— А ты знаешь, что кому намечено?
— Вижу, если надо увидеть.
— А что намечено мне?
— Ты напишешь много книг, и, если не поймешь то, что должен понять, не успеешь дописать самую важную для твоего существования книгу.
— Я и не задумывался о писательстве, — удивился я.
— Задумаешься.
А в другой раз мы шли по улице, и меня удивили его поступки. У девочки богатых родителей упало мороженое, пока мама увлеченно болтала с подружками, и плач девочки, казалось, она совсем не замечала. Оч Воч купил новое мороженое и протянул ей с улыбкой, и она в ответ, улыбаясь, приняла его с детской открытостью и счастьем. А, проходя по этому оживленному проулку дальше, Оч Воч начал бить своей палкой попрошайку бомжеватого вида. Он толкал его и бил палкой, приговаривая:
— Иди работай! Иди работай!
Попрошайку как ветром унесло с этой улицы. Я спросил:
— Почему ты помог богатому ребенку и не помог бедняку, который просил подаяние?
— Он сам сотворил это со своей жизнью, он не брал ответственность за свои поступки. Так он и оказался там, где он есть.
— Но у него могло просто произойти несчастье, он, может, и не хотел становиться бедным? Судьба?
— Нет никакой судьбы. Несчастье с ним и случилось как урок, но он вместо того, чтобы научиться, сидит и жалеет себя, когда нужно действовать. А кто готов ему сказать правду? Вот ты бы его пожалел и дал бы денег, он бы и завтра пришел просить, опять спихивая ответственность на тех, кто подаст. Так он еще и ненавидит тех, кто ему подает, ведь он уже должными их чувствует себе. Попробуй в следующий раз ему не подать, так он еще и грязью тебя обольeт, мол, «жлоб, живет богаче меня, а не подал».
— А девочке почему мороженое подарил? Ведь ее мама вполне могла ей купить новое.
— Ее матери плевать на всех, кроме себя самой. А этот случай с подаренным мороженым она пронесет через всю жизнь маленьким детским воспоминанием бескорыстной любви. Она будет дарить эту любовь каждому на своем пути. А когда в будущем она откроет детский приют, то ее чувство любви будет изливаться на тех, кто в этом сильно нуждается. Это чувствует ребенок, оставленный в своей маленькой клетке беспомощности, когда на него не реагируют, когда он не нужен, неудобен. Она хочет дарить огромное количество любви, что есть в ней, поэтому просит ее. Только пройдя через такое детство, она захочет отдавать это светлое чувство таким брошенным, как когда-то была она сама.
Слушая его, мне казалось, что очень глупо спрашивать, откуда он так хорошо знает прошлое и будущее тех людей, которых совершенно не знает. Я слышал истории других, познавших мудрость Оч Воча, и все они говорили о его невероятных способностях знать все про всех. Было ли это невероятным? Наверное, да, но для него это было обыденностью. Тогда и мне нечего было удивляться, я просто слушал каждое его изречение и насыщался им, как живительной влагой в жаркий день. Я так был упоен им, что не замечал ни времени, ни людей, ни что происходило вокруг, когда лились его речи. При этом при всем он мог дурачиться, злиться, плакать, и все это было гармонично. Он настолько принимал свое естество, что оно было неоспоримо, и я рядом с ним принимал себя так же. Хотя раньше от самого себя уставал, и мое самобичевание разрушало меня. Это происходило как скопление в голове мух — мыслей, которые откусывали от меня с дикой болью по кусочку, и разогнать их у меня не получалось. Но рядом с ним этих мух не было в моей голове, мое сознание было чисто и могло перерабатывать кучу информации. Он пришел в мои темные подвалы сознания с фонарем, и стало светло. Как можно было им насытиться? Разве можно было себе отказать в этом наслаждении внутренней ясностью и спокойствием.
Однажды он пригласил меня на день людей. Он так называл то время, когда с разных мест к нему стекались люди со своими проблемами. Среди них было много болеющих. Все они искали ответы, все они хотели хотя бы немного побыть в зоне его чистых вибраций и насытиться его энергетикой.
Перед этим днем он не общался и много спал, будто наполняясь силой. Спал он на земле, объясняя это тем, что от нее берет низкие вибрации, чтобы потом перерабатывать людскую информацию. Так он насыщал себя силой вселенной. Мне он разрешил все время быть с ним, но при этом я не мог говорить — только смотреть. Кажется, в эти дни он вовсе не замечал меня. Но после принятия людей через пару дней он отвечал на все мои вопросы.
— Ты идущий, ты можешь быть все это время рядом, но молчи. Ты можешь впитывать, но молчи. Ты должен быть невидимым и для людей, и для меня, — сказал он строго. И я был счастлив, что просто могу быть там, слышать и видеть все, что будет происходить. Я не переживал по поводу молчания и невидимости, и мне было приятно, что мне позволено просто быть рядом. Мне этого сполна хватало.
Настал день икс, и указано было место, где я могу сидеть. Прием людей длился весь день, и весь день мы пили лишь холодный чай; я слушал, а он говорил.
Пришла женщина с ребенком лет девяти. Она показала стопы мальчика, на которых были трещины, и свои руки с такими же ранками. Кожа была сухая и просто трескалась на изгибах. Любое движение доставляло дискомфорт.
— Непослушный мальчуган? — спросил Оч Воч. — Не такой в твоих представлениях он должен быть? — обращаясь к женщине, продолжил он.
— Да, он упрям и своенравен, — проговорила устало женщина.
— А что с твоими отцом, братом и мужем? Тоже трудно с не такими жить?
Женщина ошеломленно посмотрела на старика и заплакала.
— Оставь им их жизнь, не контролируй. Взрослых ты уже не в состоянии переделать, так ты взялась за дитя?! Еще немного, и ты сломишь его искру движения в собственном направлении. А когда он вырастет и вырвется из-под юбки, то, сломленный, пойдет по стопам твоих отца, мужа и брата: будет упиваться алкоголем и наркотиками. А если оставишь ему его характер, не будешь вмешиваться, то он добьется многого, прославит и обогатит ваш род. Выбор за тобой.
Женщина попыталась что-то сказать в свое оправдание, но Оч Воч одним движением руки прекратил ее изливания, что означало, что он уже ждет следующего.
Следующим был парень лет двадцати шести, он еле говорил под влиянием своих эмоций. Тихо-тихо он произнес:
— Я не хочу жить.
Старик переспросил его, тот снова повторил, но громче, старик снова переспросил, тот начал кричать, что не хочет жить, что в жизни нет смысла. Тогда Оч Воч подошел к нему близко-близко и со всего маху дал ему Божественную оплеуху осознания, как он назвал это позже, да так врезал, что звон у меня в ушах стоял. Парня аж откинуло назад, он схватился за место удара и убежал как ошпаренный весь в слезах.
Позже старик мне сказал, что он поймет. Что только таким способом можно было вытолкнуть этого человека из его привычного видения.
Люди сменялись один за одним, приходили с детьми, с болезнями, старые и молодые, мужчины и женщины. Каждый хотел получить кусочек своей истины. Кого-то Оч Воч жалел и обнимал, кого-то одаривал презрением или снисхождением, а кому-то давал подзатыльников и пинков. А однажды просто с порога прогнал женщину, которая еще войти не успела.
Когда она занесла ногу на порог, старик выпрыгнул из своей привычной позы лотоса и заорал на нее, матеря на чем свет стоит.
— Ты у матери деньги вырвала из рук, чтобы приехать сюда?! Заплатить мне думала украденными деньгами у старухи, что вскармливала тебя своей грудью?! Пошла вон отсюда! Нигде отныне ты не найдешь покоя, и никто тебе руки не подаст, пока в твоей башке не будет понимания содеянного!
Женщина в страхе и полнейшем шоке выскочила на улицу, и след ее простыл.
Еще приходила женщина, что всю жизнь пыталась выносить ребенка, но все дети не рождались живыми. Она прошла множество лечений, но так и не получалось выносить ребенка. Она рассказывала об этом очень спокойно, ни тени эмоций не пробегало по ее каменному лицу. Тогда Оч Воч обошел ее вокруг, оглядывая, и спросил:
— Ты знаешь, кого ты способна родить?
Вопрос женщину не смутил, и, опустив голову лишь на мгновение от усталости пережитого, она ответила:
— Да, это будет больной ребенок, неспособный к самодостаточному существованию.
Она чувствовала это внутри себя, но, надеясь на лучшее и ощущая неодолимую силу желания стать матерью, перешагивала через этот страх.
— Да, — спокойно ответил старик. — И ты готова принять такого ребенка? Готова стать его единственной прослойкой между враждебным миром и им?
— Да, — тихо, со слезами на глазах произнесла женщина.
— Ты родишь. Через три месяца у тебя назначена процедура, она будет успешна. Ты выносишь его. Иди.
Женщина с радостью и, благодаря, посмотрела на него такими сияющими глазами, будто на своего спасителя, но он отошел от нее в сторону.
— Ты сама избрала этот путь, он тебе дан. Меня не за что благодарить, вселенная слышит тебя.
Позже он мне объяснял этот случай. Он говорил, будто в прошлой жизни женщина по своей вине потеряла троих детей: из-за своего неправильно поступка она подвергла их смертельной опасности, и за это карма ее — это понимание, что каждая жизнь ценна и дается этот подарок высшими силами. И, чтобы оценить невероятно огромный опыт материнства, необходимо ценить истинную душу того ребенка, который приходит в этот мир через нее. И она должна прочувствовать эту ценность даже тогда, когда ребенок будет не простым.
Затем пришел парнишка, он был обычным городским жителем, не понимающим, как он здесь очутился. Он чем-то был похож на меня. Он искал то, не знаю что, там, не знаю где. И ему повезло: он нашел.
— А ты зачем пришел ко мне, чудак?! — смешливо спросил Оч Воч, казалось, это необычное случайное происшествие, что паренек оказался на его пороге.
— Да я это... Ну, как бы спросить хотел, — ответил паренек.
— Ну спрашивай.
— У меня ничего не получается, вроде все могу, за что ни возьмусь, а создать свое дело не выходит — все проекты рушатся, все уходит в тартарары.
— Так ты на других не смотри. Ты появился на свет индивидуальностью, ею и будь. Будешь подстраиваться под общество с его мнениями и рамками, так и останешься никем. А если хватит силы протянуть свою индивидуальность, позволить себе быть собой, принять свою инаковость как дар, то построишь то, что хотел, и даже больше.
Паренек улыбнулся и спросил:
— Что? Так просто, оказывается?
— Да. Загадал желание?
— Да!!! — воодушевленно ответил он с горящими глазами.
— Иди, исполняй, — благословил его Оч Воч.
И парень чуть ли не вприпрыжку побежал навстречу мечте.
Каждого приходившего мне интересно было разглядывать: их повадки, поведение, эмоции. И интереснее всего было наблюдать за стариком. Он с каждым был разный. Каждому он давал то, что требовалось именно пришедшему. С кем-то говорил подолгу, часто это были неизлечимо больные. А с одним человеком вообще не стал говорить, не прогоняя его, но и не объясняя свое молчание. Человек подождал десять минут, двадцать, переспрашивал, а в ответ тишина. Так он и ушел ни с чем. Потом Оч Воч объяснил мне свое молчание:
— Ему что ни говори, он ничего не услышит. Тогда зачем тратить энергию.
Вообще, энергия была для Оч Воча очень важна. Он объяснял ее важность так: если ты ее сольешь в пустые процессы, тебе не хватит ее на важное. А время пути ограничено, и если ты не успеешь пройти свой путь, то это будет твоя ответственность. Поэтому он не тратил себя попусту на пустые процессы, делая только то, что истинно важно.
Я у него тогда спросил, а что же истинно важно?
— Ну ты дурень! — с укоризной посмотрел он на меня, — у каждого своя важность, как и путь у каждого свой. И только ты можешь это знать. Я тебе уже говорил, что за тебя это понимание тебе никто не создаст, ты сам должен познавать это из себя. Множество больных людей он пропустил в тот день через свою мудрость.
Тогда же пришел к нему мужчина лет пятидесяти пяти, еле ковыляя при помощи костылей. И он рассказал свою историю, что, мол, всю жизнь мучается с ногами. Рожден он был в богатой семье, и возложены были на него родителями большие надежды. Его отец владел огромным производством, но так как его сын был поздним ребенком, выращивал он его как преемника себе. Однако всю жизнь у него были проблемы с ногами.
— Так ты сам отказался от своего пути! — воскликнул старик, — чего ж ты теперь жалуешься?
— Я не хочу больше ничего, жизнь и деньги мне не в радость, боли в ногах с ума сводят. Вылечиться хочу. Никакие врачи не смогли мне помочь, даже за большие деньги. Сказали, я неизлечим. А я устал. Устал от боли и такой жизни.
— Ты же рисовал. В юношестве и детстве, — сказал старик словно невзначай.
— Да, а причем тут это? — с непониманием спросил мужчина.
— Рисуй и излечишься, — ответил старик.
— Как это связано?
— Я тебе сказал лечение. Хочешь вылечиться? Хочешь радоваться жизни?
— Да! Да! Хочу!
— Вот иди и рисуй. Только брось все. Дело отца, деньги эти проклятущие брось.
— Но как же производство? Оно же загнется без меня?! — мужик все еще не понимал совета.
— У тебя сын, он возьмет это на себя. Его путь как раз в этом. А твой — рисовать. Пойдешь своим путем — излечишь и душу, и тело.
Мужик поблагодарил старика и проковылял к выходу.
— Только все брось. Все! Иначе не получишь желаемого, — на прощанье кинул ему Оч Воч, будто читая мысли неприятия истины в голове мужчины.
Мужчина обернулся и кивнул, принимая сказанное.
Приходила девушка, такая милая и красивая, с тихим тонким голосочком. Рассказывала о трудностях нахождения пары для себя. Мол, не приходит нужный мужчина для семьи.
— А тебя злят они все, бесят непомерно! — заговорил с ней Оч Воч.
— Нет, я просто хочу, чтобы были они честны со мной, а они играют в игры, как дети.
— И ты всегда у них не одна.
— Да. Всегда есть бывшие жены, любовницы. Я так устала от этого.
— Ты злишься на них, — повторил старик.
— Да, я зла, я так злюсь! — призналась она.
— Они не в праве так поступать с тобой! Они причиняют тебе боль! — продолжил он.
— Да, мне больно, мне больно. Почему такое происходит, чем я заслужила это? — начала со злобой выговаривать она.
— А почему ты позволяешь им?
— Я не позволяю. Я им объясняю, что со мной так нельзя!
— А они не слышат.
— Нет, не слышат.
— Тогда почему ты остаешься с ними?
— Я надеюсь, что они поймут мою важность. Оценят меня. Мою рассудительность, мою интеллектуальность и понимание, мои попытки изменить ситуацию.
— Ценят? — ехидно спросил старик.
— Нет! — уже захлебываясь слезами душевной боли, отвечала она.
— Так и что? Нужны им твои понимание и интеллектуальность? — так же ехидно продолжал он.
— Нет... Не нужны.
— Страшно, что тебя бросят, оттолкнут? И из-за этого позволяешь так к себе относиться? — он говорил, а она молчала. — Долго ты еще так можешь? Тебе уже тридцать с хвостиком, долго в девках ходить думаешь? — она снова зарыдала.
— Перестань ерундой страдать, запишись на борьбу или женскую самооборону, пошли всех на все четыре стороны, соблюдай свой комфорт всегда и везде и больше по таким пустякам ко мне не приходи. Запустила себя, дала растоптать, а теперь жалуешься ходишь, время мое впустую тратишь.
Она побрела к выходу.
— Ишь чего захотела, чтобы он ней заботились, когда сама себя в грош не ставит! Кроме тебя, никто этого не сделает.
— Вижу, если надо увидеть.
— А что намечено мне?
— Ты напишешь много книг, и, если не поймешь то, что должен понять, не успеешь дописать самую важную для твоего существования книгу.
— Я и не задумывался о писательстве, — удивился я.
— Задумаешься.
А в другой раз мы шли по улице, и меня удивили его поступки. У девочки богатых родителей упало мороженое, пока мама увлеченно болтала с подружками, и плач девочки, казалось, она совсем не замечала. Оч Воч купил новое мороженое и протянул ей с улыбкой, и она в ответ, улыбаясь, приняла его с детской открытостью и счастьем. А, проходя по этому оживленному проулку дальше, Оч Воч начал бить своей палкой попрошайку бомжеватого вида. Он толкал его и бил палкой, приговаривая:
— Иди работай! Иди работай!
Попрошайку как ветром унесло с этой улицы. Я спросил:
— Почему ты помог богатому ребенку и не помог бедняку, который просил подаяние?
— Он сам сотворил это со своей жизнью, он не брал ответственность за свои поступки. Так он и оказался там, где он есть.
— Но у него могло просто произойти несчастье, он, может, и не хотел становиться бедным? Судьба?
— Нет никакой судьбы. Несчастье с ним и случилось как урок, но он вместо того, чтобы научиться, сидит и жалеет себя, когда нужно действовать. А кто готов ему сказать правду? Вот ты бы его пожалел и дал бы денег, он бы и завтра пришел просить, опять спихивая ответственность на тех, кто подаст. Так он еще и ненавидит тех, кто ему подает, ведь он уже должными их чувствует себе. Попробуй в следующий раз ему не подать, так он еще и грязью тебя обольeт, мол, «жлоб, живет богаче меня, а не подал».
— А девочке почему мороженое подарил? Ведь ее мама вполне могла ей купить новое.
— Ее матери плевать на всех, кроме себя самой. А этот случай с подаренным мороженым она пронесет через всю жизнь маленьким детским воспоминанием бескорыстной любви. Она будет дарить эту любовь каждому на своем пути. А когда в будущем она откроет детский приют, то ее чувство любви будет изливаться на тех, кто в этом сильно нуждается. Это чувствует ребенок, оставленный в своей маленькой клетке беспомощности, когда на него не реагируют, когда он не нужен, неудобен. Она хочет дарить огромное количество любви, что есть в ней, поэтому просит ее. Только пройдя через такое детство, она захочет отдавать это светлое чувство таким брошенным, как когда-то была она сама.
Слушая его, мне казалось, что очень глупо спрашивать, откуда он так хорошо знает прошлое и будущее тех людей, которых совершенно не знает. Я слышал истории других, познавших мудрость Оч Воча, и все они говорили о его невероятных способностях знать все про всех. Было ли это невероятным? Наверное, да, но для него это было обыденностью. Тогда и мне нечего было удивляться, я просто слушал каждое его изречение и насыщался им, как живительной влагой в жаркий день. Я так был упоен им, что не замечал ни времени, ни людей, ни что происходило вокруг, когда лились его речи. При этом при всем он мог дурачиться, злиться, плакать, и все это было гармонично. Он настолько принимал свое естество, что оно было неоспоримо, и я рядом с ним принимал себя так же. Хотя раньше от самого себя уставал, и мое самобичевание разрушало меня. Это происходило как скопление в голове мух — мыслей, которые откусывали от меня с дикой болью по кусочку, и разогнать их у меня не получалось. Но рядом с ним этих мух не было в моей голове, мое сознание было чисто и могло перерабатывать кучу информации. Он пришел в мои темные подвалы сознания с фонарем, и стало светло. Как можно было им насытиться? Разве можно было себе отказать в этом наслаждении внутренней ясностью и спокойствием.
Однажды он пригласил меня на день людей. Он так называл то время, когда с разных мест к нему стекались люди со своими проблемами. Среди них было много болеющих. Все они искали ответы, все они хотели хотя бы немного побыть в зоне его чистых вибраций и насытиться его энергетикой.
Перед этим днем он не общался и много спал, будто наполняясь силой. Спал он на земле, объясняя это тем, что от нее берет низкие вибрации, чтобы потом перерабатывать людскую информацию. Так он насыщал себя силой вселенной. Мне он разрешил все время быть с ним, но при этом я не мог говорить — только смотреть. Кажется, в эти дни он вовсе не замечал меня. Но после принятия людей через пару дней он отвечал на все мои вопросы.
— Ты идущий, ты можешь быть все это время рядом, но молчи. Ты можешь впитывать, но молчи. Ты должен быть невидимым и для людей, и для меня, — сказал он строго. И я был счастлив, что просто могу быть там, слышать и видеть все, что будет происходить. Я не переживал по поводу молчания и невидимости, и мне было приятно, что мне позволено просто быть рядом. Мне этого сполна хватало.
Настал день икс, и указано было место, где я могу сидеть. Прием людей длился весь день, и весь день мы пили лишь холодный чай; я слушал, а он говорил.
Пришла женщина с ребенком лет девяти. Она показала стопы мальчика, на которых были трещины, и свои руки с такими же ранками. Кожа была сухая и просто трескалась на изгибах. Любое движение доставляло дискомфорт.
— Непослушный мальчуган? — спросил Оч Воч. — Не такой в твоих представлениях он должен быть? — обращаясь к женщине, продолжил он.
— Да, он упрям и своенравен, — проговорила устало женщина.
— А что с твоими отцом, братом и мужем? Тоже трудно с не такими жить?
Женщина ошеломленно посмотрела на старика и заплакала.
— Оставь им их жизнь, не контролируй. Взрослых ты уже не в состоянии переделать, так ты взялась за дитя?! Еще немного, и ты сломишь его искру движения в собственном направлении. А когда он вырастет и вырвется из-под юбки, то, сломленный, пойдет по стопам твоих отца, мужа и брата: будет упиваться алкоголем и наркотиками. А если оставишь ему его характер, не будешь вмешиваться, то он добьется многого, прославит и обогатит ваш род. Выбор за тобой.
Женщина попыталась что-то сказать в свое оправдание, но Оч Воч одним движением руки прекратил ее изливания, что означало, что он уже ждет следующего.
Следующим был парень лет двадцати шести, он еле говорил под влиянием своих эмоций. Тихо-тихо он произнес:
— Я не хочу жить.
Старик переспросил его, тот снова повторил, но громче, старик снова переспросил, тот начал кричать, что не хочет жить, что в жизни нет смысла. Тогда Оч Воч подошел к нему близко-близко и со всего маху дал ему Божественную оплеуху осознания, как он назвал это позже, да так врезал, что звон у меня в ушах стоял. Парня аж откинуло назад, он схватился за место удара и убежал как ошпаренный весь в слезах.
Позже старик мне сказал, что он поймет. Что только таким способом можно было вытолкнуть этого человека из его привычного видения.
Люди сменялись один за одним, приходили с детьми, с болезнями, старые и молодые, мужчины и женщины. Каждый хотел получить кусочек своей истины. Кого-то Оч Воч жалел и обнимал, кого-то одаривал презрением или снисхождением, а кому-то давал подзатыльников и пинков. А однажды просто с порога прогнал женщину, которая еще войти не успела.
Когда она занесла ногу на порог, старик выпрыгнул из своей привычной позы лотоса и заорал на нее, матеря на чем свет стоит.
— Ты у матери деньги вырвала из рук, чтобы приехать сюда?! Заплатить мне думала украденными деньгами у старухи, что вскармливала тебя своей грудью?! Пошла вон отсюда! Нигде отныне ты не найдешь покоя, и никто тебе руки не подаст, пока в твоей башке не будет понимания содеянного!
Женщина в страхе и полнейшем шоке выскочила на улицу, и след ее простыл.
Еще приходила женщина, что всю жизнь пыталась выносить ребенка, но все дети не рождались живыми. Она прошла множество лечений, но так и не получалось выносить ребенка. Она рассказывала об этом очень спокойно, ни тени эмоций не пробегало по ее каменному лицу. Тогда Оч Воч обошел ее вокруг, оглядывая, и спросил:
— Ты знаешь, кого ты способна родить?
Вопрос женщину не смутил, и, опустив голову лишь на мгновение от усталости пережитого, она ответила:
— Да, это будет больной ребенок, неспособный к самодостаточному существованию.
Она чувствовала это внутри себя, но, надеясь на лучшее и ощущая неодолимую силу желания стать матерью, перешагивала через этот страх.
— Да, — спокойно ответил старик. — И ты готова принять такого ребенка? Готова стать его единственной прослойкой между враждебным миром и им?
— Да, — тихо, со слезами на глазах произнесла женщина.
— Ты родишь. Через три месяца у тебя назначена процедура, она будет успешна. Ты выносишь его. Иди.
Женщина с радостью и, благодаря, посмотрела на него такими сияющими глазами, будто на своего спасителя, но он отошел от нее в сторону.
— Ты сама избрала этот путь, он тебе дан. Меня не за что благодарить, вселенная слышит тебя.
Позже он мне объяснял этот случай. Он говорил, будто в прошлой жизни женщина по своей вине потеряла троих детей: из-за своего неправильно поступка она подвергла их смертельной опасности, и за это карма ее — это понимание, что каждая жизнь ценна и дается этот подарок высшими силами. И, чтобы оценить невероятно огромный опыт материнства, необходимо ценить истинную душу того ребенка, который приходит в этот мир через нее. И она должна прочувствовать эту ценность даже тогда, когда ребенок будет не простым.
Затем пришел парнишка, он был обычным городским жителем, не понимающим, как он здесь очутился. Он чем-то был похож на меня. Он искал то, не знаю что, там, не знаю где. И ему повезло: он нашел.
— А ты зачем пришел ко мне, чудак?! — смешливо спросил Оч Воч, казалось, это необычное случайное происшествие, что паренек оказался на его пороге.
— Да я это... Ну, как бы спросить хотел, — ответил паренек.
— Ну спрашивай.
— У меня ничего не получается, вроде все могу, за что ни возьмусь, а создать свое дело не выходит — все проекты рушатся, все уходит в тартарары.
— Так ты на других не смотри. Ты появился на свет индивидуальностью, ею и будь. Будешь подстраиваться под общество с его мнениями и рамками, так и останешься никем. А если хватит силы протянуть свою индивидуальность, позволить себе быть собой, принять свою инаковость как дар, то построишь то, что хотел, и даже больше.
Паренек улыбнулся и спросил:
— Что? Так просто, оказывается?
— Да. Загадал желание?
— Да!!! — воодушевленно ответил он с горящими глазами.
— Иди, исполняй, — благословил его Оч Воч.
И парень чуть ли не вприпрыжку побежал навстречу мечте.
Каждого приходившего мне интересно было разглядывать: их повадки, поведение, эмоции. И интереснее всего было наблюдать за стариком. Он с каждым был разный. Каждому он давал то, что требовалось именно пришедшему. С кем-то говорил подолгу, часто это были неизлечимо больные. А с одним человеком вообще не стал говорить, не прогоняя его, но и не объясняя свое молчание. Человек подождал десять минут, двадцать, переспрашивал, а в ответ тишина. Так он и ушел ни с чем. Потом Оч Воч объяснил мне свое молчание:
— Ему что ни говори, он ничего не услышит. Тогда зачем тратить энергию.
Вообще, энергия была для Оч Воча очень важна. Он объяснял ее важность так: если ты ее сольешь в пустые процессы, тебе не хватит ее на важное. А время пути ограничено, и если ты не успеешь пройти свой путь, то это будет твоя ответственность. Поэтому он не тратил себя попусту на пустые процессы, делая только то, что истинно важно.
Я у него тогда спросил, а что же истинно важно?
— Ну ты дурень! — с укоризной посмотрел он на меня, — у каждого своя важность, как и путь у каждого свой. И только ты можешь это знать. Я тебе уже говорил, что за тебя это понимание тебе никто не создаст, ты сам должен познавать это из себя. Множество больных людей он пропустил в тот день через свою мудрость.
Тогда же пришел к нему мужчина лет пятидесяти пяти, еле ковыляя при помощи костылей. И он рассказал свою историю, что, мол, всю жизнь мучается с ногами. Рожден он был в богатой семье, и возложены были на него родителями большие надежды. Его отец владел огромным производством, но так как его сын был поздним ребенком, выращивал он его как преемника себе. Однако всю жизнь у него были проблемы с ногами.
— Так ты сам отказался от своего пути! — воскликнул старик, — чего ж ты теперь жалуешься?
— Я не хочу больше ничего, жизнь и деньги мне не в радость, боли в ногах с ума сводят. Вылечиться хочу. Никакие врачи не смогли мне помочь, даже за большие деньги. Сказали, я неизлечим. А я устал. Устал от боли и такой жизни.
— Ты же рисовал. В юношестве и детстве, — сказал старик словно невзначай.
— Да, а причем тут это? — с непониманием спросил мужчина.
— Рисуй и излечишься, — ответил старик.
— Как это связано?
— Я тебе сказал лечение. Хочешь вылечиться? Хочешь радоваться жизни?
— Да! Да! Хочу!
— Вот иди и рисуй. Только брось все. Дело отца, деньги эти проклятущие брось.
— Но как же производство? Оно же загнется без меня?! — мужик все еще не понимал совета.
— У тебя сын, он возьмет это на себя. Его путь как раз в этом. А твой — рисовать. Пойдешь своим путем — излечишь и душу, и тело.
Мужик поблагодарил старика и проковылял к выходу.
— Только все брось. Все! Иначе не получишь желаемого, — на прощанье кинул ему Оч Воч, будто читая мысли неприятия истины в голове мужчины.
Мужчина обернулся и кивнул, принимая сказанное.
Приходила девушка, такая милая и красивая, с тихим тонким голосочком. Рассказывала о трудностях нахождения пары для себя. Мол, не приходит нужный мужчина для семьи.
— А тебя злят они все, бесят непомерно! — заговорил с ней Оч Воч.
— Нет, я просто хочу, чтобы были они честны со мной, а они играют в игры, как дети.
— И ты всегда у них не одна.
— Да. Всегда есть бывшие жены, любовницы. Я так устала от этого.
— Ты злишься на них, — повторил старик.
— Да, я зла, я так злюсь! — призналась она.
— Они не в праве так поступать с тобой! Они причиняют тебе боль! — продолжил он.
— Да, мне больно, мне больно. Почему такое происходит, чем я заслужила это? — начала со злобой выговаривать она.
— А почему ты позволяешь им?
— Я не позволяю. Я им объясняю, что со мной так нельзя!
— А они не слышат.
— Нет, не слышат.
— Тогда почему ты остаешься с ними?
— Я надеюсь, что они поймут мою важность. Оценят меня. Мою рассудительность, мою интеллектуальность и понимание, мои попытки изменить ситуацию.
— Ценят? — ехидно спросил старик.
— Нет! — уже захлебываясь слезами душевной боли, отвечала она.
— Так и что? Нужны им твои понимание и интеллектуальность? — так же ехидно продолжал он.
— Нет... Не нужны.
— Страшно, что тебя бросят, оттолкнут? И из-за этого позволяешь так к себе относиться? — он говорил, а она молчала. — Долго ты еще так можешь? Тебе уже тридцать с хвостиком, долго в девках ходить думаешь? — она снова зарыдала.
— Перестань ерундой страдать, запишись на борьбу или женскую самооборону, пошли всех на все четыре стороны, соблюдай свой комфорт всегда и везде и больше по таким пустякам ко мне не приходи. Запустила себя, дала растоптать, а теперь жалуешься ходишь, время мое впустую тратишь.
Она побрела к выходу.
— Ишь чего захотела, чтобы он ней заботились, когда сама себя в грош не ставит! Кроме тебя, никто этого не сделает.
