В то время я сидел как на иголках, потому что находился на пороге возможной новой жизни, на которую я себя настраивал почти год. Находясь на пике нервного исступления, я получил ответ из Чехии. Он был положительным, а значит пора забрать документы из моего ВУЗа и покупать билет в Европу. Виктор уже давно собрал все документы и вещи, ожидая лишь меня и визу. Мне же предстояло самое сложное – оповестить родителей. Звучало это как ультиматум, но иного выхода тогда у меня не было. Придя к ним домой, я заявил, что получил визу в Чехию, что я уже забрал документы из своего ВУЗа, что договорился с хозяином моей квартиры о прекращении снятия жилья и о том, что у меня скоро самолёт. Они были в шоке, если культурно говорить. После минуты ступора мать и отец впали в гнев. Я никогда не слышал столько грубости в свой адрес, уж тем более от родителей. Отец грозился не выпустить меня из квартиры, а потом сдать в армию «для профилактики мозгов», а мать бранилась что есть мочи. Ещё папа сравнил меня и Виктора с Базаровым и Аркадием Кирсановым.
«Вон, тоже нашёл себе нигилиста хренова! Такой-же идиот и либераст, как все остальные. Но ты то куда смотрел?!», – сокрушался отец.
Я молчал и слушал. Изначально мне хотелось уладить всё культурно, но после нескольких минут ора, родители перешли на спокойный, но при этом высокомерный тон. Они уже решили, что договорятся и вернут меня в прежнее место, а все контакты с Виктором упразднят. Также я переезжаю к ним и нахожусь под контролем до конца учёбы. Всё это сопровождалась надменным тоном, реальными угрозами, особенно со стороны отца, который намеревался ударить меня, и матери, не перестающей читать мораль. Я никогда не ругался на родителей и почти не кричал. Не свойственно мне это, но после таких слов в мой адрес во мне что-то ёкнуло. Как-будто лопнула струна на гитаре и больно ударив об оболочку, эхом разлетелся звук по моей душе. В тот момент я полностью прочувствовал фразу – «терпение лопнуло». Тут ещё сказался мой накопившийся стресс, который необходимо было выплеснуть. После фразы отца: «Ты всё понял?!», я сделал это.
Ответом был благой, чистый, высокопарный русский мат, весь запас которого я вылил на них бурлящим потоком, не жалея голоса. Никогда так не матерился. Сам себя не узнавал в эти минуты: всё накипевшее с долгих дней вырвалось в ту секунду. Впечатление это произвело сокрушительное: отец перестал угрожать мне кулаком и молча упал на диван, а мать разревелась, сидя на стуле. Я смог очнуться, только когда всё было сказано. Папа впал в апатию и уже ничего не предпринимал, мама все ещё плакала. Тут я понял, что переборщил, но эхо струны все ещё отдавало внутри, поэтому, взяв необходимое в доме, я собрался уходить. Напоследок мать бросила вдогонку:
«Знай: стебель без дерева умирает! Не будет тебе там счастья без корней! Не сможешь прожить в одиночестве. Всё берёт откуда-то начало, а у тебя уже прошлого нет!», – перегнули, подумалось мне.
«Загнешься в своей Европе, так и знай! Без семьи – ты никто!», – вот, что я слышал на пороге своего «бывшего» дома.
Состояние было паскудное. Дозвонившись до Виктора, мы договорились, что я приеду к нему, а потом вместе отправимся в аэропорт. Оставалось только доехать до него, а это было затруднительно. От моих родителей ехать к Виктору надо как минимум час, на единственном рейсе, остановка которого в двух километрах от дома. Денег тратить не хотелось, поэтому побрел я пешком в промозглую погоду не то осени, не то уже зимы. За спиной был увесистый рюкзак с личными вещами. Брать я хотел немного, да и из личного оставалось всего то ничего. Ноутбук – как рабочий инструмент, комплект одежды на разные сезоны, средства личной гигиены и документы. Дойдя до нужной остановки на главном шоссе города, я стал ждать. На столбе висело табло с временем прибытия транспорта, и на целых полчаса моего автобуса было не видно. Не встав под карниз, я увлекся воспоминаниями и мыслями – немного забылся. Очнулся я через пять минут. Все ещё лил ужасный дождь, а автобуса не будет ещё минут так двадцать. Бродя из стороны в сторону, я до сих пор ощущал внутри эхо порванной струны.
Было мерзко. Под ногами образовалась неглубокая лужа, а за бордюрами так вообще бурлили целые потоки. Ливнестоки не справлялись, впрочем, как всегда. Небо было темно-синие и напоминало масляную краску, которой кто-то шевелил. Давно наступил вечер, так что я «предвкушал», как буду впихиваться со своей поклажей в транспорт. От скуки я разглядывал окрестности. На противоположной стороне шоссе качались голые деревья, из-за которых выглядывали жёлтые окна домов. Справа, в сторону дома Виктора, шоссе уводило к многоэтажкам, которые горели рекламой через дождевую пелену, как маяк. Где-то там, на противоположной стороне была ещё одна автобусная остановка, у которой останавливались большие жёлтые пятна: «Лиазы», «Пазики» и прочие. Сзади меня был небольшой парк, в центре которого стояла беседка. Где-то за ним возвышалось строящееся здание и в такую погоду оно походило на некую твердыню среди прочей мелочи. Слева от остановки, в стороне, где должен был появиться мой автобус, на перекрестке возвышался очередной комплекс небоскребов. Мне приходилось смотреть туда, так что я сумел разобрать несколько рекламных вывесок на фасадах. В прямоугольнике на зеленом фоне горела вывеска «Чехол», которую я упорно читал как «Чехов».
Так шло время, а автобус не появлялся. Пытаясь отвлечься от дурных мыслей, я слушал музыку и рассматривал окрестности. С последним выходило плохо: дождь и ветер не позволяли всматриваться в даль, поэтому приходилось ограничиваться таблом и своими ногами. В какой-то момент мне это наскучило и я отвернулся к парку. В центре стояли молодые деревья, которые сновали из стороны в сторону. В грязи, закрепленные на кольях и перевязанные веревочкой. Это даже не были деревья, а скорее тоненькие палочки. Только у некоторых имелись маленькие веточки с жиденькими листочками. Было жалко смотреть на эти молодые – брошенные растения, которые мёрзли в такую погоду и склонялись слабыми ветвями к холодной земле. Наверняка, две трети из них не переживёт зиму. Мне почему-то захотелось подойти к ним поближе. Конечно не только это послужило моему решению, а ещё то, что рядом с остановкой не было не единой мусорки. В моих карманах довольно много скопилось всякого хлама: смятые проездные билеты, упаковки от жвачки, рекламные листовки, которые я брал у раздатчиков. Надо было спихнуть всё это, ведь в этой-же куртке я поеду в Чехию! Не очень хотелось брать с собой в Европу мусор.
Я направился к ближайшему мусорному баку на одной из противоположных к остановке дорожек. С ними меня разделял лишь газон, точнее грязевая жижа, в которой и стояли бедные деревья. Пройдя по брусчатке, обильно смоченной расплевывавшейся грязью, я вытряхнул ненужное содержимое карманов в зелёное ведро и было уж хотел вернуться на прежнее место, но тут одно из бедных растений приковало мой взгляд. Тоненькая палочка с единственной веткой, на которой колыхалось несколько листочков, пригибалась под порывам ветра к земле. Вокруг неё были лишь голые собратья, с которыми дело было почти кончено. Я смотрел на это молодое дерево, а оно будто махало мне своей единственной рукой, призывая помочь. Не знаю сколько я простоял так, глядя на него, но вдруг мне нестерпимо захотелось подойти к этому деревцу. Это казалось странным, но я не мог устоять перед этим порывом и просто пошёл по грязи к нему. Сапоги противно чавкали и вязли в лужах, но я, стараясь не запачкаться сильно, продолжал идти дальше. Оказавшись рядом, я разглядел, что чахлое растение привязано веревкой к крепким кольям. Само дерево было уже не спасти: оно наверняка погибнет с наступление холодов, а потом на его месте посадят новые, но вот веточка... Я посмотрел на треплющуюся по ветру ветку с несколькими пожелтевшими листочками и неожиданно проникся симпатией и жалостью к этому живому созданию. Мне представилось, как оно погибнет, может даже в этот-же день и, не владея собой, я схватился за ствол и стал отрывать эту ветвь. Много усилий не понадобилось, так что через две секунды в моих руках была та самая веточка. Теперь мне казалось, что этим я спас растение, ну хотя-бы его часть. Спрятав мокрую ветку во внутренний карман куртки, я медленно, стараясь не запачкать джинсы, зашагал обратно к остановке. Не знаю, что меня сподвигло это сделать, но теперь моему сердцу становилось теплее, когда я согревал холодную ветвь дерева у себя под курткой.
Ждать автобуса пришлось ещё десять минут. Наконец приехал долгожданный белый «Лиаз», в котором было не так-то уж много народа, как я предполагал. Вырвавшись вперед других, я стремительно занял более выгодное положение в салоне, встав у левого борта автобуса. О сидячем месте и речи не шло, но вот за удобное стоячее – я готов был драться. Пристроив сумку у своих ног и схватившись одной рукой за высокий поручень, сумел другой расплатиться с кондуктором и переключить музыку в телефоне. Теперь оставалось только дотерпеть на остановки Виктора. С куртки капала вода, сумка из светло-голубого цвета стала темно-синего, а я согревался и ожидал, когда освободится место поудобнее. Народа же всё прибавлялось с каждой остановкой, и стоять становилось всё теснее. Но всё-же, через несколько остановок освободилось моё любимое место в салоне: у большого окна с левой стороны, в самом углу, в упор к перегородке между двойными сидениями левого ряда салона. Мгновенно очутившись на своем месте, я был тут-же прижат сумкой и людьми. Теперь-же можно ехать спокойно и даже с некоторым удовольствием от поездки.
Протерев запотевшее окно рукавом, я стал провожать взглядом мой родной город. Была, конечно, какая-то романтика в этих поездках, но сейчас я ехал не домой – я ехал на встречу с новой жизнью. Одновременно я испытывал трепет и грусть; мне не хотелось покидать дом вот так, но с другой стороны – так всё осточертело, что я старался не вспоминать прошлое, а думать о будущем. Мелькали фонари у проезжей части, разноплановой архитектуры дома, в которых светились окна различными оттенками жёлтого. Из каждого так и веяло домашним теплом и уютом. Если бы эти чувства были физическими, то наверняка из окон валил бы пар. Мне стало как-то уныло на душе. Может это и музыка сделала своё: тянуло меня что-то сейчас на нечто лирическое и печальное. Плейлист удивительно совмещал для меня голос Макаревича и песни группы «Ewigheim» с классикой русского и зарубежного рока. Из-за такого своеобразного музыкального «компота» у меня сформировалось определенное тоскливое настроение. Тем временем салон автобуса стал постепенно редеть, а за окном советские дома сменялись современными застройками, фабрики – торговыми центрами, скверы – парками. Всё горело и пылало жизнью, даже в такую мерзкую погоду. Я же немного высох и успокоился. На душе стало теплее, и эхо струны наконец стихло. Прослушав песен двадцать, я начал узнавать за окном знакомые места, а значит скоро пора выходить. Салон стал свободный: все сидячие места хоть и были заняты, но зато можно было без препятствий дойти из одного конца в другой. Я же продолжал стоять в своём уютном уголке. Тоскливо было осознавать, что если всё сложиться удачно, то я очень не скоро смогу вот также проехать по родному городу в общественном транспорте. Тут все негативные моменты забылись, и я предался ностальгии, а ей , как известно – цена медный грош. Но вот уже прозвучало название следующей остановки, на которой я должен был сойти. Все мои мысли разом испарились. Схватив сумку, я встал у дверей и приготовился к выходу.
Снова окунувшись в атмосферу влажной улицы, я зашагал прямиком к Вите. Он жил в двенадцатиэтажном доме советской постройки. Само здание было выкрашено в зеленый цвет, но сейчас этого видно не было. Дом был построен свечкой, а с обеих сторон от него шёл стеной ряд муравейников, этажей так по девять. Вся эта конструкция смотрела на шоссе, и только у подъезда Виктора шла маленькая дорога от трассы куда-то во дворы. Перед домами был длинный сквер, пожалуй во весь район. Выглядел он получше, чем тот парк на автобусной остановке: здесь были старые деревья, которым не почём такая погода. Не потратив и пяти минут на дорогу, я оказался у подъезда Виктора. Набрав нужный номер домофона, я с минуту простоял под тусклым светом лампы, об которую билось несколько мотыльков. Прямо как люди, которые пытаются найти солнце в жизни. Виктор открыл дверь без вопроса, так что я шмыгнул в тёплый дом в долю секунды. Не хотелось больше торчать на улице – уже всласть пропитался осеннем дождичком.
Подъезд у Виктора был не то что в моей родной «сталинке». Запутанный, с ответвлениями к квартирам, к мусоропроводу и к лифту. Он постоянно сбивал меня с толку. Если бы Витя не показал мне в своё время как проходить, то я бы наверняка заблудился. Он же жил здесь с рождения и в детстве называл свой дом – «Минас Моргул». Виктор всегда любил Толкина, а зеленоватый цвет дома и запутанные проходы, по его словам, напоминали ему крепость. Прообразом орков послужили, наверное, гопники в этих самых проходах, ну или готы. Помню те времена – весёлое было детство. Сами родители Виктора переехали на квартиру покойной бабушки в район получше.
Поднявшись на десятый этаж, я направился в уже открытые двери квартиры Вити. Большого света он не включал – только светильники. Так что вся квартира находилась в таинственном полумраке. Сняв промокшую куртку, я повесил её на крючки, а сапоги спихнул в угол коврика перед дверью. Сумку я решил оставить здесь, лишь убрав её с прохода. Квартира Виктора лишилась прежней обжитой атмосферы: теперь здесь стоял мрак, было накурено, а по всему дому трудно было найти хоть одну праздно лежащую вещь. Даже сервиз в гостиной Вити выглядел каким-то чужим. В доме ни звука, только тикали часы на стене и скрипели полы под ногами. Виктор уже собрал свои вещи: сумка и чемодан стояли у самой двери в гостиную и ожидали своего часа. Сам хозяин квартиры сидел на подоконнике и курил в приоткрытое окно, хотя это не спасало от запаха. Он предложил мне сесть и, не отрываясь от своего дела, стал расспрашивать меня о случившемся. Я не без удовольствия уселся на большой диван, который занимал всю левую часть комнаты. По правую руку от меня была дверь в прихожую, дальше стояло два кресла с журнальным столиком посередине. Напротив меня было большое окно, на котором восседал хозяин, а слева стоял старинный, но хорошо сохранившийся стеллаж со стеклянными дверцами и посудой внутри. Над всем эти висела старая люстра, а на полу простирался ковер. Над столиком горело бра, и жёлтый свет наполнял комнату. Там, где я оказался тоже был светильник, но его не включили, так что я сидел в приятной полутьме, а на моего собеседника свет падал только на одну часть тела. Рассказав ему всё что произошло со мной за ближайшие часы, я с облегчением развалился на приятной обивке дивана. Несколько секунд Виктор молча курил, выпуская дым в окно, а затем сказал:
«Во втором часу я вызову такси к аэродрому. Пока есть возможность перекусить и немного вздремнуть, но я спать, думаю, не буду.
«Вон, тоже нашёл себе нигилиста хренова! Такой-же идиот и либераст, как все остальные. Но ты то куда смотрел?!», – сокрушался отец.
Я молчал и слушал. Изначально мне хотелось уладить всё культурно, но после нескольких минут ора, родители перешли на спокойный, но при этом высокомерный тон. Они уже решили, что договорятся и вернут меня в прежнее место, а все контакты с Виктором упразднят. Также я переезжаю к ним и нахожусь под контролем до конца учёбы. Всё это сопровождалась надменным тоном, реальными угрозами, особенно со стороны отца, который намеревался ударить меня, и матери, не перестающей читать мораль. Я никогда не ругался на родителей и почти не кричал. Не свойственно мне это, но после таких слов в мой адрес во мне что-то ёкнуло. Как-будто лопнула струна на гитаре и больно ударив об оболочку, эхом разлетелся звук по моей душе. В тот момент я полностью прочувствовал фразу – «терпение лопнуло». Тут ещё сказался мой накопившийся стресс, который необходимо было выплеснуть. После фразы отца: «Ты всё понял?!», я сделал это.
Ответом был благой, чистый, высокопарный русский мат, весь запас которого я вылил на них бурлящим потоком, не жалея голоса. Никогда так не матерился. Сам себя не узнавал в эти минуты: всё накипевшее с долгих дней вырвалось в ту секунду. Впечатление это произвело сокрушительное: отец перестал угрожать мне кулаком и молча упал на диван, а мать разревелась, сидя на стуле. Я смог очнуться, только когда всё было сказано. Папа впал в апатию и уже ничего не предпринимал, мама все ещё плакала. Тут я понял, что переборщил, но эхо струны все ещё отдавало внутри, поэтому, взяв необходимое в доме, я собрался уходить. Напоследок мать бросила вдогонку:
«Знай: стебель без дерева умирает! Не будет тебе там счастья без корней! Не сможешь прожить в одиночестве. Всё берёт откуда-то начало, а у тебя уже прошлого нет!», – перегнули, подумалось мне.
«Загнешься в своей Европе, так и знай! Без семьи – ты никто!», – вот, что я слышал на пороге своего «бывшего» дома.
Состояние было паскудное. Дозвонившись до Виктора, мы договорились, что я приеду к нему, а потом вместе отправимся в аэропорт. Оставалось только доехать до него, а это было затруднительно. От моих родителей ехать к Виктору надо как минимум час, на единственном рейсе, остановка которого в двух километрах от дома. Денег тратить не хотелось, поэтому побрел я пешком в промозглую погоду не то осени, не то уже зимы. За спиной был увесистый рюкзак с личными вещами. Брать я хотел немного, да и из личного оставалось всего то ничего. Ноутбук – как рабочий инструмент, комплект одежды на разные сезоны, средства личной гигиены и документы. Дойдя до нужной остановки на главном шоссе города, я стал ждать. На столбе висело табло с временем прибытия транспорта, и на целых полчаса моего автобуса было не видно. Не встав под карниз, я увлекся воспоминаниями и мыслями – немного забылся. Очнулся я через пять минут. Все ещё лил ужасный дождь, а автобуса не будет ещё минут так двадцать. Бродя из стороны в сторону, я до сих пор ощущал внутри эхо порванной струны.
Было мерзко. Под ногами образовалась неглубокая лужа, а за бордюрами так вообще бурлили целые потоки. Ливнестоки не справлялись, впрочем, как всегда. Небо было темно-синие и напоминало масляную краску, которой кто-то шевелил. Давно наступил вечер, так что я «предвкушал», как буду впихиваться со своей поклажей в транспорт. От скуки я разглядывал окрестности. На противоположной стороне шоссе качались голые деревья, из-за которых выглядывали жёлтые окна домов. Справа, в сторону дома Виктора, шоссе уводило к многоэтажкам, которые горели рекламой через дождевую пелену, как маяк. Где-то там, на противоположной стороне была ещё одна автобусная остановка, у которой останавливались большие жёлтые пятна: «Лиазы», «Пазики» и прочие. Сзади меня был небольшой парк, в центре которого стояла беседка. Где-то за ним возвышалось строящееся здание и в такую погоду оно походило на некую твердыню среди прочей мелочи. Слева от остановки, в стороне, где должен был появиться мой автобус, на перекрестке возвышался очередной комплекс небоскребов. Мне приходилось смотреть туда, так что я сумел разобрать несколько рекламных вывесок на фасадах. В прямоугольнике на зеленом фоне горела вывеска «Чехол», которую я упорно читал как «Чехов».
Так шло время, а автобус не появлялся. Пытаясь отвлечься от дурных мыслей, я слушал музыку и рассматривал окрестности. С последним выходило плохо: дождь и ветер не позволяли всматриваться в даль, поэтому приходилось ограничиваться таблом и своими ногами. В какой-то момент мне это наскучило и я отвернулся к парку. В центре стояли молодые деревья, которые сновали из стороны в сторону. В грязи, закрепленные на кольях и перевязанные веревочкой. Это даже не были деревья, а скорее тоненькие палочки. Только у некоторых имелись маленькие веточки с жиденькими листочками. Было жалко смотреть на эти молодые – брошенные растения, которые мёрзли в такую погоду и склонялись слабыми ветвями к холодной земле. Наверняка, две трети из них не переживёт зиму. Мне почему-то захотелось подойти к ним поближе. Конечно не только это послужило моему решению, а ещё то, что рядом с остановкой не было не единой мусорки. В моих карманах довольно много скопилось всякого хлама: смятые проездные билеты, упаковки от жвачки, рекламные листовки, которые я брал у раздатчиков. Надо было спихнуть всё это, ведь в этой-же куртке я поеду в Чехию! Не очень хотелось брать с собой в Европу мусор.
Я направился к ближайшему мусорному баку на одной из противоположных к остановке дорожек. С ними меня разделял лишь газон, точнее грязевая жижа, в которой и стояли бедные деревья. Пройдя по брусчатке, обильно смоченной расплевывавшейся грязью, я вытряхнул ненужное содержимое карманов в зелёное ведро и было уж хотел вернуться на прежнее место, но тут одно из бедных растений приковало мой взгляд. Тоненькая палочка с единственной веткой, на которой колыхалось несколько листочков, пригибалась под порывам ветра к земле. Вокруг неё были лишь голые собратья, с которыми дело было почти кончено. Я смотрел на это молодое дерево, а оно будто махало мне своей единственной рукой, призывая помочь. Не знаю сколько я простоял так, глядя на него, но вдруг мне нестерпимо захотелось подойти к этому деревцу. Это казалось странным, но я не мог устоять перед этим порывом и просто пошёл по грязи к нему. Сапоги противно чавкали и вязли в лужах, но я, стараясь не запачкаться сильно, продолжал идти дальше. Оказавшись рядом, я разглядел, что чахлое растение привязано веревкой к крепким кольям. Само дерево было уже не спасти: оно наверняка погибнет с наступление холодов, а потом на его месте посадят новые, но вот веточка... Я посмотрел на треплющуюся по ветру ветку с несколькими пожелтевшими листочками и неожиданно проникся симпатией и жалостью к этому живому созданию. Мне представилось, как оно погибнет, может даже в этот-же день и, не владея собой, я схватился за ствол и стал отрывать эту ветвь. Много усилий не понадобилось, так что через две секунды в моих руках была та самая веточка. Теперь мне казалось, что этим я спас растение, ну хотя-бы его часть. Спрятав мокрую ветку во внутренний карман куртки, я медленно, стараясь не запачкать джинсы, зашагал обратно к остановке. Не знаю, что меня сподвигло это сделать, но теперь моему сердцу становилось теплее, когда я согревал холодную ветвь дерева у себя под курткой.
Ждать автобуса пришлось ещё десять минут. Наконец приехал долгожданный белый «Лиаз», в котором было не так-то уж много народа, как я предполагал. Вырвавшись вперед других, я стремительно занял более выгодное положение в салоне, встав у левого борта автобуса. О сидячем месте и речи не шло, но вот за удобное стоячее – я готов был драться. Пристроив сумку у своих ног и схватившись одной рукой за высокий поручень, сумел другой расплатиться с кондуктором и переключить музыку в телефоне. Теперь оставалось только дотерпеть на остановки Виктора. С куртки капала вода, сумка из светло-голубого цвета стала темно-синего, а я согревался и ожидал, когда освободится место поудобнее. Народа же всё прибавлялось с каждой остановкой, и стоять становилось всё теснее. Но всё-же, через несколько остановок освободилось моё любимое место в салоне: у большого окна с левой стороны, в самом углу, в упор к перегородке между двойными сидениями левого ряда салона. Мгновенно очутившись на своем месте, я был тут-же прижат сумкой и людьми. Теперь-же можно ехать спокойно и даже с некоторым удовольствием от поездки.
Протерев запотевшее окно рукавом, я стал провожать взглядом мой родной город. Была, конечно, какая-то романтика в этих поездках, но сейчас я ехал не домой – я ехал на встречу с новой жизнью. Одновременно я испытывал трепет и грусть; мне не хотелось покидать дом вот так, но с другой стороны – так всё осточертело, что я старался не вспоминать прошлое, а думать о будущем. Мелькали фонари у проезжей части, разноплановой архитектуры дома, в которых светились окна различными оттенками жёлтого. Из каждого так и веяло домашним теплом и уютом. Если бы эти чувства были физическими, то наверняка из окон валил бы пар. Мне стало как-то уныло на душе. Может это и музыка сделала своё: тянуло меня что-то сейчас на нечто лирическое и печальное. Плейлист удивительно совмещал для меня голос Макаревича и песни группы «Ewigheim» с классикой русского и зарубежного рока. Из-за такого своеобразного музыкального «компота» у меня сформировалось определенное тоскливое настроение. Тем временем салон автобуса стал постепенно редеть, а за окном советские дома сменялись современными застройками, фабрики – торговыми центрами, скверы – парками. Всё горело и пылало жизнью, даже в такую мерзкую погоду. Я же немного высох и успокоился. На душе стало теплее, и эхо струны наконец стихло. Прослушав песен двадцать, я начал узнавать за окном знакомые места, а значит скоро пора выходить. Салон стал свободный: все сидячие места хоть и были заняты, но зато можно было без препятствий дойти из одного конца в другой. Я же продолжал стоять в своём уютном уголке. Тоскливо было осознавать, что если всё сложиться удачно, то я очень не скоро смогу вот также проехать по родному городу в общественном транспорте. Тут все негативные моменты забылись, и я предался ностальгии, а ей , как известно – цена медный грош. Но вот уже прозвучало название следующей остановки, на которой я должен был сойти. Все мои мысли разом испарились. Схватив сумку, я встал у дверей и приготовился к выходу.
Снова окунувшись в атмосферу влажной улицы, я зашагал прямиком к Вите. Он жил в двенадцатиэтажном доме советской постройки. Само здание было выкрашено в зеленый цвет, но сейчас этого видно не было. Дом был построен свечкой, а с обеих сторон от него шёл стеной ряд муравейников, этажей так по девять. Вся эта конструкция смотрела на шоссе, и только у подъезда Виктора шла маленькая дорога от трассы куда-то во дворы. Перед домами был длинный сквер, пожалуй во весь район. Выглядел он получше, чем тот парк на автобусной остановке: здесь были старые деревья, которым не почём такая погода. Не потратив и пяти минут на дорогу, я оказался у подъезда Виктора. Набрав нужный номер домофона, я с минуту простоял под тусклым светом лампы, об которую билось несколько мотыльков. Прямо как люди, которые пытаются найти солнце в жизни. Виктор открыл дверь без вопроса, так что я шмыгнул в тёплый дом в долю секунды. Не хотелось больше торчать на улице – уже всласть пропитался осеннем дождичком.
Подъезд у Виктора был не то что в моей родной «сталинке». Запутанный, с ответвлениями к квартирам, к мусоропроводу и к лифту. Он постоянно сбивал меня с толку. Если бы Витя не показал мне в своё время как проходить, то я бы наверняка заблудился. Он же жил здесь с рождения и в детстве называл свой дом – «Минас Моргул». Виктор всегда любил Толкина, а зеленоватый цвет дома и запутанные проходы, по его словам, напоминали ему крепость. Прообразом орков послужили, наверное, гопники в этих самых проходах, ну или готы. Помню те времена – весёлое было детство. Сами родители Виктора переехали на квартиру покойной бабушки в район получше.
Поднявшись на десятый этаж, я направился в уже открытые двери квартиры Вити. Большого света он не включал – только светильники. Так что вся квартира находилась в таинственном полумраке. Сняв промокшую куртку, я повесил её на крючки, а сапоги спихнул в угол коврика перед дверью. Сумку я решил оставить здесь, лишь убрав её с прохода. Квартира Виктора лишилась прежней обжитой атмосферы: теперь здесь стоял мрак, было накурено, а по всему дому трудно было найти хоть одну праздно лежащую вещь. Даже сервиз в гостиной Вити выглядел каким-то чужим. В доме ни звука, только тикали часы на стене и скрипели полы под ногами. Виктор уже собрал свои вещи: сумка и чемодан стояли у самой двери в гостиную и ожидали своего часа. Сам хозяин квартиры сидел на подоконнике и курил в приоткрытое окно, хотя это не спасало от запаха. Он предложил мне сесть и, не отрываясь от своего дела, стал расспрашивать меня о случившемся. Я не без удовольствия уселся на большой диван, который занимал всю левую часть комнаты. По правую руку от меня была дверь в прихожую, дальше стояло два кресла с журнальным столиком посередине. Напротив меня было большое окно, на котором восседал хозяин, а слева стоял старинный, но хорошо сохранившийся стеллаж со стеклянными дверцами и посудой внутри. Над всем эти висела старая люстра, а на полу простирался ковер. Над столиком горело бра, и жёлтый свет наполнял комнату. Там, где я оказался тоже был светильник, но его не включили, так что я сидел в приятной полутьме, а на моего собеседника свет падал только на одну часть тела. Рассказав ему всё что произошло со мной за ближайшие часы, я с облегчением развалился на приятной обивке дивана. Несколько секунд Виктор молча курил, выпуская дым в окно, а затем сказал:
«Во втором часу я вызову такси к аэродрому. Пока есть возможность перекусить и немного вздремнуть, но я спать, думаю, не буду.
