Мы не виделись с Данькой десять лет, и, если уж говорить начистоту, я бы предпочёл не встречать этого конопатого, похожего на морскую свинку в очках, не в меру болтливого одноклассника ещё столько же. Не то чтобы мы с ним враждовали в школе -- ничего такого, но и из хорошего тоже вспомнить было нечего. Не друг и даже не приятель, а тут взял и позвонил. И откуда только номер узнал? Что за невезение…
Но как бы то ни было, я не смог отказать человеку, оказавшемуся в нашей провинциальной глуши проездом, когда за окном мир уже погрузился в сизые сумерки, захлёбываясь бесконечным октябрьским дождём. Одноклассник всего лишь смущённо спросил, нельзя ли у меня перекантоваться -- из-за аварии на станции поезд задерживался на шесть часов, а он, кажется, простудился…
Мне вдруг стало неловко, но я бодро назвал ему адрес, пошутив, чтобы захватил с собой чего-нибудь согревающего для профилактики. Посидим на кухне, вспомним слишком уж быстро промелькнувшую юность. Хотя становилось тоскливо уже от одной мысли, что придётся объяснять практически незнакомому человеку, почему после окончания медицинского университета с красным дипломом, отказавшись от научной карьеры, я вдруг перебрался в маленький городишко на берегу безымянной речки.
Ну с какой стати, скажите, должен ему рассказывать, что не мог оставить маму, когда она тяжело заболела, наотрез отказавшись лечиться в столице и решив провести отпущенный ей год жизни на своей родине. Она уговаривала меня не ломать карьеру, но её всегда погружённый в свои мысли сын устроился в здешнюю городскую больницу, ненавидя себя за беспомощность и неспособность помочь единственному дорогому человеку.
Месяц как мамы не стало, но я не торопился возвращаться в московскую квартиру, даже не представляя, как жить дальше.
К счастью, Данька очень изменился за эти годы, превратившись из школьного лузера и нытика во вполне успешного, уверенного в себе бизнесмена. Он постоянно шутил, подливая в бокалы красное вино с подозрительной этикеткой и угощая зажаренной до хруста курицей, купленной, видимо, тоже на вокзале. Я понемногу прихлёбывал из маминого хрусталя рубиновое пойло, делая вид, что очень интересно слушать его «историю успеха» и, одобрительно кивая, рассматривал фото симпатичной жены и упитанного карапуза.
Главное, что он говорил только о себе, не спрашивая о моей безрадостной жизни -- ни карьеры, ни жены, ни любовницы. И не заметил, как «красное» ударило в голову, а ещё больше -- в ноги. Да так, что я даже не смог проводить неожиданного гостя. Впрочем, его это нисколько не смутило, и, пошатываясь, всегда списывавший «домашку» Данька вызвал такси, поправив круглые очки на переносице и на прощание снисходительно потрепав по плечу:
-- Всё путём, Сань, я же понимаю… Очень жаль твою маму, правда, но ты держись. Если будет нужна помощь, обращайся, сделаю, что могу, -- на стол легла чёрная визитка с золотыми буквами и номером телефона. На прощание я махнул ему рукой, слушая, как громко хлопнула входная дверь.
-- Придурок… Не нужна мне ничья помощь! Сам справлюсь, -- с трудом встал, еле оторвав тяжёлые ноги от пола, и начал собирать грязную посуду со стола. Загрузив мойку на кухне, погладил крутившуюся рядом серую кошку Робин и кое-как вернулся в комнату, с радостью плюхнувшись на стул. Год назад мама подобрала бездомного котёнка на улице, и, привязавшись к нему, я дал себе слово забрать ласковую мурлыку в Москву, когда решу туда вернуться.
Потянувшись за пустой бутылкой, не удержал её, опрокинув на скатерть, с удивлением наблюдая, как вытекавшие из горлышка красные капли оставляют на ней аккуратные маленькие дырочки:
-- Что за фигня? Это же не кислота, а то давно бы уже почувствовал. Просто глюки, чёртово палево.
Меня потянуло в сон, и, уронив будто налитую свинцом голову на руки, я отключился. Бой старых настенных часов, к басу которых молодой доктор районной больницы Александр Иванов за промелькнувший год успел привыкнуть, разбудил мирно дремавшего человека, когда волшебница-осенняя ночь за окном уже распахнула над миром свой чёрный бархатный плащ.
Я не сразу сообразил, почему сижу за столом с испачканной скатертью, в центре которого лежит опрокинутая бутылка Каберне Совиньон. А рядом с ней к, видимо, забытой одинокой вилке неторопливо бредёт маленький -- не больше ладони -- мужичок в дранье и с мешком за плечами. Он то и дело останавливался, чтобы подобрать очередную крошку хлеба, в его руках казавшуюся огромной буханкой, и, развязав мешок, с кряхтением забросить её внутрь. Пройдя несколько шагов, «собиратель» снова замирал, и всё повторялось сначала.
На меня, застывшего с открытым ртом, это «чудо в перьях» не обращало никакого внимания. Что, видимо, ещё не отошедший от непривычно обильного возлияния доктор счёл возмутительной несправедливостью:
«Ишь ты, гуляет себе по столу как грибник в лесу, а между прочим, это моя квартира, и крошки тоже -- мои! А он даже разрешения не спросил, зараза!»
Последовавшие за этим недовольные и, должен признаться, громкие вопросы:
-- Эй! Ты кто такой и что здесь делаешь? Документы есть? -- оказались гласом вопиющего в пустыне -- захватчик только почесал пальцем в ухе, недовольно посмотрев наверх, где ничего, кроме потолка, давно требовавшего ремонта, не было, и недоумённо пожал плечами.
Это показалось мне верхом наглости, и, потянувшись пальцем к ещё одному неожиданному гостю, внезапно вспомнил и о Даньке, и о его явно палёном угощении:
«Значит, решил сэкономить на однокласснике, бизнесмен, чтоб тебя… А у меня из-за этого глюки. Может, на самом деле я сплю беспробудным сном где-нибудь под столом, и через несколько дней соседи или коллеги по работе найдут уже остывший труп бедного доктора Сани. Начнут шептаться:
-- Какой стыд -- упился до смерти, -- а ведь я совсем не пью. Во всяком случае, не пил раньше…»
Это ужасно расстраивало, и, посмотрев на как ни в чём не бывало продолжавшего брести по скатерти мужичка, печально вздохнул:
«Может, это и не глюк, а, например, домовой? В Москве, конечно, такого колоритного персонажа не встретишь -- перевелись уже. Но здесь, в глухомани -- всё возможно…»
В этот момент кое-что изменилось: нежданный гость, очень смахивавший на бомжа в театральных лохмотьях, зацепился ногой за вилку и, взмахнув руками, полетел прямо на её острые зубцы. Несмотря на гудевшую голову и неприятные ощущения в желудке, я всё же оставался врачом, свято верившим в своё предназначение -- спасать человеческие жизни. И хотя сомнения насчёт происхождения «пришельца» оставались, доктор Саня, как ласково называли меня в больнице, бросился ему на помощь.
Я всего лишь очень осторожно подхватил «гостя» за одежду, аккуратно перенеся его в сторону и поставив подальше от опасного столового прибора. И уж точно не был виноват в том, что мешок «собирателя» упал, рассыпав своё содержимое по и так не идеально чистой скатерти.
Мужичок так разверещался, словно я ему ногу сломал. Больше того, он взвизгнул, и, повернувшись, произнёс что-то очень резкое и злое, отчего сердце кольнуло. Не обязательно было быть лингвистом-всезнайкой, чтобы догадаться -- эта мелкая неблагодарная зараза пожелала своему спасителю не долгих лет жизни, а чего-то прямо противоположного. Впрочем, тут я ошибся, но об этом позже…
Короче, он меня проклял. И последовавшие за этим события только подтвердили данное предположение. Тем временем, спасённый доброжелательным дураком злыдень, чьё остроносое, напоминавшее птичье, совсем нечеловеческое лицо перекосило от ярости, начал трясти драными рукавами, из которых посыпались какие-то мелкие, мерзко жужжащие насекомые.
Не могу сказать, к какому виду они относились, но их тонкие, возможно, ядовитые хоботки были нацелены точно на меня, а острые треугольные крылья напоминали осколки разбитого стекла. Попади хоть одна из этих тварей в глаз -- всё, прощайся с белым светом, доктор Саня. В лучшем случае -- не видеть тебе больше зелёной травки и голубизны морских просторов, а в худшем…
Хорошо, что пока мозг ещё только пытался осознать весь ужас происходившего, сработал инстинкт самосохранения. Спасибо матушке природе за её предусмотрительность: и сам не понял, как рука метнулась к бутылке: один точный удар, и жужжащий рой исчез, впрочем, как и сам мерзавец-колдун. А кем он ещё мог быть? Уж точно не добродушным домовым.
Но полностью устранить проблему это не помогло -- перед глазами всё закружилось, и сознание поплыло куда-то очень далеко.
Если это и был сон, то не самый приятный -- ноги несли меня так быстро, как ещё доктор Саня ни разу не бегал. Отсюда следовал вывод -- беглецу угрожала серьёзная опасность. А открывшиеся глаза только подтвердили эти опасения -- задыхаясь, я со всех ног мчался по лесной дороге, вот-вот готовый умереть от разрыва пусть и молодого, но совсем нетренированного сердца.
Откуда-то издалека доносился взвинченный собачий лай, и почему-то сразу подумалось:
«Идёт охота, охота на меня…»
Хотелось бы сказать, что это прибавило беглецу сил, но нет -- всё случилось совсем наоборот: душу захлестнуло таким отчаянием, что ноги сами начали притормаживать. Если бы не обогнавшая -- ей богу не вру -- самая настоящая карета, наверное, сдался на милость не такой уж и доброй судьбы.
Однако неожиданный, прямо скажем, интересный поворот встряхнул совсем было упавшего духом человека, заставив снова ускориться. Так что через несколько мгновений я, как жалкая тряпичная кукла, повис на двери этого вычурно украшенного тарантаса. Кажется, мои дурные вопли:
-- Пожалуйста, помогите -- долго не продержусь! -- достигли ушей его обитателей, и высунувшаяся из-за двери могучая рука, схватив за шкирку, затащила «крикуна» внутрь.
В полутьме этого подскакивавшего на каждой кочке транспортного средства я не сразу разглядел два, в общем-то, симпатичных усатых лица, на которых скука откровенно боролась с любопытством. Два молодых человека, одетые как в историческом фильме -- красивые камзолы, кружевные воротники и манжеты белых рубашек, распространявшие вокруг себя убийственную смесь ужасного одеколона и запаха пота, смотрели на меня, явно ожидая объяснений.
Ну а поскольку, растерявшись, я молчал, один из них -- толстяк с маленькими глазками и выдающим его склонность к крепким напиткам крупным сизым носом, решил поторопить невольного попутчика, «наградив» пощёчиной. От которой я тут же свалился на колени, схватившись за пострадавшую щёку и жалобно застонав:
-- С дуба рухнули, что ли, придурки -- на живого человека бросаетесь? -- что, конечно, было большой ошибкой, потому что второй «субъект» тут же отвесил нытику ещё одну оплеуху и, растянув тонкие губы в ухмылке, процедил:
-- Ты на кого посмел рот разевать, холоп, последние мозги пропил, что ли -- не видишь, что перед тобой благородные господа?
Осмотрев свой и в самом деле странный наряд -- холщёвые штаны и рубаху -- ещё больше расстроился. Наверное, поэтому, перестав сдерживать давно рвавшиеся наружу эмоции, я распоясался и, не ограничивая себя рамками приличий, высказал этим «благородным мордам» всё, что о них думал. То есть, послал словами, которые мог себе позволить только наш бесценный больничный работник -- электрик, он же по совместительству сантехник Семёнов на третий день после зарплаты, когда она, увы, у него обычно заканчивалась.
Причина такого неадекватного поведения всегда очень скромного и замкнутого молодого человека была проста: во-первых, я раньше никогда так сильно не напивался, во-вторых, сказалось ещё не пережитое горе от потери мамы, а в-третьих -- всё происходившее представлялось мне просто сном, у которого не могло быть серьёзных последствий. Наивный, наивный доктор Саня…
Опешившие вначале «благородные господа» не раздумывая схватились за, как оказалось, имевшееся у них холодное оружие -- то ли шпаги, то ли рапиры. Если честно, совсем в этом не разбираюсь, но сегодня, кажется, я был в ударе, потому что, несмотря на изрядно затуманенный алкоголем мозг, всё-таки сообразил, что дела плохи. Ведь даже во сне совсем не хотелось умирать. И с, вообще-то, не свойственным мне нахальством, выставив руку вперёд, сурово сдвинув брови и высокомерно задрав нос, пафосно произнёс:
-- Господа! Прошу Вас, уберите оружие -- произошло небольшое недоразумение, я -- не какой-то там холоп, а дворянин и знаменитый доктор, -- мой палец многозначительно указал на верх кареты, -- хорошо известный в Высших кругах общества.
Бросив взгляд на явно озадаченных противников, не теряя времени, продолжил сочинять на ходу:
-- Вчера на вечеринке, устроенной в честь дня рождения одной высокопоставленной особы, друзья -- такие шутники -- подпоили меня и, воспользовавшись ситуацией, переодели в форму слуги. Наверное, им, негодяям, было весело. А вот кое-кому, очнувшемуся утром в одежде простолюдина на чужом дворе, было не до смеха. К тому же какие-то незнакомцы устроили на «жертву жестокого розыгрыша» настоящую охоту с собаками. Это просто счастье, что я встретил Вас, мои спасители -- не имею чести знать Ваших имён и званий.
Я смотрел на вытаращившихся парней, пытаясь по их недовольным физиономиям определить, где мог проколоться и, продолжая делать вид бедной обиженной судьбой овечки, старался не вспоминать слова, которыми ещё минуту назад их награждал.
Моя жизнь сейчас зависела от того, поверят ли они «найдёнышу» или нет. Я бы на этот бред не купился, но кто знает? Тем более, что лица противников, как показалось в тот момент, не были отмечены печатью слишком большого интеллекта. В общем, выбора всё равно не было, и оставалось надеяться, что если и не смогу выкрутиться, хотя бы время потяну.
Тот, что потолще, неожиданно хохотнул:
-- Слушай, Анри, кажется, этот тип принимает нас за дураков. Какие ещё друзья? Переодели в холопа -- неужели? Да с такими товарищами и врагов не надо! Ты бы врать сначала научился, как тебя… Доктор. Выдаёшь себя за дворянина? Да за одно это тебя следует вздёрнуть! -- он запыхтел, изображая, как затягивает петлю на моей шее.
Его приятель прищурился:
-- Объясни подробнее, маленький лжец, чем ты на самом деле занимаешься, если не хочешь, чтобы толстяк Жорж насадил тебя на свой меч. Поверь, он скор на расправу. И не вздумай сочинять сказки, господин болтун!
Меня затрясло, потому что перспектива умереть от острого клинка теперь уже не казалось такой далёкой. Но, собрав остатки мужества и вспомнив дедушкину мудрость, что смельчакам, в отличие от трусов, везёт, я рискнул:
-- Вы обижаете ни в чём не повинного человека, который задался благородной целью спасать человеческие жизни, и очень в этом преуспел.
Тип с хитрыми глазами вдруг ухмыльнулся:
-- Кажется я понял, Жорж, этот дуралей хочет сказать, что он лекарь.
Я обрадованно закивал головой, а толстяк разочарованно протянул:
-- Лекарь и только? Где это видано, чтобы дворяне занимались подобным ремеслом. Он -- лжец, Анри, давай его прикончим.
Но приятель не торопился соглашаться на заманчивое предложение, продолжая сверлить «пришельца» любопытным взглядом:
-- Что за странное имя -- Доктор, ты что -- чужеземец?
Я покорно кивнул:
-- Вы очень прозорливы, господин Анри. На моей родине быть лекарем считается почётным делом. Некоторые дворяне изучают науку о человеческом теле и способах борьбы с разрушающими его недугами. Они -- учёные, и ваш покорный слуга один из них.
Но как бы то ни было, я не смог отказать человеку, оказавшемуся в нашей провинциальной глуши проездом, когда за окном мир уже погрузился в сизые сумерки, захлёбываясь бесконечным октябрьским дождём. Одноклассник всего лишь смущённо спросил, нельзя ли у меня перекантоваться -- из-за аварии на станции поезд задерживался на шесть часов, а он, кажется, простудился…
Мне вдруг стало неловко, но я бодро назвал ему адрес, пошутив, чтобы захватил с собой чего-нибудь согревающего для профилактики. Посидим на кухне, вспомним слишком уж быстро промелькнувшую юность. Хотя становилось тоскливо уже от одной мысли, что придётся объяснять практически незнакомому человеку, почему после окончания медицинского университета с красным дипломом, отказавшись от научной карьеры, я вдруг перебрался в маленький городишко на берегу безымянной речки.
Ну с какой стати, скажите, должен ему рассказывать, что не мог оставить маму, когда она тяжело заболела, наотрез отказавшись лечиться в столице и решив провести отпущенный ей год жизни на своей родине. Она уговаривала меня не ломать карьеру, но её всегда погружённый в свои мысли сын устроился в здешнюю городскую больницу, ненавидя себя за беспомощность и неспособность помочь единственному дорогому человеку.
Месяц как мамы не стало, но я не торопился возвращаться в московскую квартиру, даже не представляя, как жить дальше.
К счастью, Данька очень изменился за эти годы, превратившись из школьного лузера и нытика во вполне успешного, уверенного в себе бизнесмена. Он постоянно шутил, подливая в бокалы красное вино с подозрительной этикеткой и угощая зажаренной до хруста курицей, купленной, видимо, тоже на вокзале. Я понемногу прихлёбывал из маминого хрусталя рубиновое пойло, делая вид, что очень интересно слушать его «историю успеха» и, одобрительно кивая, рассматривал фото симпатичной жены и упитанного карапуза.
Главное, что он говорил только о себе, не спрашивая о моей безрадостной жизни -- ни карьеры, ни жены, ни любовницы. И не заметил, как «красное» ударило в голову, а ещё больше -- в ноги. Да так, что я даже не смог проводить неожиданного гостя. Впрочем, его это нисколько не смутило, и, пошатываясь, всегда списывавший «домашку» Данька вызвал такси, поправив круглые очки на переносице и на прощание снисходительно потрепав по плечу:
-- Всё путём, Сань, я же понимаю… Очень жаль твою маму, правда, но ты держись. Если будет нужна помощь, обращайся, сделаю, что могу, -- на стол легла чёрная визитка с золотыми буквами и номером телефона. На прощание я махнул ему рукой, слушая, как громко хлопнула входная дверь.
-- Придурок… Не нужна мне ничья помощь! Сам справлюсь, -- с трудом встал, еле оторвав тяжёлые ноги от пола, и начал собирать грязную посуду со стола. Загрузив мойку на кухне, погладил крутившуюся рядом серую кошку Робин и кое-как вернулся в комнату, с радостью плюхнувшись на стул. Год назад мама подобрала бездомного котёнка на улице, и, привязавшись к нему, я дал себе слово забрать ласковую мурлыку в Москву, когда решу туда вернуться.
Потянувшись за пустой бутылкой, не удержал её, опрокинув на скатерть, с удивлением наблюдая, как вытекавшие из горлышка красные капли оставляют на ней аккуратные маленькие дырочки:
-- Что за фигня? Это же не кислота, а то давно бы уже почувствовал. Просто глюки, чёртово палево.
Меня потянуло в сон, и, уронив будто налитую свинцом голову на руки, я отключился. Бой старых настенных часов, к басу которых молодой доктор районной больницы Александр Иванов за промелькнувший год успел привыкнуть, разбудил мирно дремавшего человека, когда волшебница-осенняя ночь за окном уже распахнула над миром свой чёрный бархатный плащ.
Я не сразу сообразил, почему сижу за столом с испачканной скатертью, в центре которого лежит опрокинутая бутылка Каберне Совиньон. А рядом с ней к, видимо, забытой одинокой вилке неторопливо бредёт маленький -- не больше ладони -- мужичок в дранье и с мешком за плечами. Он то и дело останавливался, чтобы подобрать очередную крошку хлеба, в его руках казавшуюся огромной буханкой, и, развязав мешок, с кряхтением забросить её внутрь. Пройдя несколько шагов, «собиратель» снова замирал, и всё повторялось сначала.
На меня, застывшего с открытым ртом, это «чудо в перьях» не обращало никакого внимания. Что, видимо, ещё не отошедший от непривычно обильного возлияния доктор счёл возмутительной несправедливостью:
«Ишь ты, гуляет себе по столу как грибник в лесу, а между прочим, это моя квартира, и крошки тоже -- мои! А он даже разрешения не спросил, зараза!»
Последовавшие за этим недовольные и, должен признаться, громкие вопросы:
-- Эй! Ты кто такой и что здесь делаешь? Документы есть? -- оказались гласом вопиющего в пустыне -- захватчик только почесал пальцем в ухе, недовольно посмотрев наверх, где ничего, кроме потолка, давно требовавшего ремонта, не было, и недоумённо пожал плечами.
Это показалось мне верхом наглости, и, потянувшись пальцем к ещё одному неожиданному гостю, внезапно вспомнил и о Даньке, и о его явно палёном угощении:
«Значит, решил сэкономить на однокласснике, бизнесмен, чтоб тебя… А у меня из-за этого глюки. Может, на самом деле я сплю беспробудным сном где-нибудь под столом, и через несколько дней соседи или коллеги по работе найдут уже остывший труп бедного доктора Сани. Начнут шептаться:
-- Какой стыд -- упился до смерти, -- а ведь я совсем не пью. Во всяком случае, не пил раньше…»
Это ужасно расстраивало, и, посмотрев на как ни в чём не бывало продолжавшего брести по скатерти мужичка, печально вздохнул:
«Может, это и не глюк, а, например, домовой? В Москве, конечно, такого колоритного персонажа не встретишь -- перевелись уже. Но здесь, в глухомани -- всё возможно…»
В этот момент кое-что изменилось: нежданный гость, очень смахивавший на бомжа в театральных лохмотьях, зацепился ногой за вилку и, взмахнув руками, полетел прямо на её острые зубцы. Несмотря на гудевшую голову и неприятные ощущения в желудке, я всё же оставался врачом, свято верившим в своё предназначение -- спасать человеческие жизни. И хотя сомнения насчёт происхождения «пришельца» оставались, доктор Саня, как ласково называли меня в больнице, бросился ему на помощь.
Я всего лишь очень осторожно подхватил «гостя» за одежду, аккуратно перенеся его в сторону и поставив подальше от опасного столового прибора. И уж точно не был виноват в том, что мешок «собирателя» упал, рассыпав своё содержимое по и так не идеально чистой скатерти.
Мужичок так разверещался, словно я ему ногу сломал. Больше того, он взвизгнул, и, повернувшись, произнёс что-то очень резкое и злое, отчего сердце кольнуло. Не обязательно было быть лингвистом-всезнайкой, чтобы догадаться -- эта мелкая неблагодарная зараза пожелала своему спасителю не долгих лет жизни, а чего-то прямо противоположного. Впрочем, тут я ошибся, но об этом позже…
Короче, он меня проклял. И последовавшие за этим события только подтвердили данное предположение. Тем временем, спасённый доброжелательным дураком злыдень, чьё остроносое, напоминавшее птичье, совсем нечеловеческое лицо перекосило от ярости, начал трясти драными рукавами, из которых посыпались какие-то мелкие, мерзко жужжащие насекомые.
Не могу сказать, к какому виду они относились, но их тонкие, возможно, ядовитые хоботки были нацелены точно на меня, а острые треугольные крылья напоминали осколки разбитого стекла. Попади хоть одна из этих тварей в глаз -- всё, прощайся с белым светом, доктор Саня. В лучшем случае -- не видеть тебе больше зелёной травки и голубизны морских просторов, а в худшем…
Хорошо, что пока мозг ещё только пытался осознать весь ужас происходившего, сработал инстинкт самосохранения. Спасибо матушке природе за её предусмотрительность: и сам не понял, как рука метнулась к бутылке: один точный удар, и жужжащий рой исчез, впрочем, как и сам мерзавец-колдун. А кем он ещё мог быть? Уж точно не добродушным домовым.
Но полностью устранить проблему это не помогло -- перед глазами всё закружилось, и сознание поплыло куда-то очень далеко.
Если это и был сон, то не самый приятный -- ноги несли меня так быстро, как ещё доктор Саня ни разу не бегал. Отсюда следовал вывод -- беглецу угрожала серьёзная опасность. А открывшиеся глаза только подтвердили эти опасения -- задыхаясь, я со всех ног мчался по лесной дороге, вот-вот готовый умереть от разрыва пусть и молодого, но совсем нетренированного сердца.
Откуда-то издалека доносился взвинченный собачий лай, и почему-то сразу подумалось:
«Идёт охота, охота на меня…»
Хотелось бы сказать, что это прибавило беглецу сил, но нет -- всё случилось совсем наоборот: душу захлестнуло таким отчаянием, что ноги сами начали притормаживать. Если бы не обогнавшая -- ей богу не вру -- самая настоящая карета, наверное, сдался на милость не такой уж и доброй судьбы.
Однако неожиданный, прямо скажем, интересный поворот встряхнул совсем было упавшего духом человека, заставив снова ускориться. Так что через несколько мгновений я, как жалкая тряпичная кукла, повис на двери этого вычурно украшенного тарантаса. Кажется, мои дурные вопли:
-- Пожалуйста, помогите -- долго не продержусь! -- достигли ушей его обитателей, и высунувшаяся из-за двери могучая рука, схватив за шкирку, затащила «крикуна» внутрь.
В полутьме этого подскакивавшего на каждой кочке транспортного средства я не сразу разглядел два, в общем-то, симпатичных усатых лица, на которых скука откровенно боролась с любопытством. Два молодых человека, одетые как в историческом фильме -- красивые камзолы, кружевные воротники и манжеты белых рубашек, распространявшие вокруг себя убийственную смесь ужасного одеколона и запаха пота, смотрели на меня, явно ожидая объяснений.
Ну а поскольку, растерявшись, я молчал, один из них -- толстяк с маленькими глазками и выдающим его склонность к крепким напиткам крупным сизым носом, решил поторопить невольного попутчика, «наградив» пощёчиной. От которой я тут же свалился на колени, схватившись за пострадавшую щёку и жалобно застонав:
-- С дуба рухнули, что ли, придурки -- на живого человека бросаетесь? -- что, конечно, было большой ошибкой, потому что второй «субъект» тут же отвесил нытику ещё одну оплеуху и, растянув тонкие губы в ухмылке, процедил:
-- Ты на кого посмел рот разевать, холоп, последние мозги пропил, что ли -- не видишь, что перед тобой благородные господа?
Осмотрев свой и в самом деле странный наряд -- холщёвые штаны и рубаху -- ещё больше расстроился. Наверное, поэтому, перестав сдерживать давно рвавшиеся наружу эмоции, я распоясался и, не ограничивая себя рамками приличий, высказал этим «благородным мордам» всё, что о них думал. То есть, послал словами, которые мог себе позволить только наш бесценный больничный работник -- электрик, он же по совместительству сантехник Семёнов на третий день после зарплаты, когда она, увы, у него обычно заканчивалась.
Причина такого неадекватного поведения всегда очень скромного и замкнутого молодого человека была проста: во-первых, я раньше никогда так сильно не напивался, во-вторых, сказалось ещё не пережитое горе от потери мамы, а в-третьих -- всё происходившее представлялось мне просто сном, у которого не могло быть серьёзных последствий. Наивный, наивный доктор Саня…
Опешившие вначале «благородные господа» не раздумывая схватились за, как оказалось, имевшееся у них холодное оружие -- то ли шпаги, то ли рапиры. Если честно, совсем в этом не разбираюсь, но сегодня, кажется, я был в ударе, потому что, несмотря на изрядно затуманенный алкоголем мозг, всё-таки сообразил, что дела плохи. Ведь даже во сне совсем не хотелось умирать. И с, вообще-то, не свойственным мне нахальством, выставив руку вперёд, сурово сдвинув брови и высокомерно задрав нос, пафосно произнёс:
-- Господа! Прошу Вас, уберите оружие -- произошло небольшое недоразумение, я -- не какой-то там холоп, а дворянин и знаменитый доктор, -- мой палец многозначительно указал на верх кареты, -- хорошо известный в Высших кругах общества.
Бросив взгляд на явно озадаченных противников, не теряя времени, продолжил сочинять на ходу:
-- Вчера на вечеринке, устроенной в честь дня рождения одной высокопоставленной особы, друзья -- такие шутники -- подпоили меня и, воспользовавшись ситуацией, переодели в форму слуги. Наверное, им, негодяям, было весело. А вот кое-кому, очнувшемуся утром в одежде простолюдина на чужом дворе, было не до смеха. К тому же какие-то незнакомцы устроили на «жертву жестокого розыгрыша» настоящую охоту с собаками. Это просто счастье, что я встретил Вас, мои спасители -- не имею чести знать Ваших имён и званий.
Я смотрел на вытаращившихся парней, пытаясь по их недовольным физиономиям определить, где мог проколоться и, продолжая делать вид бедной обиженной судьбой овечки, старался не вспоминать слова, которыми ещё минуту назад их награждал.
Моя жизнь сейчас зависела от того, поверят ли они «найдёнышу» или нет. Я бы на этот бред не купился, но кто знает? Тем более, что лица противников, как показалось в тот момент, не были отмечены печатью слишком большого интеллекта. В общем, выбора всё равно не было, и оставалось надеяться, что если и не смогу выкрутиться, хотя бы время потяну.
Тот, что потолще, неожиданно хохотнул:
-- Слушай, Анри, кажется, этот тип принимает нас за дураков. Какие ещё друзья? Переодели в холопа -- неужели? Да с такими товарищами и врагов не надо! Ты бы врать сначала научился, как тебя… Доктор. Выдаёшь себя за дворянина? Да за одно это тебя следует вздёрнуть! -- он запыхтел, изображая, как затягивает петлю на моей шее.
Его приятель прищурился:
-- Объясни подробнее, маленький лжец, чем ты на самом деле занимаешься, если не хочешь, чтобы толстяк Жорж насадил тебя на свой меч. Поверь, он скор на расправу. И не вздумай сочинять сказки, господин болтун!
Меня затрясло, потому что перспектива умереть от острого клинка теперь уже не казалось такой далёкой. Но, собрав остатки мужества и вспомнив дедушкину мудрость, что смельчакам, в отличие от трусов, везёт, я рискнул:
-- Вы обижаете ни в чём не повинного человека, который задался благородной целью спасать человеческие жизни, и очень в этом преуспел.
Тип с хитрыми глазами вдруг ухмыльнулся:
-- Кажется я понял, Жорж, этот дуралей хочет сказать, что он лекарь.
Я обрадованно закивал головой, а толстяк разочарованно протянул:
-- Лекарь и только? Где это видано, чтобы дворяне занимались подобным ремеслом. Он -- лжец, Анри, давай его прикончим.
Но приятель не торопился соглашаться на заманчивое предложение, продолжая сверлить «пришельца» любопытным взглядом:
-- Что за странное имя -- Доктор, ты что -- чужеземец?
Я покорно кивнул:
-- Вы очень прозорливы, господин Анри. На моей родине быть лекарем считается почётным делом. Некоторые дворяне изучают науку о человеческом теле и способах борьбы с разрушающими его недугами. Они -- учёные, и ваш покорный слуга один из них.
