Я замотал головой.
Лицо главы тайной канцелярии окаменело.
– Я получу то, что мне нужно, – едва слышно выдохнул он.
– У меня его нет, – с трудом пробормотал я.
Ухмылка превратила лицо Сыча в жуткую маску. Он погладил меня по щеке.
– Желваки надулись, неужели близится превращение? Не представляю как это, часами бороться с удушающим ошейником, когда даже слюна не протискивается в сдавленное горло.
Хрипло рассмеялся глава тайной канцелярии и, разогнувшись, повернулся к директору.
– Пусть мастера Носовского осмотрят перед лечением, – приказал он. – Он подвергся неизвестному проклятию, и по директиве магистрата о сомнительном чародействе подлежит карантину.
– О чём вы? – рассердился голем.
– Сам знаешь, – рыкнул глава тайной канцелярии и вежливо пояснил. – Пища – это энергия, которая увеличивает силу наложенного заклятья, поэтому проклятых кормить нельзя!
– Мастер Носовский не проклят! – возмутился Евлампий.
– Кто знает! – отмахнулся Сыч.
– Но пламя истины… – возразил директор тюрьмы.
– Сутки карантина! – строго оборвал Сыч.
Я с трудом протолкнул комок в горло.
– Вы не имеете права! – заверещал голем. – Мастеру Носовскому нельзя голодать!
– Увидимся, задержанный, когда поумнеешь, – бросил глава тайной канцелярии, и, переступив через мои ноги, вышел в разбитые ворота.
Я измождённо слушал бесполезные вопли Евлампия и жалкие оправдания директора. Тело налилось жгучей болью, и я проваливался в пугающую черноту. Даже прикусил губу, чтобы не закричать. А ещё хотелось оторвать свои руки и съесть.
Зачем я хватался за эту неблагодарную? Кто она мне? Никто. Очередная предательница.
– Простите, – плакала в голос Ирина. – Простите. Простите.
Управляющий прекратил бессмысленную перепалку с големом и вызвал стражей. Пёсики сгребли останки собрата, запихав их в решетчатые окошки, и переключились на ремонт ворот.
Нас с помощницей нежно оторвало от пола, подняло в воздух и плавно понесло по коридору.
– Понимаю, как важно своевременное питание, но отменить карантин не могу. Я вынужден подчиняться магистрату и тайной канцелярии, – пожав плечами, виновато объяснил директор.
– Дядя! Мы же в Благодатных землях! – закричала Ирина. – Нельзя заморить его голодом…
Я невольно покосился на ошейник.
Управляющий не ответил.
– Ничего. В первый раз, что ли, – неуверенно произнес Евлампий.
Оливье задумчиво молчал. После встречи с Сычом он не произнес ни слова. Ёще бы голем заткнулся.
– Так нельзя, – причитала Ирина. – Канцелярия, магистрат – они не могут.
Я едва держался, чтобы не завыть. Обожженное тело пылало. Руки перестали подчиняться, болтаясь вдоль туловища. Только задевая друг об друга, они со странным звоном разлетались, и я чувствовал, они всё ещё мои. Сияние поднималось к локтям и ползло выше. Уже кипела кровь. Сил бороться не осталось. Прокусив губу, я дернулся и хрипло заскулил.
– Я же не знала… – бормотала Ирина, давясь слезами.
Если останусь в живых, никогда не буду никого спасать. Зачем я вообще это сделал?
– Поторопимся, – заявил директор.
Он взмахнул рукой, и нас понесло в темноту коридора.
Странные снятся сны. Я лежу в огромной сверкающей комнате на кровати с белоснежными простынями, а на стенах пляшут солнечные зайчики и смеются. Ирина гладит меня по плечу, повторяя:
– Всё можно исправить. Кто убил твоего учителя?
– Это он хотел убить меня и завладеть моим телом, – признаюсь я. – Оливье не тот, кем кажется.
Хранитель вкуса возмущенно ревёт мне в ухо, но я рассказываю взахлёб, а она так на меня смотрит, что внутри всё сжимается. Когда я говорю о книге рецептов и волшебных блюдах – её глаза лучатся и смеются, а когда, сбиваясь, лепечу про объединяющий камень – темнеют, наливаясь яростной решимостью.
– Всё можно исправить. Если не в силах законы, смогу я, – шепчет Ирина.
– Но как...
– Это элементально! Обещаю.
Я киваю. Во сне можно говорить что угодно. Ведь всё не взаправду.
– Поцелуй меня, – осмелев, прошу я.
Она наклоняется, едва касаясь моих губ, и поднявшись, бросается прочь. Я кричу вслед, но она не останавливается. Зато дрожит кровать. По коже пробегают колкие мурашки, а по щекам хлещут не сильные, но обидные оплеухи.
– Мастер Носовский, – призывно говорит одетый в белое маг.
Я не отвечаю. Хочу защититься, но руки что-то держит.
– Слышу, – с трудом разлепляя губы, шепчу я.
– Мы отнимем вашу правую десницу!
– Что он хочет? – спрашиваю я вслух, обращаясь к голему.
– Руку тебе оттяпать! – рычит Оливье. – Я без глаза, а ты лапы лишишься!
Заорав, подскакиваю на кровати. Лопаются ремни и, завалившись на бок, я падаю…
Ударившись, я поднялся на четвереньки и потряс головой. Вроде проснулся.
– Люсьен, ты не ушибся? – забеспокоился голем.
– Моя рука! – в ужасе вскрикнул я.
– Что с ней? – не понял Евлампий. – Болит?
– Нет, – неуверенно сказал я.
Оторвавшись от пола, я сел на поджатые ноги и поднял ладони к лицу. Рука ещё светилась, но уже не болела. Обгоревшая кожа побледнела, но переливалась перламутровым сиянием.
– Почему они такие? – спросил я, шевеля пальцами.
– Маги сами не поняли, – пожаловался голем, и неуверенно добавил. – В тюрьме служат не лучшие колдуны, поэтому…
– Смирно! – рявкнул Оливье. – Нас перевели в чары блок! Чтобы сохранить руки, придётся попотеть!
Я огляделся. Гигантский круглый зал сжимался над головой, уходя концентрическими кольцами в отверстие в потолке. Стены дрожали. То надвигаясь со всех сторон, то удаляясь. Играли всеми цветами радуги и распространяли не яркий, но раздражающий свет. Вокруг, сгорбившись, сидели сотни чародеев. Они бубнили под нос странную мантру, которую я не мог разобрать. За нескончаемыми рядами спин, в центре зала, возвышался шпиль. По нему вились лепестки алого пламени, соединенные струями воды, камнями и застывшими потоками воздуха. Точь в точь стела источника магии на площади гильдий в Черногорске.
А вот мага в белом нигде не было видно. Приснился он мне, что ли? А Ирина?
Я провёл звенящей рукой по жреческой мантии. Следы огня померкли и почти исчезли под действием чар.
– Где мы? – проговорил я шепотом.
– В настоящей тюрьме, – сквозь зубы процедил хранитель вкуса.
– Только не надо волноваться, – пролепетал голем. – В исправительных заведениях Благодатных земель колдовать строго запрещено.
В ответ Оливье разразился безумным смехом.
Я задрожал, как будто вернулась ожоговая горячка, и старался не пялиться на чародеев.
– Она…
– Знаешь, щенок, сколько твоих соплеменников я отправил в бездну междумирья?
Я не мог открыть рот, бессильно таращась на старика. Птица на его обруче перестала хохлиться, расправила крылья и предупредительно заклокотала. Маг согнулся, втянув голову в плечи, и с меня спал паралич.
– Пожалуйста, господин, – протянул голем.
– Молчи, безжизненная тварь! – прервал седой колдун. – Я лишь Амос. Больше не маг. Не поборник. Никто.
– Прошу прощения, Амос! – послушно проговорил Евлампий.
– Хуже некуда, – прокряхтел сдавленным голосом хранитель. – Ты нарвался на поборника!
– На поборника? – вскрикнул я.
– Забудь, – сказал старый маг.
Я не рискнул переспрашивать. Стукач на его голове меня совсем не успокаивал. От чародеев можно ждать чего угодно. Не думаю, что маленькая железная птица остановит колдуна, если он решит меня убить.
– Всё будет хорошо, – бормотал голем. – Только не волнуйся. Тебе нельзя перевозбуждаться, ты еще не принимал пищу.
Я вздрогнул и невольно потянулся к ошейнику.
– Не чувствую голода! – с изумлением воскликнул я.
– Сколько ты не ел? – с интересом спросил Амос, опередив даже Евлампия.
– Сутки, наверное, – не глядя на седого мага, неуверенно ответил я.
– Ошибаешься, – встрял голем. – Прошло больше двух дней! Неужели ты не помнишь, к тебе даже помощница приходила.
– Смутно, – протянул я, краснея.
Неужели всё было на самом деле? Если это не сон, значит, я всё ей разболтал. Меня начало трясти. О чём я только думал? А она? Бессовестная вертихвостка! Воспользовалась моей слабостью, чтобы разузнать то, что хотела. Я чуть не подпрыгнул. Как можно было ей довериться? Неужели жизнь меня ничему не учит? Мало мне Оксаны, так теперь ещё и…
– Три дня, – нежно пропел Амос.
Я невольно обернулся. Губы старого колдуна растянулись в довольную улыбку.
– Вижу, твои руки изжевало истинное пламя. Превращение не начинается из-за заклятья. Пока оно сдерживает подлинный огонь, а заодно твой голод. Но его действие истекает. Скоро ты загоришься изнутри! Превращение разопрет твоё туловище, а ошейник вцепится в горло. Будет рвать, душить, давить!
Амос снова зажмурился, отвернувшись.
Меня затрясло сильнее. По отстраненному лицу с черепами вместо глаз было видно, что старый злодей не врёт. Он предвкушал мои страдания. Они наполняли его сморщенное тело силой. Разгладились морщины и мерзкий колдун как будто помолодел.
– Кто такие поборники? – заикаясь, прошептал я.
– Секта, – также тихо, словно его могли услышать, ответил Оливье. – Ненавидят блёклых, особенно оборотней. Поклялись уничтожить твоих сородичей во всех тридцати мирах!
Я хотел спросить «почему», но не смог выговорить ни одной буквы. Изменения, предсказанные колдуном, начали происходить. Руки наливались тяжестью и клонили к полу, а голову обволакивал плотный туман.
Я сглотнул слюну. В желудке потянуло. Схватившись за живот, я согнулся и застонал.
– Да! Будет очень больно! – замурлыкал Амос. – Помочь тебе?
Он наклонился в мою сторону, и прошептал:
– Твои руки свободны, – для ясности, он показал свои запястья, забранные в металлический капкан. – Встань и накрой моего стукача ладонями. Несколько мгновений ты с ним совладаешь.
– Не вздумай! – закричал Оливье.
– Не делай этого, – согласился голем.
Амос усмехнулся.
– Не знал, что оборотни опустились настолько, что подчиняются низшим волшебным слугам!
– Я не… – начал Евлампий, но под тяжелым взглядом седого колдуна осекся.
– Тебя ждут такие муки, что предыдущие голодовки покажутся перекусом! – продолжал нашептывать Амос. – Жуткие боли сведут тебя с ума. Ты будешь думать лишь об одном, – он мечтательно вздохнул. – Только когда жаждешь смерти, она не приходит. Так стоит ли терпеть и мучиться? Накрой стукача, и я испепелю тебя в одно мгновение. Обещаю, ты ничего не почувствуешь.
Я замотал головой.
Старик хмыкнул и сел прямо.
– Ты смелее, чем я думал, – с издевкой проговорил он. – Подожду. Ждать, за проведенные здесь годы, я научился.
Я разогнулся, стараясь глубоко дышать.
– Крепись. Все будет хорошо, – забормотал голем. – Надо только переждать.
– Задержи дыхание и не сглатывай слюну, – посоветовал Оливье.
Я и не мог. В горле пересохло. В животе неприятно бурчало.
– Что-то-то делать? – сбивчиво протянул я.
– Все будет хорошо… – начал свою песню Евлампий, но хранитель вкуса его оборвал.
– У тебя один выход, – жестко сказал он. – Или ты его, или он тебя! Напади первым!
– Но маг испепелит его!
– Как? – вскрикнул хранитель. – Без магии, он ничто. Оторви его волшебную башку, ты же оборотень!
Я не ответил.
– Источник, освети Люсьена, не дай погибнуть неосвещенному, – залопотал Евлампий, глядя в центр зала. – Даже неосвещенный достоин твоей благодати.
– Дай сожрать ему ближнего своего, – добавил хранитель вкуса.
Я пропускал мимо ушей их болтовню. Мышцы крутило, а спина уже раздавалась. Напасть на колдуна! Как Оливье в голову такое пришло? Это невозможно. Я скривился. Уже надувались плечи. Хорошо ещё, что жреческая мантия расширялась вместе с моим своевольным телом.
– Источник исцеляющий, помоги неосвященному своими благостями, – бубнил Евлампий.
Даже Оливье перестал подтрунивать над его молебном, обеспокоенно подскакивая на деформирующемся плече.
– Если ты не атакуешь, он победит! А ты мне ещё нужен…
Я болезненно вдохнул. Растягивалась грудная клетка, и как всегда сбивалось дыхание. Воздуха не хватало. Приходилось вдыхать чаще. Горло жгло, и огонь расходился глубже, раскаляя меня изнутри.
– Заклятье пало, – сообщил Амос. – Теперь голод набросится на тебя со всей силой.
Я откинулся назад, растопырил ноги, и, вскрикнув, согнулся вперёд. Пришло время бедер и икр. Сухожилия разрывало от хлынувшей в них крови. Я встал на карачки, выгибаясь и рыча от боли.
– Источник, даруй ему милость сияния твоего, – продолжал причитать голем.
Я прижался лбом к полу, но не удержал равновесие, даже стоя на коленях.
– Проси вместе со мной, – вскрикнул Евлампий.
– Ему ничего не поможет, – отстраненно заметил Амос. – Источнику нет дела до проклятых тварей!
– Разорви его! – закричал хранитель. – Ты не имеешь права сдаваться, я столько в тебя вложил. Мне ещё нужно твоё тело.
Цепь врезалась в кожу. Захрустели шейные позвонки. Я готов был умолять и просить, преклоняться перед кем угодно. Ползать, пусть перед тем же седым колдуном. Даже у ног всех чародеев тридцати миров. Лишь бы прекратилась эта боль.
– Помоги ему! Озари его своим сиянием! – прошептал голем.
– Хоть чуть-чуть, – добавил Оливье. – Дай этому трусу каплю смелости!
Я почувствовал яркий свет даже через закрытые глаза. Приподнявшись, щурясь, посмотрел в центр зала. Стела пылала огнём, переливалась струями воды, сверкала гранями камней и прозрачной чистотой ветра.
– Время покаяния! – прогрохотал могучий голос под куполом.
Согбенные фигуры магов затянули монотонную песню.
К тебе, источник мой, взываю,
К тебе тянусь больной душой;
От света твоего сгораю,
И тяжко плачу пред тобой.
В сиянье растворились звуки,
Тебя прошу, судьбу раскрой.
Хочу забыть я жизни муки,
В тебе одном найти покой.
И сожаления словами
Расплату буду призывать,
Хочу раскаянья слезами,
Я о прощенье умолять.
– Самое время! – заорал Оливье. – Хватай его!
От стелы тянулись прозрачные струи. Они опутывали склоненные фигуры и подбирались ближе. Я встряхнул головой. Голод в недоумении отступил. Впервые за всю мою жизнь он пошёл на попятную. Ошейник по-прежнему давил на шею, но я мог вытерпеть удушающую хватку. С сомнением взглянув на седого колдуна, я начал подниматься с четверенек.
О, дай источник, мне спасенье
Другой дорогою идти,
Унять внутри души смятенье,
и искупленье обрести.
Ты дай мне силы и терпенье,
Чтобы надежды луч возник.
Ты раствори моё сомненье,
Мой самый верный проводник.
– Давай! Или он, или ты! – настаивал Оливье.
– За нападение на другого заключенного приговаривают к карцеру, – прошептал голем.
Я представил крошечную тёмную комнату с тяжёлыми холодными цепями. Голод и ужас впивающиеся в глотку больнее металла. Неподъёмные кольца тянущие ошейник к ледяному каменному полу. Покорность. Боль. Страх. И замотал головой. Нет! Я не послушный пёс! Меня перекосило. Выросшие клыки уже не давали закрыть рот.
– Ты оборотень! – заревел хранитель.
Я зарычал, оскалив кривые зубы. Встал на колено и, оттолкнувшись, прыгнул на Амоса. Схватил за плечи и вместе с ним повалился на пол. Пальцы нащупали дряхлое горло. Седой колдун не успел сказать ни слова.
– Почувствуй, каково это! – зашипел я, сдавливая его шею.
В расширившихся глазах Амоса черепа захлопнули пасти и почернели.
Голем пытался образумить, но я не слушал. Плевать на его нравоучения. Меня разрывает от бешенства. Я лишу этого мерзавца надменной смелости. Он будет таким же жалким и трусливым, как я.
Лицо главы тайной канцелярии окаменело.
– Я получу то, что мне нужно, – едва слышно выдохнул он.
– У меня его нет, – с трудом пробормотал я.
Ухмылка превратила лицо Сыча в жуткую маску. Он погладил меня по щеке.
– Желваки надулись, неужели близится превращение? Не представляю как это, часами бороться с удушающим ошейником, когда даже слюна не протискивается в сдавленное горло.
Хрипло рассмеялся глава тайной канцелярии и, разогнувшись, повернулся к директору.
– Пусть мастера Носовского осмотрят перед лечением, – приказал он. – Он подвергся неизвестному проклятию, и по директиве магистрата о сомнительном чародействе подлежит карантину.
– О чём вы? – рассердился голем.
– Сам знаешь, – рыкнул глава тайной канцелярии и вежливо пояснил. – Пища – это энергия, которая увеличивает силу наложенного заклятья, поэтому проклятых кормить нельзя!
– Мастер Носовский не проклят! – возмутился Евлампий.
– Кто знает! – отмахнулся Сыч.
– Но пламя истины… – возразил директор тюрьмы.
– Сутки карантина! – строго оборвал Сыч.
Я с трудом протолкнул комок в горло.
– Вы не имеете права! – заверещал голем. – Мастеру Носовскому нельзя голодать!
– Увидимся, задержанный, когда поумнеешь, – бросил глава тайной канцелярии, и, переступив через мои ноги, вышел в разбитые ворота.
Я измождённо слушал бесполезные вопли Евлампия и жалкие оправдания директора. Тело налилось жгучей болью, и я проваливался в пугающую черноту. Даже прикусил губу, чтобы не закричать. А ещё хотелось оторвать свои руки и съесть.
Зачем я хватался за эту неблагодарную? Кто она мне? Никто. Очередная предательница.
– Простите, – плакала в голос Ирина. – Простите. Простите.
Управляющий прекратил бессмысленную перепалку с големом и вызвал стражей. Пёсики сгребли останки собрата, запихав их в решетчатые окошки, и переключились на ремонт ворот.
Нас с помощницей нежно оторвало от пола, подняло в воздух и плавно понесло по коридору.
– Понимаю, как важно своевременное питание, но отменить карантин не могу. Я вынужден подчиняться магистрату и тайной канцелярии, – пожав плечами, виновато объяснил директор.
– Дядя! Мы же в Благодатных землях! – закричала Ирина. – Нельзя заморить его голодом…
Я невольно покосился на ошейник.
Управляющий не ответил.
– Ничего. В первый раз, что ли, – неуверенно произнес Евлампий.
Оливье задумчиво молчал. После встречи с Сычом он не произнес ни слова. Ёще бы голем заткнулся.
– Так нельзя, – причитала Ирина. – Канцелярия, магистрат – они не могут.
Я едва держался, чтобы не завыть. Обожженное тело пылало. Руки перестали подчиняться, болтаясь вдоль туловища. Только задевая друг об друга, они со странным звоном разлетались, и я чувствовал, они всё ещё мои. Сияние поднималось к локтям и ползло выше. Уже кипела кровь. Сил бороться не осталось. Прокусив губу, я дернулся и хрипло заскулил.
– Я же не знала… – бормотала Ирина, давясь слезами.
Если останусь в живых, никогда не буду никого спасать. Зачем я вообще это сделал?
– Поторопимся, – заявил директор.
Он взмахнул рукой, и нас понесло в темноту коридора.
Глава 5 - Чары блок
Странные снятся сны. Я лежу в огромной сверкающей комнате на кровати с белоснежными простынями, а на стенах пляшут солнечные зайчики и смеются. Ирина гладит меня по плечу, повторяя:
– Всё можно исправить. Кто убил твоего учителя?
– Это он хотел убить меня и завладеть моим телом, – признаюсь я. – Оливье не тот, кем кажется.
Хранитель вкуса возмущенно ревёт мне в ухо, но я рассказываю взахлёб, а она так на меня смотрит, что внутри всё сжимается. Когда я говорю о книге рецептов и волшебных блюдах – её глаза лучатся и смеются, а когда, сбиваясь, лепечу про объединяющий камень – темнеют, наливаясь яростной решимостью.
– Всё можно исправить. Если не в силах законы, смогу я, – шепчет Ирина.
– Но как...
– Это элементально! Обещаю.
Я киваю. Во сне можно говорить что угодно. Ведь всё не взаправду.
– Поцелуй меня, – осмелев, прошу я.
Она наклоняется, едва касаясь моих губ, и поднявшись, бросается прочь. Я кричу вслед, но она не останавливается. Зато дрожит кровать. По коже пробегают колкие мурашки, а по щекам хлещут не сильные, но обидные оплеухи.
– Мастер Носовский, – призывно говорит одетый в белое маг.
Я не отвечаю. Хочу защититься, но руки что-то держит.
– Слышу, – с трудом разлепляя губы, шепчу я.
– Мы отнимем вашу правую десницу!
– Что он хочет? – спрашиваю я вслух, обращаясь к голему.
– Руку тебе оттяпать! – рычит Оливье. – Я без глаза, а ты лапы лишишься!
Заорав, подскакиваю на кровати. Лопаются ремни и, завалившись на бок, я падаю…
Ударившись, я поднялся на четвереньки и потряс головой. Вроде проснулся.
– Люсьен, ты не ушибся? – забеспокоился голем.
– Моя рука! – в ужасе вскрикнул я.
– Что с ней? – не понял Евлампий. – Болит?
– Нет, – неуверенно сказал я.
Оторвавшись от пола, я сел на поджатые ноги и поднял ладони к лицу. Рука ещё светилась, но уже не болела. Обгоревшая кожа побледнела, но переливалась перламутровым сиянием.
– Почему они такие? – спросил я, шевеля пальцами.
– Маги сами не поняли, – пожаловался голем, и неуверенно добавил. – В тюрьме служат не лучшие колдуны, поэтому…
– Смирно! – рявкнул Оливье. – Нас перевели в чары блок! Чтобы сохранить руки, придётся попотеть!
Я огляделся. Гигантский круглый зал сжимался над головой, уходя концентрическими кольцами в отверстие в потолке. Стены дрожали. То надвигаясь со всех сторон, то удаляясь. Играли всеми цветами радуги и распространяли не яркий, но раздражающий свет. Вокруг, сгорбившись, сидели сотни чародеев. Они бубнили под нос странную мантру, которую я не мог разобрать. За нескончаемыми рядами спин, в центре зала, возвышался шпиль. По нему вились лепестки алого пламени, соединенные струями воды, камнями и застывшими потоками воздуха. Точь в точь стела источника магии на площади гильдий в Черногорске.
А вот мага в белом нигде не было видно. Приснился он мне, что ли? А Ирина?
Я провёл звенящей рукой по жреческой мантии. Следы огня померкли и почти исчезли под действием чар.
– Где мы? – проговорил я шепотом.
– В настоящей тюрьме, – сквозь зубы процедил хранитель вкуса.
– Только не надо волноваться, – пролепетал голем. – В исправительных заведениях Благодатных земель колдовать строго запрещено.
В ответ Оливье разразился безумным смехом.
Я задрожал, как будто вернулась ожоговая горячка, и старался не пялиться на чародеев.
– Она…
– Знаешь, щенок, сколько твоих соплеменников я отправил в бездну междумирья?
Я не мог открыть рот, бессильно таращась на старика. Птица на его обруче перестала хохлиться, расправила крылья и предупредительно заклокотала. Маг согнулся, втянув голову в плечи, и с меня спал паралич.
– Пожалуйста, господин, – протянул голем.
– Молчи, безжизненная тварь! – прервал седой колдун. – Я лишь Амос. Больше не маг. Не поборник. Никто.
– Прошу прощения, Амос! – послушно проговорил Евлампий.
– Хуже некуда, – прокряхтел сдавленным голосом хранитель. – Ты нарвался на поборника!
– На поборника? – вскрикнул я.
– Забудь, – сказал старый маг.
Я не рискнул переспрашивать. Стукач на его голове меня совсем не успокаивал. От чародеев можно ждать чего угодно. Не думаю, что маленькая железная птица остановит колдуна, если он решит меня убить.
– Всё будет хорошо, – бормотал голем. – Только не волнуйся. Тебе нельзя перевозбуждаться, ты еще не принимал пищу.
Я вздрогнул и невольно потянулся к ошейнику.
– Не чувствую голода! – с изумлением воскликнул я.
– Сколько ты не ел? – с интересом спросил Амос, опередив даже Евлампия.
– Сутки, наверное, – не глядя на седого мага, неуверенно ответил я.
– Ошибаешься, – встрял голем. – Прошло больше двух дней! Неужели ты не помнишь, к тебе даже помощница приходила.
– Смутно, – протянул я, краснея.
Неужели всё было на самом деле? Если это не сон, значит, я всё ей разболтал. Меня начало трясти. О чём я только думал? А она? Бессовестная вертихвостка! Воспользовалась моей слабостью, чтобы разузнать то, что хотела. Я чуть не подпрыгнул. Как можно было ей довериться? Неужели жизнь меня ничему не учит? Мало мне Оксаны, так теперь ещё и…
– Три дня, – нежно пропел Амос.
Я невольно обернулся. Губы старого колдуна растянулись в довольную улыбку.
– Вижу, твои руки изжевало истинное пламя. Превращение не начинается из-за заклятья. Пока оно сдерживает подлинный огонь, а заодно твой голод. Но его действие истекает. Скоро ты загоришься изнутри! Превращение разопрет твоё туловище, а ошейник вцепится в горло. Будет рвать, душить, давить!
Амос снова зажмурился, отвернувшись.
Меня затрясло сильнее. По отстраненному лицу с черепами вместо глаз было видно, что старый злодей не врёт. Он предвкушал мои страдания. Они наполняли его сморщенное тело силой. Разгладились морщины и мерзкий колдун как будто помолодел.
– Кто такие поборники? – заикаясь, прошептал я.
– Секта, – также тихо, словно его могли услышать, ответил Оливье. – Ненавидят блёклых, особенно оборотней. Поклялись уничтожить твоих сородичей во всех тридцати мирах!
Я хотел спросить «почему», но не смог выговорить ни одной буквы. Изменения, предсказанные колдуном, начали происходить. Руки наливались тяжестью и клонили к полу, а голову обволакивал плотный туман.
Я сглотнул слюну. В желудке потянуло. Схватившись за живот, я согнулся и застонал.
– Да! Будет очень больно! – замурлыкал Амос. – Помочь тебе?
Он наклонился в мою сторону, и прошептал:
– Твои руки свободны, – для ясности, он показал свои запястья, забранные в металлический капкан. – Встань и накрой моего стукача ладонями. Несколько мгновений ты с ним совладаешь.
– Не вздумай! – закричал Оливье.
– Не делай этого, – согласился голем.
Амос усмехнулся.
– Не знал, что оборотни опустились настолько, что подчиняются низшим волшебным слугам!
– Я не… – начал Евлампий, но под тяжелым взглядом седого колдуна осекся.
– Тебя ждут такие муки, что предыдущие голодовки покажутся перекусом! – продолжал нашептывать Амос. – Жуткие боли сведут тебя с ума. Ты будешь думать лишь об одном, – он мечтательно вздохнул. – Только когда жаждешь смерти, она не приходит. Так стоит ли терпеть и мучиться? Накрой стукача, и я испепелю тебя в одно мгновение. Обещаю, ты ничего не почувствуешь.
Я замотал головой.
Старик хмыкнул и сел прямо.
– Ты смелее, чем я думал, – с издевкой проговорил он. – Подожду. Ждать, за проведенные здесь годы, я научился.
Я разогнулся, стараясь глубоко дышать.
– Крепись. Все будет хорошо, – забормотал голем. – Надо только переждать.
– Задержи дыхание и не сглатывай слюну, – посоветовал Оливье.
Я и не мог. В горле пересохло. В животе неприятно бурчало.
– Что-то-то делать? – сбивчиво протянул я.
– Все будет хорошо… – начал свою песню Евлампий, но хранитель вкуса его оборвал.
– У тебя один выход, – жестко сказал он. – Или ты его, или он тебя! Напади первым!
– Но маг испепелит его!
– Как? – вскрикнул хранитель. – Без магии, он ничто. Оторви его волшебную башку, ты же оборотень!
Я не ответил.
– Источник, освети Люсьена, не дай погибнуть неосвещенному, – залопотал Евлампий, глядя в центр зала. – Даже неосвещенный достоин твоей благодати.
– Дай сожрать ему ближнего своего, – добавил хранитель вкуса.
Я пропускал мимо ушей их болтовню. Мышцы крутило, а спина уже раздавалась. Напасть на колдуна! Как Оливье в голову такое пришло? Это невозможно. Я скривился. Уже надувались плечи. Хорошо ещё, что жреческая мантия расширялась вместе с моим своевольным телом.
– Источник исцеляющий, помоги неосвященному своими благостями, – бубнил Евлампий.
Даже Оливье перестал подтрунивать над его молебном, обеспокоенно подскакивая на деформирующемся плече.
– Если ты не атакуешь, он победит! А ты мне ещё нужен…
Я болезненно вдохнул. Растягивалась грудная клетка, и как всегда сбивалось дыхание. Воздуха не хватало. Приходилось вдыхать чаще. Горло жгло, и огонь расходился глубже, раскаляя меня изнутри.
– Заклятье пало, – сообщил Амос. – Теперь голод набросится на тебя со всей силой.
Я откинулся назад, растопырил ноги, и, вскрикнув, согнулся вперёд. Пришло время бедер и икр. Сухожилия разрывало от хлынувшей в них крови. Я встал на карачки, выгибаясь и рыча от боли.
– Источник, даруй ему милость сияния твоего, – продолжал причитать голем.
Я прижался лбом к полу, но не удержал равновесие, даже стоя на коленях.
– Проси вместе со мной, – вскрикнул Евлампий.
– Ему ничего не поможет, – отстраненно заметил Амос. – Источнику нет дела до проклятых тварей!
– Разорви его! – закричал хранитель. – Ты не имеешь права сдаваться, я столько в тебя вложил. Мне ещё нужно твоё тело.
Цепь врезалась в кожу. Захрустели шейные позвонки. Я готов был умолять и просить, преклоняться перед кем угодно. Ползать, пусть перед тем же седым колдуном. Даже у ног всех чародеев тридцати миров. Лишь бы прекратилась эта боль.
– Помоги ему! Озари его своим сиянием! – прошептал голем.
– Хоть чуть-чуть, – добавил Оливье. – Дай этому трусу каплю смелости!
Я почувствовал яркий свет даже через закрытые глаза. Приподнявшись, щурясь, посмотрел в центр зала. Стела пылала огнём, переливалась струями воды, сверкала гранями камней и прозрачной чистотой ветра.
– Время покаяния! – прогрохотал могучий голос под куполом.
Согбенные фигуры магов затянули монотонную песню.
К тебе, источник мой, взываю,
К тебе тянусь больной душой;
От света твоего сгораю,
И тяжко плачу пред тобой.
В сиянье растворились звуки,
Тебя прошу, судьбу раскрой.
Хочу забыть я жизни муки,
В тебе одном найти покой.
И сожаления словами
Расплату буду призывать,
Хочу раскаянья слезами,
Я о прощенье умолять.
– Самое время! – заорал Оливье. – Хватай его!
От стелы тянулись прозрачные струи. Они опутывали склоненные фигуры и подбирались ближе. Я встряхнул головой. Голод в недоумении отступил. Впервые за всю мою жизнь он пошёл на попятную. Ошейник по-прежнему давил на шею, но я мог вытерпеть удушающую хватку. С сомнением взглянув на седого колдуна, я начал подниматься с четверенек.
О, дай источник, мне спасенье
Другой дорогою идти,
Унять внутри души смятенье,
и искупленье обрести.
Ты дай мне силы и терпенье,
Чтобы надежды луч возник.
Ты раствори моё сомненье,
Мой самый верный проводник.
– Давай! Или он, или ты! – настаивал Оливье.
– За нападение на другого заключенного приговаривают к карцеру, – прошептал голем.
Я представил крошечную тёмную комнату с тяжёлыми холодными цепями. Голод и ужас впивающиеся в глотку больнее металла. Неподъёмные кольца тянущие ошейник к ледяному каменному полу. Покорность. Боль. Страх. И замотал головой. Нет! Я не послушный пёс! Меня перекосило. Выросшие клыки уже не давали закрыть рот.
– Ты оборотень! – заревел хранитель.
Я зарычал, оскалив кривые зубы. Встал на колено и, оттолкнувшись, прыгнул на Амоса. Схватил за плечи и вместе с ним повалился на пол. Пальцы нащупали дряхлое горло. Седой колдун не успел сказать ни слова.
– Почувствуй, каково это! – зашипел я, сдавливая его шею.
В расширившихся глазах Амоса черепа захлопнули пасти и почернели.
Голем пытался образумить, но я не слушал. Плевать на его нравоучения. Меня разрывает от бешенства. Я лишу этого мерзавца надменной смелости. Он будет таким же жалким и трусливым, как я.
