Но её вполне могло бы хватить для твоей смерти. Если бы не этот лекарь-сидхе, который услышал вой подыхающего чудовище, пролетая над болотом на своём вигоне. И поспешил посмотреть что случилось.
Я упрямо фыркнула, представляя себя, валяющуюся без сознания в грязище и не желая быть ничем обязанной гадким остроухим. Но тут же покраснела от стыда и, чтоб не показать краски на своих щеках, нырнула с головой в неглубокую заводь, образованную на ручейке из-за упавшего ствола дерева и нацеплявшейся на его воткнувшиеся в землю ветви, сучьев, длинных побегов болотной травы и кусочков торфа. Всё это хоть и пропускало, текущий в болото, ручеёк дальше, но не давало течь ему свободно. Маленькую купальню я и устроила на этом месте.
Мой румянец мог смутить меня, но Труми было на него плевать. Он и так слышал все мои мысли. Поэтому хитро рассмеялся.
-Ну, и что ты так развеселился?- снова обиженно фыркнула я,- скажи лучше, что с моей добычей. Обидно, чёрт возьми, если саламандра, чуть не прикончившая меня своим ядом, сгниёт в болоте и я не получу своего желанного трофея.
-Лами..- малявка запнулся,- я всё время забываю как там дальше. Трудные всё таки у сидхе имена. Он разрешил называть его Лами. Мне разрешил,- зачем-то уточнил малыш.
Я хмыкнула. Но припомнив с какими условностями связаны династические особенности родов сидхе, поняла, что мне придётся отдельно выяснять каким именем мне позволят называть, так удачно подоспевшего к глупой, надышавшейся ядовитыми парами, принцессочке, северного путника. Ещё и обидевшей своего спасителя. Хоть и не нарочно. Не буду же я рассказывать незнакомому мужику историю своей неудачной первой любви.
-Я уже рассказал,- влез в мои сомнения Труми,- он не обижается.
-Ах, ты маленький болтун,- я даже выпрыгнула из воды от возмущения,- а что ты ещё ему рассказал?
-Вот, уж, никаких вселенских секретов я не выдал,- невозмутимо заявил мелкий нахал.
-Саот Темноликий!- с бешенством припомнила я тёмного бога,- конечно, если этот лиловоглазый понимает Труми, то он тоже менталист! Может и более сильный, чем я, недоучка. И наверняка мог сам покопаться в моей голове, чтоб определить моё самочувствие.
Моё раздражение снова не позволило мне трезво подумать, что я опять обижаю такими подозрениями, ничем не провинившегося передо мной, мужчину. Что все мои детские обиды равняют его с, оскорбившим меня, юнцом, заставляя думать, что он мог нарушить табу лекарей-менталистов и влезть туда, где обретаются воспоминания, никак его не касающиеся. Я даже на секунду забыла, что в беспамятстве невозможно увидеть чёткие образы и услышать мысли, а только определить эмпатический фон и, вкупе с расцветками ауры, определить нарушения в организме больного.
В мой возмущённый ментальный вопль влезли совершенно спокойные шиканья малыша.
-Тише, да тише ты, ламия бешеная,- не менталист он. Эмпат. Правда очень сильный.
-А как же он с тобой, трепач ты болотный, разговорился?- разобиделась я на ламию.
-Всё таки мог бы выбрать сравнение и менее болезненное. Мало меня рыбой дразнили?- кусая губы, подумала я.
-Извини,- неожиданно попросил прощения малыш,- я не подумал..
Он смешно почесал затылок здоровенной лапой, так смешно выглядевшей на тощей кисти и добавил тихонько.
-Он наш язык знает. У них там в тундре ещё живут плакальщики. Он обещал меня туда отвезти.
-Ты хочешь меня бросить?- растерялась я и тут же осеклась, подумав сколько лет провёл в этом болоте совершенно один, тот, кого я так глупо по-прежнему называю малышом.
-Это ты извини меня, Труми,- растерянно повинилась я, вылезая из воды и с нежностью глядя на сгорбленную спинку плакальщика, которому я, отправляясь на помывку, велела не пялиться на обнажённых принцесс, а смотреть за тем, чтоб наш гость не явился не вовремя.
Расчёсывая пряди ещё мокрых волос (сколько бы я их не сушила магией, они почему-то оставались всегда чуть влажными), я вернулась к наболевшей теме о своём трофее.
-Ой, это было так интересно!- обрадовался перемене болезненной темы о расставании, плакальщик,- сидхе не позволил Труми скушать саламандру. Сказал мясо ядовитое. И трогать его нельзя. И сам даже кожу резать не стал.
-А как же..?- влезла я, но Труми перебил.
-Он руку надрезал и накапал крови в бочажину,- чему-то хихикнул тот, очевидно, вспоминая чем-то насмешившие его действия сидхе,- а потом забулькал пальцами, как птенец гарги лапками гребёт и тут как навсплывало сосунов!
Я передёрнулась. Сосуны - самая неприятная тварь, что есть в Трясине,- для меня, так хуже всякой саламандры. Идя в болото, я даже на защитный комбинезон навесила дополнительных артефактов от этой дряни. Бордовые черви, с локоть длинной, круглыми присосками с обеих сторон трубчатого тела и обрамлявшими их коротенькими, вечно шевелящимися в поисках добычи, щупальцами. Они могли присосаться к любому живому существу и, пустив под кожу растворяющий плоть яд, высосать это заживо превращающееся в кисель тело.
-Бр-р-р-р!- у меня по телу мурашки побежали от отвращения.
-Он их палкой на берег натаскал,- не обращая внимания на моё брезгливое оханье, восторгался малыш.
-Прямо стоя в воде?!- ойкнула я.
-Да, нет, же,- непонимающе глянул на меня малыш, удивляясь моей неожиданной глупости,- левитируя.
Я снова покраснела.
-Эти сидхе,- я опять непонятно почему разозлилась на мужчину,- превращают меня в безмозглую блондиночку!
-Брюнеточки тоже бывают безмозглыми,- вмешался Труми в мои мысли, неожиданно обнаруживая совсем даже не детское ехидство,- особенно, когда им некоторые остроухие, мозги в сливочный крем превращают.
-Ах, ты, гадёныш хитрющий!- разозлилась я, ловя себя на том, как ловко этот болотный перевёртыш заставляет себя чувствовать нежным пушистым малюткой, имея на самом деле жизненный опыт непонятно скольких лет жизни.
Живя в этой трясине один, день за днём, он может и терял облик разумного существа, но сейчас очень быстро его восстанавливал, ставя меня в тупик таким быстрым и нежданным развитием. Ведь только недавно я нашла и приняла его такого маленького одинокого и миленького.. А тут гляди, эта зараза превращается в прожжённого ехидину.
Ехидина, тем временем, делала вид, что не замечает моего праведного гнева и возбуждённо, как пятилетний сорванец, дрыгая ножками, рассказывала, как дяденька-сидхе напихивал саламандрову пасть голодными сосунами, которые выпили мерзавку дочиста да несколько минут и благополучно почили в бозе.
Мысленно определив эту мерзость, с остальными чесменскими гадостями, в подданные Темноликого Саота, я пожелала почившим таких же розовых видений, как у меня. Раз уж они так постарались на благо меня, любимой.
И, наконец закончив свой утренний туалет, я подкралась к плакальщику со спины и пихнув его легонько за скользкие шуточки, которые он себе позволял, спросила вслух.
-И где же теперь кожа саламандры?
-Отмокает в отваре краснолиста и медной тархи,- услышала я за своей спиной мягкий баритон и, шарахнувшись в сторону, упёрлась в лучистый аметистовый взгляд.
Он держал в поводу вигоня, радужные глаза которого щурились от солнечного луча, пробивающегося в просвет между листьями. Как сидхе ушёл со стоянки и когда успел обойти поляну, видимо разыскивая своего летуна, скорее всего ловившего мелкую живность у края болота, я не поняла. И куда глядел мой нерадивый охранник тоже. Судорожно размышляя сколько времени этот гад мог наблюдать за ничего не подозревающей девицей, нагло влезшей голышом в неглубокую заводь, я ругала себя и Труми на чём свет стоит.
Себя - за собственную неосторожность и глупую доверчивость. А хитрого манипулятора, за то, что, очевидно, ему приспичило побыть сводником, для меня такой разочарованной и, как идиотка падкой, на красавчиков сидхе. Он, видимо, решил, что не один, так другой сможет побаловать девицу желанным романтизмом.
-Не нужно мне всё это!- внутренне запротестовала я, чувствуя предательскую горячую волну, пробежавшую по телу под этим одуряющим лиловым взглядом,- не хочу я быть женщиной! И не умею!
Я действительно так думала, вспоминая с восторгом нежную, но гордую прелесть мамы и яркую, завораживающе отточенную, красоту мачехи. Ведь отец так просто повёлся на это, искуссно созданное косметикой и нарядами, совершенство. А ведь маму он точно любил! Я в этом была абсолютно уверена, хотя и снова почувствовала обиду.
-Может мужчины просто не умеют любить навсегда?.. А я даже и не научилась быть настоящей женщиной. Глупая..
На секунду я вдруг вспомнила как, совсем малышкой, сотворила какую-то очередную опасную шалость, и отец, до смерти перепугавшийся от бестолковых панических криков, прибежавших за ним служанок, обнимал меня, залечивая магией сломанную ручонку. Я, бледная и кусающая губы от резкой боли, но не дающая себе расплакаться, смело хлопала ресницами, наблюдая за этим процессом и даже пыталась запомнить последовательность плетений, чтоб в следующий раз не пугать отца и полечить себя самой, если опять вляпаюсь в какую-то историю.
-Где твоя совесть?,- увещевал меня папа, целуя подлеченную кисть. С внутренней стороны. Совсем как маме когда-то..
-Совесть,- серьёзно ответила ему тогда пятилетняя малявка, морща лобик,- это то-о-ненький голосочек внутри каждого человека, который никто не слушает.
И вздохнула, пряча ручонку за спину.
-Маленькая мудрая женщина,- покачал головой отец и добавил,- как вы умудряетесь быть такими глупенькими и такими мудрыми одновременно?
-Не знаю,- честно ответила тогда я и поцеловала папу в небритую щеку. Это были как раз те дни, когда он надолго исчезал в своих покоях, предоставляя меня гувернантке, которую я, даже в пять, умудрялась ловко обвести вокруг пальчика.
Я очнулась от нахлынувшего воспоминания и сморгнула. Мужчина, стоявший напротив, мог подумать что угодно, видя как я пялюсь на него столько времени и молчу. Как только я сфокусировала свои гляделки на нём, он вздрогнул и, как будто потушил свои глаза каким-то внутренним усилием и чуть отвёл их в сторону. Как будто не хотел смотреть на меня. Но я успела поймать его взгляд и ... не поняла что за огонь он гасил. Какое чувство горело в этих стремительно темнеюще-фиолетовых осколках?
-Здравствуйте, мэги,- мягко сказал он, нейтрально обращаясь ко мне, как обычно на Чесмене говорят магиням.
Я не знала сколько пройдоха Труми успел наболтать обо мне, но свою королевскую принадлежность выпячивать не собиралась.
-Здравствуйте, меги Лиира,- вежливо ответила я, но привычно, по этикету, представилась первой. Ведь женщина имеет право не желать знакомится с незнакомым мужчиной,- Хотя, какой к Тёмному этикет на болоте?
-Шапюиламинаель, можно просто Лами,- быстро сказал он, заметив как я старательно пытаюсь запомнить его имя полностью.
-Очень приятно, Лами,- привычная чопорность, всё таки вбитого гувернанткой, этикета, помогала мне преодолеть неловкость от моих разбушевавшихся гормонов. Ещё бы, в моей голове предательски крутились сцены моего купания, которое он вполне себе мог наблюдать, благодаря мелкому предателю.
-И никакой я не предатель, ничего он там не наблюдал.. чего раньше не видел,- не преминул всё таки поиздеваться тот,- Да, ладно. Не злись. Я всё время смотрел за ним,- подпрыгнул и обиженно буркнул Труми, которого я незаметно ущипнула.
-Благодарю вас , мойя Лами, вы спасли мне жизнь,- обратилась я к нему так, как сидхе говорят со значительно старшими и более мудрыми.
Таким обращением я, скорее для себя самой, попыталась поставить возрастную границу между нами.
-Ты б его ещё дяденькой сидхе назвала,- развеселился мой дружочек.
-Вот я тебя лучше дедушкой называть буду,- мысленно рыкнула я.
-А чего, называй.. Буду дедушка Труми..- продолжать хихикать неугомонный плакальщик.
А фиолетовые глазища сидхе, почему-то понимающе лукаво вспыхнули и снова занавесились тёмно-каштановыми, с золотыми кончиками, шторками длиннющих ресниц.
-Саот!- ругнулась, вдруг вспомнив ,- вот же дура, он сильный эмпат и все мои хитрости можно распрекрасно отправить под хвост таймаху. Если, конечно, найдётся особь, способная терпеть под хвостом все мои бесталанные уловки.
И лицо моё опять стремительно налилось румянцем.
Тем не менее, когда первая неловкость знакомства была преодолена, мы вместе позавтракали и разговор стал более свободным. Я ещё раз поблагодарила Лами. На этот раз за то, что он позаботился о моём трофее. Зная, что за доспехи из кожи саламандры берутся только сидхе, я, конечно же, поинтересовалась не порекомендует ли мой попутчик мне мастера. Уточнив предварительно, что к осени я должна вернуться в Ковен и продолжить обучение.
-Я знаю одного в наших краях, но до осени, с учётом того, что потребуется доработка исходного материала и время на изготовление самого доспеха, так как вы сейчас,- он помялся,- пешком.. это нереально.
-А той настойки, что вы уже сделали недостаточно?
-Что вы, мэги,- он почему-то упорно не называл меня по имени,- я только избавил вас от возможности снова надышаться ядовитыми парами. Видите ли, яд в основном конечно находится в железах, по бокам головы, но и в коже есть малая доля. Голову я удалил и закопал. К сожалени. сжечь её невозможно, но яд в земле со временем разложится на составляющие и станет безопасен для природы. Кожу тоже можно было подержать в земле. Но такое обеззараживание потребует времени, а вы, как я понимаю, вряд ли получаете удовольствие от сидения на болоте.
Я кивнула и он продолжил.
-К счастью, сейчас как раз сезон сбора трав и здесь есть две нужные, чтоб ускорить этот процесс. В коже ещё останется небольшая концентрация ядовитых веществ, но она уже не опасна для человека, наоборот, даже способствует консервации. Уже сегодня вечером её можно будет упаковать и она прекрасно выдержит месяц, даже полтора, до окончательной обработки.
Я подумала, что придётся возвращаться во дворец, просить отца выделить мне вигоня.. Отец может заартачится. Вигони безумно дороги и привязываются к хозяину магией. Своего у меня не было. До женитьбы отец обещал мне, что, как только я подрасту, он обратится к цвергам. Добыть птенца вигоня, пожалуй полегче, чем саламандру. И процесс вроде налажен. Но гнёзда высоко в горах и иногда охотники срываются со скал пытаясь добыть детёныша.
В неволе птицеящеры не размножаются. Поэтому птенца берут одного из всех выводков одного семейства, чтоб не погубить популяцию. Вигонь откладывает по одному яйцу в год. Приблизительно от двадцати до двадцати пяти раз. В зависимости от того, когда найдёт себе пару. Соединяется пара на всю жизнь и, если один погибает, то другой долго не живёт.
Я и так смотрела на Витре, вигоня Лами, с плохо скрываемой завистью. Как и на Самира - отцовского красавца, управлять которым отец доверял мне только сидя за моей спиной и страхуя собственной хозяйской привязкой. Себе я хотела девочку. Если самцы имеют оперение цвета мёда, то самочки золотые. Пёрышки на теле тёмного золота, а чешуйчатый хвостик гораздо светлее. А Самира, боюсь мне он не даст.
Видя, как я задумалась и прекрасно догадавшись о чём я могу размышлять, сидхе вдруг как будто что-то решил.
Я упрямо фыркнула, представляя себя, валяющуюся без сознания в грязище и не желая быть ничем обязанной гадким остроухим. Но тут же покраснела от стыда и, чтоб не показать краски на своих щеках, нырнула с головой в неглубокую заводь, образованную на ручейке из-за упавшего ствола дерева и нацеплявшейся на его воткнувшиеся в землю ветви, сучьев, длинных побегов болотной травы и кусочков торфа. Всё это хоть и пропускало, текущий в болото, ручеёк дальше, но не давало течь ему свободно. Маленькую купальню я и устроила на этом месте.
Мой румянец мог смутить меня, но Труми было на него плевать. Он и так слышал все мои мысли. Поэтому хитро рассмеялся.
-Ну, и что ты так развеселился?- снова обиженно фыркнула я,- скажи лучше, что с моей добычей. Обидно, чёрт возьми, если саламандра, чуть не прикончившая меня своим ядом, сгниёт в болоте и я не получу своего желанного трофея.
-Лами..- малявка запнулся,- я всё время забываю как там дальше. Трудные всё таки у сидхе имена. Он разрешил называть его Лами. Мне разрешил,- зачем-то уточнил малыш.
Я хмыкнула. Но припомнив с какими условностями связаны династические особенности родов сидхе, поняла, что мне придётся отдельно выяснять каким именем мне позволят называть, так удачно подоспевшего к глупой, надышавшейся ядовитыми парами, принцессочке, северного путника. Ещё и обидевшей своего спасителя. Хоть и не нарочно. Не буду же я рассказывать незнакомому мужику историю своей неудачной первой любви.
-Я уже рассказал,- влез в мои сомнения Труми,- он не обижается.
-Ах, ты маленький болтун,- я даже выпрыгнула из воды от возмущения,- а что ты ещё ему рассказал?
-Вот, уж, никаких вселенских секретов я не выдал,- невозмутимо заявил мелкий нахал.
-Саот Темноликий!- с бешенством припомнила я тёмного бога,- конечно, если этот лиловоглазый понимает Труми, то он тоже менталист! Может и более сильный, чем я, недоучка. И наверняка мог сам покопаться в моей голове, чтоб определить моё самочувствие.
Моё раздражение снова не позволило мне трезво подумать, что я опять обижаю такими подозрениями, ничем не провинившегося передо мной, мужчину. Что все мои детские обиды равняют его с, оскорбившим меня, юнцом, заставляя думать, что он мог нарушить табу лекарей-менталистов и влезть туда, где обретаются воспоминания, никак его не касающиеся. Я даже на секунду забыла, что в беспамятстве невозможно увидеть чёткие образы и услышать мысли, а только определить эмпатический фон и, вкупе с расцветками ауры, определить нарушения в организме больного.
В мой возмущённый ментальный вопль влезли совершенно спокойные шиканья малыша.
-Тише, да тише ты, ламия бешеная,- не менталист он. Эмпат. Правда очень сильный.
-А как же он с тобой, трепач ты болотный, разговорился?- разобиделась я на ламию.
-Всё таки мог бы выбрать сравнение и менее болезненное. Мало меня рыбой дразнили?- кусая губы, подумала я.
-Извини,- неожиданно попросил прощения малыш,- я не подумал..
Он смешно почесал затылок здоровенной лапой, так смешно выглядевшей на тощей кисти и добавил тихонько.
-Он наш язык знает. У них там в тундре ещё живут плакальщики. Он обещал меня туда отвезти.
-Ты хочешь меня бросить?- растерялась я и тут же осеклась, подумав сколько лет провёл в этом болоте совершенно один, тот, кого я так глупо по-прежнему называю малышом.
-Это ты извини меня, Труми,- растерянно повинилась я, вылезая из воды и с нежностью глядя на сгорбленную спинку плакальщика, которому я, отправляясь на помывку, велела не пялиться на обнажённых принцесс, а смотреть за тем, чтоб наш гость не явился не вовремя.
Расчёсывая пряди ещё мокрых волос (сколько бы я их не сушила магией, они почему-то оставались всегда чуть влажными), я вернулась к наболевшей теме о своём трофее.
-Ой, это было так интересно!- обрадовался перемене болезненной темы о расставании, плакальщик,- сидхе не позволил Труми скушать саламандру. Сказал мясо ядовитое. И трогать его нельзя. И сам даже кожу резать не стал.
-А как же..?- влезла я, но Труми перебил.
-Он руку надрезал и накапал крови в бочажину,- чему-то хихикнул тот, очевидно, вспоминая чем-то насмешившие его действия сидхе,- а потом забулькал пальцами, как птенец гарги лапками гребёт и тут как навсплывало сосунов!
Я передёрнулась. Сосуны - самая неприятная тварь, что есть в Трясине,- для меня, так хуже всякой саламандры. Идя в болото, я даже на защитный комбинезон навесила дополнительных артефактов от этой дряни. Бордовые черви, с локоть длинной, круглыми присосками с обеих сторон трубчатого тела и обрамлявшими их коротенькими, вечно шевелящимися в поисках добычи, щупальцами. Они могли присосаться к любому живому существу и, пустив под кожу растворяющий плоть яд, высосать это заживо превращающееся в кисель тело.
-Бр-р-р-р!- у меня по телу мурашки побежали от отвращения.
-Он их палкой на берег натаскал,- не обращая внимания на моё брезгливое оханье, восторгался малыш.
-Прямо стоя в воде?!- ойкнула я.
-Да, нет, же,- непонимающе глянул на меня малыш, удивляясь моей неожиданной глупости,- левитируя.
Я снова покраснела.
-Эти сидхе,- я опять непонятно почему разозлилась на мужчину,- превращают меня в безмозглую блондиночку!
-Брюнеточки тоже бывают безмозглыми,- вмешался Труми в мои мысли, неожиданно обнаруживая совсем даже не детское ехидство,- особенно, когда им некоторые остроухие, мозги в сливочный крем превращают.
-Ах, ты, гадёныш хитрющий!- разозлилась я, ловя себя на том, как ловко этот болотный перевёртыш заставляет себя чувствовать нежным пушистым малюткой, имея на самом деле жизненный опыт непонятно скольких лет жизни.
Живя в этой трясине один, день за днём, он может и терял облик разумного существа, но сейчас очень быстро его восстанавливал, ставя меня в тупик таким быстрым и нежданным развитием. Ведь только недавно я нашла и приняла его такого маленького одинокого и миленького.. А тут гляди, эта зараза превращается в прожжённого ехидину.
Ехидина, тем временем, делала вид, что не замечает моего праведного гнева и возбуждённо, как пятилетний сорванец, дрыгая ножками, рассказывала, как дяденька-сидхе напихивал саламандрову пасть голодными сосунами, которые выпили мерзавку дочиста да несколько минут и благополучно почили в бозе.
Мысленно определив эту мерзость, с остальными чесменскими гадостями, в подданные Темноликого Саота, я пожелала почившим таких же розовых видений, как у меня. Раз уж они так постарались на благо меня, любимой.
И, наконец закончив свой утренний туалет, я подкралась к плакальщику со спины и пихнув его легонько за скользкие шуточки, которые он себе позволял, спросила вслух.
-И где же теперь кожа саламандры?
-Отмокает в отваре краснолиста и медной тархи,- услышала я за своей спиной мягкий баритон и, шарахнувшись в сторону, упёрлась в лучистый аметистовый взгляд.
Глава 5.
Он держал в поводу вигоня, радужные глаза которого щурились от солнечного луча, пробивающегося в просвет между листьями. Как сидхе ушёл со стоянки и когда успел обойти поляну, видимо разыскивая своего летуна, скорее всего ловившего мелкую живность у края болота, я не поняла. И куда глядел мой нерадивый охранник тоже. Судорожно размышляя сколько времени этот гад мог наблюдать за ничего не подозревающей девицей, нагло влезшей голышом в неглубокую заводь, я ругала себя и Труми на чём свет стоит.
Себя - за собственную неосторожность и глупую доверчивость. А хитрого манипулятора, за то, что, очевидно, ему приспичило побыть сводником, для меня такой разочарованной и, как идиотка падкой, на красавчиков сидхе. Он, видимо, решил, что не один, так другой сможет побаловать девицу желанным романтизмом.
-Не нужно мне всё это!- внутренне запротестовала я, чувствуя предательскую горячую волну, пробежавшую по телу под этим одуряющим лиловым взглядом,- не хочу я быть женщиной! И не умею!
Я действительно так думала, вспоминая с восторгом нежную, но гордую прелесть мамы и яркую, завораживающе отточенную, красоту мачехи. Ведь отец так просто повёлся на это, искуссно созданное косметикой и нарядами, совершенство. А ведь маму он точно любил! Я в этом была абсолютно уверена, хотя и снова почувствовала обиду.
-Может мужчины просто не умеют любить навсегда?.. А я даже и не научилась быть настоящей женщиной. Глупая..
На секунду я вдруг вспомнила как, совсем малышкой, сотворила какую-то очередную опасную шалость, и отец, до смерти перепугавшийся от бестолковых панических криков, прибежавших за ним служанок, обнимал меня, залечивая магией сломанную ручонку. Я, бледная и кусающая губы от резкой боли, но не дающая себе расплакаться, смело хлопала ресницами, наблюдая за этим процессом и даже пыталась запомнить последовательность плетений, чтоб в следующий раз не пугать отца и полечить себя самой, если опять вляпаюсь в какую-то историю.
-Где твоя совесть?,- увещевал меня папа, целуя подлеченную кисть. С внутренней стороны. Совсем как маме когда-то..
-Совесть,- серьёзно ответила ему тогда пятилетняя малявка, морща лобик,- это то-о-ненький голосочек внутри каждого человека, который никто не слушает.
И вздохнула, пряча ручонку за спину.
-Маленькая мудрая женщина,- покачал головой отец и добавил,- как вы умудряетесь быть такими глупенькими и такими мудрыми одновременно?
-Не знаю,- честно ответила тогда я и поцеловала папу в небритую щеку. Это были как раз те дни, когда он надолго исчезал в своих покоях, предоставляя меня гувернантке, которую я, даже в пять, умудрялась ловко обвести вокруг пальчика.
Я очнулась от нахлынувшего воспоминания и сморгнула. Мужчина, стоявший напротив, мог подумать что угодно, видя как я пялюсь на него столько времени и молчу. Как только я сфокусировала свои гляделки на нём, он вздрогнул и, как будто потушил свои глаза каким-то внутренним усилием и чуть отвёл их в сторону. Как будто не хотел смотреть на меня. Но я успела поймать его взгляд и ... не поняла что за огонь он гасил. Какое чувство горело в этих стремительно темнеюще-фиолетовых осколках?
-Здравствуйте, мэги,- мягко сказал он, нейтрально обращаясь ко мне, как обычно на Чесмене говорят магиням.
Я не знала сколько пройдоха Труми успел наболтать обо мне, но свою королевскую принадлежность выпячивать не собиралась.
-Здравствуйте, меги Лиира,- вежливо ответила я, но привычно, по этикету, представилась первой. Ведь женщина имеет право не желать знакомится с незнакомым мужчиной,- Хотя, какой к Тёмному этикет на болоте?
-Шапюиламинаель, можно просто Лами,- быстро сказал он, заметив как я старательно пытаюсь запомнить его имя полностью.
-Очень приятно, Лами,- привычная чопорность, всё таки вбитого гувернанткой, этикета, помогала мне преодолеть неловкость от моих разбушевавшихся гормонов. Ещё бы, в моей голове предательски крутились сцены моего купания, которое он вполне себе мог наблюдать, благодаря мелкому предателю.
-И никакой я не предатель, ничего он там не наблюдал.. чего раньше не видел,- не преминул всё таки поиздеваться тот,- Да, ладно. Не злись. Я всё время смотрел за ним,- подпрыгнул и обиженно буркнул Труми, которого я незаметно ущипнула.
-Благодарю вас , мойя Лами, вы спасли мне жизнь,- обратилась я к нему так, как сидхе говорят со значительно старшими и более мудрыми.
Таким обращением я, скорее для себя самой, попыталась поставить возрастную границу между нами.
-Ты б его ещё дяденькой сидхе назвала,- развеселился мой дружочек.
-Вот я тебя лучше дедушкой называть буду,- мысленно рыкнула я.
-А чего, называй.. Буду дедушка Труми..- продолжать хихикать неугомонный плакальщик.
А фиолетовые глазища сидхе, почему-то понимающе лукаво вспыхнули и снова занавесились тёмно-каштановыми, с золотыми кончиками, шторками длиннющих ресниц.
-Саот!- ругнулась, вдруг вспомнив ,- вот же дура, он сильный эмпат и все мои хитрости можно распрекрасно отправить под хвост таймаху. Если, конечно, найдётся особь, способная терпеть под хвостом все мои бесталанные уловки.
И лицо моё опять стремительно налилось румянцем.
Тем не менее, когда первая неловкость знакомства была преодолена, мы вместе позавтракали и разговор стал более свободным. Я ещё раз поблагодарила Лами. На этот раз за то, что он позаботился о моём трофее. Зная, что за доспехи из кожи саламандры берутся только сидхе, я, конечно же, поинтересовалась не порекомендует ли мой попутчик мне мастера. Уточнив предварительно, что к осени я должна вернуться в Ковен и продолжить обучение.
-Я знаю одного в наших краях, но до осени, с учётом того, что потребуется доработка исходного материала и время на изготовление самого доспеха, так как вы сейчас,- он помялся,- пешком.. это нереально.
-А той настойки, что вы уже сделали недостаточно?
-Что вы, мэги,- он почему-то упорно не называл меня по имени,- я только избавил вас от возможности снова надышаться ядовитыми парами. Видите ли, яд в основном конечно находится в железах, по бокам головы, но и в коже есть малая доля. Голову я удалил и закопал. К сожалени. сжечь её невозможно, но яд в земле со временем разложится на составляющие и станет безопасен для природы. Кожу тоже можно было подержать в земле. Но такое обеззараживание потребует времени, а вы, как я понимаю, вряд ли получаете удовольствие от сидения на болоте.
Я кивнула и он продолжил.
-К счастью, сейчас как раз сезон сбора трав и здесь есть две нужные, чтоб ускорить этот процесс. В коже ещё останется небольшая концентрация ядовитых веществ, но она уже не опасна для человека, наоборот, даже способствует консервации. Уже сегодня вечером её можно будет упаковать и она прекрасно выдержит месяц, даже полтора, до окончательной обработки.
Я подумала, что придётся возвращаться во дворец, просить отца выделить мне вигоня.. Отец может заартачится. Вигони безумно дороги и привязываются к хозяину магией. Своего у меня не было. До женитьбы отец обещал мне, что, как только я подрасту, он обратится к цвергам. Добыть птенца вигоня, пожалуй полегче, чем саламандру. И процесс вроде налажен. Но гнёзда высоко в горах и иногда охотники срываются со скал пытаясь добыть детёныша.
В неволе птицеящеры не размножаются. Поэтому птенца берут одного из всех выводков одного семейства, чтоб не погубить популяцию. Вигонь откладывает по одному яйцу в год. Приблизительно от двадцати до двадцати пяти раз. В зависимости от того, когда найдёт себе пару. Соединяется пара на всю жизнь и, если один погибает, то другой долго не живёт.
Я и так смотрела на Витре, вигоня Лами, с плохо скрываемой завистью. Как и на Самира - отцовского красавца, управлять которым отец доверял мне только сидя за моей спиной и страхуя собственной хозяйской привязкой. Себе я хотела девочку. Если самцы имеют оперение цвета мёда, то самочки золотые. Пёрышки на теле тёмного золота, а чешуйчатый хвостик гораздо светлее. А Самира, боюсь мне он не даст.
Видя, как я задумалась и прекрасно догадавшись о чём я могу размышлять, сидхе вдруг как будто что-то решил.
