Огромная голова на сморщенном тельце пятилетнего ребенка, худом почти до состояния скелета и бледном до трупной серости. Залитые алым белки глаз и жуткая кровавая трещина вместо рта.
Кинул Доре: “Стреляй по коленям!” — и, вдохнув, рухнул в холодное, мутное, на долю секунды оставшееся раскрытым и беззащитным сознание твари. Сцепился с ним намертво, срастаясь, пуская корни, отыскивая самые уязвимые места. Голод. Жажду жизни. Жадную тягу к последним, затихающим в подкорке толчкам человеческого сердца. Его сердце было таким же ледяным и непроницаемым, как сознание. Нет уж, урод, не на того напал! В голове набатом стучала кровь. Син цеплял его всеми крючками, какими мог, держал, не давая схлопнуться, уйти в невидимость. А урод даже боли не чувствовал. Она отзывалась только слабым эхом и раздражением. Хотя Дора, кажется, стреляла не раз. Сознание вампира полыхнуло разочарованием, удивлением, бешенством. Замелькали картинки. Танцпол, обмякшее мертвое тело коровы. Урод тянулся к нему. Хотел зацепиться, всосаться как следует. Чуял неприятности, мудак! Но Хорт успел. Да. Хорт, Ипси, Гарт. Син не слышал их, улавливал едва заметным отголоском, самым краем сознания, которое сейчас почти ничем не напоминало его собственное. Ничего, он успеет выбраться. Наверняка.
Син был прав, когда сказал: “Если припрет — выстрелишь”. Просто до сих пор она не понимала, что такое — “припрет”.
Поняла, когда Син скомандовал стрелять, а потом — отключился. То есть сначала он, кажется, сцепился с вампиром “в эфире”, если ей с перепугу это не почудилось. Перепугаешься при виде такого уродца, вот честное слово, уж лучше роскошный клыкастый кровосос, как в кино или фэнтези! Но когда Дора выстрелила раз, и еще раз, и снова, а ничего не изменилось... По тощим бледным лапкам упыря текла кровь, красная, нормальная, но он как будто не чувствовал боли. А Дора — чувствовала, как тяжело Сину. И стреляла как заведенная, не хотела и не могла останавливаться. Пока патроны не закончились.
К тому моменту уродец на ногах уже не стоял. Валялся на залитом кровью полу и подергивался. А Син сидел у стенки, с белым лицом и закатившимися глазами, и за него было страшно — до одури.
Показалось — мимо промчался кто-то невидимый. Лица коснулся то ли край легкой одежды, то ли ветер от быстрого движения, в воздухе остался едва уловимый земляничный запах. Дора шарахнулась к Сину. Боялась, что не справится с перезарядкой незнакомых пистолетов, что руки будут трястись, но сменить магазины получилось быстро. Наверное, с перепугу. Приготовилась стрелять при малейших признаках угрозы. Но, кажется, это был кто-то свой. Потому что уродский упырь вдруг обмяк, изо рта потянулась нитка розовой слюны. Не сдох — дышал. Но вымораживающей жути больше не было. Отпустило.
— Кто здесь? — прошептала Дора.
— Это я. Ипси. Не бойся, все кончилось. — Прямо из воздуха соткалась девчонка-подросток. Худенькая, с живыми глазами, острым носом и короткими растрепанными волосами. Она стояла на коленях над распростертым уродцем-вампиром и сжимала в руке шприц. — А ты — непонятная девица из портала, я знаю. Молодец. Копыта ему здорово расквасила.
Ипси. Та самая, что вечно раскидывает косметички. Дора кивнула. Повторила мысленно: “Все кончилось”. Вот теперь руки затряслись. А Син так и сидел с закатившимися глазами.
— Син? — прошептала Дора.
— Мне здесь не нравится. Шумно, грязно, воняет, и детям до восемнадцати сюда нельзя. — По коридору к ним шел Хорт.
— Ой, не начинай, — отмахнулась Ипси, поднимаясь. — Смотри! Это же вампир. Настоящий! Ты таких никогда не видел и, может, больше не увидишь!
— На что тут смотреть? — Хорт подошел ближе, потыкал вампира носком ботинка. — Уродство.
— Да ты не волнуйся, — Ипси обернулась к Доре. — Скоро очнется. Син — сильный.
— И ленивый, — добавил Хорт. — Сидит вон, расслабляется. Босс номер два, вы меня отпустите наконец или нет?
— Нет, — Син с видимым усилием открыл глаза. — Вы оба останетесь и дождетесь Кобру. Они вот-вот будут. А нам надо сматываться. Срочно.
— Из-за этой злой рыжей женщины одни неприятности, — вздохнул Хорт. — Ладно, но завтра, то есть уже сегодня у меня выходной.
— Ты точно в порядке? — такого облегчения Дора давно не испытывала.
— Сейчас на ноги встану, тогда скажу, — усмехнулся Син. — Хорт, Ипси, если что, стрелял я. С Гартом и мистером Смитом сам поговорю. Все, пора. Подъем.
Он выпрямился, придерживаясь за стену. Потер лицо ладонями.
— И чего ждете? Это я вам, злая рыжая женщина. Открывайте портал и уходите. Или вам нравится лазить по вонючим тоннелям?
— Как?! — но Дора тут же поняла, как. Просто представить, что начнется, если ее застукает здесь та самая Кобра, с девизом “нет мутанта — нет проблемы”. Или “Отдел А” с лабораториями и вивисекторами. Или еще кто-нибудь, кого очень заинтересует другой мир.
Она вцепилась в Сина, крепко зажмурилась и изо всех сил захотела в единственное безопасное место этого мира, которое успела узнать. Их комнату в мотеле, с душем, кроватью и озабоченным нравственностью портье. А тот, кстати, отлично их запомнил, и на случай неприятных вопросов алиби обеспечено.
У нее получилось. Секунда дезориентации, как будто портал открылся прямо под ногами, и они туда попросту провалились — и коридор с упырем, Хортом и Ипси исчез, а Дора, пошатнувшись и не удержав равновесия, неловко врезалась в край кровати. Жесткое ребро матраса ударило под коленки, она вскрикнула и опрокинулась на спину, так и не выпустив Сина. Почему-то не получалось разжать руки. Свалились оба поперек кровати — в грязных шмотках и обуви, пропитанные вонью притона.
— Это я погорячилась, — с досадой признала Дора. — Надо было в душ порталиться.
И тут накатило облегчение. Как будто только сейчас поняла до конца и поверила, что все закончилось и они живы, целы и в безопасности. А она тут о грязных шмотках переживает.
— Самое безопасное место в мире — кровать. Я понял. — Син приподнялся, опираясь на локоть. Дышать стало легче, но…
Тут Дора вдруг осознала, что видит его отчетливо. И хулиганскую улыбку, и смеющиеся глаза. Это что же, они всю ночь куролесили? Уже рассвет?
— И нам больше никто не мешает.
— Никаких психов? Ты никого не ищешь и никуда не надо бежать?
“И мы можем…” — она вдруг смутилась и потянулась поцеловать. Так гораздо проще, чем куча слов, пусть даже мысленных.
“Мы можем все”, — Син целовал глубоко, раздвигая языком ее губы, находя язык. Заводил, и Дора отвечала все жарче. Но почему-то получалось — нежно. Такого с ней не было еще никогда, нежность всегда стояла где-то рядом со слюнявыми школьными поцелуями, когда не заходили дальше обжимашек. “Значит, не с теми целовалась. Забудь”. Вместе с его словами Дора вдруг ощутила и чувства — тоже нежность, изумленное восхищение, желание и жадность. Сина возбуждали поцелуи, но еще сильнее возбуждало то, как от поцелуев заводится она. А ее заводило его возбуждение.
“Зеркальный коридор”, — не словами, образом вспыхнула мысль-картинка. Бесконечное число отражений, “мне нравится, что тебе нравится, что мне нравится”...
Она падала в эту бесконечность, уже не знала точно, свое желание чувствует — или Сина.
“Общее?”
“Да”.
Обвила руками его шею, взъерошила волосы — мягкие, и от этого ощущения снова почти захлебнулась в нежности.
“Хочу. Очень”.
Он не ответил словами, но дал больше. Дора увидела себя, так отчетливо, будто в зеркале. Маленькую упругую грудь, почему-то даже почувствовала, какая она на ощупь, так, как представлял это Син, рыжие волны волос на плечах — шелковые, гладкие. Сегодня они такими точно не были! Напряженную шею, пожалуй, даже длиннее, чем на самом деле. Талию, подрагивающий живот. Даже родинку слева над пупком.
“Откуда?”
“Зеркало в ванной. Пока не успело запотеть. Я не подглядывал. Честно”.
“Невозможный!”
“Хочу увидеть это все своими глазами”.
“Увидишь”.
Попыталась расстегнуть куртку одной рукой, потому что совсем оторваться от Сина было выше ее сил. Он подхватил под спину и усадил — так, сидя, стало проще. Скоро куртка улетела в угол, а Син вдруг сказал: ”Смотри”, — и она снова увидела себя. В черной футболке в обтяжку, сквозь которую отчетливо проступали торчащие соски, с лихорадочно блестящими глазами, с прядью волос, прилипшей к щеке — она и не представляла, что для кого-то может выглядеть настолько... возбуждающей. Даже в жар бросило.
Син снял куртку и ботинки, стащил через голову майку, а Дора все сидела, часто дыша, осознавая этот взгляд со стороны. Пока Син не накрыл ладонями ее грудь.
Погладил соски, нежно, чуть дотрагиваясь. И казалось бы, через футболку. Не должно ведь быть так… остро? Дора зажмурилась.
“Разоружаемся”.
Пока расстегивал на ней пояс с кобурами, казалось — время застыло. И не хотелось открывать глаза. Потому что так, с закрытыми, каждое случайное прикосновение отзывалось ярко, будто вспышкой под веками. И майку начала снимать все так же, не открывая глаз — а Син снова показал ей, как смотрится со стороны. Как скользит по коже мягкая ткань, обнажая сначала живот, за ним — грудь, с темными напряженными сосками. Шею. Голову — снизу вверх, от подбородка до зажмуренных глаз. А потом на плечи опускаются рыжие волны.
“Захватывающее зрелище. И убийственное приключение. Называется “раздень девушку после веселой ночки”.
“Пока что девушка сама раздевается”.
“Ты оставила самое сложное”.
Она все-таки открыла глаза. Син улыбался, задорно и… предвкушающе? Хотя нет, предвкушение было не в улыбке, кажется, снова ухватила то, что он сейчас чувствует. Ухватила-впитала-отразила, поймала отражение… и снова — не разберешь, кто из них двоих больше ждет и предвкушает. Но желание стало таким сильным, что Дора, всхлипнув, сама взялась за ботинки и камуфляжные штаны. Она сделает это быстрее. А заодно хоть немного отвлечется от его взгляда.
Син помогал, так что получилось и правда быстро. Только вот бриджи снять не дал, перехватил руки и мягко опрокинул на кровать.
“А это мне”.
Провел ладонями, обрисовывая бедра, сверху вниз. Задержался на коленях.
“Нашел!” — сообщил с таким воодушевлением, будто отрыл по меньшей мере клад.
Дора даже не успела понять, что нашел, когда он прижался губами к животу. Касался родинки языком, осторожно и ласково, а Дора таяла, расплывалась и не могла понять, что с ней творится. Не было там никакой эрогенной зоны. Никогда.
“Сладкая”.
“И мокрая”, — подумала, изо всех сил вцепляясь пальцами в простыню. Между ног было горячо, мучительно хотелось прикосновений. Еще. Больше. Везде. Но почувствовать его в себе хотелось сильнее всего. “Сними их уже! Не могу!”
Приподняла бедра, когда Син подцепил бриджи вместе с трусиками и потянул вниз. Медленно. Ему нравилось смотреть, как тело освобождается от одежды, нравился контраст черной ткани и светлой кожи. Ему хотелось — тоже, но он сдерживался, чтобы насмотреться вволю. А Дору потряхивало от нахлынувшего удвоенного желания. Внутри сжималось и пульсировало, как будто он уже был там.
“Знаешь, как сильно ты заводишь?”
“Да у меня от тебя вообще крышу сносит!”
Син развел ее ноги, и Дора выгнулась навстречу, ощутив первый мягкий, неглубокий, как будто пробный толчок. Обвила руками шею Сина, раскрылась, запрокинула голову, вся отдаваясь ощущениям. Он не торопился, медлил. Точно как она любила. Вот только сейчас Дора была готова, как никогда прежде. К черту прелюдии.
“А как же растянуть удовольствие?” — отозвался Син и тут же вошел полностью, вырвав у нее сладкий протяжный стон.
Задвигался равномерно, плавно, неторопливо. А ощущения захлестывали с головой. Привычное удовольствие смешивалось с непривычным, странным, более резким, и Дора жарко покраснела, когда поняла — это ощущения Сина. “Кажется, нам светит двойной оргазм”, — мысль мелькнула внезапно, заставив смутиться. Слишком откровенно.
“Я тоже тебя чувствую. И тоже раньше так не было”.
“Почему не было? Ты же… Это ведь ты, твой дар”.
“Не я, мы. Ты не закрываешься. Сама впускаешь”.
И снова передал ей образ. Крупный план — напряженно запрокинутая голова, зажмуренные глаза и откровенное счастье на лице. А потом вошел до конца и замер. Попросил: “Опусти руки”.
Она была уже на грани, совсем-совсем. Сжала в кулаках влажную, скомканную простыню. “Не останавливайся!”
“Сейчас. Посмотри”.
Одним взглядом охватила всю картинку — широко разведенные колени, напряженный живот, темную родинку, почти такие же темные, твердые даже на вид соски, приоткрытый рот. Син снова накрыл ее грудь ладонями — она увидела их сверху, острые костяшки, белую нитку старого шрама на левой руке.
Открыла глаза. “Какой ты красивый!”
Сухощавый, подтянутый, ни грамма лишнего. Никаких ярко выраженных мышц, но сила чувствуется. И не только сила. Он снова начал двигаться, входил в нее, и сквозь жаркое марево наслаждения, сквозь подступающий оргазм Дора никак не могла оторваться от любования этими движениями. Мягкими, словно вкрадчивыми. И лицо стало… другим. Серьезным, вдохновенным каким-то, будто он тут не в постели с девчонкой кувыркается, а… священнодействует?
“В тебе тихо. Это… кайф?”
“Что?”
Может, он и объяснил бы, но не успел. Накрыло. С головой — и унесло, в не-здесь, в никуда, в запредельно-сладко-остро-нежно-тихое. Син мягко опустился на нее, сгреб в охапку. Дора обняла в ответ. Так хорошо не просто раньше не было — она и помыслить не могла, что так бывает. Не бывает. Ни с кем и никогда.
“Сейчас встану. Я тяжелый”.
“Не надо. Мне хорошо. Ты классный и обнимаешь”.
Син щекотно фыркнул в ухо.
“Да, любовь к обнимашкам в тебе неизмерима. Даже с подозрительными полукотами из снов обнимаешься”.
“Он не подозрительный, он на тебя был похож”, — Дора хихикнула, вспомнив сон — нормальную часть сна, до кошмара.
“На хвост и такие уши я не согласен. Уж прости”.
“Ты и без них мне нравишься, так что прощаю”, — она потерлась носом о его щеку. По странному выверту ассоциаций вспомнила вдруг непонятное “в тебе тихо” — что он вообще имел в виду?
“Тишину. В прямом смысле. У меня в голове ее не бывает, иногда так достают голоса, хоть на необитаемый остров сбегай. В тебе — она есть”.
“Почему? Я ведь ничего не делаю?”
“Ты глушишь все лишнее. Я не знал, что так бывает. Называется “настройка”. А мои ощущения при этом... ваш “кайф” — самое подходящее слово”.
Обнял крепче, перевернулся на спину, увлекая Дору за собой.
“Так лучше”.
“С тобой по-всякому хорошо”, — согласилась она. Совсем не ко времени накатила тревога. Весь вчерашний вечер откладывала на потом вопрос, как все-таки вернуться домой, а теперь… Дом — это дом. Родители, друзья, работа, увлечения. Нормальный мир без психов и охотников за психами. Вот только Сина там тоже нет, а без него… Без него — никогда больше не будет так хорошо. Ни с кем. Останется только вспоминать и гадать, как он здесь… в безумном мире, где приходится лезть в такие вот смертельно опасные передряги.
Еще немного, и начнет желать, чтобы пути назад не было! Вроде как и хотела, сделала все, что могла, совесть чиста. А здесь куда? В “Отдел А”? Не будут же ее прятать вечно?
— Надо подождать. Если тебе и правда достался дар, ты и сама сможешь вернуться домой.
Кинул Доре: “Стреляй по коленям!” — и, вдохнув, рухнул в холодное, мутное, на долю секунды оставшееся раскрытым и беззащитным сознание твари. Сцепился с ним намертво, срастаясь, пуская корни, отыскивая самые уязвимые места. Голод. Жажду жизни. Жадную тягу к последним, затихающим в подкорке толчкам человеческого сердца. Его сердце было таким же ледяным и непроницаемым, как сознание. Нет уж, урод, не на того напал! В голове набатом стучала кровь. Син цеплял его всеми крючками, какими мог, держал, не давая схлопнуться, уйти в невидимость. А урод даже боли не чувствовал. Она отзывалась только слабым эхом и раздражением. Хотя Дора, кажется, стреляла не раз. Сознание вампира полыхнуло разочарованием, удивлением, бешенством. Замелькали картинки. Танцпол, обмякшее мертвое тело коровы. Урод тянулся к нему. Хотел зацепиться, всосаться как следует. Чуял неприятности, мудак! Но Хорт успел. Да. Хорт, Ипси, Гарт. Син не слышал их, улавливал едва заметным отголоском, самым краем сознания, которое сейчас почти ничем не напоминало его собственное. Ничего, он успеет выбраться. Наверняка.
Прода от 29.08.2019, 08:38
***
Син был прав, когда сказал: “Если припрет — выстрелишь”. Просто до сих пор она не понимала, что такое — “припрет”.
Поняла, когда Син скомандовал стрелять, а потом — отключился. То есть сначала он, кажется, сцепился с вампиром “в эфире”, если ей с перепугу это не почудилось. Перепугаешься при виде такого уродца, вот честное слово, уж лучше роскошный клыкастый кровосос, как в кино или фэнтези! Но когда Дора выстрелила раз, и еще раз, и снова, а ничего не изменилось... По тощим бледным лапкам упыря текла кровь, красная, нормальная, но он как будто не чувствовал боли. А Дора — чувствовала, как тяжело Сину. И стреляла как заведенная, не хотела и не могла останавливаться. Пока патроны не закончились.
К тому моменту уродец на ногах уже не стоял. Валялся на залитом кровью полу и подергивался. А Син сидел у стенки, с белым лицом и закатившимися глазами, и за него было страшно — до одури.
Показалось — мимо промчался кто-то невидимый. Лица коснулся то ли край легкой одежды, то ли ветер от быстрого движения, в воздухе остался едва уловимый земляничный запах. Дора шарахнулась к Сину. Боялась, что не справится с перезарядкой незнакомых пистолетов, что руки будут трястись, но сменить магазины получилось быстро. Наверное, с перепугу. Приготовилась стрелять при малейших признаках угрозы. Но, кажется, это был кто-то свой. Потому что уродский упырь вдруг обмяк, изо рта потянулась нитка розовой слюны. Не сдох — дышал. Но вымораживающей жути больше не было. Отпустило.
— Кто здесь? — прошептала Дора.
— Это я. Ипси. Не бойся, все кончилось. — Прямо из воздуха соткалась девчонка-подросток. Худенькая, с живыми глазами, острым носом и короткими растрепанными волосами. Она стояла на коленях над распростертым уродцем-вампиром и сжимала в руке шприц. — А ты — непонятная девица из портала, я знаю. Молодец. Копыта ему здорово расквасила.
Ипси. Та самая, что вечно раскидывает косметички. Дора кивнула. Повторила мысленно: “Все кончилось”. Вот теперь руки затряслись. А Син так и сидел с закатившимися глазами.
— Син? — прошептала Дора.
— Мне здесь не нравится. Шумно, грязно, воняет, и детям до восемнадцати сюда нельзя. — По коридору к ним шел Хорт.
— Ой, не начинай, — отмахнулась Ипси, поднимаясь. — Смотри! Это же вампир. Настоящий! Ты таких никогда не видел и, может, больше не увидишь!
— На что тут смотреть? — Хорт подошел ближе, потыкал вампира носком ботинка. — Уродство.
— Да ты не волнуйся, — Ипси обернулась к Доре. — Скоро очнется. Син — сильный.
— И ленивый, — добавил Хорт. — Сидит вон, расслабляется. Босс номер два, вы меня отпустите наконец или нет?
— Нет, — Син с видимым усилием открыл глаза. — Вы оба останетесь и дождетесь Кобру. Они вот-вот будут. А нам надо сматываться. Срочно.
— Из-за этой злой рыжей женщины одни неприятности, — вздохнул Хорт. — Ладно, но завтра, то есть уже сегодня у меня выходной.
— Ты точно в порядке? — такого облегчения Дора давно не испытывала.
— Сейчас на ноги встану, тогда скажу, — усмехнулся Син. — Хорт, Ипси, если что, стрелял я. С Гартом и мистером Смитом сам поговорю. Все, пора. Подъем.
Он выпрямился, придерживаясь за стену. Потер лицо ладонями.
— И чего ждете? Это я вам, злая рыжая женщина. Открывайте портал и уходите. Или вам нравится лазить по вонючим тоннелям?
— Как?! — но Дора тут же поняла, как. Просто представить, что начнется, если ее застукает здесь та самая Кобра, с девизом “нет мутанта — нет проблемы”. Или “Отдел А” с лабораториями и вивисекторами. Или еще кто-нибудь, кого очень заинтересует другой мир.
Она вцепилась в Сина, крепко зажмурилась и изо всех сил захотела в единственное безопасное место этого мира, которое успела узнать. Их комнату в мотеле, с душем, кроватью и озабоченным нравственностью портье. А тот, кстати, отлично их запомнил, и на случай неприятных вопросов алиби обеспечено.
У нее получилось. Секунда дезориентации, как будто портал открылся прямо под ногами, и они туда попросту провалились — и коридор с упырем, Хортом и Ипси исчез, а Дора, пошатнувшись и не удержав равновесия, неловко врезалась в край кровати. Жесткое ребро матраса ударило под коленки, она вскрикнула и опрокинулась на спину, так и не выпустив Сина. Почему-то не получалось разжать руки. Свалились оба поперек кровати — в грязных шмотках и обуви, пропитанные вонью притона.
Прода от 29.08.2019, 18:20
— Это я погорячилась, — с досадой признала Дора. — Надо было в душ порталиться.
И тут накатило облегчение. Как будто только сейчас поняла до конца и поверила, что все закончилось и они живы, целы и в безопасности. А она тут о грязных шмотках переживает.
— Самое безопасное место в мире — кровать. Я понял. — Син приподнялся, опираясь на локоть. Дышать стало легче, но…
Тут Дора вдруг осознала, что видит его отчетливо. И хулиганскую улыбку, и смеющиеся глаза. Это что же, они всю ночь куролесили? Уже рассвет?
— И нам больше никто не мешает.
— Никаких психов? Ты никого не ищешь и никуда не надо бежать?
“И мы можем…” — она вдруг смутилась и потянулась поцеловать. Так гораздо проще, чем куча слов, пусть даже мысленных.
“Мы можем все”, — Син целовал глубоко, раздвигая языком ее губы, находя язык. Заводил, и Дора отвечала все жарче. Но почему-то получалось — нежно. Такого с ней не было еще никогда, нежность всегда стояла где-то рядом со слюнявыми школьными поцелуями, когда не заходили дальше обжимашек. “Значит, не с теми целовалась. Забудь”. Вместе с его словами Дора вдруг ощутила и чувства — тоже нежность, изумленное восхищение, желание и жадность. Сина возбуждали поцелуи, но еще сильнее возбуждало то, как от поцелуев заводится она. А ее заводило его возбуждение.
“Зеркальный коридор”, — не словами, образом вспыхнула мысль-картинка. Бесконечное число отражений, “мне нравится, что тебе нравится, что мне нравится”...
Она падала в эту бесконечность, уже не знала точно, свое желание чувствует — или Сина.
“Общее?”
“Да”.
Обвила руками его шею, взъерошила волосы — мягкие, и от этого ощущения снова почти захлебнулась в нежности.
“Хочу. Очень”.
Он не ответил словами, но дал больше. Дора увидела себя, так отчетливо, будто в зеркале. Маленькую упругую грудь, почему-то даже почувствовала, какая она на ощупь, так, как представлял это Син, рыжие волны волос на плечах — шелковые, гладкие. Сегодня они такими точно не были! Напряженную шею, пожалуй, даже длиннее, чем на самом деле. Талию, подрагивающий живот. Даже родинку слева над пупком.
“Откуда?”
“Зеркало в ванной. Пока не успело запотеть. Я не подглядывал. Честно”.
“Невозможный!”
“Хочу увидеть это все своими глазами”.
“Увидишь”.
Попыталась расстегнуть куртку одной рукой, потому что совсем оторваться от Сина было выше ее сил. Он подхватил под спину и усадил — так, сидя, стало проще. Скоро куртка улетела в угол, а Син вдруг сказал: ”Смотри”, — и она снова увидела себя. В черной футболке в обтяжку, сквозь которую отчетливо проступали торчащие соски, с лихорадочно блестящими глазами, с прядью волос, прилипшей к щеке — она и не представляла, что для кого-то может выглядеть настолько... возбуждающей. Даже в жар бросило.
Син снял куртку и ботинки, стащил через голову майку, а Дора все сидела, часто дыша, осознавая этот взгляд со стороны. Пока Син не накрыл ладонями ее грудь.
Погладил соски, нежно, чуть дотрагиваясь. И казалось бы, через футболку. Не должно ведь быть так… остро? Дора зажмурилась.
“Разоружаемся”.
Пока расстегивал на ней пояс с кобурами, казалось — время застыло. И не хотелось открывать глаза. Потому что так, с закрытыми, каждое случайное прикосновение отзывалось ярко, будто вспышкой под веками. И майку начала снимать все так же, не открывая глаз — а Син снова показал ей, как смотрится со стороны. Как скользит по коже мягкая ткань, обнажая сначала живот, за ним — грудь, с темными напряженными сосками. Шею. Голову — снизу вверх, от подбородка до зажмуренных глаз. А потом на плечи опускаются рыжие волны.
“Захватывающее зрелище. И убийственное приключение. Называется “раздень девушку после веселой ночки”.
“Пока что девушка сама раздевается”.
“Ты оставила самое сложное”.
Она все-таки открыла глаза. Син улыбался, задорно и… предвкушающе? Хотя нет, предвкушение было не в улыбке, кажется, снова ухватила то, что он сейчас чувствует. Ухватила-впитала-отразила, поймала отражение… и снова — не разберешь, кто из них двоих больше ждет и предвкушает. Но желание стало таким сильным, что Дора, всхлипнув, сама взялась за ботинки и камуфляжные штаны. Она сделает это быстрее. А заодно хоть немного отвлечется от его взгляда.
Син помогал, так что получилось и правда быстро. Только вот бриджи снять не дал, перехватил руки и мягко опрокинул на кровать.
“А это мне”.
Провел ладонями, обрисовывая бедра, сверху вниз. Задержался на коленях.
“Нашел!” — сообщил с таким воодушевлением, будто отрыл по меньшей мере клад.
Дора даже не успела понять, что нашел, когда он прижался губами к животу. Касался родинки языком, осторожно и ласково, а Дора таяла, расплывалась и не могла понять, что с ней творится. Не было там никакой эрогенной зоны. Никогда.
“Сладкая”.
“И мокрая”, — подумала, изо всех сил вцепляясь пальцами в простыню. Между ног было горячо, мучительно хотелось прикосновений. Еще. Больше. Везде. Но почувствовать его в себе хотелось сильнее всего. “Сними их уже! Не могу!”
Приподняла бедра, когда Син подцепил бриджи вместе с трусиками и потянул вниз. Медленно. Ему нравилось смотреть, как тело освобождается от одежды, нравился контраст черной ткани и светлой кожи. Ему хотелось — тоже, но он сдерживался, чтобы насмотреться вволю. А Дору потряхивало от нахлынувшего удвоенного желания. Внутри сжималось и пульсировало, как будто он уже был там.
“Знаешь, как сильно ты заводишь?”
“Да у меня от тебя вообще крышу сносит!”
Син развел ее ноги, и Дора выгнулась навстречу, ощутив первый мягкий, неглубокий, как будто пробный толчок. Обвила руками шею Сина, раскрылась, запрокинула голову, вся отдаваясь ощущениям. Он не торопился, медлил. Точно как она любила. Вот только сейчас Дора была готова, как никогда прежде. К черту прелюдии.
“А как же растянуть удовольствие?” — отозвался Син и тут же вошел полностью, вырвав у нее сладкий протяжный стон.
Задвигался равномерно, плавно, неторопливо. А ощущения захлестывали с головой. Привычное удовольствие смешивалось с непривычным, странным, более резким, и Дора жарко покраснела, когда поняла — это ощущения Сина. “Кажется, нам светит двойной оргазм”, — мысль мелькнула внезапно, заставив смутиться. Слишком откровенно.
“Я тоже тебя чувствую. И тоже раньше так не было”.
“Почему не было? Ты же… Это ведь ты, твой дар”.
“Не я, мы. Ты не закрываешься. Сама впускаешь”.
И снова передал ей образ. Крупный план — напряженно запрокинутая голова, зажмуренные глаза и откровенное счастье на лице. А потом вошел до конца и замер. Попросил: “Опусти руки”.
Она была уже на грани, совсем-совсем. Сжала в кулаках влажную, скомканную простыню. “Не останавливайся!”
“Сейчас. Посмотри”.
Одним взглядом охватила всю картинку — широко разведенные колени, напряженный живот, темную родинку, почти такие же темные, твердые даже на вид соски, приоткрытый рот. Син снова накрыл ее грудь ладонями — она увидела их сверху, острые костяшки, белую нитку старого шрама на левой руке.
Открыла глаза. “Какой ты красивый!”
Сухощавый, подтянутый, ни грамма лишнего. Никаких ярко выраженных мышц, но сила чувствуется. И не только сила. Он снова начал двигаться, входил в нее, и сквозь жаркое марево наслаждения, сквозь подступающий оргазм Дора никак не могла оторваться от любования этими движениями. Мягкими, словно вкрадчивыми. И лицо стало… другим. Серьезным, вдохновенным каким-то, будто он тут не в постели с девчонкой кувыркается, а… священнодействует?
“В тебе тихо. Это… кайф?”
“Что?”
Может, он и объяснил бы, но не успел. Накрыло. С головой — и унесло, в не-здесь, в никуда, в запредельно-сладко-остро-нежно-тихое. Син мягко опустился на нее, сгреб в охапку. Дора обняла в ответ. Так хорошо не просто раньше не было — она и помыслить не могла, что так бывает. Не бывает. Ни с кем и никогда.
“Сейчас встану. Я тяжелый”.
“Не надо. Мне хорошо. Ты классный и обнимаешь”.
Син щекотно фыркнул в ухо.
“Да, любовь к обнимашкам в тебе неизмерима. Даже с подозрительными полукотами из снов обнимаешься”.
“Он не подозрительный, он на тебя был похож”, — Дора хихикнула, вспомнив сон — нормальную часть сна, до кошмара.
“На хвост и такие уши я не согласен. Уж прости”.
“Ты и без них мне нравишься, так что прощаю”, — она потерлась носом о его щеку. По странному выверту ассоциаций вспомнила вдруг непонятное “в тебе тихо” — что он вообще имел в виду?
“Тишину. В прямом смысле. У меня в голове ее не бывает, иногда так достают голоса, хоть на необитаемый остров сбегай. В тебе — она есть”.
“Почему? Я ведь ничего не делаю?”
“Ты глушишь все лишнее. Я не знал, что так бывает. Называется “настройка”. А мои ощущения при этом... ваш “кайф” — самое подходящее слово”.
Обнял крепче, перевернулся на спину, увлекая Дору за собой.
“Так лучше”.
“С тобой по-всякому хорошо”, — согласилась она. Совсем не ко времени накатила тревога. Весь вчерашний вечер откладывала на потом вопрос, как все-таки вернуться домой, а теперь… Дом — это дом. Родители, друзья, работа, увлечения. Нормальный мир без психов и охотников за психами. Вот только Сина там тоже нет, а без него… Без него — никогда больше не будет так хорошо. Ни с кем. Останется только вспоминать и гадать, как он здесь… в безумном мире, где приходится лезть в такие вот смертельно опасные передряги.
Еще немного, и начнет желать, чтобы пути назад не было! Вроде как и хотела, сделала все, что могла, совесть чиста. А здесь куда? В “Отдел А”? Не будут же ее прятать вечно?
— Надо подождать. Если тебе и правда достался дар, ты и сама сможешь вернуться домой.
