И если ее "подарочек" будет не готов идти далеко и долго, то орки его попросту убьют, потому что со слабаками здесь не цацкаются. А она еще не научилась здешнему человеческому языку, который ей понадобится, когда она отправится на север.
Сейчас же полупустой лагерь гулял напоследок, набираясь сил перед большим походом. Вернувшиеся после набега воины раздарили трофеи своим подружкам, и парочками умотали на несколько дней в степь. Делать детей победы.
В поселении остались лишь дежурные воины, дети и молодежь. И Ырын, которая время активной подготовки к походу была вынуждена тратить еще на больных мужчин. Хорошо, что маленькие орчанки ей помогали.
Оставшееся после празднования сырое мясо, которое Ырын вовремя утащила к себе, они с ыыны теперь заготавливали впрок. Ырын каменным ножом нарезала мясо тонкими пластами, щедро пересыпала смесью сушеных специй и крупной серой соли, которую они обменивали у дальнего племени. Одна из ыыны нанизывала просоленные пластинки на прутики и, развесив их на солнце, терпеливо отгоняла ветками докучливых насекомых. Пока жаркое солнце юга консервировало им мясо, Ырын с другими девчонками уходили в поля собирать все, что успеют: крахмалистые клубни у все быстрее пересыхающей речушки, молодые побеги съедобной разновидности камыша, многочисленные травы – как съедобные, так и лекарственные. Еще нужно было найти и собрать побольше определенных вещей: створки речных моллюсков, красивые камушки, кое-какие минералы, покопаться в обнажившемся иле на берегах в поисках несъедобных, но тоже нужных кореньев. Из всего этого потом делали красители или другие составы, полезные в быту. Которые потом в свою очередь меняли в других племенах на что-то нужное. Дружеские встречи с другими кланами, как и зачатки торговли, вернее, бартера, все-таки у орков бывали, не одни лишь военные стычки.
И как раз после попадания Ырын в клан Серых Жмых, их племя стало больше предлагать на обмен именно полезные составы, мази, красители. Потому что обычно сбором нужных ингредиентов для подобных составов занимались в племенах только дети, причем безнадзорно, поэтому не всегда были нужные запасы. Изготовлением готовых снадобий и мазей из заготовок занимались старшие, то есть наиболее опытные женщины, но не в каждом племени были хорошие мастерицы. У орков отличный нюх и глазомер, но крупные, неловкие пальцы, причем всего четыре. Тщательно отмерить ингредиент до последней крупинки или растереть минералы строго в тонкий помол – орчанкам было сложно, а главное неинтересно в принципе. Частенько делали тяп-ляп, по мнению человечки, мол, и так сойдет. И действительно прокатывало – ведь кожа у орков грубая, даже если в лечебной мази крупные кристаллики будут царапаться или неотсортированный мусор попадется, даже не заметят.
А вот человечка хоть и слабая по меркам орков, зато у нее отличная моторика рук, тонкие ловкие пальцы, невероятная для орков усидчивость и дотошность в соблюдении рецептур. Краски именно ее изготовления лучше ложились в ритуальные узоры на коже орков, ее рисунки отличались красотой и тонкостью, ведь Ырын еще и кисточки сделала из воловьих хвостов. Красители именно ее обработки давали наиболее яркие оттенки грубоватым домотканым полотнищам, которые изредка ткали орчанки. Ее сборы и заготовки отличались лучшим качеством или обмолом. Ее украшения из кожаных полос и природных материалов пользовались спросом у женского населения соседних племен. Да и тонкие рисунки повышенной сложности, выводимые здесь на коже регулярно орками, вроде как больше нравятся защитным духам.
Так что слабая человечка нашла свое место в клане и не зря ела общий хлеб. То есть мясо. Хлеба, как и злаков здесь практически не было, растениеводством орки не занимались, лишь немного скотоводством, все же больше охотой, а дикорастущие клубни и травы Ырын сама собирала с малолетними помощницами.
И это, кстати, тоже было ее делом – рядом с ней постоянно тусовалась детвора. Как раз того возраста, чтобы уже убегать из родительского шатра, но недостаточно взрослые, чтобы выживать самостоятельно и получить свое личное имя. Таких детей так и звали общими словами: "ыыны", что означает просто "маленькая девочка без имени", или "ныры" – "мальчик-малыш без имени".
То есть она приглядывала за малышней, за которой взрослые уже не смотрят. Детишки именно такого нежного возраста, только вставшие на путь самостоятельности, чаще всего погибали при местном образе жизни. Есть ли у ребенка еда, не утоп ли в реке, не утащил ли хищник, если ребенок отошел слишком далеко от лагеря, не съел ли он ядовитую ягоду, не загноилась ли рана, полученная в драке с такими же беспризорниками, а таких драк было очень много – никто здесь над детьми не трясся, у орков был очень своеобразный естественный отбор. То есть выжить достойны только самые сильные, слабаки в степи не нужны.
Ырын ощутила такую "политику расы" на собственной шкуре, когда едва живой попала в племя. Орки совершенно нелюбопытны, взрослые уж точно, и к появлению в стойбище юной человечки отнеслись прохладно. Настолько, что никто не собирался ее кормить или обустраивать. Приходилось девушке – а тогда она еще сама была костлявым подростком, попав в чужое тело практически ребенка – самостоятельно разбираться в чужом лагере и с порядками, и с пропитанием, и в целом с выживанием. И это с учетом, что языка она тогда не знала, приходилось учиться всему на ходу, пребывая почти всегда в голодном состоянии.
Да она тогда чудом выжила!
Сколько она тогда пинков получила от недовольных взрослых, которым каким-то образом помешала! А ведь орки были более двух метров ростом, и вширь необъятны. Одного их "легкого" подзатыльника хватало, чтобы худую, полуживую от голода человечку свалить с ног.
Так что девушка вначале прибилась к группкам темнокожих детишек, которые были более любопытны, по крайней мере, интересовались странным тощим существом и даже кидали ей еду. Или в нее, причем почти всегда больно, но не всегда чем-то съедобным. И гоготали, когда она плевалась после пробы очередного жесткого и горького корешка, грязного, конечно же. Потом она стала ходить хвостом за, как выяснилось позже, Старшей Женщиной, которая ее не гнала, а терпеливо позволяла наблюдать за своей работой. Там же попаданка и прибилась, спала около шатра Старшей женщины, а если повезет, то и внутри. А если очень повезет, то и от стола, то есть котла могла в иной день получить кусок горячей еды, правда, не всегда качественной именно для человеческого желудка. Потом та орчанка, видя упертое любопытство человечки, сама стала подсовывать ей разные рутинные задания – что-то растереть, траву для просушки разложить и так далее.
Так за пару лет Ырын научилась и оркскому языку, и их порядкам, разным приемам выживания в дикой степи, а также разбираться в местных растениях, лекарским и прочим полезным умениям. И теперь уже она собирала вокруг себя "малышню", правда, некоторые из них уже догоняли ее по росту и уж точно были сильнее, гораздо сильнее и быстрее. Или, если можно так выразиться, "крышевала" здешние малолетние "банды", которые входили в возраст самостоятельного выживания.
Вместе с безымянными орчатами человечка занималась собирательством и рыбалкой, они ей помогали в бытовых делах, особенно где требовалась нечеловеческая сила или ловкость. За это Ырын приглядывала за детворой: учила, подкармливала из своих запасов при необходимости, заплетала девчушкам красивые косы, вплетая разноцветные шнурки, лечила драчливым мальчишкам раны, рассказывала по вечерам сказки, которые помнила из своего мира, на ходу адаптируя под местный лад. Как-то само собой сложилось, что она стала воспитателем "детсада" на общественных началах. Но взрослые орки это тоже заметили и периодически оставляли около ее маленького шатра то часть туши после охоты, то еще что-нибудь полезное, чем выручали. "Все-таки не безнадежные пофигисты эти орки" – думала иногда Ыры.
Сейчас же, перед большим походом надо было успеть заготовить как можно больше еды. Взрослые орки могут несколько дней подряд не есть или слопать без последствий для организма уже начавшее тухнуть мясо. Порой девушке казалось, что орки могут даже камни переваривать без ущерба для здоровья, жрали они действительно порой совсем уж странные вещи. У детей, да и у нее самой, желудки послабее, а об их пропитании вряд ли кто-то кроме них самих подумает. Теперь же у нее еще и два человека добавилось, которые сами на охоту не пойдут, еды не добудут. Подкинули братцы ей хлопот.
Вот и крутилась целыми днями Ырын, даже позабыв на время, что хотела выучить местный человеческий язык. Для собирательства уходить с помощниками далеко от лагеря не стала, и не только чтобы не наткнуться в степи уединившиеся на любовные парочки, от которых можно получать нагоняй. Просто у нее тяжелый больной оставался около палатки, к которому стоило возвращаться почаще. Полностью доверить уход за пациентом второму "подарочку" девушка не могла, тот вроде даже простые требования не всегда понимал, помогать им не рвался. Но Ырын пока было не до него, мельком заметила только, что гематомы сходят с его лица, что он нашел реку и промыл волосы, под которыми оказалась уже затянувшаяся рана. Главное, что руки к ней больше не тянет, а то она ему новые раны мигом бы организовала.
Вроде даже из-под синяков проявлялось относительно симпатичное лицо, но Ырын было некогда уделять много внимания навязанным ей людьми, пока живы и ладно. Конечно, у нее мелькала иногда жалость к пленникам одной с ней расы, но в целом... Неужели она заразилась от орков их фатализму? Выживают только сильнейшие, а если нет... ну, значит, не судьба, значит, духи отвернулись.
К тому же зачем жалеть взрослых – и чужих! – мужчин? Как бы ей потом ни пришлось пожалеть, когда они поправятся.
Хотя братья ее в обиду не дадут. Особенно Тыырын, который больше всех опекал ее. Правда, Тыырын сейчас тоже в степи с подругой, а старший из людей все так же без сознания...
А, нет! На третий день больной наконец-то пришел в себя!
Рикардо Леудомер
Ноги постепенно заживали. Видимо, это вонючая мазь отвратного вида, что ему так настойчиво совала девчонка, все-таки лекарственная. По крайней мере, боль заметно успокаивала.
Эта же практически обнаженная девица продолжала возиться и с Агилямом, хотя у того была такая рана, уже начавшая пованивать на жаре, что ясно же – нежилец. Так зачем глупая возится с чигиданцем?
И опять Рикардо ничего не понимал: зачем их выхаживают и даже откармливают, почему до сих пор никаких пыток, куда вообще подевалось большинство громил из полуопустевшего лагеря? Вот сейчас бы в самый раз бежать, но он понимал, что на больных ногах далеко не уйдет, поэтому придется немного обождать, набраться сил. Как раз заодно осмотрится, что здесь к чему. Как хорошо, что теперь их не в яме держат!
Мясо, к сожалению, уже на второй день перестали приносить. Теперь девица давала ему только какие-то клубни, причем чаще сырыми, да траву. Еще бы он траву не ел, как какой-то селянин! Пару раз была запеченная в глине рыба, некрупная и костлявая, которую прямо твердым слитком бросала в его сторону эта чумазая человечка, оставляя самому выковыривать. Но Рикардо был и тому рад.
Однако не рад был отношению этой рабыни к нему, графскому сыну.
Никакого почтения!
Понятно, что сейчас он тоже пленник, но мужчина же! А она, глупая, мало того что постоянно соблазняет своим открытым везде телом, так еще никак не оставит попыток навязать ему женскую работу!
На второй же день принесла с голиновскими детенышами целые охапки каких-то камышей и вывалила рядом с палаткой. И как только додумалась до того, чтобы пытаться уговорить его плести из жестких длинных стеблей подстилку!
Он, конечно, внимательно смотрел на то, как она наклоняется к нему ближе, пихая шуршащие стебли чуть не под нос. Где еще столько открытого девичьего тела увидишь? Смотрел даже, как разрывает стебли своими тонкими пальцами на волокна. Внимал, как уговаривает его рычащими нотками повторить те действия. А эти ее резкие жесты, когда она поняла, что он не будет заниматься подобными глупостями. Он даже оценил, как выразительно она ругалась – вот точно ругалась на голиновском рычащем наречии, какое живое лицо у нее было в тот момент!
Даже от ухмылки не удержался.
Но только до тех пор, пока не сообразил, что сидящие вокруг темно-зеленые, практически обнаженные детеныши, у которых лишь немного срам прикрывался кусками шкур, смеялись скорее всего над ним. Какими же словами обругала его, графского сына, дикая замарашка, которая самолично каждое утро размазывает грязь на своем лице и теле?
Ни одной из циновок, сплетенных в тот день перед его взором руками других, ему не досталось, хотя под не приходящим в себя Агилямом дикарка травяную подстилку зачем-то сменила. Ну и ладно, не сильно-то надо – Рикардо подгреб под себя немного сухих стволов, чтобы не так жестко было спать на голой земле, и хватит.
Пыталась она еще заставить его нанизывать на прутья или чистить рыбу, которую таскали ей в грубо сплетенных корзинах дети. Он, может, даже согласился бы помочь, если бы ему дали нормальный нож, но ему предложили выполнять столь грязную работу пластинами каменных ножей. А голиновские детеныши так вообще драли рыбу своими когтями, лишь чешуя в разные стороны летела.
Или подсовывали ему какие-то корешки, объясняя жестами, что он должен их растолочь, пользуясь лишь камнями, что совсем уж дикарский способ. Так что он опять отказывался, чем вызывал очередное недовольство приставленной к нему рабыни.
С ней вообще не складывались отношения. Хотя какие отношения могут быть у него, одаренного человека знатного происхождения, временно попавшего в неприятности, с грязной, полуголой рабыней дикарей? Разве только те, что для утоления плоти и то, если он не побрезгует, но она огрызалась, гыркала что-то злобное в ответ даже на его откровенные взгляды. Еще раз погладить дикарку, оказав внимание, после того ее удара не пытался: ведь в таком случае положено отвечать аналогично, но он не поднимет руку на женщину!
Чем она, видимо, и пользовалась, то и дело насмехаясь над ним. Жаль, что грубый язык этих образин ему неизвестен, но чтобы она не сказала в его адрес, все вызывало смех уродливых детенышей, которые всегда крутились рядом с ней. Она даже имя его исковеркала!
На второй день Рикардо еще пытался наладить с девушкой отношения: вежливо представился сам, когда она в очередной раз склонилась над бессознательным Агилямом, спросил жестами ее имя.
– Леоудомер? Рикардо? – на удивление довольно четко повторила девушка его имя, но нахмурилась, затем хмыкнула, покачала головой и сказала: – Рик.
– Рикардо! – настойчиво повторил он.
Эта же вновь покачала головой, коварно улыбаясь, и настояла:
– Рик! – затем что-то пролопотала, продолжая качать головой, и в ее фразах проскочило "Лео", "Мер". И опять повторила. – Рик.
– Рык? – подхватила рядом одна из юных голинок и гортанно засмеялась: – Рык! Гы-гы.
Что смешного?
– Рикардо! – твердо повторил парень, нахмурившись.
Еще не хватало, чтобы какая-та прислуга настолько фамильярно к нему обращалась! При этом не давая даже огладить коленку. Да и вообще, чтобы насмешничала в его адрес.
Сейчас же полупустой лагерь гулял напоследок, набираясь сил перед большим походом. Вернувшиеся после набега воины раздарили трофеи своим подружкам, и парочками умотали на несколько дней в степь. Делать детей победы.
В поселении остались лишь дежурные воины, дети и молодежь. И Ырын, которая время активной подготовки к походу была вынуждена тратить еще на больных мужчин. Хорошо, что маленькие орчанки ей помогали.
Оставшееся после празднования сырое мясо, которое Ырын вовремя утащила к себе, они с ыыны теперь заготавливали впрок. Ырын каменным ножом нарезала мясо тонкими пластами, щедро пересыпала смесью сушеных специй и крупной серой соли, которую они обменивали у дальнего племени. Одна из ыыны нанизывала просоленные пластинки на прутики и, развесив их на солнце, терпеливо отгоняла ветками докучливых насекомых. Пока жаркое солнце юга консервировало им мясо, Ырын с другими девчонками уходили в поля собирать все, что успеют: крахмалистые клубни у все быстрее пересыхающей речушки, молодые побеги съедобной разновидности камыша, многочисленные травы – как съедобные, так и лекарственные. Еще нужно было найти и собрать побольше определенных вещей: створки речных моллюсков, красивые камушки, кое-какие минералы, покопаться в обнажившемся иле на берегах в поисках несъедобных, но тоже нужных кореньев. Из всего этого потом делали красители или другие составы, полезные в быту. Которые потом в свою очередь меняли в других племенах на что-то нужное. Дружеские встречи с другими кланами, как и зачатки торговли, вернее, бартера, все-таки у орков бывали, не одни лишь военные стычки.
И как раз после попадания Ырын в клан Серых Жмых, их племя стало больше предлагать на обмен именно полезные составы, мази, красители. Потому что обычно сбором нужных ингредиентов для подобных составов занимались в племенах только дети, причем безнадзорно, поэтому не всегда были нужные запасы. Изготовлением готовых снадобий и мазей из заготовок занимались старшие, то есть наиболее опытные женщины, но не в каждом племени были хорошие мастерицы. У орков отличный нюх и глазомер, но крупные, неловкие пальцы, причем всего четыре. Тщательно отмерить ингредиент до последней крупинки или растереть минералы строго в тонкий помол – орчанкам было сложно, а главное неинтересно в принципе. Частенько делали тяп-ляп, по мнению человечки, мол, и так сойдет. И действительно прокатывало – ведь кожа у орков грубая, даже если в лечебной мази крупные кристаллики будут царапаться или неотсортированный мусор попадется, даже не заметят.
А вот человечка хоть и слабая по меркам орков, зато у нее отличная моторика рук, тонкие ловкие пальцы, невероятная для орков усидчивость и дотошность в соблюдении рецептур. Краски именно ее изготовления лучше ложились в ритуальные узоры на коже орков, ее рисунки отличались красотой и тонкостью, ведь Ырын еще и кисточки сделала из воловьих хвостов. Красители именно ее обработки давали наиболее яркие оттенки грубоватым домотканым полотнищам, которые изредка ткали орчанки. Ее сборы и заготовки отличались лучшим качеством или обмолом. Ее украшения из кожаных полос и природных материалов пользовались спросом у женского населения соседних племен. Да и тонкие рисунки повышенной сложности, выводимые здесь на коже регулярно орками, вроде как больше нравятся защитным духам.
Так что слабая человечка нашла свое место в клане и не зря ела общий хлеб. То есть мясо. Хлеба, как и злаков здесь практически не было, растениеводством орки не занимались, лишь немного скотоводством, все же больше охотой, а дикорастущие клубни и травы Ырын сама собирала с малолетними помощницами.
И это, кстати, тоже было ее делом – рядом с ней постоянно тусовалась детвора. Как раз того возраста, чтобы уже убегать из родительского шатра, но недостаточно взрослые, чтобы выживать самостоятельно и получить свое личное имя. Таких детей так и звали общими словами: "ыыны", что означает просто "маленькая девочка без имени", или "ныры" – "мальчик-малыш без имени".
То есть она приглядывала за малышней, за которой взрослые уже не смотрят. Детишки именно такого нежного возраста, только вставшие на путь самостоятельности, чаще всего погибали при местном образе жизни. Есть ли у ребенка еда, не утоп ли в реке, не утащил ли хищник, если ребенок отошел слишком далеко от лагеря, не съел ли он ядовитую ягоду, не загноилась ли рана, полученная в драке с такими же беспризорниками, а таких драк было очень много – никто здесь над детьми не трясся, у орков был очень своеобразный естественный отбор. То есть выжить достойны только самые сильные, слабаки в степи не нужны.
Ырын ощутила такую "политику расы" на собственной шкуре, когда едва живой попала в племя. Орки совершенно нелюбопытны, взрослые уж точно, и к появлению в стойбище юной человечки отнеслись прохладно. Настолько, что никто не собирался ее кормить или обустраивать. Приходилось девушке – а тогда она еще сама была костлявым подростком, попав в чужое тело практически ребенка – самостоятельно разбираться в чужом лагере и с порядками, и с пропитанием, и в целом с выживанием. И это с учетом, что языка она тогда не знала, приходилось учиться всему на ходу, пребывая почти всегда в голодном состоянии.
Да она тогда чудом выжила!
Сколько она тогда пинков получила от недовольных взрослых, которым каким-то образом помешала! А ведь орки были более двух метров ростом, и вширь необъятны. Одного их "легкого" подзатыльника хватало, чтобы худую, полуживую от голода человечку свалить с ног.
Так что девушка вначале прибилась к группкам темнокожих детишек, которые были более любопытны, по крайней мере, интересовались странным тощим существом и даже кидали ей еду. Или в нее, причем почти всегда больно, но не всегда чем-то съедобным. И гоготали, когда она плевалась после пробы очередного жесткого и горького корешка, грязного, конечно же. Потом она стала ходить хвостом за, как выяснилось позже, Старшей Женщиной, которая ее не гнала, а терпеливо позволяла наблюдать за своей работой. Там же попаданка и прибилась, спала около шатра Старшей женщины, а если повезет, то и внутри. А если очень повезет, то и от стола, то есть котла могла в иной день получить кусок горячей еды, правда, не всегда качественной именно для человеческого желудка. Потом та орчанка, видя упертое любопытство человечки, сама стала подсовывать ей разные рутинные задания – что-то растереть, траву для просушки разложить и так далее.
Так за пару лет Ырын научилась и оркскому языку, и их порядкам, разным приемам выживания в дикой степи, а также разбираться в местных растениях, лекарским и прочим полезным умениям. И теперь уже она собирала вокруг себя "малышню", правда, некоторые из них уже догоняли ее по росту и уж точно были сильнее, гораздо сильнее и быстрее. Или, если можно так выразиться, "крышевала" здешние малолетние "банды", которые входили в возраст самостоятельного выживания.
Вместе с безымянными орчатами человечка занималась собирательством и рыбалкой, они ей помогали в бытовых делах, особенно где требовалась нечеловеческая сила или ловкость. За это Ырын приглядывала за детворой: учила, подкармливала из своих запасов при необходимости, заплетала девчушкам красивые косы, вплетая разноцветные шнурки, лечила драчливым мальчишкам раны, рассказывала по вечерам сказки, которые помнила из своего мира, на ходу адаптируя под местный лад. Как-то само собой сложилось, что она стала воспитателем "детсада" на общественных началах. Но взрослые орки это тоже заметили и периодически оставляли около ее маленького шатра то часть туши после охоты, то еще что-нибудь полезное, чем выручали. "Все-таки не безнадежные пофигисты эти орки" – думала иногда Ыры.
Сейчас же, перед большим походом надо было успеть заготовить как можно больше еды. Взрослые орки могут несколько дней подряд не есть или слопать без последствий для организма уже начавшее тухнуть мясо. Порой девушке казалось, что орки могут даже камни переваривать без ущерба для здоровья, жрали они действительно порой совсем уж странные вещи. У детей, да и у нее самой, желудки послабее, а об их пропитании вряд ли кто-то кроме них самих подумает. Теперь же у нее еще и два человека добавилось, которые сами на охоту не пойдут, еды не добудут. Подкинули братцы ей хлопот.
Вот и крутилась целыми днями Ырын, даже позабыв на время, что хотела выучить местный человеческий язык. Для собирательства уходить с помощниками далеко от лагеря не стала, и не только чтобы не наткнуться в степи уединившиеся на любовные парочки, от которых можно получать нагоняй. Просто у нее тяжелый больной оставался около палатки, к которому стоило возвращаться почаще. Полностью доверить уход за пациентом второму "подарочку" девушка не могла, тот вроде даже простые требования не всегда понимал, помогать им не рвался. Но Ырын пока было не до него, мельком заметила только, что гематомы сходят с его лица, что он нашел реку и промыл волосы, под которыми оказалась уже затянувшаяся рана. Главное, что руки к ней больше не тянет, а то она ему новые раны мигом бы организовала.
Вроде даже из-под синяков проявлялось относительно симпатичное лицо, но Ырын было некогда уделять много внимания навязанным ей людьми, пока живы и ладно. Конечно, у нее мелькала иногда жалость к пленникам одной с ней расы, но в целом... Неужели она заразилась от орков их фатализму? Выживают только сильнейшие, а если нет... ну, значит, не судьба, значит, духи отвернулись.
К тому же зачем жалеть взрослых – и чужих! – мужчин? Как бы ей потом ни пришлось пожалеть, когда они поправятся.
Хотя братья ее в обиду не дадут. Особенно Тыырын, который больше всех опекал ее. Правда, Тыырын сейчас тоже в степи с подругой, а старший из людей все так же без сознания...
А, нет! На третий день больной наконец-то пришел в себя!
Глава 4
Рикардо Леудомер
Ноги постепенно заживали. Видимо, это вонючая мазь отвратного вида, что ему так настойчиво совала девчонка, все-таки лекарственная. По крайней мере, боль заметно успокаивала.
Эта же практически обнаженная девица продолжала возиться и с Агилямом, хотя у того была такая рана, уже начавшая пованивать на жаре, что ясно же – нежилец. Так зачем глупая возится с чигиданцем?
И опять Рикардо ничего не понимал: зачем их выхаживают и даже откармливают, почему до сих пор никаких пыток, куда вообще подевалось большинство громил из полуопустевшего лагеря? Вот сейчас бы в самый раз бежать, но он понимал, что на больных ногах далеко не уйдет, поэтому придется немного обождать, набраться сил. Как раз заодно осмотрится, что здесь к чему. Как хорошо, что теперь их не в яме держат!
Мясо, к сожалению, уже на второй день перестали приносить. Теперь девица давала ему только какие-то клубни, причем чаще сырыми, да траву. Еще бы он траву не ел, как какой-то селянин! Пару раз была запеченная в глине рыба, некрупная и костлявая, которую прямо твердым слитком бросала в его сторону эта чумазая человечка, оставляя самому выковыривать. Но Рикардо был и тому рад.
Однако не рад был отношению этой рабыни к нему, графскому сыну.
Никакого почтения!
Понятно, что сейчас он тоже пленник, но мужчина же! А она, глупая, мало того что постоянно соблазняет своим открытым везде телом, так еще никак не оставит попыток навязать ему женскую работу!
На второй же день принесла с голиновскими детенышами целые охапки каких-то камышей и вывалила рядом с палаткой. И как только додумалась до того, чтобы пытаться уговорить его плести из жестких длинных стеблей подстилку!
Он, конечно, внимательно смотрел на то, как она наклоняется к нему ближе, пихая шуршащие стебли чуть не под нос. Где еще столько открытого девичьего тела увидишь? Смотрел даже, как разрывает стебли своими тонкими пальцами на волокна. Внимал, как уговаривает его рычащими нотками повторить те действия. А эти ее резкие жесты, когда она поняла, что он не будет заниматься подобными глупостями. Он даже оценил, как выразительно она ругалась – вот точно ругалась на голиновском рычащем наречии, какое живое лицо у нее было в тот момент!
Даже от ухмылки не удержался.
Но только до тех пор, пока не сообразил, что сидящие вокруг темно-зеленые, практически обнаженные детеныши, у которых лишь немного срам прикрывался кусками шкур, смеялись скорее всего над ним. Какими же словами обругала его, графского сына, дикая замарашка, которая самолично каждое утро размазывает грязь на своем лице и теле?
Ни одной из циновок, сплетенных в тот день перед его взором руками других, ему не досталось, хотя под не приходящим в себя Агилямом дикарка травяную подстилку зачем-то сменила. Ну и ладно, не сильно-то надо – Рикардо подгреб под себя немного сухих стволов, чтобы не так жестко было спать на голой земле, и хватит.
Пыталась она еще заставить его нанизывать на прутья или чистить рыбу, которую таскали ей в грубо сплетенных корзинах дети. Он, может, даже согласился бы помочь, если бы ему дали нормальный нож, но ему предложили выполнять столь грязную работу пластинами каменных ножей. А голиновские детеныши так вообще драли рыбу своими когтями, лишь чешуя в разные стороны летела.
Или подсовывали ему какие-то корешки, объясняя жестами, что он должен их растолочь, пользуясь лишь камнями, что совсем уж дикарский способ. Так что он опять отказывался, чем вызывал очередное недовольство приставленной к нему рабыни.
С ней вообще не складывались отношения. Хотя какие отношения могут быть у него, одаренного человека знатного происхождения, временно попавшего в неприятности, с грязной, полуголой рабыней дикарей? Разве только те, что для утоления плоти и то, если он не побрезгует, но она огрызалась, гыркала что-то злобное в ответ даже на его откровенные взгляды. Еще раз погладить дикарку, оказав внимание, после того ее удара не пытался: ведь в таком случае положено отвечать аналогично, но он не поднимет руку на женщину!
Чем она, видимо, и пользовалась, то и дело насмехаясь над ним. Жаль, что грубый язык этих образин ему неизвестен, но чтобы она не сказала в его адрес, все вызывало смех уродливых детенышей, которые всегда крутились рядом с ней. Она даже имя его исковеркала!
На второй день Рикардо еще пытался наладить с девушкой отношения: вежливо представился сам, когда она в очередной раз склонилась над бессознательным Агилямом, спросил жестами ее имя.
– Леоудомер? Рикардо? – на удивление довольно четко повторила девушка его имя, но нахмурилась, затем хмыкнула, покачала головой и сказала: – Рик.
– Рикардо! – настойчиво повторил он.
Эта же вновь покачала головой, коварно улыбаясь, и настояла:
– Рик! – затем что-то пролопотала, продолжая качать головой, и в ее фразах проскочило "Лео", "Мер". И опять повторила. – Рик.
– Рык? – подхватила рядом одна из юных голинок и гортанно засмеялась: – Рык! Гы-гы.
Что смешного?
– Рикардо! – твердо повторил парень, нахмурившись.
Еще не хватало, чтобы какая-та прислуга настолько фамильярно к нему обращалась! При этом не давая даже огладить коленку. Да и вообще, чтобы насмешничала в его адрес.
