– Я не полезу в мешок. Снова – нет.
– А я считаю, что ты просто боишься.
– Я не трус.
– Я этого не говорила. Каждый из нас чего-то боится. Так устроена жизнь. Но это не делает никого ни трусом, не предателем, ни лжецом.
– Люди… они… Не важно. Это бессмысленно. С моим уходом они снова вернутся к привычному образу жизни. А я не могу постоянно жить там, на вашей Земле. Миров много. Их копий – ещё больше. Я один.
– Ты уже не один, – аккуратно положила ладонь на плечо черноволосого девушка. – Постараюсь донести твою точку зрения до всех, когда появлюсь на свет. Уверена, родители меня поддержат. Помоги мне… уснуть. Я хочу как можно скорее рассказать всем людям правду. Добаюкай меня…
Черноволосый зажмурился: история снова и снова повторялась. Невыносимо.
В этот раз девушка пропала вместе со своей колыбелью. Лишь кроваво-красная лужица на месте бывшего столба напоминала о том, что тут вообще висел мешок с человеческим телом.
Поначалу черноволосый обрадовался: колыбель… ушла. Это как знак. Как символ. Но… кровь. К чему бы это?
Раньше такого не было…
Черноволосый осторожно извлёк из ямы амфору и удовлетворённо изрёк, изучая находку:
– Фалернское. Узнаю этот благородный янтарный оттенок и изысканный аромат. Редкость необычайная. Вот это мне повезло: такое вино каждый день не... Та-а-ак. Куда бы мне тебя поместить-то...Это же для особого случая…
Взгляд его невольно скользнул в дальний угол ямы, наполовину засыпанный песком, и мужчина присвистнул:
– Вот это новости. Младенцев мне ещё в коллекцию древних вин не подкидывали. Это кто ж такой шустрый? Кто пустил детей приходить ко мне?
– Привет, – услышал в своей голове мысленный вопрос ребёнка. – Ты не подскажешь мне, как пройти к поездам? Мне очень нужно на вокзал. Сочинский вокзал. Ты знаешь, где это?
Тёплые карие глаза младенца, туго спелёнутого грязно-бежевой пеленкой, доверчиво смотрели в лицо черноволосого.
Амфора редкого вина упала и вдребезги разбилась о каменистую почву. Но уже совершенно не древний изысканный алкоголь невероятной выдержки интересовал черноволосого.
– Я… тебя откуда-то знаю, – весело щебетал голосок. – Так странно. И голос твой знаком. Но ты не мой папа. Мы встречались?
– Встречались. Тогда ты была... Гм... постарше.
– Так ты проводишь меня на вокзал?
– Почему ты в этот раз так быстро вернулась?
– А я уже уходила?
– Да. Неоднократно.
Девочка принялась вспоминать, смешно наморщив лобик:
– Не знаю. Правда. Я помню приятное колыхание в утробе, свет, потом резкая боль и крики. А, люди. Много людей в белом. Красная жидкость какая-то горячая. Кафель. Металлические острые предметы…
– Ты умерла при родах, ясно, – болезненно скривился мужчина.
– Вероятно. Такие детки уходят прямо на небеса, да? Я права? А где тут вокзал?
– Ты совсем маленькая в этот раз. Не дойдёшь.
– Отнеси меня. Мне очень нужно. К настоящим родителям. Они ведь ждут меня.
Черноволосый вздохнул, посмотрел на пузатые глиняные амфоры, на недокопанный канал, на засохшую яблоню вдалеке и взял ребёнка на руки.
Девочка была совсем крошечной, недоношенной. Давненько черноволосый не держал таких крох в своих руках. Это было приятно. Маленькое тельце. Такое беззащитное, беспомощное, отчаянно нуждающееся в защите.
Отцовские чувства взяли верх. Хотелось бы хоть раз… так. Ребёночка… своего. Вырастить, выпестовать, как его настоящий физический отец. Это же правильно. Он взрослый мужчина, и задумываться о семье в его годы не грешно.
А что, если…
Может, такая кроха непредвзято оценит этот мир бурых равнин? Оценит и примет, как свой? Отец и дочь – негласные короли пустынь безвременья. Чем не вариант?
Мужчина поправил пелёнку, прижал младенца к груди и решительно зашагал по пустыне к самому центру. К святая святых – яблоне. Мимо чёрной гадюки, огрызка яблока и двух фиговых листов. Объясняя, что да как. Зачем. Почему. Девочка внимала каждому слову черноволосого, пытаясь осознать и запомнить непознаваемое.
К вечеру перед ними ожидаемо возникли столбы с одним-единственным тканевым мешком, и мужчина взвыл: началось. Специально же уходил подальше. И всё равно эти кресты даже в святыню проникли. Нет, не сможет он удержать это дитя. Совершенно не сможет…
– Мне туда, – оживилась девочка, показывая глазами на покачивающуюся колыбель.
– Крошка, не стоит. Там боль. Боль и ужас. Скажу больше: там сама смерть.
– Мне надо. Мой вокзал там. Мне нужно увидеться с родителями. Они меня любят.
– Они тебя не любят.
– Очень любят.
– Если бы они тебя любили, то я бы тебя и других людей из раза в раз не добаюкивал.
– Грубо, но честно.
– Иногда я слишком прямолинеен, это верно, и это кажется грубостью. Я же просто не хочу давать ложных ответов. Не хочу врать даже в мелочах. Ответственность за честность и правду чаще больше, чем за ложь. Подавляющему большинству людей всё равно на мои слова, потому что у них есть свои любимые фантазии и заблуждения, и они предпочитают верить в них, а не в истину, ведь это гораздо проще и приятнее.
Девочка внимательно посмотрела на мужчину:
– Вот ты и попался. Ты хочешь казаться злым, но ты не злой.
– Это что-то новенькое, – хмыкнул черноволосый. – А как же... Сейчас вспомню, что там другие говорили... Злыдня. Чёрт. Исчадие ада. Глаза змеиные. Оскал звериный. Грязный и дурно пахнущий лохматый демон. Когда меня о чем-нибудь просишь, не допросишься. Всё выверну наизнанку, сделав не так, как просили. Жестокий эгоистичный чувак, облеченный немыслимой властью. Заставляю на коленях унижаться, бить земные поклоны, показывая истинное место человека по сравнению с самим собой. Тиран и самодур.
– Добрый.
– Вот ещё. Скажешь тоже.
– В моих глазах так.
Черноволосый присел у основания креста, уложил ребенка на колени, с наслаждением потряс головой, распуская по плечам длинные волосы, неспешно расчесал их гребешком, а потом заплел тугую косу. Поиграв самым кончиком косы перед лицом девочки, он с деланным равнодушием спросил:
– А какой в твоих глазах... я? Каким ты меня ощущаешь?
– Я бы сказала, правильный. Добродетельный. Но внешне... Другие тебя боятся, как самого строго и жестокого судию, честно-пречестно, но они не я. Ты красивый. Но не каноничной красотой. И уж точно не такой, каким тебя принято изображать. Глаза такие выразительные... Узкие, кажущиеся прищуренными, но это не презрение с твоей стороны и осуждение, а усталое понимание всех и каждого. Такие в самую душу проникают. Мне кажется, никто не понимает на самом деле, что ты, кто ты. Видят тебя по-разному. Наверное, в глазах других людей ты... иной. И всё же, несмотря на разность форм и содержания, все бессознательно ищут именно тебя. Ты всегда рядом, но никто этого не замечает. Это так странно... Хотя с другой стороны... Что-то в этом есть: спрятаться на самом виду и не давать людям знать, что ты – это ты. И просто наблюдать за всеми, кто отчаянно в тебе нуждается. Кто взывает и ищет. Ищет, но не видит в упор очевидного: ты всегда рядом.
– Истинная добродетель не стремится быть замеченной. Она подобна корням дерева – невидима, но питает все дерево. Мудрец совершает добрые дела не ради похвалы или награды, но потому что это соответствует его природе. Он не ждёт благодарности и не боится осуждения.
– Это цитата?
– Конечно. Так утверждал когда-то Вэнь-цзы. А он глупых вещей не говорил в принципе, даже когда был маленьким ребёнком.
– Ты очень хороший.
– Так не уходи от меня, такого хорошего.
– Мне надо.
– Не надо.
– Очень надо.
Мужчина горько вздохнул, принявшись баюкать девочку:
– Юная душа. Что с тебя взять. Ты пока ничегошеньки не понимаешь. Счастье не там. Не у глупых людей. Оставайся здесь. Со мной. Я давным-давно отделил твердь от воды. И теперь такие, как ты, могут приходить ко мне в гости.
– Это ты не понимаешь. Если есть хоть маленький лучик надежды, то нужно до последнего верить в лучшее. Я нужна родителям. Они меня любят.
– Когда ты умрёшь, они это поймут и будут горько сожалеть. Как когда-то скорбел о содеянном мой отец. И даже плакал. Зачем тогда это всё?
– Это сделает их души светлее и чище.
– Напрасная жертва, дитя. Кому, как не мне, об этом знать.
Мужчина чмокнул девочку в лоб и принялся готовить спальный мешок.
– Ты ляжешь со мной?
– Нет, – сухо ответил мужчина. – Уйду я – кто вас, таких ненужных и лишних, будет добаюкивать? А вам это очень и очень надо.
Оплакивал горечь ухода малышки черноволосый недолго. Уже через полчаса его, сидящего под засохшей яблоней, кто-то осторожно тронул его за плечо и детским неуверенным голоском произнёс:
– Здравствуйте, дяденька. А вы не знаете, где тут вокзал? Я потерялась. Мне очень нужно найти моих родителей.
Черноволосый повернулся и обмер. На него с мольбой смотрела миленькая девочка в зелёном платьице, расшитом белыми бутонами роз. В руках малышка держала вязаного крючком голубка, немного потёртого, но в целом довольно приличного.
Да, это было ожидаемо: упрямая и любопытная девица возвращалась не в первый раз. Но к чему такое упорство? Зачем она на самом деле тут? И почему... именно как трёхлетняя девочка?
А она забавная. Младенцем была забавная, а сейчас ладненькая такая девчушка. В глазах светится живой ум.
– А где твои родители?
– Не знаю. Но они меня очень любят и наверняка волнуются.
– Ты запачкалась, милая. Позволь я тебя немного приведу в порядок, прежде чем мы начнём их искать.
Девочка задумалась:
– Тогда и волосы мне расчеши... Если можно. Мама не любит, когда я лохматая. Хмурится. Во всём должен быть порядок.
– Такая строгая мама? – невольно улыбнулся мужчина.
– Я думаю, она так заботится обо мне. Хочет, чтобы всё было идеально. Не как у неё самой в детстве. Но я постоянно везде пачкаюсь и трогаю волосы. Поэтому мама сердится.
– Понятно.
Черноволосый принялся осторожно протирать полотенцем пухлую детскую мордашку.
– Это кровь у меня на голове, а не вода? – удивилась девочка. – Ой, как её много. Это плохо.
– Не важно, милая. Скоро этого не будет видно, обещаю. Я хорошо умою тебя, поверь. Родители не будут ругаться. Даже не поймут, что с тобой было что-то не так.
Девочка с облегчением выдохнула и села на камень, осторожно расправив оборки своего пышного платьица. Сразу было ясно: её этому учили. Видимо, довольно жёстко и требовательно: в действиях ребёнка была чётко видна определённая последовательность.
Оно и понятно: платье дорогое, красивое... Не то, что жизнь девочки: она бесплатная...
«Да, – размышлял про себя черноволосый, – это бы могло умилять. Такая царственная осанка, такие манеры. А какая забота об одежде, не свойственная малому ребёнку... Настоящий ангелок, наверняка все соседи и знакомые в полном восторге. Поговорить бы с ЭТОЙ мамой... Да боюсь, не сдержусь. Бедное дитя, лишённое детства... Не быть счастливым, а казаться...»
Черноволосый вздохнул и принялся расчёсывать светлые волосы малышки своим личным гребнем.
– Не больно, – с облегчением заметила девочка. – Мама... делает это намного жёстче.
– И кричит при этом, я так полагаю?
– Волосы часто сами собой спутываются в колтуны, ничего не могу с этим поделать, – пожала плечами малышка. – Ты прав. Мама кричит, больно дёргает, да, это бывает. И срезает колтуны целыми прядками.
– Просто волосы у тебя кудрявые, но тоненькие. Это ожидаемо.
– Маму это раздражает. Но кудряшки красиво смотрятся, поэтому...
– Понятно. Кудряшки, значит.
– Да. Мама утверждает, что я на фотографиях выгляжу, как настоящий ангел.
– Вот что, ангелок: я не буду делать тебе нелепые хвостики или модную укладку. Позволь мне заплести самую обычную косу.
Девочка задумалась:
– Мама считает это старомодным. Такое только монашки и нищеброды носят.
– А ты как сама считаешь? Только монашки? У меня тоже есть коса. Я похож на монашку?
Черноволосый тепло улыбнулся. Девочка улыбнулась в ответ:
– На языке почему-то вертится слово «трудник», но я не знаю, что оно означает. Мне нравится коса. И всегда нравилась. Твоя очень похожа на длинную чёрную блестящую змею, но это не пугает. Да, заплети мне такую же косичку.
– Коса – это девичья краса, волосы же – покрывало, важный знак для неба. Как труба или пуповина, через которую Господь девице дает свою благодать, – принялся вплетать ленту в волосы малышки черноволосый.
– Не знала.
– Теперь знаешь, дитя. Помни об этом.
– Мне кажется, ты не всё рассказал. Есть что-то ещё.
– Много чего. Но это пока неважно. Важно лишь то, что твоя мама не права. Коса для невинных девиц актуальна всегда.
– Почему?
– Акцент на слово «невинных». Одна коса – символ девства. Две – семейного статуса.
– У тебя одна.
Мужчина поперхнулся и прекратил заплетать косу.
– Ты покраснел, как помидор, – заметила девочка.
– Это хорошо или плохо?
– Не знаю. Просто факт. А когда мы пойдём искать моих родителей?
– А ты не голодна?
Девочка задумалась:
– Вообще-то голодна. Но мама строго-настрого запретила мне брать из рук незнакомцев еду и напитки.
– Ну хоть чему-то хорошему она тебя научила. Это правильно. Но мы с тобой не незнакомцы.
– Тогда как меня зовут?
– А ты сама-то помнишь?
– Нет.
– Это тебя пугает или беспокоит?
Девочка улыбнулась:
– Это позволяет мне самой выбрать то имя, которое нравится.
– А какое тебе нравится?
– Не знаю, – смешно наморщила лобик девочка. – Много думать надо. Но я придумаю. Самое красивое выберу.
– Не сомневаюсь, – завязал бантик на светло-русой косе черноволосый. – Так будешь кушать? Я могу предложить тебе хлеба и молока. И... Чуть-чуть мёда.
– Звучит довольно вкусно и без мёда. Я поем, раз мы знакомы. Спасибо.
Девочка осторожно взяла в руки глиняную кружку и ломоть белого хлеба.
– Странный твой хлеб. Сухой. На лепёшку похож, – принялась рассматривать еду малышка.
– Думаешь, такой хлеб невкусный?
– Непривычный не значит не вкусный. Я благодарна тебе. Ты помог мне.
– Я всегда помогаю по-настоящему нуждающимся людям, даже если они это рьяно отрицают.
Девочка задумчиво откусила кусочек от ломтя и указала рукой куда-то в сторону:
– А эти двое… с красными нитками на руках… Они кто?
Черноволосый посмотрел в указанную сторону и усмехнулся:
– Кто-то сказал бы, что это предназначенные. Проще говоря, истинная пара.
Странное дело. Вокруг парочки с красными нитями на запястьях и лодыжках царила совершенно особая атмосфера, заметно отличающаяся от маловыразительного мира бурых равнин, сухих и отчасти мрачных. Там и только там, в этом маленьком импровизированном подсвеченном откуда-то извне круге, порхали легкокрылые бабочки и с неба слетали розоватые лепестки сакуры. Черноволосому даже на секунду послышалась мелодичная струнная музыка. Возможно, гуцинь и флейта, но мужчина не был уверен. Парень и девушка, стоящие в странно-розовом слабо мерцающем луче света, о чём-то разговаривали, держась за руки и стеснительно улыбаясь друг другу.
Вскоре черноволосый нахмурился.
– Что-то не так? – с интересом уточнила девочка, аккуратно стряхивая хлебные крошки с зелёного платьица.
– Не так. Парень неправильно поступил.
– В каком смысле? Он же помог этой девушке забраться в мешок. Джентльмен. Удостоверился, что ей сейчас удобно. И даже разговаривает с ней, покачивая её колыбель.
– А я считаю, что ты просто боишься.
– Я не трус.
– Я этого не говорила. Каждый из нас чего-то боится. Так устроена жизнь. Но это не делает никого ни трусом, не предателем, ни лжецом.
– Люди… они… Не важно. Это бессмысленно. С моим уходом они снова вернутся к привычному образу жизни. А я не могу постоянно жить там, на вашей Земле. Миров много. Их копий – ещё больше. Я один.
– Ты уже не один, – аккуратно положила ладонь на плечо черноволосого девушка. – Постараюсь донести твою точку зрения до всех, когда появлюсь на свет. Уверена, родители меня поддержат. Помоги мне… уснуть. Я хочу как можно скорее рассказать всем людям правду. Добаюкай меня…
Черноволосый зажмурился: история снова и снова повторялась. Невыносимо.
В этот раз девушка пропала вместе со своей колыбелью. Лишь кроваво-красная лужица на месте бывшего столба напоминала о том, что тут вообще висел мешок с человеческим телом.
Поначалу черноволосый обрадовался: колыбель… ушла. Это как знак. Как символ. Но… кровь. К чему бы это?
Раньше такого не было…
Глава 9. Младенец
Черноволосый осторожно извлёк из ямы амфору и удовлетворённо изрёк, изучая находку:
– Фалернское. Узнаю этот благородный янтарный оттенок и изысканный аромат. Редкость необычайная. Вот это мне повезло: такое вино каждый день не... Та-а-ак. Куда бы мне тебя поместить-то...Это же для особого случая…
Взгляд его невольно скользнул в дальний угол ямы, наполовину засыпанный песком, и мужчина присвистнул:
– Вот это новости. Младенцев мне ещё в коллекцию древних вин не подкидывали. Это кто ж такой шустрый? Кто пустил детей приходить ко мне?
– Привет, – услышал в своей голове мысленный вопрос ребёнка. – Ты не подскажешь мне, как пройти к поездам? Мне очень нужно на вокзал. Сочинский вокзал. Ты знаешь, где это?
Тёплые карие глаза младенца, туго спелёнутого грязно-бежевой пеленкой, доверчиво смотрели в лицо черноволосого.
Амфора редкого вина упала и вдребезги разбилась о каменистую почву. Но уже совершенно не древний изысканный алкоголь невероятной выдержки интересовал черноволосого.
– Я… тебя откуда-то знаю, – весело щебетал голосок. – Так странно. И голос твой знаком. Но ты не мой папа. Мы встречались?
– Встречались. Тогда ты была... Гм... постарше.
– Так ты проводишь меня на вокзал?
– Почему ты в этот раз так быстро вернулась?
– А я уже уходила?
– Да. Неоднократно.
Девочка принялась вспоминать, смешно наморщив лобик:
– Не знаю. Правда. Я помню приятное колыхание в утробе, свет, потом резкая боль и крики. А, люди. Много людей в белом. Красная жидкость какая-то горячая. Кафель. Металлические острые предметы…
– Ты умерла при родах, ясно, – болезненно скривился мужчина.
– Вероятно. Такие детки уходят прямо на небеса, да? Я права? А где тут вокзал?
– Ты совсем маленькая в этот раз. Не дойдёшь.
– Отнеси меня. Мне очень нужно. К настоящим родителям. Они ведь ждут меня.
Черноволосый вздохнул, посмотрел на пузатые глиняные амфоры, на недокопанный канал, на засохшую яблоню вдалеке и взял ребёнка на руки.
Девочка была совсем крошечной, недоношенной. Давненько черноволосый не держал таких крох в своих руках. Это было приятно. Маленькое тельце. Такое беззащитное, беспомощное, отчаянно нуждающееся в защите.
Отцовские чувства взяли верх. Хотелось бы хоть раз… так. Ребёночка… своего. Вырастить, выпестовать, как его настоящий физический отец. Это же правильно. Он взрослый мужчина, и задумываться о семье в его годы не грешно.
А что, если…
Может, такая кроха непредвзято оценит этот мир бурых равнин? Оценит и примет, как свой? Отец и дочь – негласные короли пустынь безвременья. Чем не вариант?
Мужчина поправил пелёнку, прижал младенца к груди и решительно зашагал по пустыне к самому центру. К святая святых – яблоне. Мимо чёрной гадюки, огрызка яблока и двух фиговых листов. Объясняя, что да как. Зачем. Почему. Девочка внимала каждому слову черноволосого, пытаясь осознать и запомнить непознаваемое.
К вечеру перед ними ожидаемо возникли столбы с одним-единственным тканевым мешком, и мужчина взвыл: началось. Специально же уходил подальше. И всё равно эти кресты даже в святыню проникли. Нет, не сможет он удержать это дитя. Совершенно не сможет…
– Мне туда, – оживилась девочка, показывая глазами на покачивающуюся колыбель.
– Крошка, не стоит. Там боль. Боль и ужас. Скажу больше: там сама смерть.
– Мне надо. Мой вокзал там. Мне нужно увидеться с родителями. Они меня любят.
– Они тебя не любят.
– Очень любят.
– Если бы они тебя любили, то я бы тебя и других людей из раза в раз не добаюкивал.
– Грубо, но честно.
– Иногда я слишком прямолинеен, это верно, и это кажется грубостью. Я же просто не хочу давать ложных ответов. Не хочу врать даже в мелочах. Ответственность за честность и правду чаще больше, чем за ложь. Подавляющему большинству людей всё равно на мои слова, потому что у них есть свои любимые фантазии и заблуждения, и они предпочитают верить в них, а не в истину, ведь это гораздо проще и приятнее.
Девочка внимательно посмотрела на мужчину:
– Вот ты и попался. Ты хочешь казаться злым, но ты не злой.
– Это что-то новенькое, – хмыкнул черноволосый. – А как же... Сейчас вспомню, что там другие говорили... Злыдня. Чёрт. Исчадие ада. Глаза змеиные. Оскал звериный. Грязный и дурно пахнущий лохматый демон. Когда меня о чем-нибудь просишь, не допросишься. Всё выверну наизнанку, сделав не так, как просили. Жестокий эгоистичный чувак, облеченный немыслимой властью. Заставляю на коленях унижаться, бить земные поклоны, показывая истинное место человека по сравнению с самим собой. Тиран и самодур.
– Добрый.
– Вот ещё. Скажешь тоже.
– В моих глазах так.
Черноволосый присел у основания креста, уложил ребенка на колени, с наслаждением потряс головой, распуская по плечам длинные волосы, неспешно расчесал их гребешком, а потом заплел тугую косу. Поиграв самым кончиком косы перед лицом девочки, он с деланным равнодушием спросил:
– А какой в твоих глазах... я? Каким ты меня ощущаешь?
– Я бы сказала, правильный. Добродетельный. Но внешне... Другие тебя боятся, как самого строго и жестокого судию, честно-пречестно, но они не я. Ты красивый. Но не каноничной красотой. И уж точно не такой, каким тебя принято изображать. Глаза такие выразительные... Узкие, кажущиеся прищуренными, но это не презрение с твоей стороны и осуждение, а усталое понимание всех и каждого. Такие в самую душу проникают. Мне кажется, никто не понимает на самом деле, что ты, кто ты. Видят тебя по-разному. Наверное, в глазах других людей ты... иной. И всё же, несмотря на разность форм и содержания, все бессознательно ищут именно тебя. Ты всегда рядом, но никто этого не замечает. Это так странно... Хотя с другой стороны... Что-то в этом есть: спрятаться на самом виду и не давать людям знать, что ты – это ты. И просто наблюдать за всеми, кто отчаянно в тебе нуждается. Кто взывает и ищет. Ищет, но не видит в упор очевидного: ты всегда рядом.
– Истинная добродетель не стремится быть замеченной. Она подобна корням дерева – невидима, но питает все дерево. Мудрец совершает добрые дела не ради похвалы или награды, но потому что это соответствует его природе. Он не ждёт благодарности и не боится осуждения.
– Это цитата?
– Конечно. Так утверждал когда-то Вэнь-цзы. А он глупых вещей не говорил в принципе, даже когда был маленьким ребёнком.
– Ты очень хороший.
– Так не уходи от меня, такого хорошего.
– Мне надо.
– Не надо.
– Очень надо.
Мужчина горько вздохнул, принявшись баюкать девочку:
– Юная душа. Что с тебя взять. Ты пока ничегошеньки не понимаешь. Счастье не там. Не у глупых людей. Оставайся здесь. Со мной. Я давным-давно отделил твердь от воды. И теперь такие, как ты, могут приходить ко мне в гости.
– Это ты не понимаешь. Если есть хоть маленький лучик надежды, то нужно до последнего верить в лучшее. Я нужна родителям. Они меня любят.
– Когда ты умрёшь, они это поймут и будут горько сожалеть. Как когда-то скорбел о содеянном мой отец. И даже плакал. Зачем тогда это всё?
– Это сделает их души светлее и чище.
– Напрасная жертва, дитя. Кому, как не мне, об этом знать.
Мужчина чмокнул девочку в лоб и принялся готовить спальный мешок.
– Ты ляжешь со мной?
– Нет, – сухо ответил мужчина. – Уйду я – кто вас, таких ненужных и лишних, будет добаюкивать? А вам это очень и очень надо.
Глава 10. Девочка
Оплакивал горечь ухода малышки черноволосый недолго. Уже через полчаса его, сидящего под засохшей яблоней, кто-то осторожно тронул его за плечо и детским неуверенным голоском произнёс:
– Здравствуйте, дяденька. А вы не знаете, где тут вокзал? Я потерялась. Мне очень нужно найти моих родителей.
Черноволосый повернулся и обмер. На него с мольбой смотрела миленькая девочка в зелёном платьице, расшитом белыми бутонами роз. В руках малышка держала вязаного крючком голубка, немного потёртого, но в целом довольно приличного.
Да, это было ожидаемо: упрямая и любопытная девица возвращалась не в первый раз. Но к чему такое упорство? Зачем она на самом деле тут? И почему... именно как трёхлетняя девочка?
А она забавная. Младенцем была забавная, а сейчас ладненькая такая девчушка. В глазах светится живой ум.
– А где твои родители?
– Не знаю. Но они меня очень любят и наверняка волнуются.
– Ты запачкалась, милая. Позволь я тебя немного приведу в порядок, прежде чем мы начнём их искать.
Девочка задумалась:
– Тогда и волосы мне расчеши... Если можно. Мама не любит, когда я лохматая. Хмурится. Во всём должен быть порядок.
– Такая строгая мама? – невольно улыбнулся мужчина.
– Я думаю, она так заботится обо мне. Хочет, чтобы всё было идеально. Не как у неё самой в детстве. Но я постоянно везде пачкаюсь и трогаю волосы. Поэтому мама сердится.
– Понятно.
Черноволосый принялся осторожно протирать полотенцем пухлую детскую мордашку.
– Это кровь у меня на голове, а не вода? – удивилась девочка. – Ой, как её много. Это плохо.
– Не важно, милая. Скоро этого не будет видно, обещаю. Я хорошо умою тебя, поверь. Родители не будут ругаться. Даже не поймут, что с тобой было что-то не так.
Девочка с облегчением выдохнула и села на камень, осторожно расправив оборки своего пышного платьица. Сразу было ясно: её этому учили. Видимо, довольно жёстко и требовательно: в действиях ребёнка была чётко видна определённая последовательность.
Оно и понятно: платье дорогое, красивое... Не то, что жизнь девочки: она бесплатная...
«Да, – размышлял про себя черноволосый, – это бы могло умилять. Такая царственная осанка, такие манеры. А какая забота об одежде, не свойственная малому ребёнку... Настоящий ангелок, наверняка все соседи и знакомые в полном восторге. Поговорить бы с ЭТОЙ мамой... Да боюсь, не сдержусь. Бедное дитя, лишённое детства... Не быть счастливым, а казаться...»
Черноволосый вздохнул и принялся расчёсывать светлые волосы малышки своим личным гребнем.
– Не больно, – с облегчением заметила девочка. – Мама... делает это намного жёстче.
– И кричит при этом, я так полагаю?
– Волосы часто сами собой спутываются в колтуны, ничего не могу с этим поделать, – пожала плечами малышка. – Ты прав. Мама кричит, больно дёргает, да, это бывает. И срезает колтуны целыми прядками.
– Просто волосы у тебя кудрявые, но тоненькие. Это ожидаемо.
– Маму это раздражает. Но кудряшки красиво смотрятся, поэтому...
– Понятно. Кудряшки, значит.
– Да. Мама утверждает, что я на фотографиях выгляжу, как настоящий ангел.
– Вот что, ангелок: я не буду делать тебе нелепые хвостики или модную укладку. Позволь мне заплести самую обычную косу.
Девочка задумалась:
– Мама считает это старомодным. Такое только монашки и нищеброды носят.
– А ты как сама считаешь? Только монашки? У меня тоже есть коса. Я похож на монашку?
Черноволосый тепло улыбнулся. Девочка улыбнулась в ответ:
– На языке почему-то вертится слово «трудник», но я не знаю, что оно означает. Мне нравится коса. И всегда нравилась. Твоя очень похожа на длинную чёрную блестящую змею, но это не пугает. Да, заплети мне такую же косичку.
– Коса – это девичья краса, волосы же – покрывало, важный знак для неба. Как труба или пуповина, через которую Господь девице дает свою благодать, – принялся вплетать ленту в волосы малышки черноволосый.
– Не знала.
– Теперь знаешь, дитя. Помни об этом.
– Мне кажется, ты не всё рассказал. Есть что-то ещё.
– Много чего. Но это пока неважно. Важно лишь то, что твоя мама не права. Коса для невинных девиц актуальна всегда.
– Почему?
– Акцент на слово «невинных». Одна коса – символ девства. Две – семейного статуса.
– У тебя одна.
Мужчина поперхнулся и прекратил заплетать косу.
– Ты покраснел, как помидор, – заметила девочка.
– Это хорошо или плохо?
– Не знаю. Просто факт. А когда мы пойдём искать моих родителей?
– А ты не голодна?
Девочка задумалась:
– Вообще-то голодна. Но мама строго-настрого запретила мне брать из рук незнакомцев еду и напитки.
– Ну хоть чему-то хорошему она тебя научила. Это правильно. Но мы с тобой не незнакомцы.
– Тогда как меня зовут?
– А ты сама-то помнишь?
– Нет.
– Это тебя пугает или беспокоит?
Девочка улыбнулась:
– Это позволяет мне самой выбрать то имя, которое нравится.
– А какое тебе нравится?
– Не знаю, – смешно наморщила лобик девочка. – Много думать надо. Но я придумаю. Самое красивое выберу.
– Не сомневаюсь, – завязал бантик на светло-русой косе черноволосый. – Так будешь кушать? Я могу предложить тебе хлеба и молока. И... Чуть-чуть мёда.
– Звучит довольно вкусно и без мёда. Я поем, раз мы знакомы. Спасибо.
Девочка осторожно взяла в руки глиняную кружку и ломоть белого хлеба.
– Странный твой хлеб. Сухой. На лепёшку похож, – принялась рассматривать еду малышка.
– Думаешь, такой хлеб невкусный?
– Непривычный не значит не вкусный. Я благодарна тебе. Ты помог мне.
– Я всегда помогаю по-настоящему нуждающимся людям, даже если они это рьяно отрицают.
Девочка задумчиво откусила кусочек от ломтя и указала рукой куда-то в сторону:
– А эти двое… с красными нитками на руках… Они кто?
Черноволосый посмотрел в указанную сторону и усмехнулся:
– Кто-то сказал бы, что это предназначенные. Проще говоря, истинная пара.
***
Странное дело. Вокруг парочки с красными нитями на запястьях и лодыжках царила совершенно особая атмосфера, заметно отличающаяся от маловыразительного мира бурых равнин, сухих и отчасти мрачных. Там и только там, в этом маленьком импровизированном подсвеченном откуда-то извне круге, порхали легкокрылые бабочки и с неба слетали розоватые лепестки сакуры. Черноволосому даже на секунду послышалась мелодичная струнная музыка. Возможно, гуцинь и флейта, но мужчина не был уверен. Парень и девушка, стоящие в странно-розовом слабо мерцающем луче света, о чём-то разговаривали, держась за руки и стеснительно улыбаясь друг другу.
Вскоре черноволосый нахмурился.
– Что-то не так? – с интересом уточнила девочка, аккуратно стряхивая хлебные крошки с зелёного платьица.
– Не так. Парень неправильно поступил.
– В каком смысле? Он же помог этой девушке забраться в мешок. Джентльмен. Удостоверился, что ей сейчас удобно. И даже разговаривает с ней, покачивая её колыбель.
