Что же это было? Помню только, как ноги заплелись друг о друга, и, потеряв равновесие, тело неумолимо понеслось к земле с высоты далеко немаленького крыльца. Последнее, что мелькнуло в сознании:
-- Ну, всё, мне конец… -- и, закрыв от страха глаза, я приготовилась к боли. Должна же она быть, когда падаешь, да ещё ускоренная таким пинком пониже спины…
Но боли не было, только нос зарылся в клумбу, а рот наполнился мокрым песком и землёй, вызвав противный рвотный рефлекс. С трудом приоткрыв мокрые от слёз глаза, громко откашлялась; из носа подозрительно капало и, утерев его рукавом рубашки, сквозь слипшиеся ресницы разглядела кровь. Мою кровь…
Вот тут я по-настоящему запаниковала -- с детства не могу видеть это, сразу падаю в обморок, хотя в других ситуациях всегда проявляла удивительное самообладание. В пять лет, например, подвернула лодыжку, и это было очень неприятно. Однако боль не помешала мне молча, героически сцепив зубы, плестись домой. И при осмотре у врача я даже не пискнула -- тот удивлялся моей выдержке, а мама, вздыхая, говорила:
-- Просто, наша Лена очень упряма. Может любую боль терпеть, лишь бы её никто не называл слабачкой. Такая глупышка, что с неё взять…
И она не преувеличивала, если только дело не касалось крови.
Сейчас, как назло, она была -- вот ведь невезуха… Я перевела взгляд вперёд, лишь бы не смотреть на красные потёки, и ещё раз удивилась отсутствию боли -- не горели даже наверняка содранные коленки, и это было странно… Неужели, что-то случилось с позвоночником? Но тогда бы не чувствовала ни рук, ни ног, но вот моя ладонь, и пальчики прекрасно шевелятся. Словно кто-то невидимый подхватил меня во время падения, аккуратно положив на землю. Непонятно…
Я приподнялась, опираясь на локти, и, не спеша, села. Голова не кружилась, во рту было противно, но и только. Внимательно осмотрев себя и стараясь не замечать красных пятен, задрала рукава рубашки и штанины джинсов -- не было ни царапин, ни синяков. Чистая кожа, если не считать налипших травинок и песка.
-- Может, крылья выросли, и я теперь умею летать? -- хмыкнула про себя, кое-как дотянувшись до лопаток и на всякий случай ощупывая их. Как и ожидалось, крыльев не было. В этот момент показалось, что кто-то тихонечко смеётся у меня за спиной.
-- Ладно, буду считать, что чудеса на свете случаются, -- встав, отряхнула одежду и, обернулась, рассчитывая увидеть крыльцо магазина, на котором пару минут назад так глупо поспорила с не очень трезвым типом.
-- Ничего себе… -- я охнула, не обнаружив перед собой ни убогого магазина, ни пьяного местного алкаша, давшего мне хорошего пинка.
Вокруг шумел обычный смешанный лес -- тонкие берёзки и осины, могучие дубы, а чуть дальше -- елочки. Оказывается, я стояла на полянке, полной трав и цветов, а не на клумбе перед сельским магазинчиком. И какого чёрта всё это значит? Перемещение в пространстве? Ага, как же, нашли дуру -- пусть в эти бредни ненормальные верят, я не такая…
Присев на корточки, и, сунув в рот сорванную травинку, начала её жевать. Странно, но я ужасно проголодалась, а ведь совсем недавно позавтракала бабушкиными блинами со сгущёнкой. После них полдня точно есть не хочется. Почему же тогда живот урчит, как голодный маленький… нет, огромный медведь. Если кто не понял, это я о себе.
Выплюнув горькую травинку, встала и огляделась вокруг. Что мне это дало? Да ничего хорошего -- лучше бы и дальше сидела: кругом, куда ни посмотри -- один лес. И ещё сюрприз: солнце садилось. Сейчас июль, значит, уже поздно, а я здесь в лесу совсем одна…
-- Да, ладно! Не всё так плохо, -- я и не заметила, как начала разговаривать сама с собой. Всё-таки, если слышишь чей-то голос, пусть даже свой собственный, не так одиноко, а то ведь, кроме кукушки, никого вокруг…
-- Что же мне известно? -- продолжила я, -- утром после завтрака пошла в магазин, где поспорила с каким-то пьяным придурком, отправившим меня «в полёт». И, что интересно, приземлилась в лесу, причём, поздно вечером. Куда же подевался целый день? Наверное, упав, сильно ударилась головой. Кто-то, назовём его «неизвестный доброжелатель», увёз меня в лес с непонятной целью, бросил и смылся. Ничего себе -- вираж…
В этот момент тёплый ветерок взъерошил волосы, и показалось, что кто-то снова добродушно рассмеялся прямо в ухо. Я сдула закрывшую глаза чёлку, проигнорировав непонятный смешок.
-- Что ж, хорошего мало, но мне не страшно, вот ни капельки не страшно, -- уговаривала я себя, чувствуя, как тело охватывает нервный озноб, а на глаза наворачиваются слёзы обиды и бессилия. Многие, в такой ситуации, возможно, упали бы духом, меня же трудности никогда не останавливали. Вот и сейчас я решила, что кто-то бросил мне вызов. Ладно, посмотрим, кто будет смеяться последним -- не на ту напал…
Ещё раз, теперь более внимательно, посмотрела по сторонам:
-- До заката время есть, а вон и линии электропередач. Значит, мне -- туда.
И я решительно пошла вперёд. Вскоре пологая тропинка вывела к просёлочной дороге, и, к счастью, это оказались знакомые места -- мы не раз с бабушкой собирали здесь грибы. Воспрянув духом, я почти побежала, повторяя непонятно кому:
-- Ну, что, выкусил?
В ответ в ухе снова раздался теперь уже не просто смешок, а жизнерадостный хохот.
Через полчаса я была у знакомой калитки, а ещё через минуту -- в объятьях перепуганной бабушки. Как оказалось, меня искали соседи, правда, не долго. Все почему-то решили, что я вернулась в город на автобусе. Мол, неудивительно, с моим-то «ужасным» характером. Вот идиоты... Что они понимают? Просто он у меня есть, в отличие от некоторых.
Пугать бабушку и рассказывать ей о моих странных приключениях я не стала -- пришлось на ходу сочинять историю, что заблудилась в лесу, устала и заснула, проспав почти до вечера. Ну, а дальше, раз -- и вспомнила дорогу… Бабушка поверила, она у меня такая хорошая и доверчивая, единственная, кто не считает меня грубиянкой и заносчивой, невоспитанной девицей. И это ещё вполне сносное определение, слышала я о себе словечки и похуже. А мне всё равно, пусть болтают, главное, бабушка меня понимает…
Короче, ужин был отличный. Я подъела всё, что должна была съесть в обед, остатки утренних блинов и тарелку наваристого борща в придачу. Да, таким голодным был мой медведь! Бабушка смотрела на меня с умилением:
-- Кушай, Алёнушка, кушай на здоровье…
К слову, ненавижу, когда меня называют Алёной. И зачем только родители дали дочке такое дурацкое имя -- ума не приложу. Я его игнорировала -- Лена, и всё, и только бабушке разрешала так себя называть. Ей можно, она же -- бабуля. Хорошо, что в жизни есть хоть один искренне любящий меня человек, не то что остальные…
В сущности, за что меня любить? Ни лицом, ни фигурой я не вышла. Все говорят -- тебе бы надо было родиться мальчишкой. Мол, характер не женский: упрямая, настырная, люблю спорить, в футбол всю жизнь с ребятами играю. И на мопеде, и в драках -- тоже, а ещё могу любому высказать прямо в лицо (или морду), что я о нём (или ней) думаю. Потому подруг у меня нет -- не выживают рядом со мной нежные подруги. Такие дела…
Родители на меня давно махнули рукой, вот Дина, сестра -- другое дело: и умница, и красавица. Характером только -- змея-змеёй, а может, и того хуже -- крокодил зубастый. Но об этом известно только мне, поскольку с этой рептилией уже шестнадцать лет приходится делить одну комнату на двоих, и я прекрасно знаю всю её подноготную. И почему мы с ней такие разные? Двойняшки же. Загадка века...
Дина с самого детства всех умиляла -- такой пупсик: волосы тёмные, кудрявые, глаза карие -- красавица, вся в маму. А я тогда в кого? Белобрысая и сероглазая, замкнутая и хмурая, одно слово -- дикарка. Соседская бабка всё время плевала в меня, говоря, что я не человек вовсе -- подменыш, ведь ни на кого из нашей семьи не похожа.
А дело всё в том, что незадолго до родов мама приехала отдохнуть в деревню к нашей бабушке. Тут её раньше времени и прихватило. Врача в деревне не было, а на улице так некстати начался настоящий ураган, так что вести её в больницу никто не решился. Вот роды и принимала соседка, божившаяся, что родились две «тёмненькие» девочки. Она нас запеленала, и ненадолго вышла из комнаты, пока мама спала после тяжёлых родов, а когда вернулась, вскрикнула -- одна из девочек была «совсем другой»… Так она говорила.
Эта соседка была не совсем нормальной, хоть раньше работала акушеркой, и дело своё знала. Она всем раззвонила, что ребёнка подменили -- будто видела у нашего порога звериные следы, мол, это проделки лешего. Проснувшись, мама её отругала, что б не болтала ерунды, сказав, что уж она-то всегда отличит своего ребёнка от чужого.
И пока мамочка была жива, никто больше бредни сумасшедшей бабки не вспоминал. Она меня очень любила, говорила, что я похожа на дедушку, просто одно лицо. А то, что родилась светленькой в семье, где у всех волосы тёмные, мама объясняла просто -- именно такую дочку она хотела всем сердцем, потому так и получилось.
Но, к несчастью, мама прожила недолго. Папа женился второй раз, и, честно говоря, мачеха оказалась вовсе не плохой женщиной -- она всё делала для нас с сестрой. Никто не смог бы упрекнуть её в плохом обращении с нами. Вот только меня она не любила, не знаю, почему -- сестру обожала, а вторую дочку сторонилась -- никогда не обнимала, на колени не брала. Всё лучшее всегда доставалось Дине, и она быстро избаловалась, привыкнув быть в центре внимания.
Поэтому, всё, что мне хотелось, я забирала сама -- будь то пирожки или новое пальтишко, даже если оно и было маловато. Я быстро поняла, что иначе останусь без всего, и потому никогда в уголке не отсиживалась. Меня иначе, чем «разбойница», дома не называли. И не только дома… Так что я ещё с детства научилась наживать себе врагов, ну и разбираться с ними -- тоже…
Отец нещадно меня порол, пока я не подросла и не дала ему сдачи. Больше он «непокорную дикарку» не трогал, порой казалось, что папочка даже меня побаивался. Опять начали всплывать разговоры про «подменыша», но мне было на них плевать -- раз мама сказала, что я её дочка, значит, так и есть.
Единственным человеком, на которого я всегда могла положиться, была бабушка. На лето меня сплавляли с глаз долой в деревню, чему я только радовалась. С бабулей мы жили душа в душу, если я и плакала, то только в августе, когда поневоле приходилось возвращаться домой.
Но до этого дня было ещё больше месяца, и я отбросила тоскливые мысли куда подальше. После сегодняшних приключений единственное, что мне хотелось сделать -- поскорее лечь и уснуть. Зашла на бабушкину половину за ситцевую занавеску, чтобы, как всегда, чмокнуть её в морщинистую щёчку на ночь и пожелать спокойной ночи.
Она сидела на кровати, бледная с распущенной тонкой седой косичкой, которую обычно закалывала в пучок. Худенькая, опутанная вздутыми голубыми жилками рука лежала на груди. У меня от страха чуть не подкосились ноги:
-- Бабуль! Что случилось, опять сердце? А почему молчишь, меня не зовёшь? -- я быстро налила лекарство в кружку, заставив её выпить всё до последнего глоточка. Ей стало легче дышать, и бледность постепенно ушла.
-- Спасибо, Алёнушка, радость моя! Да ты не волнуйся, старая я уже, скоро, видно, и мой час настанет. Хоть бы годик ещё протянуть, дождаться пока школу закончишь…
-- Опять ты за своё… Перестань, ничего не случится, ты у меня крепкая, правда ведь? -- я говорила, и сама себе не верила. Слишком уж часто в последнее время у неё случались приступы, -- тебе в больницу надо, на обследование.
-- Не поможет мне больница, ты ведь знаешь. Если кто и исполнит моё желание, то только он…
-- Кто, бабуль?
-- Он, Алёнушка, твой настоящий отец…
Я расстроенно посмотрела на бабушку -- видно и правда ей плохо, что опять про это заговаривает. У стариков такое случается: несут чёрте-что, а потом и вспомнить не могут, о чём болтали.
-- Да не смотри на меня так, Алёна, словно я слабоумная. С головой у твоей бабули всё в порядке. Хочешь, верь, хочешь нет, но я знаю, что говорю. Только тебя он послушает, а на меня -- обижен. Виновата я перед ним, крепко виновата, да что уж теперь. А вот ты -- другое дело. Выйди в полнолуние на поляну, что рядом с нашим домом, только сделать это надо в полночь. И попроси у него, чтобы дал мне ещё годик с тобой побыть. Может, и послушает тебя….
Я не стала с ней спорить, уложив в кровать, и пошла к себе. Раздевшись, собралась лечь, но на улице было так светло, что пришлось плотно задёрнуть занавески -- полная луна, да ещё такая огромная. Вздохнув, нырнула под одеяло, но, так и не смогла заснуть -- ворочалась до тех пор, пока, наконец, моё терпение закончилось. Чертыхаясь, выскочила из кровати, накинув ветровку прямо на ночнушку и сунув голые ноги в резиновые сапоги, быстро выскользнула за дверь.
-- Ну что я, безумная, делаю, а? Наверное, всё-таки приложилась сегодня головой, -- бурчала под нос, но шла к поляне. Фонарик был не нужен -- и так прекрасно знала дорогу, да и луна словно помогала мне:
-- Вот и поляна, а дальше-то куда? Пойду в центр, к здоровущему дубу, если и просить неизвестно-кого, то только там.
Было тихо и совершенно безветренно. Потоптавшись, я нерешительно встала под деревом. Лёгкий ветерок, словно приветствуя, взъерошил мои и без того лохматые волосы. Нет, мне не было страшно. Напротив, я чувствовала в душе непонятную радость. Руки сами бережно прикоснулись к дереву, ощутив, как бьётся его сердце, течёт его кровь…
-- Здравствуй! Прости, что не знаю, как к тебе правильно обращаться. Наверное, я всё делаю не так: не принесла подарка, а хочу просить о помощи. Прости ещё раз… Помоги бабуле, дай ей пожить столько, сколько она сама хочет. Очень тебя прошу, -- и я поклонилась. Ей-богу, никому в своей жизни не кланялась, а тут спина согнулась. Сама была в шоке…
Ветерок снова погладил мои волосы, и тихий голос шепнул:
-- Всё будет, как ты хочешь, дочка, иди домой.
-- Да, спасибо, -- ляпнула я и быстро помчалась назад.
Дома, потихоньку закрыв дверь и скинув сапоги, прислушалась к ровному дыханию бабушки и легла в кровать, только сейчас заметив, что меня трясёт и явно не от холода:
-- Я это сделала! Глупейший поступок в жизни, оправдывает его только любовь к бабуле. А голос мне мог почудиться от волнения. Говорят, когда сильно психуешь и не такое бывает. Теперь главное, чтобы никто не узнал о том, что я «выкинула». Впрочем, об этом можно не волноваться, рассказывать-то всё равно некому. Чёрте-что, какая же глупость в голову лезет… Всё, спать, спать, спать…
Утром первым делом я проверила бабушку, но в кровати её не нашла -- та варила кашу на кухне, напевая себе под нос. Увидев заспанную внучку, она отложила стряпню, и, улыбнувшись, обняла меня:
-- Спасибо, Алёнушка, что поверила -- так хорошо я давно уже себя не чувствовала, словно на двадцать лет помолодела. Садись, сейчас будем завтракать.
Растерявшись, я не знала, что ей ответить:
-- Откуда она узнала, следила за мной, что ли? Это вряд ли… Значит, сама догадалась. Ладно, не важно, ей явно лучше, а моя это заслуга или нет -- уже дело десятое…
После завтрака бабушка принесла какой-то сундучок, достав из него несколько фотографий. На них была моя мама рядом с красивым светловолосым парнем -- такая молодая и счастливая.
-- Ну, всё, мне конец… -- и, закрыв от страха глаза, я приготовилась к боли. Должна же она быть, когда падаешь, да ещё ускоренная таким пинком пониже спины…
Но боли не было, только нос зарылся в клумбу, а рот наполнился мокрым песком и землёй, вызвав противный рвотный рефлекс. С трудом приоткрыв мокрые от слёз глаза, громко откашлялась; из носа подозрительно капало и, утерев его рукавом рубашки, сквозь слипшиеся ресницы разглядела кровь. Мою кровь…
Вот тут я по-настоящему запаниковала -- с детства не могу видеть это, сразу падаю в обморок, хотя в других ситуациях всегда проявляла удивительное самообладание. В пять лет, например, подвернула лодыжку, и это было очень неприятно. Однако боль не помешала мне молча, героически сцепив зубы, плестись домой. И при осмотре у врача я даже не пискнула -- тот удивлялся моей выдержке, а мама, вздыхая, говорила:
-- Просто, наша Лена очень упряма. Может любую боль терпеть, лишь бы её никто не называл слабачкой. Такая глупышка, что с неё взять…
И она не преувеличивала, если только дело не касалось крови.
Сейчас, как назло, она была -- вот ведь невезуха… Я перевела взгляд вперёд, лишь бы не смотреть на красные потёки, и ещё раз удивилась отсутствию боли -- не горели даже наверняка содранные коленки, и это было странно… Неужели, что-то случилось с позвоночником? Но тогда бы не чувствовала ни рук, ни ног, но вот моя ладонь, и пальчики прекрасно шевелятся. Словно кто-то невидимый подхватил меня во время падения, аккуратно положив на землю. Непонятно…
Я приподнялась, опираясь на локти, и, не спеша, села. Голова не кружилась, во рту было противно, но и только. Внимательно осмотрев себя и стараясь не замечать красных пятен, задрала рукава рубашки и штанины джинсов -- не было ни царапин, ни синяков. Чистая кожа, если не считать налипших травинок и песка.
-- Может, крылья выросли, и я теперь умею летать? -- хмыкнула про себя, кое-как дотянувшись до лопаток и на всякий случай ощупывая их. Как и ожидалось, крыльев не было. В этот момент показалось, что кто-то тихонечко смеётся у меня за спиной.
-- Ладно, буду считать, что чудеса на свете случаются, -- встав, отряхнула одежду и, обернулась, рассчитывая увидеть крыльцо магазина, на котором пару минут назад так глупо поспорила с не очень трезвым типом.
-- Ничего себе… -- я охнула, не обнаружив перед собой ни убогого магазина, ни пьяного местного алкаша, давшего мне хорошего пинка.
Вокруг шумел обычный смешанный лес -- тонкие берёзки и осины, могучие дубы, а чуть дальше -- елочки. Оказывается, я стояла на полянке, полной трав и цветов, а не на клумбе перед сельским магазинчиком. И какого чёрта всё это значит? Перемещение в пространстве? Ага, как же, нашли дуру -- пусть в эти бредни ненормальные верят, я не такая…
Присев на корточки, и, сунув в рот сорванную травинку, начала её жевать. Странно, но я ужасно проголодалась, а ведь совсем недавно позавтракала бабушкиными блинами со сгущёнкой. После них полдня точно есть не хочется. Почему же тогда живот урчит, как голодный маленький… нет, огромный медведь. Если кто не понял, это я о себе.
Выплюнув горькую травинку, встала и огляделась вокруг. Что мне это дало? Да ничего хорошего -- лучше бы и дальше сидела: кругом, куда ни посмотри -- один лес. И ещё сюрприз: солнце садилось. Сейчас июль, значит, уже поздно, а я здесь в лесу совсем одна…
-- Да, ладно! Не всё так плохо, -- я и не заметила, как начала разговаривать сама с собой. Всё-таки, если слышишь чей-то голос, пусть даже свой собственный, не так одиноко, а то ведь, кроме кукушки, никого вокруг…
-- Что же мне известно? -- продолжила я, -- утром после завтрака пошла в магазин, где поспорила с каким-то пьяным придурком, отправившим меня «в полёт». И, что интересно, приземлилась в лесу, причём, поздно вечером. Куда же подевался целый день? Наверное, упав, сильно ударилась головой. Кто-то, назовём его «неизвестный доброжелатель», увёз меня в лес с непонятной целью, бросил и смылся. Ничего себе -- вираж…
В этот момент тёплый ветерок взъерошил волосы, и показалось, что кто-то снова добродушно рассмеялся прямо в ухо. Я сдула закрывшую глаза чёлку, проигнорировав непонятный смешок.
-- Что ж, хорошего мало, но мне не страшно, вот ни капельки не страшно, -- уговаривала я себя, чувствуя, как тело охватывает нервный озноб, а на глаза наворачиваются слёзы обиды и бессилия. Многие, в такой ситуации, возможно, упали бы духом, меня же трудности никогда не останавливали. Вот и сейчас я решила, что кто-то бросил мне вызов. Ладно, посмотрим, кто будет смеяться последним -- не на ту напал…
Ещё раз, теперь более внимательно, посмотрела по сторонам:
-- До заката время есть, а вон и линии электропередач. Значит, мне -- туда.
И я решительно пошла вперёд. Вскоре пологая тропинка вывела к просёлочной дороге, и, к счастью, это оказались знакомые места -- мы не раз с бабушкой собирали здесь грибы. Воспрянув духом, я почти побежала, повторяя непонятно кому:
-- Ну, что, выкусил?
В ответ в ухе снова раздался теперь уже не просто смешок, а жизнерадостный хохот.
Через полчаса я была у знакомой калитки, а ещё через минуту -- в объятьях перепуганной бабушки. Как оказалось, меня искали соседи, правда, не долго. Все почему-то решили, что я вернулась в город на автобусе. Мол, неудивительно, с моим-то «ужасным» характером. Вот идиоты... Что они понимают? Просто он у меня есть, в отличие от некоторых.
Пугать бабушку и рассказывать ей о моих странных приключениях я не стала -- пришлось на ходу сочинять историю, что заблудилась в лесу, устала и заснула, проспав почти до вечера. Ну, а дальше, раз -- и вспомнила дорогу… Бабушка поверила, она у меня такая хорошая и доверчивая, единственная, кто не считает меня грубиянкой и заносчивой, невоспитанной девицей. И это ещё вполне сносное определение, слышала я о себе словечки и похуже. А мне всё равно, пусть болтают, главное, бабушка меня понимает…
Короче, ужин был отличный. Я подъела всё, что должна была съесть в обед, остатки утренних блинов и тарелку наваристого борща в придачу. Да, таким голодным был мой медведь! Бабушка смотрела на меня с умилением:
-- Кушай, Алёнушка, кушай на здоровье…
К слову, ненавижу, когда меня называют Алёной. И зачем только родители дали дочке такое дурацкое имя -- ума не приложу. Я его игнорировала -- Лена, и всё, и только бабушке разрешала так себя называть. Ей можно, она же -- бабуля. Хорошо, что в жизни есть хоть один искренне любящий меня человек, не то что остальные…
В сущности, за что меня любить? Ни лицом, ни фигурой я не вышла. Все говорят -- тебе бы надо было родиться мальчишкой. Мол, характер не женский: упрямая, настырная, люблю спорить, в футбол всю жизнь с ребятами играю. И на мопеде, и в драках -- тоже, а ещё могу любому высказать прямо в лицо (или морду), что я о нём (или ней) думаю. Потому подруг у меня нет -- не выживают рядом со мной нежные подруги. Такие дела…
Родители на меня давно махнули рукой, вот Дина, сестра -- другое дело: и умница, и красавица. Характером только -- змея-змеёй, а может, и того хуже -- крокодил зубастый. Но об этом известно только мне, поскольку с этой рептилией уже шестнадцать лет приходится делить одну комнату на двоих, и я прекрасно знаю всю её подноготную. И почему мы с ней такие разные? Двойняшки же. Загадка века...
Дина с самого детства всех умиляла -- такой пупсик: волосы тёмные, кудрявые, глаза карие -- красавица, вся в маму. А я тогда в кого? Белобрысая и сероглазая, замкнутая и хмурая, одно слово -- дикарка. Соседская бабка всё время плевала в меня, говоря, что я не человек вовсе -- подменыш, ведь ни на кого из нашей семьи не похожа.
А дело всё в том, что незадолго до родов мама приехала отдохнуть в деревню к нашей бабушке. Тут её раньше времени и прихватило. Врача в деревне не было, а на улице так некстати начался настоящий ураган, так что вести её в больницу никто не решился. Вот роды и принимала соседка, божившаяся, что родились две «тёмненькие» девочки. Она нас запеленала, и ненадолго вышла из комнаты, пока мама спала после тяжёлых родов, а когда вернулась, вскрикнула -- одна из девочек была «совсем другой»… Так она говорила.
Эта соседка была не совсем нормальной, хоть раньше работала акушеркой, и дело своё знала. Она всем раззвонила, что ребёнка подменили -- будто видела у нашего порога звериные следы, мол, это проделки лешего. Проснувшись, мама её отругала, что б не болтала ерунды, сказав, что уж она-то всегда отличит своего ребёнка от чужого.
И пока мамочка была жива, никто больше бредни сумасшедшей бабки не вспоминал. Она меня очень любила, говорила, что я похожа на дедушку, просто одно лицо. А то, что родилась светленькой в семье, где у всех волосы тёмные, мама объясняла просто -- именно такую дочку она хотела всем сердцем, потому так и получилось.
Но, к несчастью, мама прожила недолго. Папа женился второй раз, и, честно говоря, мачеха оказалась вовсе не плохой женщиной -- она всё делала для нас с сестрой. Никто не смог бы упрекнуть её в плохом обращении с нами. Вот только меня она не любила, не знаю, почему -- сестру обожала, а вторую дочку сторонилась -- никогда не обнимала, на колени не брала. Всё лучшее всегда доставалось Дине, и она быстро избаловалась, привыкнув быть в центре внимания.
Поэтому, всё, что мне хотелось, я забирала сама -- будь то пирожки или новое пальтишко, даже если оно и было маловато. Я быстро поняла, что иначе останусь без всего, и потому никогда в уголке не отсиживалась. Меня иначе, чем «разбойница», дома не называли. И не только дома… Так что я ещё с детства научилась наживать себе врагов, ну и разбираться с ними -- тоже…
Отец нещадно меня порол, пока я не подросла и не дала ему сдачи. Больше он «непокорную дикарку» не трогал, порой казалось, что папочка даже меня побаивался. Опять начали всплывать разговоры про «подменыша», но мне было на них плевать -- раз мама сказала, что я её дочка, значит, так и есть.
Единственным человеком, на которого я всегда могла положиться, была бабушка. На лето меня сплавляли с глаз долой в деревню, чему я только радовалась. С бабулей мы жили душа в душу, если я и плакала, то только в августе, когда поневоле приходилось возвращаться домой.
Но до этого дня было ещё больше месяца, и я отбросила тоскливые мысли куда подальше. После сегодняшних приключений единственное, что мне хотелось сделать -- поскорее лечь и уснуть. Зашла на бабушкину половину за ситцевую занавеску, чтобы, как всегда, чмокнуть её в морщинистую щёчку на ночь и пожелать спокойной ночи.
Она сидела на кровати, бледная с распущенной тонкой седой косичкой, которую обычно закалывала в пучок. Худенькая, опутанная вздутыми голубыми жилками рука лежала на груди. У меня от страха чуть не подкосились ноги:
-- Бабуль! Что случилось, опять сердце? А почему молчишь, меня не зовёшь? -- я быстро налила лекарство в кружку, заставив её выпить всё до последнего глоточка. Ей стало легче дышать, и бледность постепенно ушла.
-- Спасибо, Алёнушка, радость моя! Да ты не волнуйся, старая я уже, скоро, видно, и мой час настанет. Хоть бы годик ещё протянуть, дождаться пока школу закончишь…
-- Опять ты за своё… Перестань, ничего не случится, ты у меня крепкая, правда ведь? -- я говорила, и сама себе не верила. Слишком уж часто в последнее время у неё случались приступы, -- тебе в больницу надо, на обследование.
-- Не поможет мне больница, ты ведь знаешь. Если кто и исполнит моё желание, то только он…
-- Кто, бабуль?
-- Он, Алёнушка, твой настоящий отец…
Я расстроенно посмотрела на бабушку -- видно и правда ей плохо, что опять про это заговаривает. У стариков такое случается: несут чёрте-что, а потом и вспомнить не могут, о чём болтали.
-- Да не смотри на меня так, Алёна, словно я слабоумная. С головой у твоей бабули всё в порядке. Хочешь, верь, хочешь нет, но я знаю, что говорю. Только тебя он послушает, а на меня -- обижен. Виновата я перед ним, крепко виновата, да что уж теперь. А вот ты -- другое дело. Выйди в полнолуние на поляну, что рядом с нашим домом, только сделать это надо в полночь. И попроси у него, чтобы дал мне ещё годик с тобой побыть. Может, и послушает тебя….
Я не стала с ней спорить, уложив в кровать, и пошла к себе. Раздевшись, собралась лечь, но на улице было так светло, что пришлось плотно задёрнуть занавески -- полная луна, да ещё такая огромная. Вздохнув, нырнула под одеяло, но, так и не смогла заснуть -- ворочалась до тех пор, пока, наконец, моё терпение закончилось. Чертыхаясь, выскочила из кровати, накинув ветровку прямо на ночнушку и сунув голые ноги в резиновые сапоги, быстро выскользнула за дверь.
-- Ну что я, безумная, делаю, а? Наверное, всё-таки приложилась сегодня головой, -- бурчала под нос, но шла к поляне. Фонарик был не нужен -- и так прекрасно знала дорогу, да и луна словно помогала мне:
-- Вот и поляна, а дальше-то куда? Пойду в центр, к здоровущему дубу, если и просить неизвестно-кого, то только там.
Было тихо и совершенно безветренно. Потоптавшись, я нерешительно встала под деревом. Лёгкий ветерок, словно приветствуя, взъерошил мои и без того лохматые волосы. Нет, мне не было страшно. Напротив, я чувствовала в душе непонятную радость. Руки сами бережно прикоснулись к дереву, ощутив, как бьётся его сердце, течёт его кровь…
-- Здравствуй! Прости, что не знаю, как к тебе правильно обращаться. Наверное, я всё делаю не так: не принесла подарка, а хочу просить о помощи. Прости ещё раз… Помоги бабуле, дай ей пожить столько, сколько она сама хочет. Очень тебя прошу, -- и я поклонилась. Ей-богу, никому в своей жизни не кланялась, а тут спина согнулась. Сама была в шоке…
Ветерок снова погладил мои волосы, и тихий голос шепнул:
-- Всё будет, как ты хочешь, дочка, иди домой.
-- Да, спасибо, -- ляпнула я и быстро помчалась назад.
Дома, потихоньку закрыв дверь и скинув сапоги, прислушалась к ровному дыханию бабушки и легла в кровать, только сейчас заметив, что меня трясёт и явно не от холода:
-- Я это сделала! Глупейший поступок в жизни, оправдывает его только любовь к бабуле. А голос мне мог почудиться от волнения. Говорят, когда сильно психуешь и не такое бывает. Теперь главное, чтобы никто не узнал о том, что я «выкинула». Впрочем, об этом можно не волноваться, рассказывать-то всё равно некому. Чёрте-что, какая же глупость в голову лезет… Всё, спать, спать, спать…
Утром первым делом я проверила бабушку, но в кровати её не нашла -- та варила кашу на кухне, напевая себе под нос. Увидев заспанную внучку, она отложила стряпню, и, улыбнувшись, обняла меня:
-- Спасибо, Алёнушка, что поверила -- так хорошо я давно уже себя не чувствовала, словно на двадцать лет помолодела. Садись, сейчас будем завтракать.
Растерявшись, я не знала, что ей ответить:
-- Откуда она узнала, следила за мной, что ли? Это вряд ли… Значит, сама догадалась. Ладно, не важно, ей явно лучше, а моя это заслуга или нет -- уже дело десятое…
После завтрака бабушка принесла какой-то сундучок, достав из него несколько фотографий. На них была моя мама рядом с красивым светловолосым парнем -- такая молодая и счастливая.
