Я захлюпал носом.
– Да будь ты оборотнем, а не беременной феей! – брезгливо бросил дядя. – Сто лет, а до чего вы докатились! Всё вернётся туда откуда началось, попадёшь в междумирье и когда-нибудь снова провалишься внутрь источника магии! Радуйся! Никаких мучительных превращений. Тишина и вечный покой. Побудь пока здесь, подумай о жизни, а я передохну, – он хлопнул меня по плечу. – Завтра ответственный день.
Стащив с голема платок, Оливье запихал его в бездонную сумку и пошёл к выходу из хранилища.
Я склонился над объединяющим камнем, прижавшись лбом к рукам. Не хочу в междумирье к жутким хранителям. Разогнувшись, я упёрся ногами в основание гриба и потянул. Бесполезно. Руки застряли намертво.
Свадебные ритуалы, да? Если голем очнётся, я его убью!
– Что со мной? – простонал Евлампий.
Я зло уставился на обескуражено вертящего башкой голема.
– Что тебе будет каменный истукан, – рыкнул я.
– А тебе? – закричал Евлампий. – Тут что шабаш чернокнижников был, от тебя за милю смертью разит!
Я со всей дури потянул руки, но камень держал крепко накрепко.
– Это потому, что меня убили!
– Ты потерял рассудок! – догадался голем. – Мы найдём знахаря…
– Он скажет одно издевательское слово, и я умру, а он заграбастает мою шкуру! Из-за тебя Дарвин проклят, а умру я!
– Так вот для чего завещание, – будто не слыша меня, потёр подбородок Евлампий. – Ему запретили готовить, и он влезет в твоё тело, чтобы опять взяться за старое!
– Плевать! – закричал я. – Ты понимаешь, что я исчезну?
– Да, да, да, – согласился голем.
– Как же, понимаешь, – прошептал я. – У тебя собственной-то жизни нет.
Опустив лицо на руки, я постарался сосредоточиться. Что делать? Как остаться в живых?
– Ты прав, – дрогнувшим голосом ответил Евлампий. – И никогда не было. Меня создали, чтобы служить магам. Я даже возразить им не могу. Ты всё время жаловался на ошейник, а я даже пожаловаться не могу. Любой маг скажет: «Заткнись!», и я покорно закрою рот. Каково? А! Я ничто! Безмолвный раб! Пустое место! А у меня есть сердце! – он сорвался на крик. – Оно болит, как живое…
– Я умру, – пробормотал я.
– Мне очень, очень жаль! Ты единственный не смотрел на меня сверху вниз. Говорил со мной на «ты», как с равным. Я хочу помочь, – просительно протянул Евлампий.
– Так помоги! – не глядя ответил я.
– Я что-нибудь придумаю, – пообещал он.
Думай-думай. Только и остаётся, что думать.
Я долго смотрел на тёмные шкафы у стены. Одна из дверей слетела с петель, и на выглядывавших с полок книгах лежал толстый слой грязи и пыли. Угол шкафа затянуло бахромой старой паутины.
Я повернулся. Руки налились тяжестью и начинали болеть.
Пол тоже покрывала пыль с отпечатками сапог. Я печально вздохнул. Скоро от меня останутся только следы в грязи. Сглотнув подступивший к горлу ком, я вспомнил о символе свободы. Валяется где-то здесь, среди никому не нужного мусора. Брошенный и забытый. Такой же, как я.
Почему я? Не хочу умирать. Вздохнув, я перевел взгляд. Шкафы стояли на кривых ножках в виде уродливых, скрюченных карликов. Дерево потрескалось от старости, избороздив их противные лица. Рты удлинились, щепки торчали, как клыки. Глаза ввалились, как у мёртвых, а сколы на щеках выдавали ядовитую Вишнустанскую лихорадку от которой нет лекарства.
Я вспомнил про зов. Повернул голову вправо, влево, вверх и вниз, и со всех сил зажмурился. Ну где же вы? Спасите! Пожалуйста. Я сглотнул, еле слышно пробормотав:
– Помогите.
Но никто не ответил. Глаза открылись сами собой. Я посмотрел на руки, скрестить не получится. Вздохнув, я перевернулся, устраиваясь поудобнее.
– Никогда долго не задерживался дома, – проговорил я. – Отец всегда отправлял меня подальше: лавка, мастерская, академия. Я страшно переживал, думал, что мешаю ему. Они всегда шептались с шаманом, а когда я приближался – замолкали… Я его ненавидел! Вонючую шубу длинные когти, как у зверя. Ревновал! А когда заболел, он меня вылечил, а отец не отходил ни на мгновение. Спал у кровати на полу. Даже снял медальон Властелина. Я увидел, как беззаветно он меня любит. Как искренне… В письме он впервые поручил мне стоящее дело. А я его провалил! – я вздохнул. – Как теперь смотреть ему в глаза, я умру со стыда…
– Ты умрёшь раньше, – брякнул голем и прижал каменные лапы к лицу. – Ты прав, – добавил он жалобно. – Я бесчувственный валун…
Шкафы упирались в позеленевшие балки. Я потянул носом. Пахло затхлой сыростью и ещё чем-то неуловимо знакомым.
– Ты не виноват. Если бы тебя любили так, как меня, твоё сердце билось бы по-настоящему, – горько сказал я.
– Мы его опередим. Не дадим сказать то слово.
– Как? – потребовал я.
– Убей Оливье!
– Убить? – закричал я, повернувшись к голему.
– Согласен, это незаконно, – оправдывался Евлампий. – Но он сам нарушил все правила. Только кругу чернокнижников позволено применять чёрную магию!
– Он хранитель вкуса. Что запрещено бессмертному духу? – возразил я.
– Тем более! – не согласился голем. – Хранителям не пощады! Они ужасны! Пока их не победили вреда было не меньше, чем от поглотителей!
Я покачал головой. Два часа назад я бы отдал последний грошик, чтобы послушать про хранителей, но сейчас они интересовали меня меньше всего.
– Я не смогу его убить, – вяло сказал я.
– Ты же оборотень!
– И что? Я не могу! – совсем расстроился я.
Опустившись на колени, я закрыл глаза.
– Тебя никто не осудит! – еще раз попытался голем.
– Не могу.
– Тогда он убьет тебя, – обреченно запричитал Евлампий. – Люсьен, если бы я мог, то отдал бы свою бесполезную жизнь, чтобы ты не умирал.
Я сглотнул.
– Пожалуйста, подумай ещё раз, – жалобно попросил голем. – Поверь, если бы я знал другой способ… – он тяжело втянул воздух. – Но я не знаю.
Мы больше не разговаривали. Я стоял на коленях и смотрел на шкаф. Знакомый запах. Вспомнил. Приторно, до тошноты сладкий. Так пахнет смерть.
Не знаю сколько прошло времени до того, как наверху хлопнула дверь, и под тяжестью шагов заскрипели ступени.
Оливье спустился в хранилище и подошел ко мне.
– Доброе утро! – веселился он. – Как отдохнул?
Я промолчал.
– Крысеныш, ты что, обиделся? – удивился хранитель вкуса. – Ты сам хотел быть великим поваром, виртуозом, художником.
Я посмотрел на него покрасневшими глазами. Я устал, вымотался, отчаялся и мне нечего ответить.
– Прекратите издеваться! – заступился голем.
– Твоё желание исполнится! Тобой буду я, но все-то подумают, что это ты! – Оливье хохотнул.
– Почему? – уныло спросил я.
– Потому, что ты мой ученик. Если бы ты не хотел им стать – ничего бы не получилось! Я давно подумывал сменить тело, – хранитель вкуса потряс рукой. – Это износилось. Не мог найти ученика, морем клянусь! Они хуже орков. То мрут из-за собственной тупости. То портят блюда, и я их топлю. Я отчаялся, как кракен выброшенный на берег. Но тут появился ты! Прибежал с выпученными глазами: «Учитель, я правда хочу готовить!», и я поверил. Ты сам поверил… Ты бесподобен. Грядут перемены! Маги покрошат всех, кто бессмысленно тратит их магию. Представь, ещё пять лет, и блёклых почти не останется, оборотень будет настоящей диковинкой.
– По-вашему, он сам виноват? Потому что захотел стать вашим учеником? – возмущенно вскрикнул Евлампий. – Это вы все задумали! Вы его погубили!
– Жалуешься, как старый гоблин! – проворчал Оливье, встав рядом со мной. – Долой трёп. Времени нет. Нас ждут гонки.
– Зачем? – спросил голем.
– Не перебивай, – отрезал хранитель вкуса. – Хочешь пожить подольше? – спросил он у меня, и я кивнул. – Веди себя тихонько. Посмотрим гонки и повеселимся! А если задуришь, я тебя прикончу. Сотру в порошок бестолкового голема, а заодно и архивариуса! Понял?
Я ещё раз кивнул.
– Меня так просто не сотрешь! – выкрикнул Евлампий. – Я…
– У меня есть драконья желчь, – перебил Оливье, и голем замолчал. – То-то же, – сказал дядя. – Тебе, каменюка, я рот глиной забью! – он повернулся ко мне. – Шевелись!
– Не могу.
– Ах, да.
Наклонившись, дядя дотронулся до гриба и прошептал:
– Отпусти его, пожалуйста.
Ничего не произошло.
– Я тебя награжу, – добавил Оливье.
Я напряженно смотрел на гриб, но он застыл безжизненной глыбой.
– Одного моего желания мало, – загрустил хранитель вкуса.
Достав из-за пояса нож, он порезал палец и капнул кровью на объединяющий камень. Гриб вспыхнул зелёным пламенем, но мои руки не отпустил.
– Мало, – задумчиво сказал Оливье. – Давай твоей добавим!
– Прекратите эту мерзость! – не выдержал Евлампий.
Хранитель вкуса вздохнул.
– К сожалению, другого выхода нет.
Не дожидаясь согласия, он полоснул меня ножом по руке. Я вздрогнул и равнодушно посмотрел на рану.
Капля крови стекла на гриб. Он засверкал и, размягчался, пока я не вытянул руки.
– Идём! – скомандовал Оливье.
Я оглянулся на омертвевший гриб, и побрёл между шкафов.
– Это последняя часть ритуала, – обречено пробормотал Евлампий.
Я и сам догадался. Только уже всё равно, даже злости не осталось. Только усталое равнодушие.
– Символ свободы! – отчаянно крикнул голем.
– Он вам больше не нужен, – не останавливаясь, ответил хранитель вкуса.
Мы вышли из хранилища и поднялись по ступеням. Всего десять, а вчера были сотни. В прошлом всё по-другому. Деревья выше. Маги добрее. Варенье вкуснее. И есть два миллиарда секунд, чтобы насладиться жизнью. Сколько осталось мне, знал только Оливье.
В дядиных покоях за нашими спинами со скрежетом захлопнулась дверь. Назад дороги нет.
Голем не удержался и соскользнул с плеча, повиснув на цепи.
– А как же ошейник? – закричал он, забираясь обратно. – Вы добровольно соглашаетесь на муки превращения?
– Я, обо всём позаботился, – милостиво ответил Оливье. – Когда крысёныш свалит из тела, голод с обращениями свалят с ним, а ошейник через пару дней снимут. Ерунда!
У меня защемило сердце. Так просто! То, от чего я страдал всю жизнь, для него пустяк. Мелочь не достойная внимания, о которой и говорить-то не стоит, голод уйдёт, превращения исчезнут. А ошейник возьмут, да снимут. Один щелчок пальцами и всё. Магия!
– Подумай ещё раз, – прошептал голем.
Я замотал головой. Что тут думать? Выбор небогат, либо убью я, либо меня, но я не могу.
– Если передумаешь, намекни, у меня созрел план, – тихо добавил Евлампий.
– Уверен, что получится? – спросил я.
– Нет, – сконфуженно проговорил голем, – но других вариантов нет.
Мы вышли на палубу. Утро выдалось мрачным. Небо затянули низкие мокрые облака, сыплющие зябкой моросью.
Передёрнув плечами, я плотнее запахнул рубаху.
Архивариус ждал у трапа, подпрыгивая от нетерпения.
– Пойдём на утренние гонки? – с надеждой воскликнул он. – Ах, извините. Доброй погоды и приятного дня.
– Тебе того же, – усмехнулся хранитель вкуса.
– Прошу прощения, переволновался. Быстрее хочу на гонки.
– Быстрее, выше, сильнее, – развеселился Оливье. – Невтерпёж?
– Как говорили чемпионы виктатлона: «Не дрейфят только заклинатики!».
– Так и есть, – согласился хранитель вкуса. – Люсьен вон тоже всю ночь не спал! Волновался! – усмехнулся он.
Я снова кивнул, не поднимая глаз. Боялся не сдержаться. Хотелось броситься на него, вцепиться и разорвать на части. Если бы я мог! У него сабля и убийственное волшебное слово, а у меня тощее тело в ошейнике и бестолковый голем. Я вздохнул.
– Чупакабра на душе скребёт, – закивал архивариус.
– Поспешим! – скомандовал хранитель вкуса. – Раньше придём, толкучку обойдём.
Как только Оливье шагнул на трап, Евлампий засопел:
– Столкни его в воду – начинается отлив, он не выберется.
– Совсем сдурел, – прошипел я. – Пока утонет, тысячу раз скажет Слово.
Я испуганно оглянулся. Притопывающий от возбуждения архивариус даже ухом не повёл, глаза горели, как у зачарованного. Голем пожал плечами и, задумчиво пробурчал:
– И впрямь скажет.
Не знаю, на кого я больше злился. На «доброго дядюшку» – злобного духа, пожелавшего вселиться в моё тело, или на твердокаменного голема с деревянными советами.
– Успокойся, – посочувствовал архивариус. – Не каждый день выпадает такая удача, я тоже фанат, но ты того и гляди взорвёшься. Даже виктатлон этого не стоит!
– Что такое виктатлон? – вырвалось у меня.
Мровкуб уставился на меня, как на новую магическую гильдию.
– Он не выспался, – встрял Евлампий.
– Незнание чего-то – это не невежество! – убежденно изрёк архивариус. – Невежество – это нежелание знать!
– Ты прав, – быстро согласился голем.
Даже спорить не стал. Видать, тоже волнуется. Ещё бы его переживания помогали.
Кроме шхуны корабли на причале не задерживались. Плоские баржи подходили, быстро разгружались и отчаливали, а на их место тут же приставали новые. Грузчики едва успевали закидывать тюки на транспортир, тянущийся вдоль пристани к подъёмнику. Протиснувшись между стеной из ящиков и горой мешков, мы поравнялись с Оливье. Он нагло толкался и орал на матросов.
– Обязан просветить, – воодушевленно зашептал архивариус. – Как говорит судья виктатлона: «Без правил соревнования бессмысленны и пресны». Две команды…
– Билеты недорого!
К нам подлетел растрёпанный человек в кожаной безрукавке на голое тело.
– Возьмите два билета, господа! В полцены отдам! У меня проблемы с погрузкой…
Оливье отмахнулся от него.
– Морякам свой порожняк гони!
– Поглотителям в пасть таких умников! – отпрыгнув, выругался человек в безрукавке и припустил подальше.
Он отчаянно кричал, подскакивая к матросам, но билеты никто не брал.
Деревянные стойки подъёмника уходили вверх и крепились к выпирающему из шара арены широкому пандусу. Два мрачных тролля крутили истёртое колесо, толкающее шестеренчатый механизм.
Когда платформа подъёмника коснулась причала, мы зашли на неё.
– Возьмите два билета, господа! – насмешливо сказал хранитель вкуса, протягивая нам с архивариусом две тонкие монетки из невзрачного металла.
Мровкуб ловко перехватил кругляш и, подбросив большим пальцем, поймал на внешнюю сторону ладони. Монетка растаяла, отпечатавшись на руке архивариуса.
– У тебя какой номер? – с интересом спросил он.
Я положил диск на ладонь и, ощутив приятное покалывание, всмотрелся в проявившийся рисунок. Две кареты, похожие на гвардейские, только с треугольными крыльями по низу борта, сталкивались в центре дороги. Над ними сверкали буквы «Виктатлон» и длинная череда цифр.
– Последняя какая? – уточнил архивариус.
– Девятка, – неохотно ответил я.
– Да ты везунчик! – вскрикнул Мровкуб.
Я отвернулся. Из глаз брызнули предательские слезы. Хранитель вкуса посмотрел и заулыбался, а голем вздохнул.
– Да что такое? – непонимающе пожал плечами архивариус. – У меня вот единица.
– Он не выспался, – срывающимся голосом повторил Евлампий.
Подъемник, скрипя, поднимался вверх. Тёмная шхуна гордо возвышалась над баржами. А меня мучил вопрос: «Увижу ли её снова?». Наверное, нет. Не знаю зачем, но Оливье тащит нас на арену не ради виктатлона.
Я поднял голову, в прямоугольном проёме между стойками серело потемневшее небо. Оно надвигалось и нарастал назойливый шум.
– Я же не закончил, – стукнув себя по лбу, простонал Мровкуб. – Команды стартуют с противоположных скатов арены. Вперёд вырываются «шустрики», они собирают «наговоры» для заклинатиков в лагере. Защитные и атакующие. Лагерь полоса у старта. За ней начинается «побоище». Туда заряженные «наговорами» несутся два «бокалома», а следом «очарователь». Совсем забыл, в команде пять участников…
– Да будь ты оборотнем, а не беременной феей! – брезгливо бросил дядя. – Сто лет, а до чего вы докатились! Всё вернётся туда откуда началось, попадёшь в междумирье и когда-нибудь снова провалишься внутрь источника магии! Радуйся! Никаких мучительных превращений. Тишина и вечный покой. Побудь пока здесь, подумай о жизни, а я передохну, – он хлопнул меня по плечу. – Завтра ответственный день.
Стащив с голема платок, Оливье запихал его в бездонную сумку и пошёл к выходу из хранилища.
Я склонился над объединяющим камнем, прижавшись лбом к рукам. Не хочу в междумирье к жутким хранителям. Разогнувшись, я упёрся ногами в основание гриба и потянул. Бесполезно. Руки застряли намертво.
Свадебные ритуалы, да? Если голем очнётся, я его убью!
– Что со мной? – простонал Евлампий.
Я зло уставился на обескуражено вертящего башкой голема.
– Что тебе будет каменный истукан, – рыкнул я.
– А тебе? – закричал Евлампий. – Тут что шабаш чернокнижников был, от тебя за милю смертью разит!
Я со всей дури потянул руки, но камень держал крепко накрепко.
– Это потому, что меня убили!
– Ты потерял рассудок! – догадался голем. – Мы найдём знахаря…
– Он скажет одно издевательское слово, и я умру, а он заграбастает мою шкуру! Из-за тебя Дарвин проклят, а умру я!
– Так вот для чего завещание, – будто не слыша меня, потёр подбородок Евлампий. – Ему запретили готовить, и он влезет в твоё тело, чтобы опять взяться за старое!
– Плевать! – закричал я. – Ты понимаешь, что я исчезну?
– Да, да, да, – согласился голем.
– Как же, понимаешь, – прошептал я. – У тебя собственной-то жизни нет.
Опустив лицо на руки, я постарался сосредоточиться. Что делать? Как остаться в живых?
– Ты прав, – дрогнувшим голосом ответил Евлампий. – И никогда не было. Меня создали, чтобы служить магам. Я даже возразить им не могу. Ты всё время жаловался на ошейник, а я даже пожаловаться не могу. Любой маг скажет: «Заткнись!», и я покорно закрою рот. Каково? А! Я ничто! Безмолвный раб! Пустое место! А у меня есть сердце! – он сорвался на крик. – Оно болит, как живое…
– Я умру, – пробормотал я.
– Мне очень, очень жаль! Ты единственный не смотрел на меня сверху вниз. Говорил со мной на «ты», как с равным. Я хочу помочь, – просительно протянул Евлампий.
– Так помоги! – не глядя ответил я.
– Я что-нибудь придумаю, – пообещал он.
Думай-думай. Только и остаётся, что думать.
Я долго смотрел на тёмные шкафы у стены. Одна из дверей слетела с петель, и на выглядывавших с полок книгах лежал толстый слой грязи и пыли. Угол шкафа затянуло бахромой старой паутины.
Я повернулся. Руки налились тяжестью и начинали болеть.
Пол тоже покрывала пыль с отпечатками сапог. Я печально вздохнул. Скоро от меня останутся только следы в грязи. Сглотнув подступивший к горлу ком, я вспомнил о символе свободы. Валяется где-то здесь, среди никому не нужного мусора. Брошенный и забытый. Такой же, как я.
Почему я? Не хочу умирать. Вздохнув, я перевел взгляд. Шкафы стояли на кривых ножках в виде уродливых, скрюченных карликов. Дерево потрескалось от старости, избороздив их противные лица. Рты удлинились, щепки торчали, как клыки. Глаза ввалились, как у мёртвых, а сколы на щеках выдавали ядовитую Вишнустанскую лихорадку от которой нет лекарства.
Я вспомнил про зов. Повернул голову вправо, влево, вверх и вниз, и со всех сил зажмурился. Ну где же вы? Спасите! Пожалуйста. Я сглотнул, еле слышно пробормотав:
– Помогите.
Но никто не ответил. Глаза открылись сами собой. Я посмотрел на руки, скрестить не получится. Вздохнув, я перевернулся, устраиваясь поудобнее.
– Никогда долго не задерживался дома, – проговорил я. – Отец всегда отправлял меня подальше: лавка, мастерская, академия. Я страшно переживал, думал, что мешаю ему. Они всегда шептались с шаманом, а когда я приближался – замолкали… Я его ненавидел! Вонючую шубу длинные когти, как у зверя. Ревновал! А когда заболел, он меня вылечил, а отец не отходил ни на мгновение. Спал у кровати на полу. Даже снял медальон Властелина. Я увидел, как беззаветно он меня любит. Как искренне… В письме он впервые поручил мне стоящее дело. А я его провалил! – я вздохнул. – Как теперь смотреть ему в глаза, я умру со стыда…
– Ты умрёшь раньше, – брякнул голем и прижал каменные лапы к лицу. – Ты прав, – добавил он жалобно. – Я бесчувственный валун…
Шкафы упирались в позеленевшие балки. Я потянул носом. Пахло затхлой сыростью и ещё чем-то неуловимо знакомым.
– Ты не виноват. Если бы тебя любили так, как меня, твоё сердце билось бы по-настоящему, – горько сказал я.
– Мы его опередим. Не дадим сказать то слово.
– Как? – потребовал я.
– Убей Оливье!
– Убить? – закричал я, повернувшись к голему.
– Согласен, это незаконно, – оправдывался Евлампий. – Но он сам нарушил все правила. Только кругу чернокнижников позволено применять чёрную магию!
– Он хранитель вкуса. Что запрещено бессмертному духу? – возразил я.
– Тем более! – не согласился голем. – Хранителям не пощады! Они ужасны! Пока их не победили вреда было не меньше, чем от поглотителей!
Я покачал головой. Два часа назад я бы отдал последний грошик, чтобы послушать про хранителей, но сейчас они интересовали меня меньше всего.
– Я не смогу его убить, – вяло сказал я.
– Ты же оборотень!
– И что? Я не могу! – совсем расстроился я.
Опустившись на колени, я закрыл глаза.
– Тебя никто не осудит! – еще раз попытался голем.
– Не могу.
– Тогда он убьет тебя, – обреченно запричитал Евлампий. – Люсьен, если бы я мог, то отдал бы свою бесполезную жизнь, чтобы ты не умирал.
Я сглотнул.
– Пожалуйста, подумай ещё раз, – жалобно попросил голем. – Поверь, если бы я знал другой способ… – он тяжело втянул воздух. – Но я не знаю.
Мы больше не разговаривали. Я стоял на коленях и смотрел на шкаф. Знакомый запах. Вспомнил. Приторно, до тошноты сладкий. Так пахнет смерть.
Не знаю сколько прошло времени до того, как наверху хлопнула дверь, и под тяжестью шагов заскрипели ступени.
Оливье спустился в хранилище и подошел ко мне.
– Доброе утро! – веселился он. – Как отдохнул?
Я промолчал.
– Крысеныш, ты что, обиделся? – удивился хранитель вкуса. – Ты сам хотел быть великим поваром, виртуозом, художником.
Я посмотрел на него покрасневшими глазами. Я устал, вымотался, отчаялся и мне нечего ответить.
– Прекратите издеваться! – заступился голем.
– Твоё желание исполнится! Тобой буду я, но все-то подумают, что это ты! – Оливье хохотнул.
– Почему? – уныло спросил я.
– Потому, что ты мой ученик. Если бы ты не хотел им стать – ничего бы не получилось! Я давно подумывал сменить тело, – хранитель вкуса потряс рукой. – Это износилось. Не мог найти ученика, морем клянусь! Они хуже орков. То мрут из-за собственной тупости. То портят блюда, и я их топлю. Я отчаялся, как кракен выброшенный на берег. Но тут появился ты! Прибежал с выпученными глазами: «Учитель, я правда хочу готовить!», и я поверил. Ты сам поверил… Ты бесподобен. Грядут перемены! Маги покрошат всех, кто бессмысленно тратит их магию. Представь, ещё пять лет, и блёклых почти не останется, оборотень будет настоящей диковинкой.
– По-вашему, он сам виноват? Потому что захотел стать вашим учеником? – возмущенно вскрикнул Евлампий. – Это вы все задумали! Вы его погубили!
– Жалуешься, как старый гоблин! – проворчал Оливье, встав рядом со мной. – Долой трёп. Времени нет. Нас ждут гонки.
– Зачем? – спросил голем.
– Не перебивай, – отрезал хранитель вкуса. – Хочешь пожить подольше? – спросил он у меня, и я кивнул. – Веди себя тихонько. Посмотрим гонки и повеселимся! А если задуришь, я тебя прикончу. Сотру в порошок бестолкового голема, а заодно и архивариуса! Понял?
Я ещё раз кивнул.
– Меня так просто не сотрешь! – выкрикнул Евлампий. – Я…
– У меня есть драконья желчь, – перебил Оливье, и голем замолчал. – То-то же, – сказал дядя. – Тебе, каменюка, я рот глиной забью! – он повернулся ко мне. – Шевелись!
– Не могу.
– Ах, да.
Наклонившись, дядя дотронулся до гриба и прошептал:
– Отпусти его, пожалуйста.
Ничего не произошло.
– Я тебя награжу, – добавил Оливье.
Я напряженно смотрел на гриб, но он застыл безжизненной глыбой.
– Одного моего желания мало, – загрустил хранитель вкуса.
Достав из-за пояса нож, он порезал палец и капнул кровью на объединяющий камень. Гриб вспыхнул зелёным пламенем, но мои руки не отпустил.
– Мало, – задумчиво сказал Оливье. – Давай твоей добавим!
– Прекратите эту мерзость! – не выдержал Евлампий.
Хранитель вкуса вздохнул.
– К сожалению, другого выхода нет.
Не дожидаясь согласия, он полоснул меня ножом по руке. Я вздрогнул и равнодушно посмотрел на рану.
Капля крови стекла на гриб. Он засверкал и, размягчался, пока я не вытянул руки.
– Идём! – скомандовал Оливье.
Я оглянулся на омертвевший гриб, и побрёл между шкафов.
– Это последняя часть ритуала, – обречено пробормотал Евлампий.
Я и сам догадался. Только уже всё равно, даже злости не осталось. Только усталое равнодушие.
– Символ свободы! – отчаянно крикнул голем.
– Он вам больше не нужен, – не останавливаясь, ответил хранитель вкуса.
Глава 15. Гонки на выживание
Мы вышли из хранилища и поднялись по ступеням. Всего десять, а вчера были сотни. В прошлом всё по-другому. Деревья выше. Маги добрее. Варенье вкуснее. И есть два миллиарда секунд, чтобы насладиться жизнью. Сколько осталось мне, знал только Оливье.
В дядиных покоях за нашими спинами со скрежетом захлопнулась дверь. Назад дороги нет.
Голем не удержался и соскользнул с плеча, повиснув на цепи.
– А как же ошейник? – закричал он, забираясь обратно. – Вы добровольно соглашаетесь на муки превращения?
– Я, обо всём позаботился, – милостиво ответил Оливье. – Когда крысёныш свалит из тела, голод с обращениями свалят с ним, а ошейник через пару дней снимут. Ерунда!
У меня защемило сердце. Так просто! То, от чего я страдал всю жизнь, для него пустяк. Мелочь не достойная внимания, о которой и говорить-то не стоит, голод уйдёт, превращения исчезнут. А ошейник возьмут, да снимут. Один щелчок пальцами и всё. Магия!
– Подумай ещё раз, – прошептал голем.
Я замотал головой. Что тут думать? Выбор небогат, либо убью я, либо меня, но я не могу.
– Если передумаешь, намекни, у меня созрел план, – тихо добавил Евлампий.
– Уверен, что получится? – спросил я.
– Нет, – сконфуженно проговорил голем, – но других вариантов нет.
Мы вышли на палубу. Утро выдалось мрачным. Небо затянули низкие мокрые облака, сыплющие зябкой моросью.
Передёрнув плечами, я плотнее запахнул рубаху.
Архивариус ждал у трапа, подпрыгивая от нетерпения.
– Пойдём на утренние гонки? – с надеждой воскликнул он. – Ах, извините. Доброй погоды и приятного дня.
– Тебе того же, – усмехнулся хранитель вкуса.
– Прошу прощения, переволновался. Быстрее хочу на гонки.
– Быстрее, выше, сильнее, – развеселился Оливье. – Невтерпёж?
– Как говорили чемпионы виктатлона: «Не дрейфят только заклинатики!».
– Так и есть, – согласился хранитель вкуса. – Люсьен вон тоже всю ночь не спал! Волновался! – усмехнулся он.
Я снова кивнул, не поднимая глаз. Боялся не сдержаться. Хотелось броситься на него, вцепиться и разорвать на части. Если бы я мог! У него сабля и убийственное волшебное слово, а у меня тощее тело в ошейнике и бестолковый голем. Я вздохнул.
– Чупакабра на душе скребёт, – закивал архивариус.
– Поспешим! – скомандовал хранитель вкуса. – Раньше придём, толкучку обойдём.
Как только Оливье шагнул на трап, Евлампий засопел:
– Столкни его в воду – начинается отлив, он не выберется.
– Совсем сдурел, – прошипел я. – Пока утонет, тысячу раз скажет Слово.
Я испуганно оглянулся. Притопывающий от возбуждения архивариус даже ухом не повёл, глаза горели, как у зачарованного. Голем пожал плечами и, задумчиво пробурчал:
– И впрямь скажет.
Не знаю, на кого я больше злился. На «доброго дядюшку» – злобного духа, пожелавшего вселиться в моё тело, или на твердокаменного голема с деревянными советами.
– Успокойся, – посочувствовал архивариус. – Не каждый день выпадает такая удача, я тоже фанат, но ты того и гляди взорвёшься. Даже виктатлон этого не стоит!
– Что такое виктатлон? – вырвалось у меня.
Мровкуб уставился на меня, как на новую магическую гильдию.
– Он не выспался, – встрял Евлампий.
– Незнание чего-то – это не невежество! – убежденно изрёк архивариус. – Невежество – это нежелание знать!
– Ты прав, – быстро согласился голем.
Даже спорить не стал. Видать, тоже волнуется. Ещё бы его переживания помогали.
Кроме шхуны корабли на причале не задерживались. Плоские баржи подходили, быстро разгружались и отчаливали, а на их место тут же приставали новые. Грузчики едва успевали закидывать тюки на транспортир, тянущийся вдоль пристани к подъёмнику. Протиснувшись между стеной из ящиков и горой мешков, мы поравнялись с Оливье. Он нагло толкался и орал на матросов.
– Обязан просветить, – воодушевленно зашептал архивариус. – Как говорит судья виктатлона: «Без правил соревнования бессмысленны и пресны». Две команды…
– Билеты недорого!
К нам подлетел растрёпанный человек в кожаной безрукавке на голое тело.
– Возьмите два билета, господа! В полцены отдам! У меня проблемы с погрузкой…
Оливье отмахнулся от него.
– Морякам свой порожняк гони!
– Поглотителям в пасть таких умников! – отпрыгнув, выругался человек в безрукавке и припустил подальше.
Он отчаянно кричал, подскакивая к матросам, но билеты никто не брал.
Деревянные стойки подъёмника уходили вверх и крепились к выпирающему из шара арены широкому пандусу. Два мрачных тролля крутили истёртое колесо, толкающее шестеренчатый механизм.
Когда платформа подъёмника коснулась причала, мы зашли на неё.
– Возьмите два билета, господа! – насмешливо сказал хранитель вкуса, протягивая нам с архивариусом две тонкие монетки из невзрачного металла.
Мровкуб ловко перехватил кругляш и, подбросив большим пальцем, поймал на внешнюю сторону ладони. Монетка растаяла, отпечатавшись на руке архивариуса.
– У тебя какой номер? – с интересом спросил он.
Я положил диск на ладонь и, ощутив приятное покалывание, всмотрелся в проявившийся рисунок. Две кареты, похожие на гвардейские, только с треугольными крыльями по низу борта, сталкивались в центре дороги. Над ними сверкали буквы «Виктатлон» и длинная череда цифр.
– Последняя какая? – уточнил архивариус.
– Девятка, – неохотно ответил я.
– Да ты везунчик! – вскрикнул Мровкуб.
Я отвернулся. Из глаз брызнули предательские слезы. Хранитель вкуса посмотрел и заулыбался, а голем вздохнул.
– Да что такое? – непонимающе пожал плечами архивариус. – У меня вот единица.
– Он не выспался, – срывающимся голосом повторил Евлампий.
Подъемник, скрипя, поднимался вверх. Тёмная шхуна гордо возвышалась над баржами. А меня мучил вопрос: «Увижу ли её снова?». Наверное, нет. Не знаю зачем, но Оливье тащит нас на арену не ради виктатлона.
Я поднял голову, в прямоугольном проёме между стойками серело потемневшее небо. Оно надвигалось и нарастал назойливый шум.
– Я же не закончил, – стукнув себя по лбу, простонал Мровкуб. – Команды стартуют с противоположных скатов арены. Вперёд вырываются «шустрики», они собирают «наговоры» для заклинатиков в лагере. Защитные и атакующие. Лагерь полоса у старта. За ней начинается «побоище». Туда заряженные «наговорами» несутся два «бокалома», а следом «очарователь». Совсем забыл, в команде пять участников…
