— У тебя остались какие-то секреты? Или за то время, что мы спали появилось что-то новое?
Щеки запылали еще сильнее:
— Пожалуйста! — она не знала, куда деваться от стыда.
Хасс немного помедлил, потом недовольно цыкнул и откатился на противоположный край. Ким тут же отвернулась, чтобы не видеть, как он встает. Взгляд только скользнул по рельефной спине и зацепился за красные полосы на широких плечах, которые оставила она. Тут же вспышкой опалило воспоминание, как впивалась ногтями, выкрикивая в страстном забытьи ненавистное имя.
О, Трехликая.
Пока он совершенно невозмутимо натягивал брюки, Ким подхватила рабскую робу и, едва не попав головой в пройму рукава, торопливо ее натянула. Правда задом наперед. Разнеженное от ночных ласк и доселе неведомого наслаждения тело мелко дрожало, все еще откликаясь на отголоски ночного безумия, не слушалось.
Проклятье!
— Иди ко мне, — раздался голос Хасс, вызывая спазм в груди и миллион колючих мурашек вдоль спины.
Старательно отводя взгляд в сторону, Ким сделала несколько осторожных шагов. Проклятый кхассер так и не потрудился надеть рубашку. Стоял перед ней босой, в одних брюках, низко сидящих на бедрах. Его руки, с четко прорисованными линиями вен, могучая грудь, темная полоска волос, бегущая вниз от пупка — все это напоминало о том, что произошло между ними ночью. Предательский румянец снова расползался по щекам, а мучительный грохот сердца, казалось, был слышен даже в другом конце лагеря.
Она остановилась рядом. На расстоянии вытянутой руки. Стоит только захотеть и можно прикоснуться, зарыться рукой в волосы цвета зрелой пшеницы, уткнуться носом о впадинку над ключицей, почувствовать ее аромат. Можно, но Хасс сдержался.
Очарование ночи растворилось, и пришло время разбираться с проблемами, а бродяжка теперь никуда от него не денется. Он будет прикасаться к ней столько сколько захочет, когда захочет. Исследовать каждый сантиметр нежной кожи, мягкость губ, тонуть в омуте кошачьих глаз, подернутых дымкой желания. Зверь внутри него снова одобрительно заурчал и оскалился, облизывая острые клыки.
— Стой смирно, — приказал он и взялся за медный ошейник, окольцовывающий ее шею.
Ким даже не поняла, как это произошло, но металлические оковы, которые она ощупывала каждую ночь в попытках найти стык и разомкнуть его, просто распались от прикосновения кхассера.
Тут же стало легко, но в то же время холодно, будто сдернули защитный полог. Она аккуратно прикоснулась к своей шее, и когда пальцы коснулись пустоты, судорожно вздохнула.
— Не обольщайся, бродяжка, — усмехался Хасс, наблюдая за ее реакцией, — я не освобождаю тебя. Просто хочу сменить «украшение»… чтобы все знали, кому ты принадлежишь.
В его руках появился другой обод. Не медный, как у всех хвелл, и не серебряный, как был у Лары, а золотой с гербом льва, выбитым по центру. Ким закрыла глаза, когда он с тихим щелчком замкнул его.
Тонкий, практически невесомый ошейник тускло поблескивал, ловя отблески утреннего солнца, пробивающего в шатер сквозь щели полога, и смотрелся на хрупкой шее, как изящное украшение.
Надо было сразу его надевать, называть Ким своей, а не пытаться пристроить ее к остальным рабам. Она — не остальная, она — его. И он порвет любого, кто посмеет посягнуть на его собственность. Например, молодого кхассера, забывшего о том, где его место.
— С этого дня ты больше не работаешь на кухне, — сама мысль о том, что она будет бродить по лагерю и прислуживать остальным воинам, вызывала у него ярость.
Они будут смотреть, лапать ее взглядами, думать о том, чтобы сделали с хрупким телом, будь на то их воля…
С самого первого дня, как она привел ее в лагерь, он словно одержимый подмечал чужие взгляды, направленные на Ким, мысленно записывая в смертники каждого, кто к ней приближался.
Хватит.
Нет смысла бороться с самим собой и своей одержимостью. Хасс все еще верил, что это временно, что странная девочка заинтересовала его именно потому, что была странной. Потому что глаза у нее как кошачьи изумруды, потому что несмотря на тихий нрав в этих глазах нет-нет, да и проскакивало что-то темное, тщательно скрываемое. Внутренняя сила, которую она еще сама не осознала, не нашла в себе, не приняла.
Это дурманило. Дразнило, вызывало неконтролируемое желание приручить, покорить, привязать к себе.
Такого интереса не хватит надолго, еще неделя и Ким отправится к императору, а он домой, где благополучно забудет о своей находке, привезенной из долины Изгнанников. Этот день уже не за горами, но пока…пока он намерен получить ее полностью, выпить до дна всю ненависть, которая светится в ее взгляде, надышаться ее ароматом, лишающим способности трезво думать.
— За мной, — указал на выход.
Низко опустив голову, Ким поплелась следом за ним. Если медный обруч воспринимался как неминуемое зло, то золотого она откровенно стыдилась. Потому что его блеск, оповещал всех вокруг о том, кто она на самом деле, о том, какие права заявил на нее Хасс, и о том, что происходило темной ночью в шатре. Она пыталась поднять ворот рубахи так, чтобы он прикрывал постыдное золото, окольцовывающее ее шею, но все попытки оказывались тщетными. Люди подмечали, шептались, якобы незаметно передавай эту новость друг другу.
В лагере не было золотых наложниц. Только она.
В чужих взглядах она видела усмешку. У кого-то снисходительную, у кого-то оценивающую, у кого-то одобрительную. Из неприметной серой рабыни она превратилась в наложницу, назначение которой — ублажать кхассера, и теперь все знали об этом, каждый обитатель лагеря. И вольные, и рабы, и остальные кхассеры. Все! Это как быть выставленной голой на всеобщее обозрение.
Ярость Хасса чувствовали все. Сильные воины замолкали и склоняли головы, выражая полную покорность и готовность выполнить любой приказ. Женщины невольно съеживались, стараясь казаться незаметнее, и прятались в шатрах. Даже беспокойные вирты и те настороженно прижимали уши при его приближении.
Они вышли к центральному шатру, туда, где еще теплились угли ночных костров и на теплом песке оставались отпечатки десятков босых ног.
— Стой тут, — Хасс указал на место, чуть позади себя. Дождался, когда Ким остановится и громко произнес, — Брейр!
Холодная ярость стегнула по нервам. Не только Ким, но и всех остальных. Даже внушительные стражники, стоявшие при входе в главный шатер, невольно подобрались, вытянулись, по стойке смирно.
Хасс стоял, сложив руки на груди и ждал, не отводя взгляда от шатра.
Прошло десять секунд, двадцать… Наконец, полог поднялся и молодой кзассер вышел на улицу.
— Хасс? — его голос звучал бодро. Даже слишком.
Глаза цвета янтаря выхватили Ким, стоящую за спиной хозяина и золотой обруч на ее шее. Он тут же подобрался, и натянутая улыбка сменилась настороженностью.
Он знал, что вчера перешел черту. Эта девка из долины с самого первого дня прочно поселилась в его мыслях. Брейр жаждал добраться о тех секретов, что прятались в маленькой белокурой головке, но не только. Ему хотелось добраться и до нее самой. Потому что каждый день, каждый миг он чувствовал ее присутствие в лагере, выходил по утру из своего шатра и первым делам вдыхал полной грудью, чтобы уловить ее запах, определить, где она, чем занимается.
Он наблюдал за ней, когда было свободное время. И возле котлов, где она стирала чужое белье, и рядом с поварами, и даже, когда она пыталась подружиться со своенравной виртой. Как тень следовал за ней, не понимая, почему никак не может отвернуться, выкинуть ее из головы, а вчера, когда увидел, как обмахивается узкой ладошкой и сдувает с лица светлую прядь, окончательно сдвинулся.
— Ничего не хочешь объяснить? — в голосе Хасса не было ни единой эмоции. Сплошная стужа.
— Разве есть что объяснять? Ничего не произошло. — Он всегда был слишком молод и слишком вспыльчив чтобы вовремя заткнуться. — Ты так старательно делал вид, что тебе нет до нее никакого дела. Грех было не воспользоваться.
Хасс выдохнул, с трудом подавил горячий всплеск в груди. Чуть не сорвался. Прошел по самой грани, опасно балансируя над бездной.
— В чем, собственно говоря, проблема? Я бы не обидел, — ухмыльнулся Брейр, смерив ее таким взглядом, что Ким захотелось спрятаться за спиной у Хасса.
— Ты позарился на то, что принадлежит мне!
Ярость Хасса набирала обороты. Тьма скручивалась вокруг него, раскаляя воздух, требуя чужой крови, жертвы, способной погасить пожар. Прикрыл глаза, медленно поворачивая голову из стороны в сторону, разминаясь.
— Вчера на ней не было золотого обруча. Если он был, я бы к ней не сунулся, — процедил сквозь зубы Брейр.
— Все знали, что она принадлежит мне, — обманчиво спокойный голос со звериными перекатами на заднем фоне.
— Повторяю, вчера она еще не была твоей…подстилкой. Просто хвелла, на которую любой мог заявить права. Просто я был первым…
После этих слов Хасса накрыло окончательно. Он обернулся так быстро, что Ким даже охнуть не успела. Вот рядом с ней стоял мужчина, а вот уже огромный зверь, песочного цвета, с угрожающе поднятыми крыльями.
В глазах молодого кхассера на миг проскочил испуг. Едва уловимый, тут же потонувший в безрассудной храбрости.
Брейр обернулся следом, являя свой звериный облик. Он был не таким, как у Хасса. Светло-серый, более поджарый и длинноногий, похожий на горного льва. Сильный, гибкий, ловкий…
Только Хассу было плевать. Кажется, он даже не заметил сопротивления, налетая на противника широкой грудью.
На его стороне был опыт, мощь, ярость…и ревность. Именно она заставляла выпускать когти и драть в полную силу, вспарывая звериные бока, полосуя крылья. Заставляла метиться в горло.
От их рева содрогался весь лагерь, вирты пытались сорваться с привязи, а сердце проваливалось с каждым мигов все глубже. Люди спешили на центральную площадь, чтобы узнать в чем дело, но едва заметив бьющихся кхассеров испуганно отступали. Никто не хотел попасться им на пути, потому что сомнут и не заметят.
Звериные шкуры лоснились от багряной крови и было не разобрать, где чья. Рев, рычание, хрипы. Фонтаны песка, разлетающиеся во все стороны.
Это было жуткое, завораживающее своей жестокостью зрелище, и как бы Ким не уговаривала себя отвернуться, все равно продолжала смотреть. На то, как Хасс свалил Брейра на землю, спившись когтями в грудь. На то, как молодой кхассер пытался выбраться, увернуться от окровавленных челюстей, готовых сомкнуться на его горле…
— Хасс! Оставь его! — прогремел голос Килая, перекрывая их рев, и коричневый зверь со светлыми подпалинами на груди, налетел, отталкивая кхассера от поверженного противника. Встал на его пути, широко расправив крылья, не позволяя снова атаковать.
— Ты убьешь его! — черный Аксель тоже обратился.
Опустив голову и не отрывая пылающего взгляда, Хасс с утробным рычанием пошел на них. Никто не смеет стоять у него на пути и мешать. Никто.
— Сцепишься с нами обоими? Из-за простой девчонки?
Янтарный взгляд нашел Ким, среди людей испуганно жавшихся к шатрам, и шерсть на загривке улеглась.
— Все поняли, что она твоя. Никто больше не посмеет к ней сунуться. Хватит.
Хасс посмотрел на распластанного на земле Брейра и его разорванные крылья, на остальных, снова на Ким, и раздраженно лязгнул зубами.
Ситуация вышла из-под контроля, он это знал, и если бы остальные не вмешались, запросто задрал бы серого зверя. Он чувствовал кровь жертвы на языке, хмелел от ее вкуса. Хотел продолжения…
Удержаться в зверином обличие было сложнее, поэтому Хасс снова стал человеком. Остальные кхассеры не спешили обращаться обратно и продолжали закрывать собой затихшего Брейра. Он больше не пытался подняться. Разодранные в лоскуты серые крылья едва подрагивали, песок под ним жадно впитывал кровавое подношение.
— Все, Хасс. Все. Ты его наказал.
Килай поднял руки, демонстрируя в знак примирения открытые ладони. Остальные притихли, боясь ненароком привлечь к себе внимание рассвирепевшего кхассера, а Ким так вообще мечтала провалиться сквозь землю. Потому что на нее смотрели. Подозрительно, с удивлением, возможно даже с осуждением. Не просто смотрели, а как бы ненароком, незаметно пытались отодвинуться подальше, освобождая пятачок вокруг. От стыда хотелось провалиться сквозь землю. Только наивный младенец бы не понял, что все это произошло из-за нее.
Проклятый кхассер! Зачем он так? Прилюдно, жестоко. На миг ей стало даже жаль поверженного Брейра. Но только на миг. Если бы она вчера к нему сбежала, сегодня пришлось бы краснеть еще больше.
Хасс шумно выдохнул, отпуская внутреннее напряжение. Кровавая пелена ярости, обильно приправленная ревностью, отступила, позволяя трезво мыслить. Наглец был проучен, его кровь обжигала язык, остальные увидели, чем закончится, если кто-то посмеет сунуться к его наложнице.
Битва окончена.
— Идем, — приказал он.
Его горячая ладонь сжала хрупкое запястье. Сильно, на грани боли, так что не вырваться. Ким едва поспевала за его размашистым шагом, чувствуя, как взгляды посторонних неотрывно следуют за ней. Сегодня весь лагерь будет обсуждать это происшествие.
Хасс привел ее обратно в шатер, стянул разорванную, окрашенную багряными подтеками рубаху и отправился за второй полог, в купальню. На его груди и спине красовались глубокие, напитанные кровью рубцы. Такие жуткие, что на них было страшно смотреть, но кхассера они волновали мало.
Он снова злился. В этот раз на себя. На то, что потерял контроль и зашел дальше, чем планировал. В тот момент в голове будто замкнуло, и единственное, что имело значение это Ким. Защитить, заявить на нее свои права, сокрушить молокососа посмевшего посягнуть на ЕГО пленницу.
Там, на главной площади лагеря, стоя на раскаленном от солнца песке, он раз за разом повторял только одно слово.
Моя.
Просто пленница.
Моя…
Таких сотни.
Моя…
Она не стоит этого.
МОЯ!!!
Ярость в крови все еще бушевала, перерождаясь во что-то другое. В желание обладать. Закрепить свое право, здесь и сейчас.
Притихшая Ким стояла возле своего сундука и не знала, что делать дальше. Бежать бесполезно, прятаться тоже. Оставалось лишь ждать, прислушиваясь к тому, как за ширмой плещется вода, как он фыркает, отплевываясь от нее.
Хасс вернулся через пять минут. С взлохмаченных сырых волос на плечи крупными каплями падала вода. Стекала по груди, спине, плечам, теряясь там, где кожа была испещрена темными ритуальными линиями.
Ким не могла оторвать взгляда и словно завороженная следила за тем, как очередная капля прокладывала дорожку, неспешно очерчивая рельефы мышц.
Сила в каждом движение, кошачья грация, звериная ярость. Что-то дикое, первобытно красивое, заставляющее внутренне трепетать.
— Ты больше не выходишь из шатра. Никаких больше походов по шатрам, никаких кухонь, — отрывисто произнес он, останавливаясь в опасной близости. Жар его тела обжигал, пробирался под кожу, отзываясь дрожью где-то под коленками, — поняла? Наружу только со мной.
— Но… — она осеклась под пристальным янтарным взглядом.
Не то, чтобы она горела желанием работать на изматывающей жаре, но так она хотя бы могла передвигаться по лагерю, собирать крохи информации, ухаживать за Лиссой, которая теперь полностью зависела от нее.
— Я что-то непонятно сказал? — холодно поинтересовался Хасс, наблюдая за сменой эмоций на ее лице.
Щеки запылали еще сильнее:
— Пожалуйста! — она не знала, куда деваться от стыда.
Хасс немного помедлил, потом недовольно цыкнул и откатился на противоположный край. Ким тут же отвернулась, чтобы не видеть, как он встает. Взгляд только скользнул по рельефной спине и зацепился за красные полосы на широких плечах, которые оставила она. Тут же вспышкой опалило воспоминание, как впивалась ногтями, выкрикивая в страстном забытьи ненавистное имя.
О, Трехликая.
Пока он совершенно невозмутимо натягивал брюки, Ким подхватила рабскую робу и, едва не попав головой в пройму рукава, торопливо ее натянула. Правда задом наперед. Разнеженное от ночных ласк и доселе неведомого наслаждения тело мелко дрожало, все еще откликаясь на отголоски ночного безумия, не слушалось.
Проклятье!
— Иди ко мне, — раздался голос Хасс, вызывая спазм в груди и миллион колючих мурашек вдоль спины.
Старательно отводя взгляд в сторону, Ким сделала несколько осторожных шагов. Проклятый кхассер так и не потрудился надеть рубашку. Стоял перед ней босой, в одних брюках, низко сидящих на бедрах. Его руки, с четко прорисованными линиями вен, могучая грудь, темная полоска волос, бегущая вниз от пупка — все это напоминало о том, что произошло между ними ночью. Предательский румянец снова расползался по щекам, а мучительный грохот сердца, казалось, был слышен даже в другом конце лагеря.
Она остановилась рядом. На расстоянии вытянутой руки. Стоит только захотеть и можно прикоснуться, зарыться рукой в волосы цвета зрелой пшеницы, уткнуться носом о впадинку над ключицей, почувствовать ее аромат. Можно, но Хасс сдержался.
Очарование ночи растворилось, и пришло время разбираться с проблемами, а бродяжка теперь никуда от него не денется. Он будет прикасаться к ней столько сколько захочет, когда захочет. Исследовать каждый сантиметр нежной кожи, мягкость губ, тонуть в омуте кошачьих глаз, подернутых дымкой желания. Зверь внутри него снова одобрительно заурчал и оскалился, облизывая острые клыки.
— Стой смирно, — приказал он и взялся за медный ошейник, окольцовывающий ее шею.
Ким даже не поняла, как это произошло, но металлические оковы, которые она ощупывала каждую ночь в попытках найти стык и разомкнуть его, просто распались от прикосновения кхассера.
Тут же стало легко, но в то же время холодно, будто сдернули защитный полог. Она аккуратно прикоснулась к своей шее, и когда пальцы коснулись пустоты, судорожно вздохнула.
— Не обольщайся, бродяжка, — усмехался Хасс, наблюдая за ее реакцией, — я не освобождаю тебя. Просто хочу сменить «украшение»… чтобы все знали, кому ты принадлежишь.
В его руках появился другой обод. Не медный, как у всех хвелл, и не серебряный, как был у Лары, а золотой с гербом льва, выбитым по центру. Ким закрыла глаза, когда он с тихим щелчком замкнул его.
Тонкий, практически невесомый ошейник тускло поблескивал, ловя отблески утреннего солнца, пробивающего в шатер сквозь щели полога, и смотрелся на хрупкой шее, как изящное украшение.
Надо было сразу его надевать, называть Ким своей, а не пытаться пристроить ее к остальным рабам. Она — не остальная, она — его. И он порвет любого, кто посмеет посягнуть на его собственность. Например, молодого кхассера, забывшего о том, где его место.
***
— С этого дня ты больше не работаешь на кухне, — сама мысль о том, что она будет бродить по лагерю и прислуживать остальным воинам, вызывала у него ярость.
Они будут смотреть, лапать ее взглядами, думать о том, чтобы сделали с хрупким телом, будь на то их воля…
С самого первого дня, как она привел ее в лагерь, он словно одержимый подмечал чужие взгляды, направленные на Ким, мысленно записывая в смертники каждого, кто к ней приближался.
Хватит.
Нет смысла бороться с самим собой и своей одержимостью. Хасс все еще верил, что это временно, что странная девочка заинтересовала его именно потому, что была странной. Потому что глаза у нее как кошачьи изумруды, потому что несмотря на тихий нрав в этих глазах нет-нет, да и проскакивало что-то темное, тщательно скрываемое. Внутренняя сила, которую она еще сама не осознала, не нашла в себе, не приняла.
Это дурманило. Дразнило, вызывало неконтролируемое желание приручить, покорить, привязать к себе.
Такого интереса не хватит надолго, еще неделя и Ким отправится к императору, а он домой, где благополучно забудет о своей находке, привезенной из долины Изгнанников. Этот день уже не за горами, но пока…пока он намерен получить ее полностью, выпить до дна всю ненависть, которая светится в ее взгляде, надышаться ее ароматом, лишающим способности трезво думать.
— За мной, — указал на выход.
Низко опустив голову, Ким поплелась следом за ним. Если медный обруч воспринимался как неминуемое зло, то золотого она откровенно стыдилась. Потому что его блеск, оповещал всех вокруг о том, кто она на самом деле, о том, какие права заявил на нее Хасс, и о том, что происходило темной ночью в шатре. Она пыталась поднять ворот рубахи так, чтобы он прикрывал постыдное золото, окольцовывающее ее шею, но все попытки оказывались тщетными. Люди подмечали, шептались, якобы незаметно передавай эту новость друг другу.
В лагере не было золотых наложниц. Только она.
В чужих взглядах она видела усмешку. У кого-то снисходительную, у кого-то оценивающую, у кого-то одобрительную. Из неприметной серой рабыни она превратилась в наложницу, назначение которой — ублажать кхассера, и теперь все знали об этом, каждый обитатель лагеря. И вольные, и рабы, и остальные кхассеры. Все! Это как быть выставленной голой на всеобщее обозрение.
Ярость Хасса чувствовали все. Сильные воины замолкали и склоняли головы, выражая полную покорность и готовность выполнить любой приказ. Женщины невольно съеживались, стараясь казаться незаметнее, и прятались в шатрах. Даже беспокойные вирты и те настороженно прижимали уши при его приближении.
Они вышли к центральному шатру, туда, где еще теплились угли ночных костров и на теплом песке оставались отпечатки десятков босых ног.
— Стой тут, — Хасс указал на место, чуть позади себя. Дождался, когда Ким остановится и громко произнес, — Брейр!
Холодная ярость стегнула по нервам. Не только Ким, но и всех остальных. Даже внушительные стражники, стоявшие при входе в главный шатер, невольно подобрались, вытянулись, по стойке смирно.
Хасс стоял, сложив руки на груди и ждал, не отводя взгляда от шатра.
Прошло десять секунд, двадцать… Наконец, полог поднялся и молодой кзассер вышел на улицу.
— Хасс? — его голос звучал бодро. Даже слишком.
Глаза цвета янтаря выхватили Ким, стоящую за спиной хозяина и золотой обруч на ее шее. Он тут же подобрался, и натянутая улыбка сменилась настороженностью.
Он знал, что вчера перешел черту. Эта девка из долины с самого первого дня прочно поселилась в его мыслях. Брейр жаждал добраться о тех секретов, что прятались в маленькой белокурой головке, но не только. Ему хотелось добраться и до нее самой. Потому что каждый день, каждый миг он чувствовал ее присутствие в лагере, выходил по утру из своего шатра и первым делам вдыхал полной грудью, чтобы уловить ее запах, определить, где она, чем занимается.
Он наблюдал за ней, когда было свободное время. И возле котлов, где она стирала чужое белье, и рядом с поварами, и даже, когда она пыталась подружиться со своенравной виртой. Как тень следовал за ней, не понимая, почему никак не может отвернуться, выкинуть ее из головы, а вчера, когда увидел, как обмахивается узкой ладошкой и сдувает с лица светлую прядь, окончательно сдвинулся.
— Ничего не хочешь объяснить? — в голосе Хасса не было ни единой эмоции. Сплошная стужа.
— Разве есть что объяснять? Ничего не произошло. — Он всегда был слишком молод и слишком вспыльчив чтобы вовремя заткнуться. — Ты так старательно делал вид, что тебе нет до нее никакого дела. Грех было не воспользоваться.
Хасс выдохнул, с трудом подавил горячий всплеск в груди. Чуть не сорвался. Прошел по самой грани, опасно балансируя над бездной.
— В чем, собственно говоря, проблема? Я бы не обидел, — ухмыльнулся Брейр, смерив ее таким взглядом, что Ким захотелось спрятаться за спиной у Хасса.
— Ты позарился на то, что принадлежит мне!
Ярость Хасса набирала обороты. Тьма скручивалась вокруг него, раскаляя воздух, требуя чужой крови, жертвы, способной погасить пожар. Прикрыл глаза, медленно поворачивая голову из стороны в сторону, разминаясь.
— Вчера на ней не было золотого обруча. Если он был, я бы к ней не сунулся, — процедил сквозь зубы Брейр.
— Все знали, что она принадлежит мне, — обманчиво спокойный голос со звериными перекатами на заднем фоне.
— Повторяю, вчера она еще не была твоей…подстилкой. Просто хвелла, на которую любой мог заявить права. Просто я был первым…
После этих слов Хасса накрыло окончательно. Он обернулся так быстро, что Ким даже охнуть не успела. Вот рядом с ней стоял мужчина, а вот уже огромный зверь, песочного цвета, с угрожающе поднятыми крыльями.
В глазах молодого кхассера на миг проскочил испуг. Едва уловимый, тут же потонувший в безрассудной храбрости.
Брейр обернулся следом, являя свой звериный облик. Он был не таким, как у Хасса. Светло-серый, более поджарый и длинноногий, похожий на горного льва. Сильный, гибкий, ловкий…
Только Хассу было плевать. Кажется, он даже не заметил сопротивления, налетая на противника широкой грудью.
На его стороне был опыт, мощь, ярость…и ревность. Именно она заставляла выпускать когти и драть в полную силу, вспарывая звериные бока, полосуя крылья. Заставляла метиться в горло.
От их рева содрогался весь лагерь, вирты пытались сорваться с привязи, а сердце проваливалось с каждым мигов все глубже. Люди спешили на центральную площадь, чтобы узнать в чем дело, но едва заметив бьющихся кхассеров испуганно отступали. Никто не хотел попасться им на пути, потому что сомнут и не заметят.
Звериные шкуры лоснились от багряной крови и было не разобрать, где чья. Рев, рычание, хрипы. Фонтаны песка, разлетающиеся во все стороны.
Это было жуткое, завораживающее своей жестокостью зрелище, и как бы Ким не уговаривала себя отвернуться, все равно продолжала смотреть. На то, как Хасс свалил Брейра на землю, спившись когтями в грудь. На то, как молодой кхассер пытался выбраться, увернуться от окровавленных челюстей, готовых сомкнуться на его горле…
— Хасс! Оставь его! — прогремел голос Килая, перекрывая их рев, и коричневый зверь со светлыми подпалинами на груди, налетел, отталкивая кхассера от поверженного противника. Встал на его пути, широко расправив крылья, не позволяя снова атаковать.
— Ты убьешь его! — черный Аксель тоже обратился.
Опустив голову и не отрывая пылающего взгляда, Хасс с утробным рычанием пошел на них. Никто не смеет стоять у него на пути и мешать. Никто.
— Сцепишься с нами обоими? Из-за простой девчонки?
Янтарный взгляд нашел Ким, среди людей испуганно жавшихся к шатрам, и шерсть на загривке улеглась.
— Все поняли, что она твоя. Никто больше не посмеет к ней сунуться. Хватит.
Хасс посмотрел на распластанного на земле Брейра и его разорванные крылья, на остальных, снова на Ким, и раздраженно лязгнул зубами.
Ситуация вышла из-под контроля, он это знал, и если бы остальные не вмешались, запросто задрал бы серого зверя. Он чувствовал кровь жертвы на языке, хмелел от ее вкуса. Хотел продолжения…
Удержаться в зверином обличие было сложнее, поэтому Хасс снова стал человеком. Остальные кхассеры не спешили обращаться обратно и продолжали закрывать собой затихшего Брейра. Он больше не пытался подняться. Разодранные в лоскуты серые крылья едва подрагивали, песок под ним жадно впитывал кровавое подношение.
— Все, Хасс. Все. Ты его наказал.
***
Килай поднял руки, демонстрируя в знак примирения открытые ладони. Остальные притихли, боясь ненароком привлечь к себе внимание рассвирепевшего кхассера, а Ким так вообще мечтала провалиться сквозь землю. Потому что на нее смотрели. Подозрительно, с удивлением, возможно даже с осуждением. Не просто смотрели, а как бы ненароком, незаметно пытались отодвинуться подальше, освобождая пятачок вокруг. От стыда хотелось провалиться сквозь землю. Только наивный младенец бы не понял, что все это произошло из-за нее.
Проклятый кхассер! Зачем он так? Прилюдно, жестоко. На миг ей стало даже жаль поверженного Брейра. Но только на миг. Если бы она вчера к нему сбежала, сегодня пришлось бы краснеть еще больше.
Хасс шумно выдохнул, отпуская внутреннее напряжение. Кровавая пелена ярости, обильно приправленная ревностью, отступила, позволяя трезво мыслить. Наглец был проучен, его кровь обжигала язык, остальные увидели, чем закончится, если кто-то посмеет сунуться к его наложнице.
Битва окончена.
— Идем, — приказал он.
Его горячая ладонь сжала хрупкое запястье. Сильно, на грани боли, так что не вырваться. Ким едва поспевала за его размашистым шагом, чувствуя, как взгляды посторонних неотрывно следуют за ней. Сегодня весь лагерь будет обсуждать это происшествие.
Хасс привел ее обратно в шатер, стянул разорванную, окрашенную багряными подтеками рубаху и отправился за второй полог, в купальню. На его груди и спине красовались глубокие, напитанные кровью рубцы. Такие жуткие, что на них было страшно смотреть, но кхассера они волновали мало.
Он снова злился. В этот раз на себя. На то, что потерял контроль и зашел дальше, чем планировал. В тот момент в голове будто замкнуло, и единственное, что имело значение это Ким. Защитить, заявить на нее свои права, сокрушить молокососа посмевшего посягнуть на ЕГО пленницу.
Там, на главной площади лагеря, стоя на раскаленном от солнца песке, он раз за разом повторял только одно слово.
Моя.
Просто пленница.
Моя…
Таких сотни.
Моя…
Она не стоит этого.
МОЯ!!!
Ярость в крови все еще бушевала, перерождаясь во что-то другое. В желание обладать. Закрепить свое право, здесь и сейчас.
Притихшая Ким стояла возле своего сундука и не знала, что делать дальше. Бежать бесполезно, прятаться тоже. Оставалось лишь ждать, прислушиваясь к тому, как за ширмой плещется вода, как он фыркает, отплевываясь от нее.
Хасс вернулся через пять минут. С взлохмаченных сырых волос на плечи крупными каплями падала вода. Стекала по груди, спине, плечам, теряясь там, где кожа была испещрена темными ритуальными линиями.
Ким не могла оторвать взгляда и словно завороженная следила за тем, как очередная капля прокладывала дорожку, неспешно очерчивая рельефы мышц.
Сила в каждом движение, кошачья грация, звериная ярость. Что-то дикое, первобытно красивое, заставляющее внутренне трепетать.
— Ты больше не выходишь из шатра. Никаких больше походов по шатрам, никаких кухонь, — отрывисто произнес он, останавливаясь в опасной близости. Жар его тела обжигал, пробирался под кожу, отзываясь дрожью где-то под коленками, — поняла? Наружу только со мной.
— Но… — она осеклась под пристальным янтарным взглядом.
Не то, чтобы она горела желанием работать на изматывающей жаре, но так она хотя бы могла передвигаться по лагерю, собирать крохи информации, ухаживать за Лиссой, которая теперь полностью зависела от нее.
— Я что-то непонятно сказал? — холодно поинтересовался Хасс, наблюдая за сменой эмоций на ее лице.
