Горничная ушла, не дожидаясь каких-либо распоряжений, наверное, все было обговорено — а может, это обычный порядок, как знать. Аурелия нетерпеливо взглянула на Дана. Он собрался разлить им кофе к следующему году? Или не знает, как подступиться к кофейнику — сидя или стоя?
То ли поймав ее взгляд, то ли просто перестав наконец-то тормозить, Дан привстал и, надо признать, довольно ловко справился. Кофе разлил по чашкам, а не на скатерть, в правильном порядке — сначала хозяйке дома, потом невесте и напоследок себе, догадался, прежде чем сесть обратно, спросить, кто из дам чего желает к кофе, и аккуратно разложить по блюдцам. И даже, слава Великой матери, не запутался в названиях! Ладно, с таким материалом можно работать, как сказал бы ее наставник по зельеделию.
Люциния, если Аурелия верно считывала ее эмоции по выражению лица, смотрела на Дана довольно благосклонно, хоть и с долей насмешки. Он вызывал в ней легкий интерес и что-то вроде здоровой и вполне уместной в такой ситуации подозрительности. Хотелось бы знать, что ей известно о нем, кроме самого главного: ее умерший сын с какой-то радости сделал непонятного парня из глухомани своим единственным узаконенным наследником.
— Я предпочла бы обойтись без банальностей вроде вопросов о дороге, погоде и самочувствии, — сказала Люциния, сделав крошечный глоточек из чашки, — и буду рада, если вы тоже не станете пытаться вести со мной светскую беседу ни о чем. Терять время на такие неважные вещи — не в моих привычках. Да и вам, я думаю, так будет проще.
Изумительный пример того, как можно вежливо сказать человеку, что он неотесанный болван. Аурелия оценила. Впрочем, слова Люцинии не походили на оскорбление, она не ставила перед собой цели кого-то унизить, всего лишь констатировала факт.
— Я пригласила вас, сэн Адан, чтобы познакомиться с единственным наследником моего сына. Мне кажется, что в сложившихся обстоятельствах нам обоим не помешает узнать друг друга. Поэтому я предлагаю вам задержаться в столице на какое-то время. И, разумеется, скрасить мои будни в этом огромном доме. Он, согласитесь, слишком велик для меня одной.
— Сэнья Люциния, — Дан поставил чашечку, из которой едва ли сделал хоть один глоток, — я не помню своих родителей. Я не знал даже своей фамилии, пока ваш сын меня не отыскал. Я… Не знаю, поймете ли вы меня, я не очень силен в правильном выражении мыслей, но… Я любил вашего сына. Он действительно хотел стать для меня отцом. А стал, возможно, старшим братом, но в любом случае он был самым близким для меня человеком. Я не рад этому наследству. Я предпочел бы… — он замолчал, взял чашечку, поставил обратно. Сжал руку в кулак и сказал резко: — Я не знаю, какие черти его понесли в то плавание!
Аурелия слышала, что так бывает у сильных магов при потере контроля, а может, и у необученных как следует тоже, но вот испытать на себе еще ни разу не доводилось. Чистая, плотная сила потекла от Дана во все стороны. Она сегодня уже чувствовала ее, но тогда поток был направленным, а сейчас — абсолютно хаотичным. Дан контролировал эмоции, хоть как-то, видно, очень стараясь, но вот сдержать магию, похоже, не умел. И ведь ничего с этим не поделаешь. Не руну же запечатывающую ему на лбу рисовать, в самом деле! Аурелия качнулась вперед, накрыла его руку своей, сказала негромко:
— Ты не виноват. Это было его решением.
— Я скажу вам больше, сэн Адан, — заговорила Люциния, до этого молча наблюдавшая за происходящим. — Я мать, и я тоже никогда не знала, какие черти несут моего сына по жизни. А он несся в такие дебри, что страшно даже представить. Но это плавание…
Она дотронулась до тяжелого браслета на запястье. В глаза он бросался сразу — крупные натуральные камни разных форм и размеров, плотно подогнанные друг к другу, выглядели необычно, но на удивление красиво. Аурелия, приглядевшись внимательнее, уже не смогла отвести взгляд. И без всякой магии было ясно, что браслет — далеко не простая безделушка.
— Леон, принеси шкатулку с письмами из кабинета, — Люциния, заметив ее взгляд, улыбнулась: — Вы интересуетесь артефактами, сэнья Тамирия?
— Крайне интересуюсь, — призналась Аурелия. Не отпираться же, когда тебе задают такие правильные вопросы. К тому же, если Рубен Олгрус увлекается артефакторикой, его дочь вполне может находить ее занимательной. — Особенно такими уникальными.
Развить тему помешал дворецкий. Люциния, приняв от него шкатулку, вынула конверт и положила на стол перед Даном.
— Думаю, здесь вы найдете немного ответов на свои вопросы. Это письмо было последним. Кайо отправил его из Магарейры, это, если я не путаю, где-то на Крокодиловых островах. За неделю до того как… — Она не стала продолжать. Добавила, помолчав:
— Леон покажет вам комнаты, и, я надеюсь, вы составите мне компанию за обедом. Будет еще несколько гостей, но об этом позже.
Магарейра. Дан обвел пальцем почтовый штамп на конверте. Кайо и ему оттуда написал, это была последняя остановка перед длительным и опасным переходом через океан. Дан помнил то письмо почти наизусть. Кайо много и подробно описывал будни на «Непобедимом», потешался над корабельным коком, у которого была удивительная для моряка фобия — он боялся живых рыб, всегда требовал, чтобы свежий улов как следует умертвили, прежде чем принести на камбуз. Описывал Крокодиловы острова и туземцев, рассуждал о местной магии, о странных обычаях, упомянул вскользь, словно смущаясь, что девушки там считают за благословение Великой матери, если получится родить от моряка с проходящего судна, и такой ребенок не считается отродьем чужака, как бывает в других местах, его отцом называют вождя племени. Ну да, и в итоге половина племени называет вождя папой.
Кайо умел описать все это так, что у Дана словно перед глазами стояли, как живые, и девушки-туземки в стеклянных бусах и пестрых коротких юбках, и пальмы над белым песком, и кок с выпученными глазами, отпрыгивающий от раззявившей пасть недобитой рыбины. Но он и представить не мог, чтобы Кайо о том же самом писал своей матери. Которая, хоть и оказалась совсем не старухой, как он до сих пор представлял, и голос у нее дрогнул, когда разговор зашел о сыне, но все-таки… Все-таки разве она не выгнала его когда-то?
Письмо было толстым. Дан вынул из конверта пачку листов, осторожно расправил.
Он сидел за столом в отведенной ему комнате, за окном ярко светило солнце, и почему-то вспоминался такой же солнечный день, когда в Сеталью вернулась выжившая часть команды «Непобедимого». Сэнья Люциния сказала точно. Неделя. Через неделю после выхода из Магарейры корабль попал в полосу шквала, был поврежден так, что о переходе через океан не могло быть и речи, с трудом дополз обратно до архипелага. А там наткнулись на пиратскую засаду. Бой был быстрым и кровавым. И Кайо… одному из многих, не повезло.
«Здравствуйте, матушка».
Дан смотрел на письмо и с трудом сдерживал рвущуюся наружу бесконтрольную магию. Один раз уже едва не устроил разгром и безобразие, спасибо, Аурелия заметила и успокоила, а сэнья Люциния отвлекла письмом. «Старая кошелка», которую Кайо, оказывается, называл матушкой. Хотя бы в письмах. Оно ведь не единственное, сэнья Люциния сказала — «последнее».
А эти пятна, расплывшиеся чернила. Она… плакала?
«Здравствуйте, матушка.
Вы, пожалуй, удивитесь, увидев, откуда прибыло это письмо. Я должен был написать Вам раньше, но, честно сказать, закрутился — сборы в долгое путешествие, особенно морское, всегда требуют немало времени. Нет, я не стал внезапно моряком, на борту я буду почти в роли балласта, или скорее пассажира — балласт не требует спального места и пропитания (да, знаю, шутка снова получилась неуклюжей). «Непобедимый» отправляется в кругосветное плавание, с поручением от Адмиралтейства уточнить карты берегов и течений, а также собрать сведения о землях, которые мы посетим. Это почетная миссия, достойная наследника нашей семьи. Знаю, Вы сейчас подумали, что не худо бы мне сначала обзавестись собственным наследником, во избежание внезапных трагических случайностей, а точнее, их последствий для рода. Признаться, я и сам уже подумывал о том, что пора остепениться. Вернусь — можно будет и о женитьбе подумать, как считаете, матушка? Пока же я позаботился сразу и о нашем роде, и о сыне бедного Эктора. Перед тем как отправиться в путь, я официально дал Адану нашу фамилию и сделал своим наследником. Если со мной случится несчастье, не будьте к мальчику чрезмерно строги, у меня было слишком мало времени на его воспитание. Поверьте, матушка, у Дана превосходные задатки. Эктор гордился бы им, а я счастлив, что успел сделать для него хоть что-то. Правда, вы, возможно, сказали бы, что он уродился таким же благородным безумцем. Но лучше быть благородным безумцем, чем прижимистым подлецом, не так ли?»
Дан перевернул лист, но не спешил читать дальше. Дыхание перехватывало. Он не ожидал… не думал, что Кайо пишет о нем своей матери, и что он так превосходно отзывается о том, кому в глаза чаще говорил «учить тебя и учить, пока толк будет».
И, хотелось бы знать, о ком он думал, когда писал последнюю фразу, о прижимистых подлецах? Сэнья Люциния знает? И достанет ли у него смелости спросить?
И, наверное, самое главное… Если он думал жениться — была ли у него девушка на примете? И не могло ли с той девушкой случиться то же, что с матерью самого Дана?
Наверное, если кто-то был, он написал бы сэнье Люцинии. Раз уж попросил позаботиться о нем, Адане, то как бы он мог забыть ту, которую любит?
«Думаю, на тот случай, если судьбой Адана придется заняться Вам, я должен предупредить. У него не так давно появилась невеста, причем появилась весьма странным образом. Она дочь Рубена Олгруса и Пенелопы Дейос, которую Вы, как я помню, упоминали не слишком лестно. Не могу сказать, насколько в дочери много от матери, надеюсь, она взяла больше от отца. Магистр Олгрус, безусловно, честен, благороден, мягок (возможно, даже сверх меры), и Вы наверняка оценили бы его увлечение: он создает весьма интересные артефакты. Я не могу сказать ни единого дурного слова о его сыновьях. Что касается дочери, Тамирия дружила с Аданом с детских лет, но только после того, как он сменил фамилию на Агидара, она стала во всеуслышание называть себя его невестой. Причем, я даже не уверен, что Адан делал ей предложение. Во всяком случае, меня он не просил о разговоре с ее отцом, как следовало бы по обычаю».
А в самом деле, как так вышло? Дан действительно не просил руки Тамирии ни у нее самой, ни у ее родителей, ни сам, ни через приемного отца. Он даже не может точно вспомнить, когда «сестренка друзей» превратилась в «невесту». Сэнья Пенелопа всегда была к нему добра. Он не знал, что нелестного можно было бы о ней сказать. Наверное, он был бы счастлив, будь она его матерью. Даже для безродного приемыша, друга ее «дорогих мальчиков», у нее всегда находилось ласковое слово и пусть простой, но сытный ужин. Да и за них с Тэмми она радовалась очень искренне. Но и желание дочери ехать с ним в столицу, в отличие от магистра Рубена, поддержала. А, если подумать, мать не должна, наверное, отпускать незамужнюю дочь одну с мужчиной, даже с женихом? Да еще через все королевство? А сэн Олгрус всегда уступал жене, уступил и в этот раз.
«...как следовало бы по обычаю. Впрочем, Тамирия, хоть и несколько невоспитанна по сравнению со столичными девушками, и на Ваш вкус наверняка вызывающе вульгарна, все же довольно талантлива, как и все дети магистра Рубена, и этот брак может стать удачным для рода, хотя финансовой прибыли, конечно, не принесет. Я боюсь, что даже приданое для нее будет куплено стороной жениха. Но это все мелочи. Не хотелось бы только, чтобы их союз раньше или позже стал для Адана разочарованием.
Конечно, я надеюсь, что на самом деле мы все это еще обсудим при личной встрече: Адан заявил прямо, что желает видеть меня на своей свадьбе и готов ждать, к тому же он намерен привести молодую жену в собственный дом, а для этого должен еще немало скопить.
Да, признаюсь честно, я о многом хочу с Вами поговорить, и это будет, надеюсь, спокойный и серьезный разговор, а не то безобразие, которое мы оба устроили двадцать лет назад. Я твердо Вам обещаю, матушка, что это путешествие станет моим последним безумством. Надеюсь, Вы поверите, что я в своих странствиях уже достаточно набрался ума, и простите мне и ошибки, и мою злость. Я до сих пор злюсь, разумеется, потому что Вы выставили меня из родного дома, как нашкодившего щенка, но сейчас наконец понимаю, что мне, как Вы и говорили, необходимо было повзрослеть. Попробовать жизнь на вкус, не ожидая от Вас помощи и защиты в любой неясной ситуации. Кстати, из содержания, которое Вы мне назначили, у меня в последние годы получалось немного откладывать, так что я даже кое-что скопил, на всякий случай. Надеюсь, Вы оцените такие перемены.
Простите меня за лишние седые волосы в Вашей как всегда безупречной прическе. И готовьтесь к встрече.
Ваш непутевый, но все еще любящий сын,
Кайо Агидара»
— Последнее безумство, — медленно повторил Дан. Так и случилось, хотя вряд ли Кайо имел в виду настолько печальный финал. Издевательски буквальное исполнение обещания. У судьбы отвратительное чувство юмора.
Неудивительно, что последний лист тоже в расплывшихся чернилах. Какая мать не плакала бы, читая это? Если даже он, мужчина, с трудом сдерживался!
Оставаться в одиночестве стало невыносимо. Он сможет не заплакать, но сумеет ли сдержать дурную силу, которая так и рвется наружу, желая смести все вокруг, лишь бы выплеснуть горе?
Аурелия в соседней комнате, за стеной. Несколько шагов по коридору. Наверное, лучше войти к ней через дверь, чем разнести случайно стену. Как-то у нее получилось уже один раз успокоить его магию.
— Войдите, — откликнулась она на стук.
Дан шагнул в комнату, прикрыл за собой дверь и остановился. Смотрел на Аурелию, впервые пытаясь осознанно найти отличия. Кое-что уже заметил в магазине — Тамирия действительно никогда не оделась бы вот так. Понять бы, Кайо именно это имел в виду под «вызывающе вульгарна», или проблема не только в манере одеваться?
— Что означает этот взгляд? — спросила Аурелия.
— Кайо назвал Тэмми вульгарной. Вызывающе вульгарной. Как думаешь, что он мог иметь в виду?
— Да что угодно. По отдельности или все сразу. Вот уж нашел, о чем спросить. Впрочем… — она прошла в комнату, села в кресло и махнула ему на другое. — Можем разобраться. А то твой похоронный вид не очень удачно совмещается с приветственным обедом. Надо отвлечься. Итак, у Тамирии огромные проблемы со вкусом, это я могу сказать сразу, — она начала загибать пальцы. — Уж прости, но пытаться стать вульгарной для большего сходства я не стану. И тот аляпистый кошмар из ее дорожного мешка не надену даже под пытками! Что дальше? Полагаю, с воспитанием тоже не все в порядке, в смысле, вспомни наше знакомство с Люцинией и подумай, как на моем месте вела бы себя Тамирия. Предположить ты наверняка можешь. Это два. Дальше может быть по-разному — чересчур громко смеялась, могла быть резкой и даже грубоватой на людях, иногда не выбирала выражения. Могла и устроить сцену у всех на виду. Смотрю, ты не возражаешь. Так и было? Ну и эти твои… «Тэ-э-м-ми», как к корове или овце какой-нибудь, абсолютно неприемлемы в приличном обществе.
То ли поймав ее взгляд, то ли просто перестав наконец-то тормозить, Дан привстал и, надо признать, довольно ловко справился. Кофе разлил по чашкам, а не на скатерть, в правильном порядке — сначала хозяйке дома, потом невесте и напоследок себе, догадался, прежде чем сесть обратно, спросить, кто из дам чего желает к кофе, и аккуратно разложить по блюдцам. И даже, слава Великой матери, не запутался в названиях! Ладно, с таким материалом можно работать, как сказал бы ее наставник по зельеделию.
Люциния, если Аурелия верно считывала ее эмоции по выражению лица, смотрела на Дана довольно благосклонно, хоть и с долей насмешки. Он вызывал в ней легкий интерес и что-то вроде здоровой и вполне уместной в такой ситуации подозрительности. Хотелось бы знать, что ей известно о нем, кроме самого главного: ее умерший сын с какой-то радости сделал непонятного парня из глухомани своим единственным узаконенным наследником.
— Я предпочла бы обойтись без банальностей вроде вопросов о дороге, погоде и самочувствии, — сказала Люциния, сделав крошечный глоточек из чашки, — и буду рада, если вы тоже не станете пытаться вести со мной светскую беседу ни о чем. Терять время на такие неважные вещи — не в моих привычках. Да и вам, я думаю, так будет проще.
Изумительный пример того, как можно вежливо сказать человеку, что он неотесанный болван. Аурелия оценила. Впрочем, слова Люцинии не походили на оскорбление, она не ставила перед собой цели кого-то унизить, всего лишь констатировала факт.
— Я пригласила вас, сэн Адан, чтобы познакомиться с единственным наследником моего сына. Мне кажется, что в сложившихся обстоятельствах нам обоим не помешает узнать друг друга. Поэтому я предлагаю вам задержаться в столице на какое-то время. И, разумеется, скрасить мои будни в этом огромном доме. Он, согласитесь, слишком велик для меня одной.
— Сэнья Люциния, — Дан поставил чашечку, из которой едва ли сделал хоть один глоток, — я не помню своих родителей. Я не знал даже своей фамилии, пока ваш сын меня не отыскал. Я… Не знаю, поймете ли вы меня, я не очень силен в правильном выражении мыслей, но… Я любил вашего сына. Он действительно хотел стать для меня отцом. А стал, возможно, старшим братом, но в любом случае он был самым близким для меня человеком. Я не рад этому наследству. Я предпочел бы… — он замолчал, взял чашечку, поставил обратно. Сжал руку в кулак и сказал резко: — Я не знаю, какие черти его понесли в то плавание!
Аурелия слышала, что так бывает у сильных магов при потере контроля, а может, и у необученных как следует тоже, но вот испытать на себе еще ни разу не доводилось. Чистая, плотная сила потекла от Дана во все стороны. Она сегодня уже чувствовала ее, но тогда поток был направленным, а сейчас — абсолютно хаотичным. Дан контролировал эмоции, хоть как-то, видно, очень стараясь, но вот сдержать магию, похоже, не умел. И ведь ничего с этим не поделаешь. Не руну же запечатывающую ему на лбу рисовать, в самом деле! Аурелия качнулась вперед, накрыла его руку своей, сказала негромко:
— Ты не виноват. Это было его решением.
— Я скажу вам больше, сэн Адан, — заговорила Люциния, до этого молча наблюдавшая за происходящим. — Я мать, и я тоже никогда не знала, какие черти несут моего сына по жизни. А он несся в такие дебри, что страшно даже представить. Но это плавание…
Она дотронулась до тяжелого браслета на запястье. В глаза он бросался сразу — крупные натуральные камни разных форм и размеров, плотно подогнанные друг к другу, выглядели необычно, но на удивление красиво. Аурелия, приглядевшись внимательнее, уже не смогла отвести взгляд. И без всякой магии было ясно, что браслет — далеко не простая безделушка.
— Леон, принеси шкатулку с письмами из кабинета, — Люциния, заметив ее взгляд, улыбнулась: — Вы интересуетесь артефактами, сэнья Тамирия?
— Крайне интересуюсь, — призналась Аурелия. Не отпираться же, когда тебе задают такие правильные вопросы. К тому же, если Рубен Олгрус увлекается артефакторикой, его дочь вполне может находить ее занимательной. — Особенно такими уникальными.
Развить тему помешал дворецкий. Люциния, приняв от него шкатулку, вынула конверт и положила на стол перед Даном.
— Думаю, здесь вы найдете немного ответов на свои вопросы. Это письмо было последним. Кайо отправил его из Магарейры, это, если я не путаю, где-то на Крокодиловых островах. За неделю до того как… — Она не стала продолжать. Добавила, помолчав:
— Леон покажет вам комнаты, и, я надеюсь, вы составите мне компанию за обедом. Будет еще несколько гостей, но об этом позже.
ГЛАВА 6
Магарейра. Дан обвел пальцем почтовый штамп на конверте. Кайо и ему оттуда написал, это была последняя остановка перед длительным и опасным переходом через океан. Дан помнил то письмо почти наизусть. Кайо много и подробно описывал будни на «Непобедимом», потешался над корабельным коком, у которого была удивительная для моряка фобия — он боялся живых рыб, всегда требовал, чтобы свежий улов как следует умертвили, прежде чем принести на камбуз. Описывал Крокодиловы острова и туземцев, рассуждал о местной магии, о странных обычаях, упомянул вскользь, словно смущаясь, что девушки там считают за благословение Великой матери, если получится родить от моряка с проходящего судна, и такой ребенок не считается отродьем чужака, как бывает в других местах, его отцом называют вождя племени. Ну да, и в итоге половина племени называет вождя папой.
Кайо умел описать все это так, что у Дана словно перед глазами стояли, как живые, и девушки-туземки в стеклянных бусах и пестрых коротких юбках, и пальмы над белым песком, и кок с выпученными глазами, отпрыгивающий от раззявившей пасть недобитой рыбины. Но он и представить не мог, чтобы Кайо о том же самом писал своей матери. Которая, хоть и оказалась совсем не старухой, как он до сих пор представлял, и голос у нее дрогнул, когда разговор зашел о сыне, но все-таки… Все-таки разве она не выгнала его когда-то?
Письмо было толстым. Дан вынул из конверта пачку листов, осторожно расправил.
Он сидел за столом в отведенной ему комнате, за окном ярко светило солнце, и почему-то вспоминался такой же солнечный день, когда в Сеталью вернулась выжившая часть команды «Непобедимого». Сэнья Люциния сказала точно. Неделя. Через неделю после выхода из Магарейры корабль попал в полосу шквала, был поврежден так, что о переходе через океан не могло быть и речи, с трудом дополз обратно до архипелага. А там наткнулись на пиратскую засаду. Бой был быстрым и кровавым. И Кайо… одному из многих, не повезло.
«Здравствуйте, матушка».
Дан смотрел на письмо и с трудом сдерживал рвущуюся наружу бесконтрольную магию. Один раз уже едва не устроил разгром и безобразие, спасибо, Аурелия заметила и успокоила, а сэнья Люциния отвлекла письмом. «Старая кошелка», которую Кайо, оказывается, называл матушкой. Хотя бы в письмах. Оно ведь не единственное, сэнья Люциния сказала — «последнее».
А эти пятна, расплывшиеся чернила. Она… плакала?
«Здравствуйте, матушка.
Вы, пожалуй, удивитесь, увидев, откуда прибыло это письмо. Я должен был написать Вам раньше, но, честно сказать, закрутился — сборы в долгое путешествие, особенно морское, всегда требуют немало времени. Нет, я не стал внезапно моряком, на борту я буду почти в роли балласта, или скорее пассажира — балласт не требует спального места и пропитания (да, знаю, шутка снова получилась неуклюжей). «Непобедимый» отправляется в кругосветное плавание, с поручением от Адмиралтейства уточнить карты берегов и течений, а также собрать сведения о землях, которые мы посетим. Это почетная миссия, достойная наследника нашей семьи. Знаю, Вы сейчас подумали, что не худо бы мне сначала обзавестись собственным наследником, во избежание внезапных трагических случайностей, а точнее, их последствий для рода. Признаться, я и сам уже подумывал о том, что пора остепениться. Вернусь — можно будет и о женитьбе подумать, как считаете, матушка? Пока же я позаботился сразу и о нашем роде, и о сыне бедного Эктора. Перед тем как отправиться в путь, я официально дал Адану нашу фамилию и сделал своим наследником. Если со мной случится несчастье, не будьте к мальчику чрезмерно строги, у меня было слишком мало времени на его воспитание. Поверьте, матушка, у Дана превосходные задатки. Эктор гордился бы им, а я счастлив, что успел сделать для него хоть что-то. Правда, вы, возможно, сказали бы, что он уродился таким же благородным безумцем. Но лучше быть благородным безумцем, чем прижимистым подлецом, не так ли?»
Дан перевернул лист, но не спешил читать дальше. Дыхание перехватывало. Он не ожидал… не думал, что Кайо пишет о нем своей матери, и что он так превосходно отзывается о том, кому в глаза чаще говорил «учить тебя и учить, пока толк будет».
И, хотелось бы знать, о ком он думал, когда писал последнюю фразу, о прижимистых подлецах? Сэнья Люциния знает? И достанет ли у него смелости спросить?
И, наверное, самое главное… Если он думал жениться — была ли у него девушка на примете? И не могло ли с той девушкой случиться то же, что с матерью самого Дана?
Наверное, если кто-то был, он написал бы сэнье Люцинии. Раз уж попросил позаботиться о нем, Адане, то как бы он мог забыть ту, которую любит?
«Думаю, на тот случай, если судьбой Адана придется заняться Вам, я должен предупредить. У него не так давно появилась невеста, причем появилась весьма странным образом. Она дочь Рубена Олгруса и Пенелопы Дейос, которую Вы, как я помню, упоминали не слишком лестно. Не могу сказать, насколько в дочери много от матери, надеюсь, она взяла больше от отца. Магистр Олгрус, безусловно, честен, благороден, мягок (возможно, даже сверх меры), и Вы наверняка оценили бы его увлечение: он создает весьма интересные артефакты. Я не могу сказать ни единого дурного слова о его сыновьях. Что касается дочери, Тамирия дружила с Аданом с детских лет, но только после того, как он сменил фамилию на Агидара, она стала во всеуслышание называть себя его невестой. Причем, я даже не уверен, что Адан делал ей предложение. Во всяком случае, меня он не просил о разговоре с ее отцом, как следовало бы по обычаю».
А в самом деле, как так вышло? Дан действительно не просил руки Тамирии ни у нее самой, ни у ее родителей, ни сам, ни через приемного отца. Он даже не может точно вспомнить, когда «сестренка друзей» превратилась в «невесту». Сэнья Пенелопа всегда была к нему добра. Он не знал, что нелестного можно было бы о ней сказать. Наверное, он был бы счастлив, будь она его матерью. Даже для безродного приемыша, друга ее «дорогих мальчиков», у нее всегда находилось ласковое слово и пусть простой, но сытный ужин. Да и за них с Тэмми она радовалась очень искренне. Но и желание дочери ехать с ним в столицу, в отличие от магистра Рубена, поддержала. А, если подумать, мать не должна, наверное, отпускать незамужнюю дочь одну с мужчиной, даже с женихом? Да еще через все королевство? А сэн Олгрус всегда уступал жене, уступил и в этот раз.
«...как следовало бы по обычаю. Впрочем, Тамирия, хоть и несколько невоспитанна по сравнению со столичными девушками, и на Ваш вкус наверняка вызывающе вульгарна, все же довольно талантлива, как и все дети магистра Рубена, и этот брак может стать удачным для рода, хотя финансовой прибыли, конечно, не принесет. Я боюсь, что даже приданое для нее будет куплено стороной жениха. Но это все мелочи. Не хотелось бы только, чтобы их союз раньше или позже стал для Адана разочарованием.
Конечно, я надеюсь, что на самом деле мы все это еще обсудим при личной встрече: Адан заявил прямо, что желает видеть меня на своей свадьбе и готов ждать, к тому же он намерен привести молодую жену в собственный дом, а для этого должен еще немало скопить.
Да, признаюсь честно, я о многом хочу с Вами поговорить, и это будет, надеюсь, спокойный и серьезный разговор, а не то безобразие, которое мы оба устроили двадцать лет назад. Я твердо Вам обещаю, матушка, что это путешествие станет моим последним безумством. Надеюсь, Вы поверите, что я в своих странствиях уже достаточно набрался ума, и простите мне и ошибки, и мою злость. Я до сих пор злюсь, разумеется, потому что Вы выставили меня из родного дома, как нашкодившего щенка, но сейчас наконец понимаю, что мне, как Вы и говорили, необходимо было повзрослеть. Попробовать жизнь на вкус, не ожидая от Вас помощи и защиты в любой неясной ситуации. Кстати, из содержания, которое Вы мне назначили, у меня в последние годы получалось немного откладывать, так что я даже кое-что скопил, на всякий случай. Надеюсь, Вы оцените такие перемены.
Простите меня за лишние седые волосы в Вашей как всегда безупречной прическе. И готовьтесь к встрече.
Ваш непутевый, но все еще любящий сын,
Кайо Агидара»
— Последнее безумство, — медленно повторил Дан. Так и случилось, хотя вряд ли Кайо имел в виду настолько печальный финал. Издевательски буквальное исполнение обещания. У судьбы отвратительное чувство юмора.
Неудивительно, что последний лист тоже в расплывшихся чернилах. Какая мать не плакала бы, читая это? Если даже он, мужчина, с трудом сдерживался!
Оставаться в одиночестве стало невыносимо. Он сможет не заплакать, но сумеет ли сдержать дурную силу, которая так и рвется наружу, желая смести все вокруг, лишь бы выплеснуть горе?
Аурелия в соседней комнате, за стеной. Несколько шагов по коридору. Наверное, лучше войти к ней через дверь, чем разнести случайно стену. Как-то у нее получилось уже один раз успокоить его магию.
— Войдите, — откликнулась она на стук.
Дан шагнул в комнату, прикрыл за собой дверь и остановился. Смотрел на Аурелию, впервые пытаясь осознанно найти отличия. Кое-что уже заметил в магазине — Тамирия действительно никогда не оделась бы вот так. Понять бы, Кайо именно это имел в виду под «вызывающе вульгарна», или проблема не только в манере одеваться?
— Что означает этот взгляд? — спросила Аурелия.
— Кайо назвал Тэмми вульгарной. Вызывающе вульгарной. Как думаешь, что он мог иметь в виду?
— Да что угодно. По отдельности или все сразу. Вот уж нашел, о чем спросить. Впрочем… — она прошла в комнату, села в кресло и махнула ему на другое. — Можем разобраться. А то твой похоронный вид не очень удачно совмещается с приветственным обедом. Надо отвлечься. Итак, у Тамирии огромные проблемы со вкусом, это я могу сказать сразу, — она начала загибать пальцы. — Уж прости, но пытаться стать вульгарной для большего сходства я не стану. И тот аляпистый кошмар из ее дорожного мешка не надену даже под пытками! Что дальше? Полагаю, с воспитанием тоже не все в порядке, в смысле, вспомни наше знакомство с Люцинией и подумай, как на моем месте вела бы себя Тамирия. Предположить ты наверняка можешь. Это два. Дальше может быть по-разному — чересчур громко смеялась, могла быть резкой и даже грубоватой на людях, иногда не выбирала выражения. Могла и устроить сцену у всех на виду. Смотрю, ты не возражаешь. Так и было? Ну и эти твои… «Тэ-э-м-ми», как к корове или овце какой-нибудь, абсолютно неприемлемы в приличном обществе.
