Губы Ивы чуть искривила сумрачная усмешка:
— Осчастливил? — переспросил он и покачал головой. — Понимаете, Майкл, в нашей стране очень сильны традиции. Омег — особенно из низших слоёв общества — считают существами низшего порядка, их предназначение состоит в том, чтобы вести хозяйство, быть альфам покорными супругами, производить для них наследников. Даже благородное происхождение или удачный брак не гарантируют, что омега обретёт счастье или хотя бы будет надёжно защищён. Он обречён всецело принадлежать мужу-хозяину, зависеть от его прихотей. Я не мог допустить, чтобы судьбой Милоша распоряжался какой-то посторонний альфа. Тем более, неродной ребёнок… в лучшем случае я мог бы надеяться, что отчим не станет его бить. Или…
Он так и не произнёс этого слова — и без него было сказано достаточно много. И даже сейчас, когда годы отчаянной борьбы за выживание остались далеко позади, оно казалось чересчур жестоким. Слишком жестоким, чтобы его услышал длинноногий подросток-оленёнок, которого Грей, бережно поддерживая под руку, вёл назад к столику.
— Простите, если я высказался слишком резко, Майкл, — почти шёпотом закончил он.
— Ну что вы, Ива, это ведь я устроил вам допрос, — так же тихо возразил профессор. — Нам предстоит узнать друг о друге ещё очень-очень многое. Обещаю…
Обещание Лоуренса оборвалось на полуслове — оба не сдержали улыбки при виде разрумянившихся нежных щёчек маленького омеги.
— Танцевать так чудесно, — проворковал смущённый чем-то Милош. — Спасибо, Берри. И вам спасибо, док. Вы не скучали?
— Нет, Милош, твой папа рассказывал мне о том, как ты замечательно готовишь…
— А мы говорили о том, какое здесь вкусное мороженое, — Грей почти дерзко перебил профессора, усаживаясь на своё место. — Оказывается, док, Милош никогда не пробовал фисташковое.
Спустя пару минут Милош с робким восторгом смотрел в запотевшую вазочку, наполненную зеленоватыми шариками фисташкового мороженого. На его лице отчётливо читалось недоверчивое, до боли знакомое Иве выражение. «Так не бывает».
***
Или всё-таки бывает? Об этом Ива спрашивал себя каждый следующий день — за утренним кофе, за вечерним чаем, во время прогулок и после них. Допрос Лоуренса стал нелёгким испытанием, но, пройдя через него, Ива словно сбросил с себя тяжкий гнёт, лежавший на его плечах пятнадцать долгих лет. Страх, что его недостойное прошлое отразится на отношении профессора к Милошу, растаял как фисташковый шарик в вазочке. Теперь Ива жил настоящим и робко пытался заглянуть в будущее. Но оно оставалось непроницаемым, как осенний туман над ночной Егричкой. Милош на вопросы о профессоре неизменно отвечал «мне всё нравится, папочка» или «док очень хороший», Лоуренс был по-прежнему внимателен, заботлив… и только.
Тогда Ива решил, что Милошу с Лоуренсом следует побольше времени проводить наедине — начал нарочно отставать от них на прогулках; уходил в другую комнату, чтобы не мешать; старался держаться поодаль, наблюдал, пытался почувствовать и тревожился. Он с гордостью смотрел, как толкая перед собой тележку, Милош водит острым носиком в мясном отделе, критически рассматривает пучки зелени, ощупывает капустные кочаны и одобрительно качает белокурой головкой над прилавками с рыбой. Как уверенно беседует с Лоуренсом о шедеврах живописи в музее искусств, как мягко критикует Уистлера, искренне восхищается Сардженто, спорит с Греем о преимуществах старой школы.
Милош справлялся. Улыбка профессора была искренней. Взгляд Грея откровенно восхищённым. А Ива ждал. Настроение его раскачивалось как маятник, надежды сменялись сомнениями, улыбки — вздохами.
Особенно грустно ему сделалось во время лекции, на которую профессор пригласил их с Милошем. Ива не очень понимал, о чём толкует на возвышении кафедры Лоуренс, и, заскучав, принялся оглядывать аудиторию — из сотни слушателей примерно треть были омеги. Немного постарше его сынишки, сосредоточенные, они быстро строчили карандашиками в аккуратных конспектах, иногда приподнимая изящные головки, чтобы взглянуть на начерченные профессором формулы… Лекцию Ива не дослушал. В аудитории вдруг стало невыносимо душно, он вышел потихоньку и отправился бродить по кампусу. Но ухоженные аллеи, аккуратные дорожки, запорошённые снегом, величественные стены старинных зданий навеяли в его душу ещё большую тоску. Ведь, каким бы ни было решение Лоуренса, эта жизнь для Милоша навсегда останется закрытой. Чтобы учиться в таком университете, нужно обладать блестящими способностями, либо родиться в достаточно состоятельной семье, которая оплатит обучение. Ни тем, ни другим его сын похвастаться не мог. Он был самым обычным подростком-омегой. Да, хорошеньким, добрым, приветливым, воспитанным — но всё-таки самым обычным. «Прости меня, котёнок, что я дал тебе так мало, — вздыхал Ива с горечью, — это всё, что я смог».
Вот такого, по-стариковски ссутулившегося на одинокой скамейке, его и нашёл Лоуренс.
— Ива! Вот вы где! — воскликнул он. Но ответа не последовало, и, приблизившись, профессор всмотрелся в лицо омеги. — Что случилось? Вы так расстроены… Господи, вот уж не думал, что мои лекции настолько ужасны.
Ива умел ценить юмор. Едва найдя в себе силы выпрямить спину, он слабо улыбнулся:
— Поверьте, Майкл, лекция тут совершенно ни при чём. Просто я… А где вы оставили Милоша? — он начал суетливо оглядываться.
— Они с Греем задержались в аудитории. Милош захотел потрогать руками молнию… Нет, Ива! — воскликнул Лоуренс, увидев ужас на лице омеги, стремительно вскочившего со скамейки, и перехватил его руку. — Не беспокойтесь, Ива, это абсолютно безопасно! Поверьте! Грей уже поставил сотню таких опытов, и ни разу никто не пострадал. Я ручаюсь за него, как за самого себя, Ива.
— Но…
Пока омега безуспешно пытался высвободиться, Лоуренс успел завладеть и второй его рукой.
— Да когда же вы, наконец, сумеете доверять…
Но Ива уже прекратил сопротивление — в конце дорожки, под аркой из склонённых ветвей появились Милош и Грей. Увлечённые беседой, они не замечали никого вокруг. Грей с воодушевлением о чём-то рассказывал и подкреплял слова выразительными жестами, Милош слушал, доверчиво поднимая к нему лицо. Время от времени они останавливались, Грей принимался палочкой чертить что-то на снегу, а Милош внимательно наблюдал.
— Видите, с ним всё в порядке.
Только сейчас Ива заметил, что Лоуренс всё ещё сжимает его руки.
— Простите, Майкл. Мне так неловко, — начал он, и вдруг в морозном воздухе над аллеей зазвенел радостный смех.
Оказывается, урок физики закончился — теперь Милош, завладевший палочкой Грея, взмахивал ей как дирижёр и тревожил заснеженные ветви, создавая над их с Греем головами сверкающую метель. «Боже, он снова ведёт себя как ребёнок, — подумал Ива. — Что же скажет профессор?»
О том, «что скажет профессор», он узнал в ту же секунду.
— Пойдёмте, Ива! В нападении главное — внезапность! — воскликнул Лоуренс, стремительно увлекая его за собой. — Я ещё не говорил вам, что мне нет равных в меткости? И что я чемпион университета по снежкам тоже не говорил?
Примерно час спустя четыре облепленных снегом фигуры, устало дыша, отдыхали на скамейке. Отстоявший звание чемпиона профессор любовался немного кособоким снеговиком, которого велел изваять в свою честь, и находил в нём несомненное сходство с оригиналом. Раскрасневшийся Грей вытряхивал из-под шарфа снег и грозился в следующий раз непременно взять реванш. Счастливо улыбающийся Милош сжимал в заледеневших варежках термос и тайком ловил губами одинокие снежинки. А Ива слушал наступившую звонкую тишину и задумчиво спрашивал у неё — неужели так бывает?
Часть IV
Этот же вопрос Ива невольно задал себе следующим вечером, когда профессор привёл их на городской каток. Парочки, неспешно описывающие круги под гирляндами разноцветных фонариков; воздух, наполненный рождественскими мелодиями и детским смехом. Сколько же лет прошло с тех пор, когда они с родителями и братьями…
— Вот, Милош помог мне подобрать по размеру. Надеюсь, вам подойдёт.
Ива в сомнении посмотрел на пару коньков в руках Лоуренса.
— Это для меня? Но…
— Ты что, пап, не пойдёшь? — вмешался Милош, который уже успел переобуться, и протянул огорчённо, — а я вчера рассказывал доку, как здорово ты катаешься! Смотри, даже Берри идёт, а он вообще не умеет.
— Чистая правда, мистер Ткалич! — отозвался Грей, проковылял мимо него ко льду и в тот же миг свалился. — Вот видите!
— Не волнуйся, папочка. Ты же учился, у тебя всё получится, — продолжал уговаривать Милош.
— Учился, котёнок, — вздохнул Ива, с опаской взглянув на искрящийся в лучах прожекторов лёд. «Но если бы ты знал, как давно я брал последний урок…»
Ухватившись одной рукой за локоть профессора, другой за бортик, он сделал несколько неуверенных шагов. Похоже, всё не так уж плохо.
— Говорят, это так же, как и езда на велосипеде — раз научившись, уже невозможно забыть, — подбодрил его Лоуренс.
Профессор оказался прав. Спустя несколько минут Ива обрёл некоторую уверенность, ещё через пару кругов волнение окончательно покинуло его, и на смену ему пришло странное, удивительное спокойствие — будто бы только вчера он ходил на тренировку. А следующий круг словно унёс Иву назад, в безмятежное детство, он снова превратился в маленького, любимого всеми ребёнка, успехам которого шумно радовалась их большая семья. Да, они всегда ходили на каток все вместе. Старшие братья держали его за руки, а родители стояли у бортика и кричали: «Давай, Ива, давай!»...
— Давай, папочка! Давай! — зашептал Милош горячо и нетерпеливо, — скорее, ты можешь! Покажи класс!
«Хорошо, котёнок». Ива выпустил его ладошку, плавно набрал скорость — холодный воздух ударил по лицу, обжёг щёки дыханием свободы, и нестерпимо захотелось ещё быстрее, захотелось вырваться из всего, что связывало его в той жизни — правил, традиций, обязательств, условностей.
— Ты можешь, пап! — снова услышал он звонкий голосок.
«Да, я могу». Ива чуть притормозил возле Милоша и профессора — теперь ему казалось, что они еле движутся — обрызгал ледяной крошкой неловко размахивающего руками Грея и устремился дальше. Ноги сами собой пошли обратной змейкой, оставалось только смотреть назад, чтобы ни на кого не наскочить, но и этого было уже недостаточно.
— Прыгай, папочка, прыгай! — донеслось до него издалека.
«Это безумие, — подумал Ива с каким-то отчаянным весельем. — Я упаду. Я точно упаду, и…» И он прыгнул. Прыгнул, сам не веря, что это возможно. Сделал два оборота, эффектно, на грани, выполнил выход, звучно разрезав коньком лёд, но этого было всё ещё слишком мало, и, снова набрав скорость, он перешёл во вращение. Вокруг раздавались хлопки, одобрительные выкрики — Ива их не слышал. Крестом сжав на груди руки, он вскинул голову вверх, и единственное, что было реально сейчас, это стремительный круговорот звёзд в тёмном зимнем небе и тот короткий миг полёта, который, казалось, длился целую вечность. «Так не бывает, — шепнул он звёздам, постепенно замедляя движение. — Такого просто не может быть»…
Надо же, он и не знал, что вокруг собралось так много зрителей. До глубины души смущённый Ива глубоким поклоном поблагодарил всех и направился к своим. Милош пританцовывал от восторга, профессор аплодировал, сидящий на льду Грей восхищённо качал головой и разводил руками.
— Даже не знаю, — начал Ива, подъехав поближе, как вдруг кто-то с громким криком «поберегись!» наскочил на него сзади.
Удар был настолько силён, что он не сумел бы ничего сделать, даже если бы попытался. В следующую секунду Ива просто осознал, что лежит на груди профессора, уткнувшись лицом в его пушистый шарф, и простонал мысленно: «Да что же это…» Шарф осторожно шевельнулся.
— Ива, вы не ушиблись?
— Нет, кажется, — неловко засуетился Ива. — А вы?
Подняться ему удалось не сразу — на спину что-то мягко навалилось, и между их с Лоуренсом лицами возникли испуганные синие глаза:
— Ты как, папочка?
Как? Ива чувствовал на себе взволнованный взгляд альфы; чувствовал дыхание альфы на коже; руки альфы, обхватившие его плечи; мощное тело альфы, распростёртое под ним. И ещё… чувствовал себя совершенно беспомощным.
— Я в порядке, котёнок. Майкл, простите меня, пожалуйста, — еле выговорил он срывающимся шёпотом.
— Ну что вы, — улыбнулся Лоуренс. — Я очень рад, что сумел оказаться в нужном месте в нужное время.
Кажется, он хотел сказать что-то ещё, но подоспевший Грей уже подхватил Иву за талию и одним движением поставил на ноги.
— Я в совершенном потрясении, мистер Ткалич…
Это было всё, что он успел произнести перед очередным падением. Зато Милош, убедившись, что все целы, снова воодушевился.
— Видишь, я же говорил, что всё получится. Ты так красиво прыгнул! — глаза его сияли от восторга. — Давай ещё, папочка? Я бы посмотрел ещё кораблик, и ту пробежку, помнишь?
Нет, на сегодня Иве хватило переживаний. Остаток вечера он провёл, потихоньку катаясь вдоль бортика. Профессор и Милош, взявшись за руки, держались поблизости. Грей, неумело перебирая ногами, старался поспевать за ними и беспрестанно падал, но от помощи упорно отказывался. Всё понемногу успокоилось. Всё, кроме сердца Ивы. И взгляда Лоуренса. Или это ему только кажется? «Ну конечно, кажется», — Ива решительно тряхнул головой. Ведь так не бывает. Не бывает, потому что так быть не должно. Прогнав прочь все недостойные мысли, он твёрдо пообещал себе больше ни на минуту не забывать о цели их путешествия.
***
А дни, отведённые им, таяли быстрее, чем снежинки на пушистых ресничках Милоша. Всё быстрее и быстрее раскачивался маятник сомнений Ивы — срок их визы истекал, истекало и время отпуска на заводе, ради которого он работал без выходных несколько лет. Однако профессор, похоже, совершенно не торопился, и иногда Иве казалось, что время серьёзного разговора так никогда и не наступит. Но гораздо больше он тревожился из-за Милоша. От Ивы не укрылась едва уловимая перемена в его поведении — то ли это была поволока задумчивости, порой туманящая синий взгляд, то ли необъяснимая мягкость, скользящая в улыбке, он не знал. Так же как не знал и почему Милош во что бы то ни стало желает сберечь свою тайну. Разгадать эту загадку было ему не по силам — оставалось только вздыхать украдкой и ждать, что однажды сынишка доверится ему.
Он ждал. Терпеливо, не вмешиваясь, стараясь вести себя как можно осмотрительнее, чтобы снова не наделать глупостей. И это ему удавалось до самой поездки в Метрополитен.
Ошеломлённый, потрясённый роскошью огромного зала и великолепием прекрасных голосов, он смотрел на сцену, забыв обо всём на свете, даже о том, что так не бывает. Но настал третий акт, а вместе с ним и утро расстрела Каварадосси. Когда зазвучала знаменитая прощальная ария, Иве невольно вспомнилось, как он впервые услышал её, и вот уже одна за другой в памяти волнами заплескались дорогие сердцу картины — маленькая комната в домике на окраине, неровный свет тусклой лампочки, изрезанные морщинками руки дедушки Милоша, мерно качающего колыбель, треск и шипение старой пластинки. И голос, полный тоски по надеждам, которым не суждено сбыться, рассказывающий о любви на пороге смерти. О любви, которой не было. Кто бы мог подумать, что однажды они с Милошем будут слушать эту божественную музыку здесь, в Метрополитен…
