Северианов же проявил особый талант в рукопашном бое, равных ему Малинин не встречал, сам с ним спарринговать страшился, хоть и работал Северианов мягко, удары лишь обозначал, между тем Малинин его практически никогда не мог достать, каких попыток не предпринимал. Где Вешнивецкий добыл Афоню Петрова - так и осталось загадкой, но Афоня один стоил всех. Нюх у него был, как у доберман-пинчера, стрелять он мог с закрытыми глазами, на слух, по примятой травинке определял направление движения группы противника, казалось, видит якут в темноте. А ещё он обожал читать. В любую свободную минуту Петров доставал из вещмешка книгу и увлеченно, по-детски забыв обо всем на свете, глотал страницу за страницей, облизывая указательный палец, перед тем, как перевернуть очередной лист. Может от этой его любви к чтению, изъяснялся Афанасий на русском языке чисто, даже иногда литературно, избегая слов-паразитов.
Развели небольшой бездымный костёр, Афоня мгновенно насобирал одному ему ведомых трав, кореньев, даже несколько грибов отыскал; и очень скоро все с хищным звериным аппетитом хлебали из котелка непонятное, но ужасно вкусное варево. Сразу потянуло в сон, Малинин разрешил молодым отдыхать, и те мгновенно уснули.
- Плохо, командир! - сказал Афоня. - Нас не потеряли, нас специально отпускают подальше, ослабляют поводок, усыпляют - значит, жди беды.
Малинин и сам это понимал, беспокойство глодало душу голодным волком.
- Нас ждут, определили направление движения, по запаху варева вычислили, сейчас обкладывают качественно, чтобы наверняка. Вы отдохните пока, я сползаю, посмотрю как и что вокруг происходит. Если вдруг случится чего - отходите к болотам, прорываться не пытайтесь - не выйдет.
Якут вернулся, сияя надраенным самоваром, и Малинин почувствовал, что беды позади.
- Есть шанс, Сергей! - то, что Афоня назвал его по имени, а не как обычно, командиром, говорило о многом.
- Впереди заслон, человек двадцать, с пулеметом, разместились грамотно, ждут, позади нас большой отряд, я понимаю, погонят в засаду. Только засадники уже нас похоронили и расслабились, вздохнули свободно, курят, махрой издалека тянет, а мы-то еще живы. Есть один вариант, но очень зыбкий: пройти рядом с ними, под самым носом, сквозь пальцы просочиться, мы-то с тобой проползём легко, а вот молодёжь...
Малинин раздумывать не стал, поднял чуть посвежевших офицеров и повёл группу за Афоней. Шли сторожко, след в след, почти беззвучно. Когда Афоня замер, Малинин понял, что наступает кульминация, итог операции. Или им повезёт, или здесь закончит своё существование развед-диверсионная группа.
Они подбирались к затаившимся красным с подветренной стороны, и теперь Малинин сам различал запах махорки, ружейного масла и человеческого пота. Курить в засаде - дело последнее, Малинин кивнул Афоне:
- Ты первый, потом остальные, я - замыкающий. Огня не открывать!
Спустя два часа, оторвавшись наконец от назойливого дыхания в затылок, Малинин понял: на этот раз обошлось! Он гнал группу бегом, не снижая скорости, без привалов и долгих остановок, сейчас все решало время. Успеют выйти к своим - все будет прекрасно, не успеют - придётся снова отходить и начинать по-новому.
Но все, как будто, обошлось. Вырвались они из лесу, добежали до небольшого хутора, там уже казаки. Можно отдохнуть, расслабиться, поверить, что в этот раз повезло...
Красные стояли, хмуро глядя вниз, Загоруйко мечтательно щурил усы. Сзади толпились до полутора десятка солдат, хищно разглядывая пойманных коммунистов, а какой-то слащавый мужичонка в купеческому картузе тыкал кнутом в грудь молодой женщины и сладостно приговаривал:
- Вот она, ваше благородие, наиглавнейшая змеюка. Жинка главного комиссара.
Юный хорунжий с азартом и некоторым даже любопытством хлестнул женщину нагайкой, целя в лицо, но она в последний момент отшатнулась непроизвольно, и удар лишь ожег плечо.
- Ого! - С неподдельным, даже детским любопытством посмотрел хорунжий на женщину и снова взмахнул плеткой. Несчастная мышка хочет поиграться с матерым котом? Извольте-с! Ноздри хищно раздувались, зрачки расширились, офицер был явно неадекватен, хотя спиртным не пахло. Либо кокаин, либо просто пьян от крови и чувства непомерной власти. Стоящие вокруг довольно улыбались, похохатывали; и Малинин вдруг со всей отчетливостью понял, что в следующий раз красные их обязательно изловят, не выпустят, ибо воевать уже будут не за советскую власть или мировую революцию, а за конкретных расстрелянных селян. Лицо побагровело, кровь ударила в виски, Малинин резко шагнул вперед, прихватив хорунжего за запястье, как сквозь вату услышал резкий окрик Афони:
- Командир!
Хорунжий изрядно удивился: занесённая для удара рука словно попала в стальные клещи. Он обернулся, готовый стряхнуть непонятно откуда взявшуюся назойливую муху, и увидел два безжалостно прищуренных глаза, два испытывающих крайнее презрение зрачка, словно два пистолетных дула.
- С «мирняком» воюешь? - зловещим шёпотом спросил Малинин. - Всех большевиков перебил, остались только эти? Других не нашёл? Проскачи вперёд верст десять - там как раз дожидаются. Или только с бабами воевать умеешь?
Рядом с красавцем хорунжим пропылённый с ввалившимися щеками, измазанным жжёной пробкой в виде тактического грима лицом и мятым обмундированием, Малинин явно проигрывал статью, да и группа его больше смахивала на кучку дезертиров, либо окруженцев, однако выправку офицерскую камуфляжем не скроешь, и поведение тоже способствовало.
- А ну встать, как положено, мерзавец! - рявкнул Малинин разъяренным офицерским басом, и белёсый хорунжий едва не обмочился, а похохатывающие солдаты враз присмирели и изобразили строевую стойку. - Как стоишь, сволочь, а ну смирно! С тобой целый капитан разговаривает!
Со стороны они смотрелись весьма колоритно: отряд красномордых, раскормленных карателей и пропылённая, измотанная долгим преследованием пятёрка малининцев. Однако лишь полный идеалист рискнул бы сейчас поставить на красномордых и сытых казачков. И численный перевес не являлся определяющим фактором.
Солнце резвилось, светило слишком игриво и радостно, о чём-то своем щебетала птичье сборище, а опьяняющий, дурманящий ноздри аромат степных трав провоцировал весьма романтическое настроение. Юрий Антонович Перевезенцев, Новоелизаветинский поэт и прозаик сказал бы высокопарным слогом, поэтической строфой припечатал: «В такой замечательный летний день так не хочется умирать!». Как будто радостное или, наоборот, печальное состояние природы имеет способность определять время, когда смерть похлопает по плечу костлявой рукой. Понятное дело, никто не спрашивает у курицы о её планах на день: имеет ли она желание попасть сегодня в суп, или, может быть, возражает. Курица - она и есть курица. Участь её предрешена. И мнение комбедовцев тоже не интересовало казаков: хотят ли они быть расстрелянными именно сейчас или нет, - роли не играет. Пока господа офицеры бранятся, пусть используют последние минуты по своему усмотрению: на небо посмотрят, вспомнят прошедшую жизнь, или молитву творят. Но вот каратели уж совершенно определённо не планировали на сегодня таких эксцессов, как возможная смерть. Причём, не от большевистской пули, а от своих. Малининской же пятерке играться со смертью в гляделки было в полной мере обыденно и вполне привычно, капитану достаточно лишь сигнал подать – и завертится кровавая карусель. Сборищу дворовых псов весьма затруднительно одолеть пятерых озлобленных матёрых волков.
Афоня неодобрительно покачал головой, но карабин незаметно изготовил к бою, и другие офицеры разведгруппы положили руки на кобуры.
- Верно, ваше благородие, - степенно проговорил пожилой урядник. - Зверствовать ни к чему, лишнее. Заряжай! - зычно скомандовал он солдатам. Противно и нестройно заклацали затворы, загоняя патроны в патронники: вверх, на себя, от себя, вниз.
- Целься!
- Оставить! - резко шагнул навстречу поднявшимся в горизонтальное положение стволам Малинин, и добавил уже неуставное. - Совсем офонаренели, скоты?!!! Разряжай!!!
- Нельзя никак, ваше благородие, - рассудительность заметил урядник. - Краснопузых кончить необходимо. Иначе они завтра нам в спину стрелять станут.
Возможно, урядник был прав. Возможно. Если сегодня отпустить троих - завтра их будет уже тридцать три. Или даже сто тридцать три. Но не урядника пятые сутки кряду преследовали лучшие следопыты красных. Не на блондинистого хорунжего ставили пулеметные засады, не этих бойцов с безоружным «мирняком» мариновали в болотах, словно переспелую клюкву. Боевой русский офицер, считал Малинин, не опустится до расстрела мирных крестьян, даже если они действительно имеют какое-то отношение к красным. Каждому своё: кому с частями особого назначения силами меряться, куражом тягаться, а кому экзекуциями заниматься. Только лучше им не встречаться.
- Молчать! - взбешённым бультерьером рявкнул Малинин. - Пшли вон!
- Гляди, вашбродь, тебе жить, - с нескрываемым презрением сказал урядник. Каратели развернулись и быстро пошли прочь.
- Патронов у нас практически нет, эти не дадут, - задумчиво кивнул Афоня в спины уходящим. - А красные могут прийти по нашему следу, и против них нам обороняться нечем. Перебьют нас - и завтра хорунжий сотоварищи вернутся, тогда уж за нас рассчитаются: не троих, а полдеревни перебьют, остальных пороть станут. И, между прочим, будут правы.
- И что? - резко обернулся к якуту Малинин, сверкая яростью. - Предложения?
- Никаких, - спокойно ответил Афоня. - Только констатация факта. Ты же знаешь, командир, что прав, и я знаю, и ребята, мы все тебя понимаем и поступили бы точно также. Но в настоящее время ситуация патовая.
Подполковник Вешнивецкий научил якута многомудрой игре в шахматы, и теперь Афоня перемежал свою речь непонятными для некоторых, кроме железки и виста ничего не признающих, терминами.
- Нужно уходить, - сказал якут. - Но «мирняк» ты без защиты оставить не можешь, а красные могут появиться с минуты на минуту... - Он не договорил, рассусоливать не было нужды - они мыслили одинаково.
- Прав твой солдат, ваше благородие, - неожиданно подал голос один из приговорённых, хмурый пожилой мужик, с разбитым лицом и свежим рубцом через щёку, хорошо глаз не выбили, - следом нагайки. - Ты пришёл и ушёл, благородство сегодня проявил, а они завтра вернутся, когда тебя рядом не будет. Они от крови пьяные, от безнаказанности, вот и учинят смертоубийство и разорение. А ты, видать, кровушки досыта напился, не веселит она тебя более.
- Что? - резко обернулся Малинин.
- Видок у вас тот ещё, - как ни в чем не бывало, продолжал мужик. - Потрёпанный, пропылённый весь. Только вы не пораженцы и не дезертиры, ты, например, вашбродь, побриться не забыл. Вас пятеро: четыре офицера и только один солдат. У каждого по два ливольверта, у солдата не трёхлинейка, а кавалерийский карабин. Ходите вы слишком легко, невесомо, бесшумно. Без лошадей, значит, по лесу двигались. Патронов у вас нет, стало быть, расстреляли все. Мирных не трогаете...
- Продолжай! - кивнул Малинин.
- Из тыла Красной Армии идёте, - сказал мужик. - Какую- то большую пакость сотворили. Каратели - это так, нашим на один зубок, а вот вас надо в первую очередь истреблять, вы опасные.
- Не боишься мне такое говорить? - прищурился зло Малинин.
- А ты, вашбродь, руки об меня марать побрезгуешь. Да и не интересен я тебе. Не твоего уровня противник.
Малинин бессильно скрипнул зубами. Очень хотелось надавать наглецу по сусалам, только это не выход, да и не станет он мордовать безоружного и заведомо слабого, тут хуторянин прав. Не так их воспитывал подполковник Вешнивецкий. Малинин отвернулся.
- Ты бы, мил человек, помолчал, что ли, не гневил Бога, - ненавязчиво ввинтился в разговор юрким ужом Афоня. - Грубишь, издеваешься, а мы тебя, вроде как, не обижали. Если ты храбрый да удалой - беги домой, хватай ружьё да возвращайся силами меряться, чего языком зря колотить. Постреляешь нас - вот и выйдет тебе удача и полное удовольствие.
Мужик усмехнулся нехорошо.
- Нет уж, дурных ищите-свищите поодаль. Я супротив вас много не сделаю, обожду.
- Валяй, - устало махнул рукой Малинин. - Если вдруг в спину задумаешь стрелять - не взыщи!
Громко застучали копыта - это уходила разъярённая полусотня карателей. Казаки были злые, не вкусившие комиссарской крови, не потешившие душу, проклиная, вероятно, чистоплюйство и глупую привередливость капитана Малинина. Он не сомневался, что завтра же об этой его, с их точки зрения, глупой выходке будет доложено по начальству, а ещё через некоторое время станет известно всей армии, да ещё с таким подробностями, про которые он и сам до сих пор не догадывался. Только на это Малинину было глубоко начхать, его сейчас больше беспокоили обстановка и состояние собственного подразделения.
- Доберутся до ближайшего села - и там разгуляются во всю ивановскую. А назавтра вернутся сюда и добавят удовольствия. Уходить вам надо, господа комбедовцы, или кто вы там, - невесело проронил Афанасий. - Да и нам не грех. Бабу-то за что хотели жизни лишить? - повернулся якут к представителю комитета бедноты.
- Муж у неё комиссар. За красных воюет.
- Чего ж с собой не забрал?
- Забрал, да она рожать домой вернулась, как ваши нагрянули - ребёнка не оставила.
Малинин почернел лицом. Повернулся, внимательно рассмотрел молодую женщину, безразлично переступающую босыми ногами.
- Сын, дочь?
Женщина молчала, словно не слышала капитана.
- Дочка, - ответил за женщину комбедовец. - Третьего дня родилась.
Странно, но этот человек нравился Малинину. Вроде бы неприятель, явный военный противник, супостат, но держится достойно, не дрожит и не трепещет осиновым листом. Заслуживающий признания оппонент, короче говоря, Малинин уважал таких. Убеждённый, идейный враг.
- Тебя зовут-то как, почтеннейший? - с интересом осведомился капитан. - А то как-то не по-людски общаемся.
- Антип Фёдорович, - мужик ответил степенно, с вызывающим самоуважением, он, похоже, окончательно освоился и ни капли не боялся.
Малинин почувствовал вдруг, как усталость предательски навалилась стремительным ударом по ногам, расфокусировкой взгляда, полной отрешённостью от действительности. Напряжение, ярость, азарт, пыл, кураж - всё, на чем он держался, ушло, оставило, запал догорел. Малинин заскрипел зубами: ничего ещё не кончилось, силы нужны, и требуется отыскать их немедленно, себя переломить, чего бы ни стоило!
- Я вот что решил, Антип Фёдорович! - Малинин с долгим вниманием посмотрел комбедовцу в глаза. - Ты нас в город отвезёшь. Готовь телегу, лошадь - собирайся, короче говоря. Женщину и ребёнка тоже возьмём, постараюсь в городе пристроить. Дружков своих также можешь прихватить с собой, иначе поубивают вас здесь.
- А ежели я не соглашусь? - прищурился комбедовец.
- Реквизируем и лошадь, и телегу! - зло отрезал Малинин. - У тебя, либо ещё у кого... Не торгуйся, не на базаре! Недельку-другую в городе переждёте - потом вернётесь! И побыстрее, любезнейший, я передумать могу!
Солнце светило в глаза, одуряюще пахло полынью, скрип телеги не раздражал, а, наоборот, убаюкивал, глаза слипались.
Развели небольшой бездымный костёр, Афоня мгновенно насобирал одному ему ведомых трав, кореньев, даже несколько грибов отыскал; и очень скоро все с хищным звериным аппетитом хлебали из котелка непонятное, но ужасно вкусное варево. Сразу потянуло в сон, Малинин разрешил молодым отдыхать, и те мгновенно уснули.
- Плохо, командир! - сказал Афоня. - Нас не потеряли, нас специально отпускают подальше, ослабляют поводок, усыпляют - значит, жди беды.
Малинин и сам это понимал, беспокойство глодало душу голодным волком.
- Нас ждут, определили направление движения, по запаху варева вычислили, сейчас обкладывают качественно, чтобы наверняка. Вы отдохните пока, я сползаю, посмотрю как и что вокруг происходит. Если вдруг случится чего - отходите к болотам, прорываться не пытайтесь - не выйдет.
Якут вернулся, сияя надраенным самоваром, и Малинин почувствовал, что беды позади.
- Есть шанс, Сергей! - то, что Афоня назвал его по имени, а не как обычно, командиром, говорило о многом.
- Впереди заслон, человек двадцать, с пулеметом, разместились грамотно, ждут, позади нас большой отряд, я понимаю, погонят в засаду. Только засадники уже нас похоронили и расслабились, вздохнули свободно, курят, махрой издалека тянет, а мы-то еще живы. Есть один вариант, но очень зыбкий: пройти рядом с ними, под самым носом, сквозь пальцы просочиться, мы-то с тобой проползём легко, а вот молодёжь...
Малинин раздумывать не стал, поднял чуть посвежевших офицеров и повёл группу за Афоней. Шли сторожко, след в след, почти беззвучно. Когда Афоня замер, Малинин понял, что наступает кульминация, итог операции. Или им повезёт, или здесь закончит своё существование развед-диверсионная группа.
Они подбирались к затаившимся красным с подветренной стороны, и теперь Малинин сам различал запах махорки, ружейного масла и человеческого пота. Курить в засаде - дело последнее, Малинин кивнул Афоне:
- Ты первый, потом остальные, я - замыкающий. Огня не открывать!
Спустя два часа, оторвавшись наконец от назойливого дыхания в затылок, Малинин понял: на этот раз обошлось! Он гнал группу бегом, не снижая скорости, без привалов и долгих остановок, сейчас все решало время. Успеют выйти к своим - все будет прекрасно, не успеют - придётся снова отходить и начинать по-новому.
Но все, как будто, обошлось. Вырвались они из лесу, добежали до небольшого хутора, там уже казаки. Можно отдохнуть, расслабиться, поверить, что в этот раз повезло...
Красные стояли, хмуро глядя вниз, Загоруйко мечтательно щурил усы. Сзади толпились до полутора десятка солдат, хищно разглядывая пойманных коммунистов, а какой-то слащавый мужичонка в купеческому картузе тыкал кнутом в грудь молодой женщины и сладостно приговаривал:
- Вот она, ваше благородие, наиглавнейшая змеюка. Жинка главного комиссара.
Юный хорунжий с азартом и некоторым даже любопытством хлестнул женщину нагайкой, целя в лицо, но она в последний момент отшатнулась непроизвольно, и удар лишь ожег плечо.
- Ого! - С неподдельным, даже детским любопытством посмотрел хорунжий на женщину и снова взмахнул плеткой. Несчастная мышка хочет поиграться с матерым котом? Извольте-с! Ноздри хищно раздувались, зрачки расширились, офицер был явно неадекватен, хотя спиртным не пахло. Либо кокаин, либо просто пьян от крови и чувства непомерной власти. Стоящие вокруг довольно улыбались, похохатывали; и Малинин вдруг со всей отчетливостью понял, что в следующий раз красные их обязательно изловят, не выпустят, ибо воевать уже будут не за советскую власть или мировую революцию, а за конкретных расстрелянных селян. Лицо побагровело, кровь ударила в виски, Малинин резко шагнул вперед, прихватив хорунжего за запястье, как сквозь вату услышал резкий окрик Афони:
- Командир!
Хорунжий изрядно удивился: занесённая для удара рука словно попала в стальные клещи. Он обернулся, готовый стряхнуть непонятно откуда взявшуюся назойливую муху, и увидел два безжалостно прищуренных глаза, два испытывающих крайнее презрение зрачка, словно два пистолетных дула.
- С «мирняком» воюешь? - зловещим шёпотом спросил Малинин. - Всех большевиков перебил, остались только эти? Других не нашёл? Проскачи вперёд верст десять - там как раз дожидаются. Или только с бабами воевать умеешь?
Рядом с красавцем хорунжим пропылённый с ввалившимися щеками, измазанным жжёной пробкой в виде тактического грима лицом и мятым обмундированием, Малинин явно проигрывал статью, да и группа его больше смахивала на кучку дезертиров, либо окруженцев, однако выправку офицерскую камуфляжем не скроешь, и поведение тоже способствовало.
- А ну встать, как положено, мерзавец! - рявкнул Малинин разъяренным офицерским басом, и белёсый хорунжий едва не обмочился, а похохатывающие солдаты враз присмирели и изобразили строевую стойку. - Как стоишь, сволочь, а ну смирно! С тобой целый капитан разговаривает!
Со стороны они смотрелись весьма колоритно: отряд красномордых, раскормленных карателей и пропылённая, измотанная долгим преследованием пятёрка малининцев. Однако лишь полный идеалист рискнул бы сейчас поставить на красномордых и сытых казачков. И численный перевес не являлся определяющим фактором.
Солнце резвилось, светило слишком игриво и радостно, о чём-то своем щебетала птичье сборище, а опьяняющий, дурманящий ноздри аромат степных трав провоцировал весьма романтическое настроение. Юрий Антонович Перевезенцев, Новоелизаветинский поэт и прозаик сказал бы высокопарным слогом, поэтической строфой припечатал: «В такой замечательный летний день так не хочется умирать!». Как будто радостное или, наоборот, печальное состояние природы имеет способность определять время, когда смерть похлопает по плечу костлявой рукой. Понятное дело, никто не спрашивает у курицы о её планах на день: имеет ли она желание попасть сегодня в суп, или, может быть, возражает. Курица - она и есть курица. Участь её предрешена. И мнение комбедовцев тоже не интересовало казаков: хотят ли они быть расстрелянными именно сейчас или нет, - роли не играет. Пока господа офицеры бранятся, пусть используют последние минуты по своему усмотрению: на небо посмотрят, вспомнят прошедшую жизнь, или молитву творят. Но вот каратели уж совершенно определённо не планировали на сегодня таких эксцессов, как возможная смерть. Причём, не от большевистской пули, а от своих. Малининской же пятерке играться со смертью в гляделки было в полной мере обыденно и вполне привычно, капитану достаточно лишь сигнал подать – и завертится кровавая карусель. Сборищу дворовых псов весьма затруднительно одолеть пятерых озлобленных матёрых волков.
Афоня неодобрительно покачал головой, но карабин незаметно изготовил к бою, и другие офицеры разведгруппы положили руки на кобуры.
- Верно, ваше благородие, - степенно проговорил пожилой урядник. - Зверствовать ни к чему, лишнее. Заряжай! - зычно скомандовал он солдатам. Противно и нестройно заклацали затворы, загоняя патроны в патронники: вверх, на себя, от себя, вниз.
- Целься!
- Оставить! - резко шагнул навстречу поднявшимся в горизонтальное положение стволам Малинин, и добавил уже неуставное. - Совсем офонаренели, скоты?!!! Разряжай!!!
- Нельзя никак, ваше благородие, - рассудительность заметил урядник. - Краснопузых кончить необходимо. Иначе они завтра нам в спину стрелять станут.
Возможно, урядник был прав. Возможно. Если сегодня отпустить троих - завтра их будет уже тридцать три. Или даже сто тридцать три. Но не урядника пятые сутки кряду преследовали лучшие следопыты красных. Не на блондинистого хорунжего ставили пулеметные засады, не этих бойцов с безоружным «мирняком» мариновали в болотах, словно переспелую клюкву. Боевой русский офицер, считал Малинин, не опустится до расстрела мирных крестьян, даже если они действительно имеют какое-то отношение к красным. Каждому своё: кому с частями особого назначения силами меряться, куражом тягаться, а кому экзекуциями заниматься. Только лучше им не встречаться.
- Молчать! - взбешённым бультерьером рявкнул Малинин. - Пшли вон!
- Гляди, вашбродь, тебе жить, - с нескрываемым презрением сказал урядник. Каратели развернулись и быстро пошли прочь.
- Патронов у нас практически нет, эти не дадут, - задумчиво кивнул Афоня в спины уходящим. - А красные могут прийти по нашему следу, и против них нам обороняться нечем. Перебьют нас - и завтра хорунжий сотоварищи вернутся, тогда уж за нас рассчитаются: не троих, а полдеревни перебьют, остальных пороть станут. И, между прочим, будут правы.
- И что? - резко обернулся к якуту Малинин, сверкая яростью. - Предложения?
- Никаких, - спокойно ответил Афоня. - Только констатация факта. Ты же знаешь, командир, что прав, и я знаю, и ребята, мы все тебя понимаем и поступили бы точно также. Но в настоящее время ситуация патовая.
Подполковник Вешнивецкий научил якута многомудрой игре в шахматы, и теперь Афоня перемежал свою речь непонятными для некоторых, кроме железки и виста ничего не признающих, терминами.
- Нужно уходить, - сказал якут. - Но «мирняк» ты без защиты оставить не можешь, а красные могут появиться с минуты на минуту... - Он не договорил, рассусоливать не было нужды - они мыслили одинаково.
- Прав твой солдат, ваше благородие, - неожиданно подал голос один из приговорённых, хмурый пожилой мужик, с разбитым лицом и свежим рубцом через щёку, хорошо глаз не выбили, - следом нагайки. - Ты пришёл и ушёл, благородство сегодня проявил, а они завтра вернутся, когда тебя рядом не будет. Они от крови пьяные, от безнаказанности, вот и учинят смертоубийство и разорение. А ты, видать, кровушки досыта напился, не веселит она тебя более.
- Что? - резко обернулся Малинин.
- Видок у вас тот ещё, - как ни в чем не бывало, продолжал мужик. - Потрёпанный, пропылённый весь. Только вы не пораженцы и не дезертиры, ты, например, вашбродь, побриться не забыл. Вас пятеро: четыре офицера и только один солдат. У каждого по два ливольверта, у солдата не трёхлинейка, а кавалерийский карабин. Ходите вы слишком легко, невесомо, бесшумно. Без лошадей, значит, по лесу двигались. Патронов у вас нет, стало быть, расстреляли все. Мирных не трогаете...
- Продолжай! - кивнул Малинин.
- Из тыла Красной Армии идёте, - сказал мужик. - Какую- то большую пакость сотворили. Каратели - это так, нашим на один зубок, а вот вас надо в первую очередь истреблять, вы опасные.
- Не боишься мне такое говорить? - прищурился зло Малинин.
- А ты, вашбродь, руки об меня марать побрезгуешь. Да и не интересен я тебе. Не твоего уровня противник.
Малинин бессильно скрипнул зубами. Очень хотелось надавать наглецу по сусалам, только это не выход, да и не станет он мордовать безоружного и заведомо слабого, тут хуторянин прав. Не так их воспитывал подполковник Вешнивецкий. Малинин отвернулся.
- Ты бы, мил человек, помолчал, что ли, не гневил Бога, - ненавязчиво ввинтился в разговор юрким ужом Афоня. - Грубишь, издеваешься, а мы тебя, вроде как, не обижали. Если ты храбрый да удалой - беги домой, хватай ружьё да возвращайся силами меряться, чего языком зря колотить. Постреляешь нас - вот и выйдет тебе удача и полное удовольствие.
Мужик усмехнулся нехорошо.
- Нет уж, дурных ищите-свищите поодаль. Я супротив вас много не сделаю, обожду.
- Валяй, - устало махнул рукой Малинин. - Если вдруг в спину задумаешь стрелять - не взыщи!
Громко застучали копыта - это уходила разъярённая полусотня карателей. Казаки были злые, не вкусившие комиссарской крови, не потешившие душу, проклиная, вероятно, чистоплюйство и глупую привередливость капитана Малинина. Он не сомневался, что завтра же об этой его, с их точки зрения, глупой выходке будет доложено по начальству, а ещё через некоторое время станет известно всей армии, да ещё с таким подробностями, про которые он и сам до сих пор не догадывался. Только на это Малинину было глубоко начхать, его сейчас больше беспокоили обстановка и состояние собственного подразделения.
- Доберутся до ближайшего села - и там разгуляются во всю ивановскую. А назавтра вернутся сюда и добавят удовольствия. Уходить вам надо, господа комбедовцы, или кто вы там, - невесело проронил Афанасий. - Да и нам не грех. Бабу-то за что хотели жизни лишить? - повернулся якут к представителю комитета бедноты.
- Муж у неё комиссар. За красных воюет.
- Чего ж с собой не забрал?
- Забрал, да она рожать домой вернулась, как ваши нагрянули - ребёнка не оставила.
Малинин почернел лицом. Повернулся, внимательно рассмотрел молодую женщину, безразлично переступающую босыми ногами.
- Сын, дочь?
Женщина молчала, словно не слышала капитана.
- Дочка, - ответил за женщину комбедовец. - Третьего дня родилась.
Странно, но этот человек нравился Малинину. Вроде бы неприятель, явный военный противник, супостат, но держится достойно, не дрожит и не трепещет осиновым листом. Заслуживающий признания оппонент, короче говоря, Малинин уважал таких. Убеждённый, идейный враг.
- Тебя зовут-то как, почтеннейший? - с интересом осведомился капитан. - А то как-то не по-людски общаемся.
- Антип Фёдорович, - мужик ответил степенно, с вызывающим самоуважением, он, похоже, окончательно освоился и ни капли не боялся.
Малинин почувствовал вдруг, как усталость предательски навалилась стремительным ударом по ногам, расфокусировкой взгляда, полной отрешённостью от действительности. Напряжение, ярость, азарт, пыл, кураж - всё, на чем он держался, ушло, оставило, запал догорел. Малинин заскрипел зубами: ничего ещё не кончилось, силы нужны, и требуется отыскать их немедленно, себя переломить, чего бы ни стоило!
- Я вот что решил, Антип Фёдорович! - Малинин с долгим вниманием посмотрел комбедовцу в глаза. - Ты нас в город отвезёшь. Готовь телегу, лошадь - собирайся, короче говоря. Женщину и ребёнка тоже возьмём, постараюсь в городе пристроить. Дружков своих также можешь прихватить с собой, иначе поубивают вас здесь.
- А ежели я не соглашусь? - прищурился комбедовец.
- Реквизируем и лошадь, и телегу! - зло отрезал Малинин. - У тебя, либо ещё у кого... Не торгуйся, не на базаре! Недельку-другую в городе переждёте - потом вернётесь! И побыстрее, любезнейший, я передумать могу!
Солнце светило в глаза, одуряюще пахло полынью, скрип телеги не раздражал, а, наоборот, убаюкивал, глаза слипались.
