СКАЗ ПРО РАЗВИТОЙ СОЦИАЛИЗМ
(воспоминания о незабываемом периоде истории нашей страны)
Светлой памяти дорогого Леонида Ильича посвящаю...
Самое интересное, что дается человеку — это жизнь. Единственная и неповторимая. Не бывает неинтересных жизней, нужно лишь уметь интересно про них рассказать. «Времена не выбирают, в них живут и умирают…» Поэтому описать свою жизнь – значит описать своё время.
Пишу как представитель поколения, чья юность и молодость пришлась на 70-80-е годы минувшего века. Этот «Сказ» – своего рода попурри из ранее написанного мною, связанное общей фабулой повествования о временах «развито?го социализма» – кульминации существования уникальной страны под названием Советский Союз, эпохи грандиозной фантастической исторической абстракции – «строительства коммунизма под руководством КПСС». Неповторимые времена, отпечатавшиеся в моей памяти стойким ощущением целостности и противоречивости одновременно. Чувствую горячее желание не просто изложить факты, но и немного порассуждать.
Реалии той поры я попытался отразить на фоне колоритных декораций своей малой Родины — славных города Казани и Татарстана. Горбачевскую Перестройку встречал уже в Сибири. Я не старался ни очернить, ни приукрасить — вот так всё и было.
* * *
Казань-Казань… Казань семидесятых-восьмидесятых. Разлитая в воздухе патриархальная провинциальность, приправленная лёгким восточным колоритом. Смешение архитектурных стилей и укладов жизни, контраст импозантности дворянских, купеческих кварталов города и захолустья трущоб слобод и околотков, зачастую близко соседствовавших друг с другом в самом центре города. Ширь волжского разлива и простор акватории казанского речного порта со снующими туда-сюда «ракетами», «омиками» и «мошками», пахнущими соляркой. Отдающая сероводородом жаркими летними деньками водяная гладь озера Нижний Кабан и захламлённый, поросший камышом узкий Булак – бывшая протока от озера к Волге.
Старушки-татарочки в длинных белых платках, серьёзные белобородые бабаи в тюбетейках с палочками, в мягких сафьяновых сапожках и русские бабули в традиционных цветастых платочках. Угрюмые гопники в голубых олимпийках, заправленных в широкие, на 2-3 размера больше, штаны и мятые мужички в домашних трико, увлечённо «забивающие козла» в домино за столом под деревьями – обязательном атрибуте любого казанского двора. Городская публика той поры вспоминается мне немного деревенской: сходить до ближайшего магазина в домашних тапочках и даже в майке, почистить рыбу или разрубить мясо около подъезда дома было в порядке вещей. А около никогда не запираемых дверей подъездов красовались таблички с поквартирным списком жильцов.
Отовсюду льются колоритная, немного гортанная татарская речь и особая русская, со своеобразным, нигде больше мною не встречавшимся казанским акцентом. Однообразные и заунывные дворовые песни укрывшихся в затемнённых местах группок молодняка под звуки гитары – уметь держать в руках шестиструнную деревяшку, зная всего три аккорда, было тогда очень почётно.
А культ хоккея и футбола! Пацаны каждого двора заливали зимой свою площадку со снежными, как правило, бортами, а уж деревянная коробка была особым шиком. Как самозабвенно болели за завсегдатаев вторых лиг – за футбольный «Рубин», ныне экс-чемпион России, и за хоккейный, как тогда говорили, «Скаурицкий», ныне «Ак Барс», и тоже экс-чемпион России. Вот только татар в тех командах, в отличие от нынешних, было по половине состава, поскольку это были по-настоящему городские команды, даже один мой одноклассник дорос до вратаря «Рубина».
Представляю, как естественно и органично неслось бы над Казанью переплетение переливов колокольного звона и умиротворяющих напевов сур из Корана! Но, к сожалению, колокольни и минареты слились в едином благозвучии, создающем особую, неповторимую ауру родного города только в новые времена, уже после моего отъезда из Казани в Сибирь по распределению после окончания Казанского университета.
Жизнь была непроста. Жили очень скромно и, как правило, от зарплаты до зарплаты. Обстановка жилищ подавляющего числа советских людей была стандартна и довольно убога. Мне возразят: самое необходимое у людей в наличии было! Но вспоминаю, как мои друзья, брат и сестра, оставляли друг другу ключ от квартиры под ковриком перед входной дверью на лестничной клетке подъезда. Бросили, поправили ногой и побежали. Показательно? Квартирных краж совершалось существенно меньше, чем сейчас, хотя войти в любой подъезд можно было совершенно свободно. Конечно, воры-домушники «работали» во все времена, но они, видимо, знали куда стоит лезть.
Кому сейчас придет в голову хвастаться тем, что поставил домашний телефон? Или купил цветной телевизор или холодильник? Купил, да купил. Обыденность. Но тогда их приобретение по «весу» и значимости было сопоставимо, пожалуй, с покупкой автомобиля сегодня. Правда, наличие «Жигулей» — заветной мечты каждого советского человека — сейчас не в счет. Но тогда! Бытовало шутливое замечание: «Чего не здороваешься, машину что ли купил?» А популярное выражение «автомобиль — не роскошь, а средство передвижения» воспринималось с улыбкой, философски. Знаете ли, кому — как.
Моему отцу удалось удачно поработать в Ираке, «в загранке», как тогда выражались — он был классным специалистом по авиационному радиооборудованию. Тогда, в 77-ом, там только что пришел к власти молодой амбициозный Саддам Хусейн, и страна была на подъеме (мои родители чуть не плакали, когда в 2006 году по телевизору показывали казнь бедного иракского лидера). Главным итогом загранкомандировки стала новенькая «Волга» ГАЗ-24, купленная по льготной очереди для специалистов, поработавших за рубежом: иракцы оплачивали труд наших спецов в фунтах стерлингов.
И вот, в самом конце 78-го года, отец пригнал «Волжаночку» из Москвы. У-у-у! Это было событие, точнее, Событие! Событие сродни нынешнему приобретению, наверное, только «Бентли» или «Майбаха». «Роскошь»! Опасаясь нездоровой реакции соседей, мы долгое время вообще не решались подъезжать на «Волге» к своему дому. Папа настолько ее любил и берег, что почти не пользовался. Когда через 27 лет он, с болью в сердце, продавал ту ставшую старенькой «Волгу», в ней еще пахло новым салоном, а спидометр указывал пробег в «целых» 30 тысяч километров (и то почти треть из них накатал я), то есть, машина, фактически, только прошла обкатку.
М-да... Такого отношения к автомобилю сейчас уже не встретишь, каким бы дорогим он ни был — машина, наконец-то, превратилась в «средство передвижения». Ведь и «Бентли», и «Майбах» заменить при желании на другое авто сейчас не проблема. Но в те времена понятия «поменять автомобиль» не существовало. «Железный конь», впрочем, как и квартира (а в абсолютном большинстве случаев и жена!) — одни и на всю жизнь.
Иметь на руках валюту не разрешалось, купить или продать ее кому-то за рубли запрещалось — на этот случай имелась статья в уголовном кодексе. Валюту можно было лишь обменять в банке по официально установленному курсу (70 «инвалютных» копеек за один доллар) на чеки Внешпосылторга, которые отоваривались в рублевом эквиваленте в специальных магазинах «Березка» (не путать с валютными магазинами для иностранцев!). Там предлагался различный дефицитный товар, или, с легкой руки Аркадия Райкина, «дифссыт», недоступный за рубли. За них, родимых, их еще кликали «деревянными», «диффсыт» можно было взять только по блату, а «с рук» или «из-под полы» — в два-, а то и втридорога. Казань «Березок» не имела, в Москве же к ним бывало трудно подойти из-за толп грузинов, скупавших чеки по курсу один номинал за два рубля. На барахолке у тех же грузинов, фарцовщиков или цыган тоже можно было купить вожделенный «дифссыт», но с учетом их немалого гешефта. И то держи ухо востро, чтоб не обманули или не всучили неликвид.
В молодежной среде настоящей культовой вещью были фирменные джинсы. Отец купил мне в «Березке» двое джинсов фирм «Милтонс» и «Ранчер». Я страшно ими гордился. Но самой крутой, как тогда выражались, «джинсой» считались «Вранглер», хотя правильно произносить «рэнглер». Они (по сути, тряпка!) стоили на «барахолке» две средние зарплаты советского человека. Вспомнился популярный в те годы слоган: «кто носит фирму «Адидас», тому любая баба даст!»
«Дифссыту» неизменно сопутствовала очередь. Вспоминая ее, на ум приходят слова Александра Радищева: «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй!», правда, адресовано это почти 200 лет назад было не очереди. Зато как точно! Что «лаяй»? Всегда и везде одно и то же: «вы здесь не стояли!», «куда без очереди полез!», «ну и что ж, что ветеран!» или «больше одного килограмма (одной пары, двух штук, трёх рулонов и так далее) в одни руки не давать!» Воспетое официальной пропагандой «чувство локтя советских людей» не доставляло удовольствия, если ты ощущал чувство этого же самого локтя... в бок. Но вот, как сухой щелчок бича, звучал из уст беспощадного продавца «не подлежащий обжалованию» приговор очереди: «вон за той женщиной больше не занимать!» И как-то сразу «чудище» обмякало, сдувалось, стихало, чтоб через несколько секунд вновь мобилизоваться с утроенной энергией.
Торгашей одновременно ненавидели и заискивали перед ними, ценили знакомства в торговой среде и радовались, когда кого-то из них сажали. Причем злобно щелкали зубами представители всех дружественных классов бесклассового советского общества: «сажать бы их через одного!» Работники советской торговли отвечали взаимностью — грубостью и хамством, обсчет и обвес в магазинах был в порядке вещей. Торгаши воспринимались какой-то отдельной привилегированной кастой, конкурсы в торговые институты зашкаливали. Да что там институты! Простая продавщица считала себя выше любого, кто стоял по ту сторону прилавка, который частенько казался мне бруствером фронтового окопа или баррикадой. Вспомнился шутливый куплетик на мотив итальянской песни «Феличита»: «Пересчитай! Нас обманули на 10 копеек! Пересчитай! Пересчитай!» — «Ты мне не чета! Я учусь в институте советской торговли! Ты мне не чета! Мне не чета! Мне не чета!»
Вся нелюбовь и презрение к торгашам воплотились в образе незабвенного персонажа Директора Рынка из рязановской кинокомедии «Гараж», вышедшей на экраны в 79-ом году. Помню, моему сыну, уже в новые времена, было лет 9 или 10, когда он подсел ко мне — я в очередной раз пересматривал эту комедию. И как-то незаметно для себя сынок попал под обаяние этого нестареющего фильма, тем более, что некоторые актеры ему были знакомы по другим картинам. И вдруг он задал вопрос по-детски простой и достаточно сложный одновременно: «Папа, а почему директорше рынка нужно непременно построить гараж? Если она такая богатая, почему его попросту не купит?» Мне пришлось потрудиться, чтоб постараться доступно ответить, ведь купить гараж тогда было практически невозможно — сынок, слушая, недоуменно хлопал глазенками, пытаясь понять, как такое могло быть?
Блатной также считалась работа приёмщика бутылок, на эту «хлебную» должность было не попасть. Как ни придешь в пункт приёма стеклотары, на двери одно и то же объявление: «Тары нет». Но она мгновенно находилась, если ты предложишь (причем сам!) принять бутылки дешевле, например, «чебурашку» (пол-литровая бутылка из-под пива или минералки) вместо 12 копеек — за 10. Иначе греми с бутылками обратно домой.
«Того-то нет» — как символ времени. «Мест нет» в ресторанах и барах, «мест нет» в гостиницах и санаториях. «Пива нет» в пивных ларьках. Такси не поймать, либо оно непременно «едет в парк». Нужна картошка? — Посади. Фрукты-ягоды? — Вырасти. Гараж? — Построй.
Где-то в середине семидесятых годов Казань стала первым городом в Союзе, в котором ввели талоны на нормированный отпуск товара — пока только сливочного масла: «кило» на человека в месяц. Но, как вскоре показало время, лиха беда — начало.
Очень значимую роль в снабжении семей продуктами и «дифссытом» играли регулярные торговые вояжи в Москву. Во многих трудовых коллективах даже существовал неофициальный скользящий график: каждый работник по очереди на выходные мотался в столицу, собрав заказы и деньги сослуживцев, благо ехать одну ночь. И вот на перрон казанского вокзала высыпали толпы встречающих граждан, страждущих своих заказов: под бравурные звуки «Марша Сайдашева» прибывал долгожданный поезд-кормилец «Татарстан», сообщением Москва - Казань.
До сих пор перед глазами маячит незабываемый типаж: уставший, вымотавшийся человек с видом исполненного долга тащит в обеих руках огромные сетчатые авоськи с консервами одного вида, а крест-накрест через всё туловище, словно пулеметные ленты революционного петроградского матроса, две вязанки туалетной бумаги. Впрочем, подобный портрет был обычным почти для всех городов РСФСР. Помимо Москвы и Ленинграда, так называемую «первую категорию» снабжения (или «московскую») имели еще закрытые («режимные») и, чтоб привлечь переселенцев, молодые строящиеся города.
Почему-то во всех бывших союзных республиках, в которых мне удалось тогда побывать, изобилие продуктов и товаров было намного богаче. Но, как ни странно, жители братских республик так не считали, всё время недовольно гундосили и не раз с пеной у рта доказывали мне, что именно они «кормят Россию» (последствия распада Советского Союза убедительно показали, кто кого кормил).
Но больше всего задевало, что продуктовый дефицит наблюдался именно в Татарстане, где сельское хозяйство всегда было неплохо развито. Народ шепотом объяснял этот феномен так: «Всё идет в Москву». Поэтому бытовала еще одна популярная полушутливая фраза: «Из Казани в Москву товарными вагонами, обратно в Казань — пассажирскими».
Не меньшим дефицитом были хорошие книги — кстати, показатель культурного уровня населения. Богатая библиотека являлась предметом особой гордости ее хозяев. А на книги Булгакова, Пастернака, братьев Стругацких, Булычова, Высоцкого (малоформатный «Нерв») смотрели с восхищением, как на драгоценности. Но иногда гость владельца библиотеки, съедавший глазами корешки вожделенных книг, натыкался на шутливый лозунг: «Не шарь по полкам жадным взглядом — здесь книги не даются на дом!» Вспомнились еще два широко распространенных афоризма тех годов: «Книга — источник знаний» и «Книга — лучший подарок».
Чудовищный дефицит книг мало печатаемых, но фантастически популярных авторов еще можно понять. Но вот вопиющую нехватку изданий классических русских и советских поэтов и писателей, тех, что изучали по школьной программе, чтение которых можно было только приветствовать, я понять никак не могу. Зато в книжных магазинах ровными плотными рядами от пола до потолка в любое время года — полные собрания сочинений классиков марксизма-ленинизма, материалы «исторических» партсъездов, сборник статей дорогого Леонида Ильича Брежнева «Ленинским курсом» или его бессмертная трилогия «Малая Земля. Возрождение. Целина». Народ, помнится, иронично напевал на мотив всё той же «Феличиты»: «Перечитай! Целину, Возрождение, Малую Землю перечитай! Слева направо, справа налево перечитай! Перечитай! Перечитай!»
Особой популярностью пользовались полные собрания сочинений.
(воспоминания о незабываемом периоде истории нашей страны)
Светлой памяти дорогого Леонида Ильича посвящаю...
Самое интересное, что дается человеку — это жизнь. Единственная и неповторимая. Не бывает неинтересных жизней, нужно лишь уметь интересно про них рассказать. «Времена не выбирают, в них живут и умирают…» Поэтому описать свою жизнь – значит описать своё время.
Пишу как представитель поколения, чья юность и молодость пришлась на 70-80-е годы минувшего века. Этот «Сказ» – своего рода попурри из ранее написанного мною, связанное общей фабулой повествования о временах «развито?го социализма» – кульминации существования уникальной страны под названием Советский Союз, эпохи грандиозной фантастической исторической абстракции – «строительства коммунизма под руководством КПСС». Неповторимые времена, отпечатавшиеся в моей памяти стойким ощущением целостности и противоречивости одновременно. Чувствую горячее желание не просто изложить факты, но и немного порассуждать.
Реалии той поры я попытался отразить на фоне колоритных декораций своей малой Родины — славных города Казани и Татарстана. Горбачевскую Перестройку встречал уже в Сибири. Я не старался ни очернить, ни приукрасить — вот так всё и было.
* * *
Казань-Казань… Казань семидесятых-восьмидесятых. Разлитая в воздухе патриархальная провинциальность, приправленная лёгким восточным колоритом. Смешение архитектурных стилей и укладов жизни, контраст импозантности дворянских, купеческих кварталов города и захолустья трущоб слобод и околотков, зачастую близко соседствовавших друг с другом в самом центре города. Ширь волжского разлива и простор акватории казанского речного порта со снующими туда-сюда «ракетами», «омиками» и «мошками», пахнущими соляркой. Отдающая сероводородом жаркими летними деньками водяная гладь озера Нижний Кабан и захламлённый, поросший камышом узкий Булак – бывшая протока от озера к Волге.
Старушки-татарочки в длинных белых платках, серьёзные белобородые бабаи в тюбетейках с палочками, в мягких сафьяновых сапожках и русские бабули в традиционных цветастых платочках. Угрюмые гопники в голубых олимпийках, заправленных в широкие, на 2-3 размера больше, штаны и мятые мужички в домашних трико, увлечённо «забивающие козла» в домино за столом под деревьями – обязательном атрибуте любого казанского двора. Городская публика той поры вспоминается мне немного деревенской: сходить до ближайшего магазина в домашних тапочках и даже в майке, почистить рыбу или разрубить мясо около подъезда дома было в порядке вещей. А около никогда не запираемых дверей подъездов красовались таблички с поквартирным списком жильцов.
Отовсюду льются колоритная, немного гортанная татарская речь и особая русская, со своеобразным, нигде больше мною не встречавшимся казанским акцентом. Однообразные и заунывные дворовые песни укрывшихся в затемнённых местах группок молодняка под звуки гитары – уметь держать в руках шестиструнную деревяшку, зная всего три аккорда, было тогда очень почётно.
А культ хоккея и футбола! Пацаны каждого двора заливали зимой свою площадку со снежными, как правило, бортами, а уж деревянная коробка была особым шиком. Как самозабвенно болели за завсегдатаев вторых лиг – за футбольный «Рубин», ныне экс-чемпион России, и за хоккейный, как тогда говорили, «Скаурицкий», ныне «Ак Барс», и тоже экс-чемпион России. Вот только татар в тех командах, в отличие от нынешних, было по половине состава, поскольку это были по-настоящему городские команды, даже один мой одноклассник дорос до вратаря «Рубина».
Представляю, как естественно и органично неслось бы над Казанью переплетение переливов колокольного звона и умиротворяющих напевов сур из Корана! Но, к сожалению, колокольни и минареты слились в едином благозвучии, создающем особую, неповторимую ауру родного города только в новые времена, уже после моего отъезда из Казани в Сибирь по распределению после окончания Казанского университета.
Жизнь была непроста. Жили очень скромно и, как правило, от зарплаты до зарплаты. Обстановка жилищ подавляющего числа советских людей была стандартна и довольно убога. Мне возразят: самое необходимое у людей в наличии было! Но вспоминаю, как мои друзья, брат и сестра, оставляли друг другу ключ от квартиры под ковриком перед входной дверью на лестничной клетке подъезда. Бросили, поправили ногой и побежали. Показательно? Квартирных краж совершалось существенно меньше, чем сейчас, хотя войти в любой подъезд можно было совершенно свободно. Конечно, воры-домушники «работали» во все времена, но они, видимо, знали куда стоит лезть.
Кому сейчас придет в голову хвастаться тем, что поставил домашний телефон? Или купил цветной телевизор или холодильник? Купил, да купил. Обыденность. Но тогда их приобретение по «весу» и значимости было сопоставимо, пожалуй, с покупкой автомобиля сегодня. Правда, наличие «Жигулей» — заветной мечты каждого советского человека — сейчас не в счет. Но тогда! Бытовало шутливое замечание: «Чего не здороваешься, машину что ли купил?» А популярное выражение «автомобиль — не роскошь, а средство передвижения» воспринималось с улыбкой, философски. Знаете ли, кому — как.
Моему отцу удалось удачно поработать в Ираке, «в загранке», как тогда выражались — он был классным специалистом по авиационному радиооборудованию. Тогда, в 77-ом, там только что пришел к власти молодой амбициозный Саддам Хусейн, и страна была на подъеме (мои родители чуть не плакали, когда в 2006 году по телевизору показывали казнь бедного иракского лидера). Главным итогом загранкомандировки стала новенькая «Волга» ГАЗ-24, купленная по льготной очереди для специалистов, поработавших за рубежом: иракцы оплачивали труд наших спецов в фунтах стерлингов.
И вот, в самом конце 78-го года, отец пригнал «Волжаночку» из Москвы. У-у-у! Это было событие, точнее, Событие! Событие сродни нынешнему приобретению, наверное, только «Бентли» или «Майбаха». «Роскошь»! Опасаясь нездоровой реакции соседей, мы долгое время вообще не решались подъезжать на «Волге» к своему дому. Папа настолько ее любил и берег, что почти не пользовался. Когда через 27 лет он, с болью в сердце, продавал ту ставшую старенькой «Волгу», в ней еще пахло новым салоном, а спидометр указывал пробег в «целых» 30 тысяч километров (и то почти треть из них накатал я), то есть, машина, фактически, только прошла обкатку.
М-да... Такого отношения к автомобилю сейчас уже не встретишь, каким бы дорогим он ни был — машина, наконец-то, превратилась в «средство передвижения». Ведь и «Бентли», и «Майбах» заменить при желании на другое авто сейчас не проблема. Но в те времена понятия «поменять автомобиль» не существовало. «Железный конь», впрочем, как и квартира (а в абсолютном большинстве случаев и жена!) — одни и на всю жизнь.
Иметь на руках валюту не разрешалось, купить или продать ее кому-то за рубли запрещалось — на этот случай имелась статья в уголовном кодексе. Валюту можно было лишь обменять в банке по официально установленному курсу (70 «инвалютных» копеек за один доллар) на чеки Внешпосылторга, которые отоваривались в рублевом эквиваленте в специальных магазинах «Березка» (не путать с валютными магазинами для иностранцев!). Там предлагался различный дефицитный товар, или, с легкой руки Аркадия Райкина, «дифссыт», недоступный за рубли. За них, родимых, их еще кликали «деревянными», «диффсыт» можно было взять только по блату, а «с рук» или «из-под полы» — в два-, а то и втридорога. Казань «Березок» не имела, в Москве же к ним бывало трудно подойти из-за толп грузинов, скупавших чеки по курсу один номинал за два рубля. На барахолке у тех же грузинов, фарцовщиков или цыган тоже можно было купить вожделенный «дифссыт», но с учетом их немалого гешефта. И то держи ухо востро, чтоб не обманули или не всучили неликвид.
В молодежной среде настоящей культовой вещью были фирменные джинсы. Отец купил мне в «Березке» двое джинсов фирм «Милтонс» и «Ранчер». Я страшно ими гордился. Но самой крутой, как тогда выражались, «джинсой» считались «Вранглер», хотя правильно произносить «рэнглер». Они (по сути, тряпка!) стоили на «барахолке» две средние зарплаты советского человека. Вспомнился популярный в те годы слоган: «кто носит фирму «Адидас», тому любая баба даст!»
«Дифссыту» неизменно сопутствовала очередь. Вспоминая ее, на ум приходят слова Александра Радищева: «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй!», правда, адресовано это почти 200 лет назад было не очереди. Зато как точно! Что «лаяй»? Всегда и везде одно и то же: «вы здесь не стояли!», «куда без очереди полез!», «ну и что ж, что ветеран!» или «больше одного килограмма (одной пары, двух штук, трёх рулонов и так далее) в одни руки не давать!» Воспетое официальной пропагандой «чувство локтя советских людей» не доставляло удовольствия, если ты ощущал чувство этого же самого локтя... в бок. Но вот, как сухой щелчок бича, звучал из уст беспощадного продавца «не подлежащий обжалованию» приговор очереди: «вон за той женщиной больше не занимать!» И как-то сразу «чудище» обмякало, сдувалось, стихало, чтоб через несколько секунд вновь мобилизоваться с утроенной энергией.
Торгашей одновременно ненавидели и заискивали перед ними, ценили знакомства в торговой среде и радовались, когда кого-то из них сажали. Причем злобно щелкали зубами представители всех дружественных классов бесклассового советского общества: «сажать бы их через одного!» Работники советской торговли отвечали взаимностью — грубостью и хамством, обсчет и обвес в магазинах был в порядке вещей. Торгаши воспринимались какой-то отдельной привилегированной кастой, конкурсы в торговые институты зашкаливали. Да что там институты! Простая продавщица считала себя выше любого, кто стоял по ту сторону прилавка, который частенько казался мне бруствером фронтового окопа или баррикадой. Вспомнился шутливый куплетик на мотив итальянской песни «Феличита»: «Пересчитай! Нас обманули на 10 копеек! Пересчитай! Пересчитай!» — «Ты мне не чета! Я учусь в институте советской торговли! Ты мне не чета! Мне не чета! Мне не чета!»
Вся нелюбовь и презрение к торгашам воплотились в образе незабвенного персонажа Директора Рынка из рязановской кинокомедии «Гараж», вышедшей на экраны в 79-ом году. Помню, моему сыну, уже в новые времена, было лет 9 или 10, когда он подсел ко мне — я в очередной раз пересматривал эту комедию. И как-то незаметно для себя сынок попал под обаяние этого нестареющего фильма, тем более, что некоторые актеры ему были знакомы по другим картинам. И вдруг он задал вопрос по-детски простой и достаточно сложный одновременно: «Папа, а почему директорше рынка нужно непременно построить гараж? Если она такая богатая, почему его попросту не купит?» Мне пришлось потрудиться, чтоб постараться доступно ответить, ведь купить гараж тогда было практически невозможно — сынок, слушая, недоуменно хлопал глазенками, пытаясь понять, как такое могло быть?
Блатной также считалась работа приёмщика бутылок, на эту «хлебную» должность было не попасть. Как ни придешь в пункт приёма стеклотары, на двери одно и то же объявление: «Тары нет». Но она мгновенно находилась, если ты предложишь (причем сам!) принять бутылки дешевле, например, «чебурашку» (пол-литровая бутылка из-под пива или минералки) вместо 12 копеек — за 10. Иначе греми с бутылками обратно домой.
«Того-то нет» — как символ времени. «Мест нет» в ресторанах и барах, «мест нет» в гостиницах и санаториях. «Пива нет» в пивных ларьках. Такси не поймать, либо оно непременно «едет в парк». Нужна картошка? — Посади. Фрукты-ягоды? — Вырасти. Гараж? — Построй.
Где-то в середине семидесятых годов Казань стала первым городом в Союзе, в котором ввели талоны на нормированный отпуск товара — пока только сливочного масла: «кило» на человека в месяц. Но, как вскоре показало время, лиха беда — начало.
Очень значимую роль в снабжении семей продуктами и «дифссытом» играли регулярные торговые вояжи в Москву. Во многих трудовых коллективах даже существовал неофициальный скользящий график: каждый работник по очереди на выходные мотался в столицу, собрав заказы и деньги сослуживцев, благо ехать одну ночь. И вот на перрон казанского вокзала высыпали толпы встречающих граждан, страждущих своих заказов: под бравурные звуки «Марша Сайдашева» прибывал долгожданный поезд-кормилец «Татарстан», сообщением Москва - Казань.
До сих пор перед глазами маячит незабываемый типаж: уставший, вымотавшийся человек с видом исполненного долга тащит в обеих руках огромные сетчатые авоськи с консервами одного вида, а крест-накрест через всё туловище, словно пулеметные ленты революционного петроградского матроса, две вязанки туалетной бумаги. Впрочем, подобный портрет был обычным почти для всех городов РСФСР. Помимо Москвы и Ленинграда, так называемую «первую категорию» снабжения (или «московскую») имели еще закрытые («режимные») и, чтоб привлечь переселенцев, молодые строящиеся города.
Почему-то во всех бывших союзных республиках, в которых мне удалось тогда побывать, изобилие продуктов и товаров было намного богаче. Но, как ни странно, жители братских республик так не считали, всё время недовольно гундосили и не раз с пеной у рта доказывали мне, что именно они «кормят Россию» (последствия распада Советского Союза убедительно показали, кто кого кормил).
Но больше всего задевало, что продуктовый дефицит наблюдался именно в Татарстане, где сельское хозяйство всегда было неплохо развито. Народ шепотом объяснял этот феномен так: «Всё идет в Москву». Поэтому бытовала еще одна популярная полушутливая фраза: «Из Казани в Москву товарными вагонами, обратно в Казань — пассажирскими».
Не меньшим дефицитом были хорошие книги — кстати, показатель культурного уровня населения. Богатая библиотека являлась предметом особой гордости ее хозяев. А на книги Булгакова, Пастернака, братьев Стругацких, Булычова, Высоцкого (малоформатный «Нерв») смотрели с восхищением, как на драгоценности. Но иногда гость владельца библиотеки, съедавший глазами корешки вожделенных книг, натыкался на шутливый лозунг: «Не шарь по полкам жадным взглядом — здесь книги не даются на дом!» Вспомнились еще два широко распространенных афоризма тех годов: «Книга — источник знаний» и «Книга — лучший подарок».
Чудовищный дефицит книг мало печатаемых, но фантастически популярных авторов еще можно понять. Но вот вопиющую нехватку изданий классических русских и советских поэтов и писателей, тех, что изучали по школьной программе, чтение которых можно было только приветствовать, я понять никак не могу. Зато в книжных магазинах ровными плотными рядами от пола до потолка в любое время года — полные собрания сочинений классиков марксизма-ленинизма, материалы «исторических» партсъездов, сборник статей дорогого Леонида Ильича Брежнева «Ленинским курсом» или его бессмертная трилогия «Малая Земля. Возрождение. Целина». Народ, помнится, иронично напевал на мотив всё той же «Феличиты»: «Перечитай! Целину, Возрождение, Малую Землю перечитай! Слева направо, справа налево перечитай! Перечитай! Перечитай!»
Особой популярностью пользовались полные собрания сочинений.
