головку младенца к груди, напугано уставившись на доктора, который поправляет ткань своего белого халата, подходя к порогу комнаты. Снимает окровавленные перчатки, взглянув на высокого, широкоплечного мужчину, который всё это время находится в дверях, сложив рук на груди. Его надменный взгляд сощурено смотрит на завернутого в ткань младенца, наблюдает за попыткой скованной болью девушки прижать его к себе.
Доктор с почтением кланяется господину, и тот переводит на него свое дорогостоящее внимание:
— Кто? — суровый тон. Он долго ждал. Почти двое суток. Доктор выпрямляется, стараясь сильно не проявлять эмоции, но невольно кривит губы, процедив:
— Сожалею. Женская особь.
Выражение лица господина моментально меняется. Привычная суровость и холодность военного человека удваивается, и девушка глотает сухость во рту, осознавая, как подводит его. И неважно, что у господ еще много претенденток. Девчонка верила, что сможет подарить ему мальчика — и тогда её бы оставили при дворе, но…
Её напуганный ситуацией взгляд встречается с его, и она резко опускает голову, виновато сдавив пальцами крошечное тело. Господин отрывается от косяка двери, молчаливо уходит в темный коридор, не проронив ни слова. За ним следуют служанки, ожидая новых приказаний. В эту же ночь у хозяина дома должна родить еще одна выбранная девушка. Скорее всего, им необходимо быть рядом с ней и молиться Духам, чтобы на этот раз родился мальчик.
— И молитесь усерднее, — грозно приказывает доктор, собирая свои вещи со стола, оставаясь недовольным таким исходом. Столько времени потрачено зря. С угрюмым видом качает головой. Такое разочарование, а ведь все правила были соблюдены. И при зачатии, и во время беременности. Все были уверены, что родится мальчик. Но нет. Природе не прикажешь, Духи вольны решать самостоятельно. Остается надеяться, что следующий ребенок этой дамы будет истинного пола. Хотя, как обычно бывает, на девушек, первенцы которых — женские особи, накладывается отпечаток. И родить мальчика им труднее, поэтому доктор даст проверенный совет господину — подыскать еще одну девушку. Желательно чистую.
Доктор поправляет очки, взяв свой сундучок, и намеревается молча покинуть помещение, но девушка задерживает его, встревожено проронив:
— Извините, господин, — она опасливо шепчет, опустив глаза, когда мужчина оглядывается, окинув её презрительным взглядом. — Вы не заведете на неё документ?
Не неё? На представительницу неистинного пола? Это шутка? Где такое видано? Документ дает множество прав, а главное — он демонстрирует принадлежность к гражданину, свободному гражданину. А вольным может быть только истинный пол. Кажется, у этой девчонки крыша поехала от боли. Доктор хмыкает, отвернув голову, и продолжает идти, оставив девушку одну.
Ей остается только вздохнуть и попытаться перевести дух в полном одиночестве. Она так надеялась… На лучшее. Надеялась, что у неё родится сын — и тогда ей более не познать худшей жизни, но…
Опускает взгляд на личико младенца. Оно мило морщится, на щечках проявляется здоровый румянец, и вдруг вся боль, все пережитые эмоции и новые волнения меркнут на фоне её уморительных попыток воспринимать теплый свет лампы. Впервые за долгое время внутри возникает такое непривычное чувство спокойствия. Бледное, мокрое от пота лицо девушки меняется, взгляд становится распахнутым, хоть и остается таким же уставшим после долгих родов. Уголки обветренных губ дергаются — и легкая улыбка проявляется самовольно. Тело по-прежнему дрожит, но девушке удается протянуть младенцу указательный пальчик, чтобы коснуться его пухлой щеки:
— Эй… — шепчет, чтобы охранник у двери не расслышал её голоса — это грубое нарушение этикета. Женским особям не разрешено разговаривать во время отсутствия господина или любого другого мужчины.
— Как ты? — улыбка больно нервная, но искренняя. — Не повезло тебе, — шмыгает носом, но не роняет слезы, несмотря на бушующую тревогу. — Родиться неистинного пола, — мягко проводит пальцами по коротким светло-русым волосам. — Эй… — на мгновение задумывается, её сознание выдает внезапно, будто это всегда было на уме, вертелось на языке. — Эйрин, — не может сдержать просящейся улыбки, видя, как малышка чмокает губами. — Эй-рин, — повторяет, словно пробуя её имя.
— Мне очень жаль, — виновато покачивает головой. — Очень жаль, — крепче прижимает младенца к груди, принявшись аккуратно покачивать, понимая, что малышка готова вновь разорваться громким плачем. — Я сделаю всё, чтобы родить мальчика, — верно, в таком случае, их оставят здесь. — Тогда ты не будешь знать бед, — губы предательски дрожат. Попытка укачать ребенка становится резче, а младенец принимается громко плакать. Девушка со страхом поглядывает в сторону распахнутой двери. Лучше малышке быть тихой. Никто не станет содержать «вопящего» ребенка, если, конечно, он не принадлежит к истинному полу.
Пугающая ситуация. Если бы она была вторым ребенком, то к ней относились бы благосклонней, как и к матери, но, увы, её первенец — девочка. И теперь их судьба зависит от того, сколько женщин господина родят мальчиков. И сможет ли в ближайшее время девушка вновь забеременеть. Тогда их не выставят на окраину. Тогда у них будет дом.
Девушка сжимает губы, пытаясь шепотом успокоить малышку, и наклоняет голову, лбом коснувшись её теплой макушки, невольно взмолившись Духам, умоляя их о милости.
Истинный пол. Чистый пол. Мужской пол.
Неистинный пол. Грязный пол. Женские особи.
ГЛАВА 1
Бледный свет неба ослепляет, вызывая желание щурить веки, и она изрядно их трет худыми пальчиками, пробираясь сквозь тихую толпу, люди лишь шепотом перебрасываются словами между собой, а косыми взглядами наблюдают за происходящим на узкой площадке у выезда. Патрульные удерживают заряженные ружья, направив дулом в сторону непроходимой чащи, дабы не дать никому и ничему из дремучего леса пробраться внутрь города, пока мощные ворота распахнуты. Небольшая повозка, двумя больной и худощавой лошадью покоится на месте. Внутрь телеги забираются хиленькие девушки, женщины и старушки, рваное тряпье, служащее им одеждой, давно истрепалось. На затылках отбывающих в чащу оставлена черная метка в виде окружности. Не заштрихованный круг — обозначение пустоты.
Непригодности женской особи.
Пробирается. Ее не замечают. Она слишком крошечная, чтобы обратить на себя внимание. Опускается на коленки, проползает по влажной грязи, пачкая подол серого платья, больше напоминающего простую рубашку, повязанную поясом. Ладони вымазывает в коричневой слизи. Бледное небо затягивается тучами, стремящимися со стороны черного хвойного леса.
Вырывается из толпы, хлюпает босыми ногами, утопающими в невысоком слое грязи. Бледное личико вымазано в пыли, светло-русые волосы червями свисают с плеч. С искренней еще детской непринужденностью наблюдает, как под звон колокола повозка трогается с места. Одна из женщин садится к лошадям, чтобы обессиленной рукой хлестать их.
Наклоняет голову, испачканными пальчиками сжав ткань рубахи. Взгляд светло-зеленых глаз находит знакомое истощенное лицо, но с губ ничего не срывается. Она пока не понимает, куда везут этих женщин, поэтому решает подождать возвращения матери.
Просыпаться от ощущения, будто твои ушные перепонки взрываются, а череп трещит от сильного внутреннего давления. Кричащий звон колокола никаким иным образом влиять не способен. Головную боль дарят с самого пробуждения. Возможно, содержанки и вовсе не избавляются от данного недуга, скорее всего, они засыпают, в ночное время забывая о постоянном дискомфорте, по вине которого довольно часто из носа вырываются капли крови.
Колокол башни звенит долго, несмотря на то, что один удар по его поверхности способен вырвать из неглубокого сна девочек, девушек и женщин, проживающих на территории содержанок — небольшого лагеря за линией основного города. Длинные деревянные кабаки стоят в ряд. Если взглянуть на поседение с высоты птичьего полета, то это место напомнит домики для кур.
Дороги есть только в городе: большом, в пределах возможного красивом и величавом, если смотреть со стороны. Улицы чистые, здания расписные, кирпичные и крепкие. Высотки и небольшие дворцы. Гоняющие по асфальту повозки, запряженные стройными лошадьми и простые автомобили, внешне не привлекающие, но являющиеся настоящим чудом мирового прогресса. Не высокотехнологичный город, но для этого времени вполне себе модернизированный.
А курятник для женских особей расположен в отдалении, через поле для посева и небольшую речку. Девушкам и женщинам, которых по каким-то причинам именуют непригодными, отправляют сюда, ведь навряд ли кто-нибудь из уважающих себя господ выберет себе под покровительство использованную особь. Скорее, они направят свои заявки в расположенный в городе центр, в котором изначально выращивают девушек для будущего продолжения рода. Они чисты и непорочны, а благодаря наблюдению и оценке докторов, в их справках сразу же отмечается уровень пригодности и возможность рождения мальчика. Для господ устраивают смотрины, чтобы те выбрали себе пригодную. От качества зависит цена. Если же содержанка не оправдывает надежд, ее уже не вернуть в центр для чистых. Ее ждет повозка и отправление в курятник, численность проживающих там женщин каждый месяц превышает норму, а, поскольку платить за непригодных — пустая трата денег, то власти просто отпускают женских особей. Тех, что помечены знаком непригодности, вряд ли можно будет продать, только если какому-то бедняку из ближних поселений. А так, какой толк содержать тех, кто не приносит пользы? Тех, кого в городе переизбыток.
Существует поверье, что энергетика матери накладывания на ребенка, передаваясь через поколения. Если перворожденный — девочка, то и от нее не стоит ждать мужчин. Если, родившая женскую особь, более не способна забеременеть, то и девочке передается проклятье бездетности. Крест. Непригодный с самого рождения.
Но бывают и исключения. Жрецам удается умолить Духов подарить юным девушкам необходимую энергетику. В таком случае, после тщательного осмотра, девушек и девочек из лагеря направляют в заведение для чистых.
Тяжелые сапоги тонут в слое грязи. С трудом удается передвигаться в обуви мужчинам, а какого в таком случае бродить босиком или в легких балетках из ткани? Они не жалуются. Звон колокола в ранний час приводит содержанок в движение: женские особи разных возрастов спешно выплывают из кабаков, будто призраки. У каждой из них своя койка, двухэтажные кровати стоят тремя рядами в вытянутом строении. У них мало времени на утренние сборы, но им и пары минут вполне достаточно, чтобы собрать волосы, сменить ночную рубашку на рабочую, выйти на улицу и встать в шеренгу, после чего смотритель — представитель истинного пола — проводит перекличку и отводит их на завтрак в строение, ничем не отличное от кабака, которое служит содержанкам спальней. Вообще, понятное дело, строения в лагере содержанок однотипные, а различить объект по пригодности можно только с помощью указателей. Странно наблюдать рядом со столь развитым городом такой отсталый по инфраструктуре лагерь. Хотя, удивительного в этом мало: всё же местным властям не на руку выделять деньги как на улучшение, так и на расширение. Кому нужны непригодные? Проще их отпустить — вон, в дремучий лес. А там уже пусть Духи решают, как поступить с прокаженными.
