На улице, зло повизгивая, бушевала вьюга. Я смотрел в покрытое морозными узорами окошко, горячим дыханием отогревая просветы на холодном стекле и в который раз думая о своей жизни. Глоток ароматного глинтвейна из хрустального бокала бодрил, согревая тело, но не мог растопить лёд обиды в душе:
-- За что судьба так несправедливо поступает со мной и братом? Да что там, со всеми членами нашей дружной и работящей семьи. Отец с малых лет трудился, добывая пушнину в лесах, и всё, что он имел на склоне жизни, далось ему ох как непросто. Он и нас, сыновей, растил такими же упрямыми и гордыми, наставляя никогда не просить в долг и не искать лёгких денег, полагаясь лишь на себя.
Мы с братом во всём следовали его примеру -- Свен, как старший, успешно вёл торговлю ценной пушниной, умело распоряжаясь накопленными отцом капиталами. Его лавки в городе были самыми богатыми. К тому же, Свена уважали не только за умение хорошо, а главное, честно вести дела, но и за справедливый, покладистый характер. Он часто звал меня к себе, обещая поделиться всем, что имел, а я отказывался:
-- Спасибо, брат, но каждый должен быть хорош в своём деле. Твой «младшенький» недаром слывёт лучшим охотником на здешнем Севере и, поверь, собирается поддерживать эту репутацию ещё минимум лет двадцать. Вот если бы малыш Лукас был жив, он наверняка стал твоей правой рукой -- такой был умный парнишка, не то что я…
Обычно в этом месте разговор прерывался -- обоим было трудно вспоминать горячо любимого, слишком рано погибшего братишку. Отец так и не простил себя, считая, что это случилось по его вине -- много лет назад Лукас уговорил взять его с собой на охоту. Испугавшись стаи волков, лошадь под мальчиком понесла, а потом и встала на дыбы. Нога бедняги запуталась в стремени -- он упал, ударившись головой о поваленное дерево. Ни наши со Свеном слёзы, не молитвы отца не смогли вернуть к жизни искалеченного ребёнка…
С того ужасного дня отец стал просто невыносим -- его характер испортился: он словно постарел на десять лет, постоянно на всех обижался и порой по многу дней от него невозможно было добиться ни слова…
Но недавно он внезапно послал за нами, и мне не понравился его измученный, задумчивый взгляд. Втроём мы сидели у камина, потягивая дорогое вино, и Свен заботливо укрыл ноги отца тёплым пледом:
-- Неважно выглядишь, па… Опять простудился? Только скажи, и я переверну весь город, но найду тебе лучшее лекарство.
-- Не поможет мне лекарство, Свен, а вот парочка бегающих по дому внуков успокоила бы сердце старика, -- он тяжело вздохнул, растирая натруженные руки, оплетённые сетью голубых вен, -- это всё проклятие виновато. И зачем только ваш дед связался с негодяем соседом…
Мы с братом переглянулись в ожидании очередного нравоучения, но услышанное потрясло обоих. Когда-то громкий, подобный грохоту водопада голос отца теперь напоминал журчание маленького лесного ручейка:
-- Дед Йорк с соседом Харли росли вместе и всю жизнь дружили. Надо же им было на старости лет поссориться из-за поганого клочка земли, -- отец закашлялся, сплюнув кровь на белоснежный платок, -- какое несчастье. Друзья разругались, да так, что Харли позвал на помощь колдуна. Вот он-то и проклял нас, наслав на род Юханссон Призрачного Зверя. С тех пор мужчины в нашей семье умирали от его клыков -- сам дед, брат, племянники и двоюродные братья. А чтобы позлить бывшего друга, негодяй пообещал, что проклятие снимет тот, кто в год своего тридцатилетия сможет убить эту тварь…
На такое заявление я только охнул, ведь в следующем году мне как раз должно было исполниться тридцать. Невозмутимый Свен, погладив белоснежную, уже начинавшую седеть бородку, сказал:
-- Я хорошо знаю историю семьи -- могу поручиться, что в нашем роду не было случаев гибели от клыков животных. Что за сказки ты придумываешь, па?
Отец ударил сухим кулачком по полированному подлокотнику своего кресла-качалки:
-- Плохо слушал что ли, Свен? Призрачный Зверь убивает, не оставляя следов -- его метка появляется на теле на следующий день после смерти, -- он наклонился к нам, -- даже на коже Лукаса были отпечатки большой лапы и зубов. Я не стал вам тогда говорить об этом… И не смотри так, старший Наследник, твой отец пока ещё в своём уме!
Свен рассмеялся:
-- Да ладно… Тебе скоро восемьдесят, да и мне -- дело идёт к сорока. Не похоже, чтобы злобный призрак торопился с нами покончить. Ты просто не хочешь признать, что смерть Лукаса была всего лишь несчастным случаем. Не обижайся, но я не верю в подобную «призрачную» чепуху, да и Олаф тоже, правда же, брат?
Кивнул в ответ, опустив голову и делая вид, что рассматриваю узоры на стене.
Отец обиженно замолчал, приказав служанке везти его в спальню, но перед самыми дверями повернулся к нам:
-- Ну что за упёртое дурачьё! Чем, если не проклятием можно объяснить, что два моих взрослых, красивых и умных сына до сих пор не женаты? Сколько раз ты сватался, Свен? Пять или шесть? Все лучшие невесты в городе отказали нашему роду под надуманными предлогами. Даже твоя ненаглядная Ингрид ушла к другому, хотя вы, помнится, были без ума друг от друга, а?
Дверь за отцом хлопнула, а следом из комнаты выскочил взбешённый брат -- не стоило ему напоминать о маленькой дочери портного, в которую Свен был влюблён с самого детства. Сидя в своей комнате, расстроенный случившейся ссорой, я машинально протирал любимую двустволку, решая, как помягче сказать отцу, что мы с братом сами хозяева своей судьбы, а отказавшие невесты -- просто дуры…
И всё же слова старика заронили сомнение в мою душу. Поэтому, поразмыслив, я дал себе слово, что не женюсь, пока не найду и не убью Призрачного Зверя -- если, конечно, тот существует… На утро отец внезапно умер, а через день после его похорон бледный как мел Свен признался, что на груди покойного он обнаружил следы огромных волчьих зубов…
Я промолчал, не желая показывать брату, что мне страшно, но тот и не ждал утешения: проводив до дверей, с печальным лицом сказал на прощание:
-- Возможно, я ошибался насчёт всего «этого», Олаф. Время покажет, но, если так случится, что меня не станет, -- он крепко обнял «младшего», -- береги себя. Раз не хочешь заниматься семейным делом -- положись на управляющего Карла Линдквиста. Этот парень много лет работал на отца, ему можно доверять, а сам отправляйся в путешествие -- посмотри мир и будь счастлив, братишка…
Сцепив зубы, чтобы позорно не расплакаться, буркнул, отводя взгляд:
-- Не говори глупости, ты ещё всех переживёшь. И… держись, Свен, -- на долгие полгода покинув дом отца.
Пока не наступила очередная зима... Узнав, что брат тяжело болен, я примчался к нему. Тот был очень плох и отругал меня за то, что приехал, подвергая себя такому риску, когда в городе свирепствует лихорадка. Мы как всегда немного повздорили, но я победил и остался, чтобы ухаживать за ним.
Это было трудное время, лекарства почти не помогали, Свен постоянно бредил, и оставалось только молить Бога о милости к нам обоим. В редкие часы, когда болезнь отступала, я засыпал у постели брата и однажды утром был вознаграждён его слабой улыбкой на осунувшемся лице:
-- Кажется, я справился, Олаф, иди и, наконец, как следует отдохни.
Но упрямый «младший» качал головой, гладя мокрые пряди на бледном, покрытом капельками пота лбу брата:
-- Нет, позже -- хочу быть уверен, что с тобой всё в порядке. Послушай, Свен, как думаешь, неужели «проклятие призрака» действительно существует?
В ответ он тяжело вздохнул, и тогда я отчаянно выпалил:
-- Через неделю мне стукнет тридцать -- клянусь, братишка, что разберусь с этой нечистью!
Его усталая улыбка меня напугала:
-- Интересно, и где же ты собираешься искать Призрачного Зверя?
Осторожно коснулся его непривычно бледных, потрескавшихся губ:
-- Надеюсь, эта тварь сама меня найдет, а если нет -- разыщу и посчитаюсь с ней за всех нас -- малыша Лукаса, отца и, -- с грустью посмотрев на чуть живого брата, подумал, -- если не справишься с болячкой, и тебя, Свен. Я же охотник, причём самый лучший. Но, умоляю, выдержи и живи долго, ведь кроме тебя у Олафа Юханссона никого на свете нет…
К счастью, Свену с каждым днём становилось лучше, неудивительно, что, забыв про дела, я решил задержаться и вместе с ним отметить приближавшееся тридцатилетие. Подготовка к празднику шла полным ходом, когда накануне торжества служанка нашла брата в постели с разорванным горлом. В ту минуту, когда я увидел кровь на белых простынях, дневной свет для меня погас, а в душе воцарился мрак, имя которому -- одиночество и боль…
Я тогда действовал словно во сне: внимательно осмотрел тело, покрытое укусами, очень напоминавшими следы зубов большого волка, строго опросил возможных свидетелей-слуг, хотя толку от перепуганных «домашних» было мало. Капитан местной полиции с пеной у рта спорил с подвыпившим доктором, что же это такое могло быть, выдвигая самые удивительные версии, вроде «нападения гигантского оборотня». Слушая их шумную перепалку, я молчал -- тут было над чем подумать.
Похороны, устроенные симпатичным и деловитым, теперь уже моим Управляющим Карлом Линдквистом, прошли очень торжественно -- почти весь город собрался на кладбище, чтобы проводить Свена в последний путь. Мэр, шмыгая красным от мороза носом, произносил «пламенную» речь, дамы и милые барышни плакали, пряча лица в кружевные платки, слуги горестно вздыхали и заламывали руки. И только я не пролил ни слезинки. Камень в сто крат тяжелее того, что сегодня был установлен на могиле брата, давил на сердце, не давая глубоко дышать. А ещё во мне проснулся Охотник, готовый взять след -- Охотник, которого теперь ничто не могло остановить…
Как только печальный обряд был завершён, «общество» отправилось в дом, чтобы выпить горькой настойки в честь славного горожанина Свена Юханссона. И, осматривая эту быстро разрумянившуюся после мороза, охотно согревавшуюся дорогим горячительным толпу, единственный наследник огромного состояния прикидывал, кто из них был настолько близок к брату и отцу, что мог часто и беспрепятственно посещать наш дом. Нет, не верил я в мистическую чепуху -- если кто-то и стоял за смертями дорогих мне людей, без сомнения, это был человек из плоти и крови…
Как только «гости» разбрелись по домам, я ушёл в спальню, прихватив с собой дорогой отцовский штоф с замечательным вином, привезённый откуда-то из южных краёв. Он так любил это «ароматное чудо», что никогда не делился им с нами. Говорил:
-- Не доросли ещё… -- и смеялся.
Теперь, сидя на кровати и рассматривая янтарную жидкость в хрустальном бокале, я мысленно обращался к отцу:
-- Прости, па, что не уберёг ни тебя, ни Свена. Но потерпи немного -- клянусь, твой младший сын найдёт эту тварь…
Вино оказалось сладким на вкус и обманчиво лёгким, очень скоро я задремал, забыв даже раздеться, и увидел себя стоящим посреди собственной спальни в окружавшей полутьме. Все свечи, кроме одной в руке, были погашены. Из тёмных углов комнаты ко мне приближались смутные тени людей. Невольно попятившись, одёрнул себя:
-- Спокойно, Олаф, ты же не трус -- вспомни, как один с рогатиной ходил на медведя. Успокойся, не забывай, что это всего лишь сон уставшего человека…
«Они» подошли совсем близко, и, не сдержав слёзы, я спросил пустоту:
-- Лукас, отец, Свен… Зачем вы здесь? Почему…
Младший братишка, всё такой же юный и красивый словно белокурый ангел, улыбался, протягивая мне деревянную лошадку, которую я смастерил для него на шестой день рождения. Свен нежно обнимал его за худенькие плечи, а отец, похлопав старшего сына по спине, сказал, не разжимая губ:
-- Ты в опасности, Олаф, мы пришли, чтобы предупредить -- возьми кинжал, Зверь идёт за тобой…
Послушно кивнул, продолжая твердить себе, что просто сплю и, пошарив на прикроватной тумбочке, обрадовался привычной тяжести металла в руке. По тому, как тени родных начали быстро растворяться в сгущавшемся мраке, а сердце в груди забилось словно пойманная в силок птичка, крича:
-- Берегись, он рядом! -- понял, что Призрачный Зверь уже здесь.
Удивительно, но ужас, сковавший вначале душу и тело, отступил, даже после того как, вспыхнув напоследок, погасла последняя свеча. Сжав кинжал в руке, Охотник продолжал повторять себе:
-- Кто бы он ни был, я услышу его движение, даже если это будет всего лишь дуновение сквозняка…
Внезапно совсем близко, всколыхнув волосы на виске, прошелестел нежный голосок Лукаса:
-- Он заходит справа, на шаг позади тебя, брат!
Я мгновенно развернулся, ударив туда, куда указал малыш, и услышал стон.
-- Олаф, ты попал ему в правое плечо… А теперь беги, он бросается в ноги! -- Лукас направлял меня, и я послушно падал, подпрыгивая и кувыркаясь, как акробат на ярмарке. Раз за разом продолжал бить кинжалом в эту чёртову темноту, чувствуя, как острое лезвие вспарывало чью-то плоть. Этот странный бой с невидимым противником показался бесконечным, хотя продолжался, наверное, не больше нескольких мгновений.
Я ещё истекал горячим потом, дыша как загнанная лошадь, когда весёлый шёпот «младшенького» привёл «бойца» в чувство:
-- Всё кончилось, Олаф, ты победил! Его правая рука вся в порезах и почти не двигается, теперь ты легко найдёшь погубившего нас Зверя…
Мой срывающийся крик:
-- Спасибо, Лукки! Я люблю тебя… -- разорвал гнетущую тишину. В ушах вдруг стало горячо, и ноги подкосились, роняя бесчувственное тело на шкуру огромного, когда-то убитого отцом медведя.
Глаза среагировали на внезапно заливший комнату свет. Хлопнули створки дверей, и хриплый голос старого слуги Эрика чуть не оглушил:
-- Что с вами, господин Олаф? Я услышал крик и примчался на помощь.
Губы невольно скривились в ироничной усмешке:
-- Да уж, помощи от тебя… Но всё равно, спасибо. Иди к себе, дядя Эрик, подумаешь, хозяин немного выпил -- брата же похоронил. Кому сказал, убирайся -- сам справлюсь.
Ворча, слуга удалился, а я, «любуясь» погромом в комнате, чесал в затылке:
-- Вот так сон, кажется, кое-кого здорово развезло от «чудесного напитка» отца, раз такое учудил…
Перебравшись на кровать, какое-то время рассматривал кровь на любимом кинжале и аккуратные разрезы на так удачно неснятом кожаном жилете:
-- «Призрак», говоришь? Ну-ну… Только видишь ты в темноте плоховато, совсем как человек, а иначе давно бы меня прикончил. Да и пахнешь так знакомо… -- морщась, я принюхался к себе, -- не только потом, но и кровью.
Остаток ночи провёл, лёжа без сна -- теперь я знал, что надо делать. Сначала промелькнула мысль посоветоваться с ушлым Управляющим, у которого наверняка было много «нужных» связей. Но осторожность победила -- отец всегда повторял, что в деле можно полагаться только на самого себя и семью. А раз семьи у вдруг разбогатевшего Олафа больше не было, оставалось только позаботиться об особенных «друзьях», способных развязать любые языки и открыть многие двери…
Поэтому утром первым делом я зашёл в семейное хранилище, немного уменьшив запас наличных из предназначенного мне наследства. Это в лесу, чтобы поймать желанную добычу, Охотнику хватило бы любимой двустволки, но в городе всё было иначе…
-- За что судьба так несправедливо поступает со мной и братом? Да что там, со всеми членами нашей дружной и работящей семьи. Отец с малых лет трудился, добывая пушнину в лесах, и всё, что он имел на склоне жизни, далось ему ох как непросто. Он и нас, сыновей, растил такими же упрямыми и гордыми, наставляя никогда не просить в долг и не искать лёгких денег, полагаясь лишь на себя.
Мы с братом во всём следовали его примеру -- Свен, как старший, успешно вёл торговлю ценной пушниной, умело распоряжаясь накопленными отцом капиталами. Его лавки в городе были самыми богатыми. К тому же, Свена уважали не только за умение хорошо, а главное, честно вести дела, но и за справедливый, покладистый характер. Он часто звал меня к себе, обещая поделиться всем, что имел, а я отказывался:
-- Спасибо, брат, но каждый должен быть хорош в своём деле. Твой «младшенький» недаром слывёт лучшим охотником на здешнем Севере и, поверь, собирается поддерживать эту репутацию ещё минимум лет двадцать. Вот если бы малыш Лукас был жив, он наверняка стал твоей правой рукой -- такой был умный парнишка, не то что я…
Обычно в этом месте разговор прерывался -- обоим было трудно вспоминать горячо любимого, слишком рано погибшего братишку. Отец так и не простил себя, считая, что это случилось по его вине -- много лет назад Лукас уговорил взять его с собой на охоту. Испугавшись стаи волков, лошадь под мальчиком понесла, а потом и встала на дыбы. Нога бедняги запуталась в стремени -- он упал, ударившись головой о поваленное дерево. Ни наши со Свеном слёзы, не молитвы отца не смогли вернуть к жизни искалеченного ребёнка…
С того ужасного дня отец стал просто невыносим -- его характер испортился: он словно постарел на десять лет, постоянно на всех обижался и порой по многу дней от него невозможно было добиться ни слова…
Но недавно он внезапно послал за нами, и мне не понравился его измученный, задумчивый взгляд. Втроём мы сидели у камина, потягивая дорогое вино, и Свен заботливо укрыл ноги отца тёплым пледом:
-- Неважно выглядишь, па… Опять простудился? Только скажи, и я переверну весь город, но найду тебе лучшее лекарство.
Глава семьи Юханссон сердито сверкнул выцветшими серыми глазами из-под косматых бровей:
-- Не поможет мне лекарство, Свен, а вот парочка бегающих по дому внуков успокоила бы сердце старика, -- он тяжело вздохнул, растирая натруженные руки, оплетённые сетью голубых вен, -- это всё проклятие виновато. И зачем только ваш дед связался с негодяем соседом…
Мы с братом переглянулись в ожидании очередного нравоучения, но услышанное потрясло обоих. Когда-то громкий, подобный грохоту водопада голос отца теперь напоминал журчание маленького лесного ручейка:
-- Дед Йорк с соседом Харли росли вместе и всю жизнь дружили. Надо же им было на старости лет поссориться из-за поганого клочка земли, -- отец закашлялся, сплюнув кровь на белоснежный платок, -- какое несчастье. Друзья разругались, да так, что Харли позвал на помощь колдуна. Вот он-то и проклял нас, наслав на род Юханссон Призрачного Зверя. С тех пор мужчины в нашей семье умирали от его клыков -- сам дед, брат, племянники и двоюродные братья. А чтобы позлить бывшего друга, негодяй пообещал, что проклятие снимет тот, кто в год своего тридцатилетия сможет убить эту тварь…
На такое заявление я только охнул, ведь в следующем году мне как раз должно было исполниться тридцать. Невозмутимый Свен, погладив белоснежную, уже начинавшую седеть бородку, сказал:
-- Я хорошо знаю историю семьи -- могу поручиться, что в нашем роду не было случаев гибели от клыков животных. Что за сказки ты придумываешь, па?
Отец ударил сухим кулачком по полированному подлокотнику своего кресла-качалки:
-- Плохо слушал что ли, Свен? Призрачный Зверь убивает, не оставляя следов -- его метка появляется на теле на следующий день после смерти, -- он наклонился к нам, -- даже на коже Лукаса были отпечатки большой лапы и зубов. Я не стал вам тогда говорить об этом… И не смотри так, старший Наследник, твой отец пока ещё в своём уме!
Свен рассмеялся:
-- Да ладно… Тебе скоро восемьдесят, да и мне -- дело идёт к сорока. Не похоже, чтобы злобный призрак торопился с нами покончить. Ты просто не хочешь признать, что смерть Лукаса была всего лишь несчастным случаем. Не обижайся, но я не верю в подобную «призрачную» чепуху, да и Олаф тоже, правда же, брат?
Кивнул в ответ, опустив голову и делая вид, что рассматриваю узоры на стене.
Отец обиженно замолчал, приказав служанке везти его в спальню, но перед самыми дверями повернулся к нам:
-- Ну что за упёртое дурачьё! Чем, если не проклятием можно объяснить, что два моих взрослых, красивых и умных сына до сих пор не женаты? Сколько раз ты сватался, Свен? Пять или шесть? Все лучшие невесты в городе отказали нашему роду под надуманными предлогами. Даже твоя ненаглядная Ингрид ушла к другому, хотя вы, помнится, были без ума друг от друга, а?
Дверь за отцом хлопнула, а следом из комнаты выскочил взбешённый брат -- не стоило ему напоминать о маленькой дочери портного, в которую Свен был влюблён с самого детства. Сидя в своей комнате, расстроенный случившейся ссорой, я машинально протирал любимую двустволку, решая, как помягче сказать отцу, что мы с братом сами хозяева своей судьбы, а отказавшие невесты -- просто дуры…
И всё же слова старика заронили сомнение в мою душу. Поэтому, поразмыслив, я дал себе слово, что не женюсь, пока не найду и не убью Призрачного Зверя -- если, конечно, тот существует… На утро отец внезапно умер, а через день после его похорон бледный как мел Свен признался, что на груди покойного он обнаружил следы огромных волчьих зубов…
Я промолчал, не желая показывать брату, что мне страшно, но тот и не ждал утешения: проводив до дверей, с печальным лицом сказал на прощание:
-- Возможно, я ошибался насчёт всего «этого», Олаф. Время покажет, но, если так случится, что меня не станет, -- он крепко обнял «младшего», -- береги себя. Раз не хочешь заниматься семейным делом -- положись на управляющего Карла Линдквиста. Этот парень много лет работал на отца, ему можно доверять, а сам отправляйся в путешествие -- посмотри мир и будь счастлив, братишка…
Сцепив зубы, чтобы позорно не расплакаться, буркнул, отводя взгляд:
-- Не говори глупости, ты ещё всех переживёшь. И… держись, Свен, -- на долгие полгода покинув дом отца.
Пока не наступила очередная зима... Узнав, что брат тяжело болен, я примчался к нему. Тот был очень плох и отругал меня за то, что приехал, подвергая себя такому риску, когда в городе свирепствует лихорадка. Мы как всегда немного повздорили, но я победил и остался, чтобы ухаживать за ним.
Это было трудное время, лекарства почти не помогали, Свен постоянно бредил, и оставалось только молить Бога о милости к нам обоим. В редкие часы, когда болезнь отступала, я засыпал у постели брата и однажды утром был вознаграждён его слабой улыбкой на осунувшемся лице:
-- Кажется, я справился, Олаф, иди и, наконец, как следует отдохни.
Но упрямый «младший» качал головой, гладя мокрые пряди на бледном, покрытом капельками пота лбу брата:
-- Нет, позже -- хочу быть уверен, что с тобой всё в порядке. Послушай, Свен, как думаешь, неужели «проклятие призрака» действительно существует?
В ответ он тяжело вздохнул, и тогда я отчаянно выпалил:
-- Через неделю мне стукнет тридцать -- клянусь, братишка, что разберусь с этой нечистью!
Его усталая улыбка меня напугала:
-- Интересно, и где же ты собираешься искать Призрачного Зверя?
Осторожно коснулся его непривычно бледных, потрескавшихся губ:
-- Надеюсь, эта тварь сама меня найдет, а если нет -- разыщу и посчитаюсь с ней за всех нас -- малыша Лукаса, отца и, -- с грустью посмотрев на чуть живого брата, подумал, -- если не справишься с болячкой, и тебя, Свен. Я же охотник, причём самый лучший. Но, умоляю, выдержи и живи долго, ведь кроме тебя у Олафа Юханссона никого на свете нет…
К счастью, Свену с каждым днём становилось лучше, неудивительно, что, забыв про дела, я решил задержаться и вместе с ним отметить приближавшееся тридцатилетие. Подготовка к празднику шла полным ходом, когда накануне торжества служанка нашла брата в постели с разорванным горлом. В ту минуту, когда я увидел кровь на белых простынях, дневной свет для меня погас, а в душе воцарился мрак, имя которому -- одиночество и боль…
Я тогда действовал словно во сне: внимательно осмотрел тело, покрытое укусами, очень напоминавшими следы зубов большого волка, строго опросил возможных свидетелей-слуг, хотя толку от перепуганных «домашних» было мало. Капитан местной полиции с пеной у рта спорил с подвыпившим доктором, что же это такое могло быть, выдвигая самые удивительные версии, вроде «нападения гигантского оборотня». Слушая их шумную перепалку, я молчал -- тут было над чем подумать.
Похороны, устроенные симпатичным и деловитым, теперь уже моим Управляющим Карлом Линдквистом, прошли очень торжественно -- почти весь город собрался на кладбище, чтобы проводить Свена в последний путь. Мэр, шмыгая красным от мороза носом, произносил «пламенную» речь, дамы и милые барышни плакали, пряча лица в кружевные платки, слуги горестно вздыхали и заламывали руки. И только я не пролил ни слезинки. Камень в сто крат тяжелее того, что сегодня был установлен на могиле брата, давил на сердце, не давая глубоко дышать. А ещё во мне проснулся Охотник, готовый взять след -- Охотник, которого теперь ничто не могло остановить…
Как только печальный обряд был завершён, «общество» отправилось в дом, чтобы выпить горькой настойки в честь славного горожанина Свена Юханссона. И, осматривая эту быстро разрумянившуюся после мороза, охотно согревавшуюся дорогим горячительным толпу, единственный наследник огромного состояния прикидывал, кто из них был настолько близок к брату и отцу, что мог часто и беспрепятственно посещать наш дом. Нет, не верил я в мистическую чепуху -- если кто-то и стоял за смертями дорогих мне людей, без сомнения, это был человек из плоти и крови…
Как только «гости» разбрелись по домам, я ушёл в спальню, прихватив с собой дорогой отцовский штоф с замечательным вином, привезённый откуда-то из южных краёв. Он так любил это «ароматное чудо», что никогда не делился им с нами. Говорил:
-- Не доросли ещё… -- и смеялся.
Теперь, сидя на кровати и рассматривая янтарную жидкость в хрустальном бокале, я мысленно обращался к отцу:
-- Прости, па, что не уберёг ни тебя, ни Свена. Но потерпи немного -- клянусь, твой младший сын найдёт эту тварь…
Вино оказалось сладким на вкус и обманчиво лёгким, очень скоро я задремал, забыв даже раздеться, и увидел себя стоящим посреди собственной спальни в окружавшей полутьме. Все свечи, кроме одной в руке, были погашены. Из тёмных углов комнаты ко мне приближались смутные тени людей. Невольно попятившись, одёрнул себя:
-- Спокойно, Олаф, ты же не трус -- вспомни, как один с рогатиной ходил на медведя. Успокойся, не забывай, что это всего лишь сон уставшего человека…
«Они» подошли совсем близко, и, не сдержав слёзы, я спросил пустоту:
-- Лукас, отец, Свен… Зачем вы здесь? Почему…
Младший братишка, всё такой же юный и красивый словно белокурый ангел, улыбался, протягивая мне деревянную лошадку, которую я смастерил для него на шестой день рождения. Свен нежно обнимал его за худенькие плечи, а отец, похлопав старшего сына по спине, сказал, не разжимая губ:
-- Ты в опасности, Олаф, мы пришли, чтобы предупредить -- возьми кинжал, Зверь идёт за тобой…
Послушно кивнул, продолжая твердить себе, что просто сплю и, пошарив на прикроватной тумбочке, обрадовался привычной тяжести металла в руке. По тому, как тени родных начали быстро растворяться в сгущавшемся мраке, а сердце в груди забилось словно пойманная в силок птичка, крича:
-- Берегись, он рядом! -- понял, что Призрачный Зверь уже здесь.
Удивительно, но ужас, сковавший вначале душу и тело, отступил, даже после того как, вспыхнув напоследок, погасла последняя свеча. Сжав кинжал в руке, Охотник продолжал повторять себе:
-- Кто бы он ни был, я услышу его движение, даже если это будет всего лишь дуновение сквозняка…
Внезапно совсем близко, всколыхнув волосы на виске, прошелестел нежный голосок Лукаса:
-- Он заходит справа, на шаг позади тебя, брат!
Я мгновенно развернулся, ударив туда, куда указал малыш, и услышал стон.
-- Олаф, ты попал ему в правое плечо… А теперь беги, он бросается в ноги! -- Лукас направлял меня, и я послушно падал, подпрыгивая и кувыркаясь, как акробат на ярмарке. Раз за разом продолжал бить кинжалом в эту чёртову темноту, чувствуя, как острое лезвие вспарывало чью-то плоть. Этот странный бой с невидимым противником показался бесконечным, хотя продолжался, наверное, не больше нескольких мгновений.
Я ещё истекал горячим потом, дыша как загнанная лошадь, когда весёлый шёпот «младшенького» привёл «бойца» в чувство:
-- Всё кончилось, Олаф, ты победил! Его правая рука вся в порезах и почти не двигается, теперь ты легко найдёшь погубившего нас Зверя…
Мой срывающийся крик:
-- Спасибо, Лукки! Я люблю тебя… -- разорвал гнетущую тишину. В ушах вдруг стало горячо, и ноги подкосились, роняя бесчувственное тело на шкуру огромного, когда-то убитого отцом медведя.
Глаза среагировали на внезапно заливший комнату свет. Хлопнули створки дверей, и хриплый голос старого слуги Эрика чуть не оглушил:
-- Что с вами, господин Олаф? Я услышал крик и примчался на помощь.
Губы невольно скривились в ироничной усмешке:
-- Да уж, помощи от тебя… Но всё равно, спасибо. Иди к себе, дядя Эрик, подумаешь, хозяин немного выпил -- брата же похоронил. Кому сказал, убирайся -- сам справлюсь.
Ворча, слуга удалился, а я, «любуясь» погромом в комнате, чесал в затылке:
-- Вот так сон, кажется, кое-кого здорово развезло от «чудесного напитка» отца, раз такое учудил…
Перебравшись на кровать, какое-то время рассматривал кровь на любимом кинжале и аккуратные разрезы на так удачно неснятом кожаном жилете:
-- «Призрак», говоришь? Ну-ну… Только видишь ты в темноте плоховато, совсем как человек, а иначе давно бы меня прикончил. Да и пахнешь так знакомо… -- морщась, я принюхался к себе, -- не только потом, но и кровью.
Остаток ночи провёл, лёжа без сна -- теперь я знал, что надо делать. Сначала промелькнула мысль посоветоваться с ушлым Управляющим, у которого наверняка было много «нужных» связей. Но осторожность победила -- отец всегда повторял, что в деле можно полагаться только на самого себя и семью. А раз семьи у вдруг разбогатевшего Олафа больше не было, оставалось только позаботиться об особенных «друзьях», способных развязать любые языки и открыть многие двери…
Поэтому утром первым делом я зашёл в семейное хранилище, немного уменьшив запас наличных из предназначенного мне наследства. Это в лесу, чтобы поймать желанную добычу, Охотнику хватило бы любимой двустволки, но в городе всё было иначе…
